И вот, момент истины настал. Нетвёрдой походкой он берёт разбег по песку, коим был усыпан пятачок с качелями, горкой и ракетой. Всё его тщедушное тело напрягается подобно струне, он оттягивает руку как тетиву лука, и… происходит казус, которого ни он, не мы ни ожидаем. Громкий треск его пятой точки разрывает атмосферу, мужик осекается и запускает камень, который летит по явно заниженной траектории. В следующий момент раздаётся звон битого стекла и с окна восьмого этажа, блестя на солнце, сыплются осколки.

– Бежим! – радостно улыбаясь, скомандовал он нам.

Дважды ему повторять не пришлось. Нас словно ветром сдуло и спустя пару минут мы все отсиживались в своём штабе среди тополей и клёнов.

Я до сих пор пытаюсь представить себе лицо хозяина квартиры, который обнаружил разбитое окно на восьмом этаже, и камень которым это было сделано… Пытаюсь, но у меня не получается!

Здесь же, на четвёртом этаже жила Светка, смуглая как цыганка черноволосая большеглазка. Она приходилась какой-то родственницей Голубеву Сашке, потому и оказалась в нашей компашке. В неё до беспамятства был влюблён Илюха, который день-деньской ходил за ней и оберегал её как хрустальную вазу.

Про Светланину жизнь мне удалось узнать немного – лишь отрывочные воспоминания и домыслы старожилов дома. Одни авторитетно заявляли, что её семья в девяностых иммигрировала к родным в Израиль, другие клятвенно заверяли, будто с ними расправились чечены из-за косяков её отца, который был начальником одного из цехов на заводе «Буревестник». Якобы он не согласился продавать стволы от «Шилок» для республики Ичкерия. Текста много, но толку мало – люди были, и вдруг их не стало.

Проехав вдоль бетонного забора до пышной акации, мы спрятали велосипеды в растительность, и с невинными лицами двинулись к тайной лазейке. Неподалёку от железнодорожного въезда в завод была маленькая щель под забором, скрытая кустарником. Она едва позволяла пролезть ребёнку, чем мы неизменно пользовались. Оказавшись внутри, мы ловко проскакали по путям и направились к уже разгруженным вагонам. Вывернув полы маек наизнанку и плотно завязав их подмышками, чтобы получилось подобие кармана на животе, мы ловко сгребли остатки карбида с хопперов. Сделав своё грязное дело, как ни в чём не бывало, отправились в обратный путь. Не дойдя до кустов метров двадцать, Стасик вдруг резко обернулся и тут же скомандовал:

– Дёру! Нас засекли!

За спиной послышался громкий окрик на великом и могучем. Я рванул что есть мочи к кустам, стараясь не растерять драгоценные трофеи, и со всего маху нырнул в узкую брешь под бетонкой. Содрав локти и колени, но не проронив ни кусочка, я, словно пробка из-под шампанского, вылетел с обратной стороны и ринулся к великам. Следом за мной выскочил Стас. Мы оседлали своих железных коней и закрутили педали в сторону дома.

– Классно! – довольно улыбнулся Илья, когда мы вернулись с полными закромами волшебного камня. – Здеся много горючего. Нам хватит надолго!

– Только вот фанфиков мало набрали. – расстроено произнесла Нина. – Всего тринадцать штук.

Мы со Сасяном подошли к Пашке который сосредоточенно гнул проволочных «галчат», и обнаружили приличную кучку пулек рядом с ним.

– У меня на всякий случай с собой ещё горошница есть. Правда на ней напальчник скоро порвётся. – заговорщицким тоном сказал Лёша, распутывая очередной проволочный комок.

– Если Исполкомовские придут с горошницами, то и я свою возьму. – задумчиво ответил я.

– Пусть только попробуют! – воинственно сказала Нинка. – На моей – двойной напальчник. Камушком бутылку из-под пива вдребезги разбивает. Вот и посмотрим кто сильней!

Закурив сигарету, я присел на скамейку у третьего подъезда.

Напротив него росли такие знакомые и родные развесистые клёны с тополями, окружённые густыми зарослями кустов. Здесь был наш лагерь, Тайный штаб. Впрочем, весь двор был похож на маленький лесок, в котором лишь асфальтированная дорога вдоль дома не была покрыта зелёными насаждениями. И везде, где только можно, мы находили себе укрытия, протоптав извилистыми тропками все местные сирени, гортензии и шиповник.

Тут на третьем этаже жила Нина со своей матерью, и двумя братьями. Их отец постоянно мотал сроки, и видел я его всего два раза. Первый раз, когда он только откинулся, и второй раз, через месяц, когда за ним приехал милицейский козелок. Его, в усмерть пьяного, под руки загружали в уазик, а он не мог пошевелить даже пальцем. Сама Нинка больше походила на пацана, чем на девчонку.

Она лазила с нами по деревьям и стройкам, каталась на трамвайной колбасе, мастерила рогатки и дралась с Исполкомовскими мальчишками. Если остальные три девочки из нашей стаи были словно незабудки, то она больше напоминала колючий кактус. После того как закрыли её отца, спустя год оба брата тоже заехали в лагеря по сто шестьдесят второй. Где сейчас Нинкина семья и она сама, я узнать так и не смог. Вместе с ней, Павликом Ефимовым и Голубевым Сашкой мы ходили в одну группу в детском саду.

На четвёртом этаже, дверь в дверь жили Паша и Санька. Их родители работали на «Красном Сормове», и они дружили, что называется семьями. Павлуха женился на дочке какого-то прокурора, управляет собственным бизнесом и сейчас живёт на Белинке. Сашок же, повзрослев, начал колоться. Родные долго с ним мучились, возили по врачам, клали в клиники, закрывали дома, но ничего не помогало. В конце нулевых он попытался соскочить. Накупив целые карманы новомодных спайсов, он закрылся дома и его нашли спустя неделю, когда мимо квартиры стало невозможно ходить от невыносимого запаха трупного разложения.