Кин

Горев выразился сильнее.

– От них чего угодно ждать можно! Станешь пятиться!

Учёный смотрел, вытаращив глаза.

Если б он так не ушёл в византийщину, ему бы, наверное, вспомнился Пушкин:

 
…О, небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горячей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан,
А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?
О, Моцарт! Моцарт!^[2]
 

И дорогой ещё согнувшийся молодой учёный, попадая сослепа в снежные сугробы, обиженно повторял:

– Этого не может быть! Он скрывает! Чутьё! Чутьё! Но нельзя же чутьём знать даже византийскую историю!