Читать книгу: «Чудак из пятого «Б». Повести и рассказы», страница 2

– У меня папа в Африку уехал, – ответила Наташка.

– Куда? Куда?

– В Африку.

– А ты хоть знаешь, где находится Африка? – спросил я.

– Конечно! – Она рассмеялась: – Я даже стихи про Африку знаю. «В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…»

– И все? Больше ты ничего не знаешь про Африку? Ну, и нечего врать.

Она вдруг остановилась:

– Я никогда не вру.

– Совсем? – выскочило у меня.

– Совсем, – ответила Наташка. – Я не умею.

– Не горюй! – Я похлопал ее по спине. – Этому я тебя научу.

– Зачем? – спросила Наташка, и ее глаза-пятаки превратились в воздушные шары.

Я засмеялся, не зная, что ответить. Действительно, глупо получилось.

– Я пошутил. Я сам никогда не вру, – сказал я.

И тут меня затрясло от смеха, потому что мы подошли к школьным воротам, а там прыгала привязанная на ремешке к изгороди собачонка на тонких ножках, с оттопыренными ушами.

– И ты ее испугалась? – возмутился я.

Протянул руку, чтобы погладить собачонку, но она неожиданно ощетинилась, зло залаяла и рванула поводок. Я еле успел отскочить.

– Вот видишь! – сказала Наташка. – Она кусается. – Взяла меня за руку и крепко прижалась.

– Ну ладно, африканка, – сказал я, – до свиданья.

– Спасибо! – крикнула девочка.

Я посмотрел ей в спину. До чего смешная! Ноги – как у африканского страусенка.

В это время подошел хозяин собачонки и стал отвязывать ее от изгороди.

– Между прочим, – сказал я громко, – здесь ходят маленькие дети.

– Учтем, – ответил хозяин собачонки.

Подошел троллейбус, Наташка села в него. Водитель поторопился закрыть двери, и ее портфель прищемило.

Я бросился на выручку: застучал кулаком по двери. Водитель снова открыл двери, и портфель плюхнулся на тротуар.

Я подхватил портфель, впрыгнул в троллейбус и позвал:

– Наташка, ты где?

– Я здесь, – ответила Наташка.

Водитель закрыл двери, и троллейбус тронулся.

– Все из-за тебя! – угрожающе прошипел я и сунул ей портфель.

Вскоре троллейбус остановился, я сошел, и она тоже сошла.

– А ты чего? – удивился я.

– Здесь мой дом, – сказала она.

– И ты пешком не можешь пройти одну остановку?

– На троллейбусе интересней.

– «Интересней»! – передразнил я ее. Я здорово обозлился.

Я стал стягивать наколенники, а то на меня все оглядывались: они были натянуты поверх брюк.

– А твой дом где? – не унималась Наташка.

– Там… – Я неопределенно махнул рукой и пошел.

– Можно, теперь я тебя провожу? – Она догнала меня.

– Нельзя, – ответил я. – Я возвращаюсь на футбол.

Конечно, когда я прибежал в школу, никакого футбола не было и все разошлись. Я уже собирался уходить, как вдруг вижу, ко мне подбегает Наташка.

– Ты чего вернулась? – спросил я.

– Я хотела узнать, чем кончилась игра, – сказала она. – Кто победил?

– Тоже мне болельщица! – возмутился я.

– Боря, а теперь можно, я тебя провожу?

– Провожай, провожай! – От нее нельзя было отделаться.

Домой мы возвращались вместе. Она оказалась смешной и симпатичной. С ней легко было разговаривать. Ее отец действительно уехал работать в Африку. Он врач. А матери у Наташки нет. Она умерла, когда Наташка была маленькой. И теперь они живут вдвоем с бабушкой, пенсионеркой.

Ну, тут я, чтобы поддержать разговор, сказал, что у меня тоже есть знакомая пенсионерка – тетя Оля.

– Пенсионерка! – повторила радостно Наташка и засмеялась.

Почему ей было смешно, я не понял. Не всегда ведь так сразу поймешь этих маленьких.

– Все пенсионерки смешные, – объяснила она. – В тот день, когда им разносят пенсию, они не выходят на улицу, боятся прозевать почтальона.

Правда, она веселая. Она мне так понравилась, что я разменял еще один рубль из папиной десятки и угостил ее мороженым. Она его лизала медленно, чтобы растянуть удовольствие.

– Боря, – спросила Наташка (она все время поддерживала разговор), – а твой отец куда уехал в командировку? – Улыбнулась и добавила: – Тоже в Африку?

Шутница!

– Нет. В Сибирь. Он живет среди тофаларов.

– А кто такие тофалары? – спросила Наташка.

– Это маленькая народность в Сибири.

– Так это люди, – догадалась Наташка. – А я про них ничего не слышала. А что он там делает?

– Ищет метеорит в тайге.

Мне нравилась эта игра. Она была неиссякаема на вопросы.

– А что такое метеорит? – спросила Наташка.

– Это небесное тело. Может быть, осколок далекой звезды.

– Осколок звезды! – восхищенно прошептала Наташка.

– Он летит к Земле со сверхзвуковой скоростью и так разогревается, что превращается в огненный шар.

– В огненный шар, – повторила она.

Все-таки я ее потряс.

Наташка подняла глаза к небу, надеясь увидеть в нем этот огненный шар, но увидела только солнце. Сощурилась, глаза у нее превратились в щелки, и она спросила:

– Как солнце?

– Нет, – ответил я. – Он маленький. Я вижу, вас надо учить еще да учить.

– Конечно, – согласилась Наташка. – Боря, а ты не знаешь, как спят африканские жирафы?

Ну и девица, что придумала! Я бы мог соврать ей или отшутиться, сказать: «Они спят, задрав кверху копыта» или: «Они спят на земле». Но я честно признался, что не знаю. И самое удивительное – мне самому понравилось то, что я сказал правду. Это было что-то новое во мне и подозрительное. Уж не заболел ли я?

В это время я заметил Сашку, стоящего возле нашего дома. В руках у него был мяч, он небрежно постукивал им об асфальт. Рядом, около стены, лежали наши портфели.

Я остановился и стал перевязывать шнурки в ботинках, а сам соображал, как отделаться от Наташки. Не хотелось бы, чтобы они сталкивались.

– Иди, – прошипел я, – тебе пора домой.

– Ничего, – успокоила меня Наташка, – я не спешу.

Тогда, все еще завязывая шнурки, я медленно повернулся к Сашке спиной, чтобы уйти.

Я даже прополз несколько шагов на четвереньках, и так, может быть, я бы полз через весь двор, но неожиданно передо мной выросла стена в виде Сашки.

– Ну что? – спросил я беззаботным тоном, делая вид, что Наташка вроде бы не со мной. – Зайдем ко мне?

Собственно, если бы он ответил мне сразу, ничего и не произошло бы, но он так долго обсасывал свой леденец, как будто это было самое важное занятие в мире.

Он сосал леденец и презирал меня. Щеки у него были пунцово-малиновые, и поэтому особенно контрастно выделялся синяк под глазом, который кто-то ему поставил во время игры.

И вот тут-то нетерпеливая Наташка вполне дружески ворвалась в нашу беседу.

– Какой у вас синяк! – сказала она и заботливо добавила: – Вам надо к врачу.

Сашка ей ничего не ответил и стал кричать, что они продули игру из-за меня, потому что я поставил в ворота размазню, что я совсем в последнее время ошалел, что ему противно со мной разговаривать, что я предатель.

– Так вы проиграли, – разочарованно сказала Наташка.

Сашка секунду помолчал и, не поворачиваясь к ней, не вытаскивая изо рта леденца, едва разжимая губы, процедил:

– А ну валяй отсюда, шмокодавка!

Наташка посмотрела на меня, ждала, видно, что я за нее заступлюсь. А я сказал:

– Иди, иди! Тебе пора.

Она повернулась и пошла, медленно так пошла, – может, думала, что я все же ее окликну.

Глупо, конечно. И со стороны может показаться смешным. Подумаешь, проиграли в футбол! Но я-то знал, что этот проигрыш для Сашки – большое несчастье. И чтобы как-то его успокоить, кивнул в спину удаляющейся Наташки и сказал: «Вот привязалась!» – но не рассчитал и произнес эти слова слишком громко.

Наташка услышала и, не веря своим ушам, оглянулась. Глаза у нее снова из пятаков превратились в воздушные шары. Два голубых воздушных шара.

Может быть, она с таким предательством никогда не сталкивалась. Только что были верными друзьями, рассказывали друг другу биографии, ели мороженое, смеялись, и на тебе!

И тут я увидел, что на Наташку движется какая-то гигантская собака. Не собака, а буйвол! Я догнал ее и сказал:

– Спокойно. Я здесь.

Она радостно схватила меня за руку, прижалась и ответила:

– А я с тобой, Боря, даже собак не боюсь. Вот здорово!

Значит, она не обиделась. Действительно, чего на меня обижаться? Подумаешь, что-то не так сказал.

Важно, что сделал.

– Портфель забыл! – крикнул Сашка.

Я вернулся и побежал за портфелем. Когда я подбежал, он расшнуровывал мяч. Я ждал, что он мне еще скажет, а он нахально выпустил воздух из камеры мне в лицо и сказал:

– Воспитатель! – взял портфель и удалился.

– Да ты не волнуйся, – жалким голосом крикнул я ему вслед, – мы их обыграем!

Он не откликнулся.

– Спасибо за портфель, – не сдавался я.

Вот что меня губит, так это жалость и то, что я эмоциональный человек: не раздумывая совершаю разные поступки. Мне бы сейчас надо было перетерпеть, не бросаться Наташке на помощь, а я не выдержал.

А ведь мне Сашка дороже, чем она. У нас одна жизнь, одни идеалы. Нам вместе жить да жить.

А эта пигалица уже стояла опять около меня. Треснуть ее, что ли, по макушке, чтобы отделаться раз и навсегда? Я поднял руку для щелчка, но снова натолкнулся на ее доверчивые, прямодушные глаза и, вместо того чтобы ударить, обнял за плечи.

В этот день я прибежал в школу раньше обычного. В портфеле у меня лежало заявление о том, что я ухожу в отставку с высокого поста вожатого, поскольку это мешает моей личной жизни.

И действительно, эти первоклассники одолели меня окончательно. Они мне не дают ни вздохнуть, ни охнуть. Вчера, например, притащился Толя. Лицо серьезное, глаза жалостные. А мы в классе были вдвоем с Сашкой. Сидели на парте и тихо обсуждали проблему Насти.

Дело в том, что накануне Настя и я совершили незабываемую прогулку. Мы бродили по улицам, сидели на скамейке на бульваре, плевали с Крымского моста в воду, за что были обруганы прохожим «верблюдами», выпили две бутылки лимонада и съели по три эскимо.

Правда, мне это дорого обошлось, я истратил еще один папин рубль, но зато было весело.

Теперь придется купить маме подарок поскромнее. В конце концов, дело не в дорогом подарке, а во внимании.

А Сашка, когда узнал о нашей прогулке, покрылся страшной бледностью мертвеца. Эта бледность так долго держалась у него на лице, что я испугался за его здоровье. Вот ревнивец!

Но я открытый человек и не стал скрывать от Сашки свои истинные намерения, а предложил ему начать генеральную битву за Настю. Мы решили оба за ней ухаживать под покровом полнейшей тайны – это было непременное Сашкино условие, – пока она не полюбит кого-нибудь из нас. Побежденный гордо удалится.

Ну вот, сидим мы, значит, и шепчемся о Насте, и вдруг входит Толя. А Сашка как раз расспрашивал меня во всех подробностях о нашей прогулке, ему интересно. И поэтому он когда увидел Толю, то закричал на него. А я вскочил на подоконник и стал открывать форточку, будто бы чтобы проветрить класс.

Я подумал: может быть, Сашка его выгонит, но уже через секунду почувствовал, как кто-то тянет мою штанину. Ах, так? Ну пожалуйста! Я спрыгнул с подоконника, вытащил заявление и поднес к Толиному носу. Он мне ответил, что такие буквы читать не умеет. Тогда я ему объяснил, что не буду больше у них вожатым, потому что это мешает моей личной жизни.

Он это выслушал, но не ушел. Стоял, как-то странно сжавшись, засунув руки глубоко в карманы.

– Ну, что тебе? – спросил я.

– По секрету, – тихо ответил Толя.

Я нагнулся к нему, меня опять подвела жалость, и он, прижав губы к моему уху, прошептал свой секрет. Оказалось, он не умеет сам застегивать брюки. Я же говорю, с ума сойти можно от этих младенцев! Хотел ему тут же застегнуть брюки, но он кивнул на Сашку.

– Сашка, – попросил я, – выйди на минуту.

Сашка долго кривлялся и не хотел выходить, а потом вышел и, видно, рассказал нашим ребятам, потому что именно в тот момент, когда я застегивал Толе брюки, появилась Настя.

– Боже, – пропела она, – какая трогательная картина! Збандуто, ты просто создан для работы в яслях.

Я вскочил и стал подталкивать Толю к выходу, а он, наивная душа, решил мне помочь и сказал Насте:

– Там петельки маленькие. У меня ничего не получается.

Вот тут уж начался хохот.

Между прочим, во время нашей прогулки с Настей выяснилось, что она, как и Сашка, считает, что нет в мире более скучного занятия, чем возиться с первоклассниками. Мне это показалось странным: ведь когда меня назначали вожатым, она говорила противоположное. Оказалось, тогда она шутила! А я на эту шутку клюнул и теперь жестоко расплачивался.

В общем, только я отделался от Толи и показал Насте свое заявление и она меня похвалила и сказала, что я решительный человек, как прибежала Зина Стрельцова, тоже, естественно, первоклассница, с криком, что Генка Костиков убивает Гогу Бунятова и вот-вот выбросит его в окно.

Ну, конечно, я понимал, что ничего страшного в этом нет, когда мальчишки дерутся, и даже если какой-то Генка выбросит какого-то Гогу из окна, тоже ничего не случится – они ведь учатся на первом этаже.

Но потом я почему-то не вытерпел и незаметно выскользнул из класса, чтобы Сашка и Настя не догадались.

И представьте, не зря. Когда я прибежал в первый «А», то Генка Костиков на виду у всех продолжал дубасить неуклюжего толстяка Гогу Бунятова. Тот, видите ли, обозвал Генку «дворником», потому что он помогал матери подметать улицу.

По-моему, Генка лупил его за дело, и поэтому я растащил их не сразу, а когда Гога стал уж очень вопить.

– Что же ты? – сказал я Гоге. – Разве не знаешь, что все люди равны?

– Знаю, – ответил Гога. – Он первый начал дразниться «толстяком» и хлопнул меня по животу. А я крикнул на него без злобы, а он стал меня дубасить.

Тут мои воспоминания были прерваны, потому что в пионерскую комнату, в которой я сидел и ждал Нину, чтобы вручить ей заявление об отставке, вошла Наташка.

Я подскочил на стуле и сказал себе: «Осторожно, преследование продолжается». Тем более что за Наташкой бочком протиснулись Толя и Гога.

– Привет! – изображая радость, сказал я. Они недружно ответили. Конечно, они пришли из-за меня к Нине, а тут я, собственной персоной.

– Ты Нину ждешь? – спросила находчивая Наташка.

– Нину, – ответил я. – А что?

– Ничего, – ответила Наташка. А у самой голос задрожал, но она все же нашла в себе мужество сознаться: – И мы к Нине.

Они стояли рядком, напротив меня, и не знали, что делать.

– Садись, – сказал я. – Будем ждать вместе.

– Конечно, – сказал Толя. – Вместе всегда веселей. – И взгромоздился на стул. Наташка с Гогой тоже сели.

Помолчали. Они за мной следили исподтишка, но я все прекрасно видел: как они переглядывались, как ободряли друг друга, как подталкивали для беседы.

– А у меня зуб больше не болит, – сказал Гога.

Дело в том, что я его вчера водил к зубному врачу.

У них там дома все были заняты. Я хотел спросить у Гоги, отчего это он так вопил у врача, потом решил, что при всех не стоит.

– Боря, а как ты думаешь, Нина скоро придет? – спросила Наташка. – А то я сегодня дежурная.

– Не знаю, – ответил я.

Я стал их рассматривать, и под моим взглядом они перестали подталкивать друг друга – сидели не шевелясь. До чего же у них были смешные лица! Нет, правда. Вы когда-нибудь попробуйте, всмотритесь в первоклассников. Это совершенно особенные люди. На их лица можно смотреть без конца. Они всегда живые: что на сердце, то и на лице.

– Боря, а может быть, ты передумал? – спросила Наташка.

– Ничего я не передумал, – ответил я.

А сам действительно испугался, что могу передумать, и стал себя растравлять и вспоминать, как я из-за них был неоднократно унижен. Они из меня сделали няньку: и брюки я им застегивал, и к зубному врачу водил. А вчера еще в добавление ко всему пришлось зашивать Наташке платье: она его разодрала на одном месте, села на гвоздь.

Тут я почувствовал, что погибаю, ибо все эти воспоминания не вызывали во мне ни протеста, ни негодования. Я вскочил, чтобы обратиться в бегство, но Наташка, хитрая душа, все поняла и тоже вскочила.

– Ты куда? – спросила она и загородила мне дорогу. В это время, на мое счастье, в комнату вошла Нина, и я протянул ей заявление. Все произошло в одну секунду, никто не успел опомниться, а Нина уже держала заявление в руке и читала.

– Так, – сказала она. – А вы чего, ребята?

Они промолчали.

– Ах, да, – сказала Нина, она их узнала. – Идите, идите. Я сама разберусь. – Проводила до дверей и вернулась ко мне: – Так. Значит, работа вожатого мешает твоей личной жизни?

– Интересы у меня совсем другие, – ответил я.

– Знаю я твои интересы: в футбол гонять вместе со Смолиным.

– Неправда, – возразил я. – Мы в кино ходим, и книги читаем, и всякое прочее.

– Они сюда пришли из-за тебя, – сказала она, – а ты «всякое прочее», «мешают личной жизни»! Ты вот за все это время ничего для них не придумал.

– Почему? – возразил я. – Я придумал. Надо отвести их в автоматическую фотографию.

– Зачем? – Она посмотрела на меня с некоторым удивлением.

– Они там сфотографируются, а потом эти снимки можно будет наклеить в толстую тетрадь. Ты передай это новому вожатому, – великодушно предложил я, – пусть он их отведет.

– А зачем? – снова спросила Нина.

Кажется, произошла осечка. Она ничего не поняла.

– Фотография ведь автоматическая, работает без фотографа. Детям будет интересно: можно любые рожи корчить.

– Знаешь, Збандуто, хорошо, что ты подал заявление, – сказала Нина. – Нет в тебе гармонии. И выдумки твои нелепые.

– Так ведь они люди двадцать первого века, – сказал я. – Им технику и автоматику подавай.

Она не ответила, видно, забыла про меня. Склонилась над листом бумаги и чертила мужское лицо с бородкой.

– Так я пойду, – сказал я.

– А, это ты, – спохватилась она. – Ну ладно, найдем тебе замену.

А после уроков, когда мы с Сашкой заскочили в раздевалку за куртками, произошло новое событие. К Насте, которая прихорашивалась около зеркала, подошла Наташка. Я первый ее заметил и остановил Сашку. Мы спрятались между пальто. И вот тут-то и услышали этот странный разговор.

– Ты чего, малышка? – спросила Настя у Наташки. До нас долетало каждое слово.

– Мне с вами поговорить надо, – ответила Наташка.

– О чем? – спросила Настя. – Пожалуйста. – А сама продолжала прихорашиваться перед зеркалом.

– Вы слышали, от нас Боря уходит? – произнесла Наташка, как будто это какое-то космическое событие.

– Ну и что? – спросила Настя.

– А вы скажите ему, чтобы он не уходил, – попросила Наташка.

– Ты думаешь, он меня послушает?

– Вы на него имеете влияние, – сказала Наташка.

– Почему? – удивилась Настя и посмотрела в мою сторону.

Она говорила все время громко и играла в такую наивную-наивную девочку.

– Вы красивая, – сказала Наташка. – А красивые на всех имеют влияние!

Последние слова Наташки, видно, понравились Насте, потому что она ответила:

– Хорошо… Я ему передам. Так что спи спокойно, малышка.

– Спасибо, – сказала Наташка и выбежала. Мы вышли из раздевалки.

Настя уже сидела в вестибюле, нога на ногу, в нетерпеливом ожидании.

– Ну, пошли! – сказала она, вставая.

– Есть предложение поехать на Ленинские горы! – заорал Сашка.

А я вдруг, сам не знаю почему, бросил портфель на стул и крикнул:

– Подождите! Сейчас!

Стремительно взбежал я по лестнице, влетел в пустой первый «А», подошел к доске и написал:

ЗАВТРА ПОСЛЕ УРОКОВ ИДЕМ

ФОТОГРАФИРОВАТЬСЯ.

Борис

И повернулся, чтобы бежать вниз, к Нас-те и Сашке, но вместо этого прошелся между партами.

На полу валялась ленточка, какая-то девчонка обронила. Поднял эту ленточку. Постоял. Мне здесь было хорошо. И все нравилось: и маленькие парты, и неумелые рисунки на доске, и эта ленточка, которую я держал в руке.

– Ну вот я и вернулся, – тихо сказал я.

Подошел к парте, за которой «сидел» Толя.

– Как сидишь! – закричал я на него. – Опять сгорбился? Нехорошо. – И «стукнул» его по спине.

Тишина пустого класса не смущала меня. Я снова шагал между партами, пристально «вглядываясь» в лица ребят.

– А ты чего плачешь? – спросил я Зину Стрельцову. – Кляксы посадила? Не страшно. Все мы с этого начинали.

Подскочил к Генке:

– Срам! Ты же будущий космонавт, а в носу ковыряешь!

Тут я заметил Гогу Бунятова:

– А ты! Не стыдно? Ты достоин презрения! Дразнить товарища за то, что он вместе с матерью подметает улицу! Ты что, не знаешь, что «мамы разные нужны, мамы всякие важны»? Да, по-моему, вы без меня пропадете. Сколько еще у вас недостатков! Решено, я остаюсь навсегда!..

Когда я спустился в вестибюль, Насти и Сашки не было. На стуле одиноко лежал мой портфель.

А на следующий день я снова прибежал в школу раньше всех, чтобы Нина не успела назначить к моим первоклассникам нового вожатого. Выхватил у нее обратно заявление и на радостях влетел в класс, размышляя о том, как поведу детей фотографироваться.

В классе в полном одиночестве сидела Настя. От неожиданности я замер. А она встала мне навстречу. Помню, я еще успел подумать: «Да, ревнивец Сашка, проспал ты свое счастье». И точно, она пригласила меня пойти после школы в кино. А я молчал и чувствовал, что бледнею, бледнею, как Сашка во время припадка ревности, потому что знал, что должен ей отказать.

– Чего же ты молчишь? – спросила она.

– Я веду своих ребят фотографироваться.

– Подумаешь! – сказала она. – В другой раз сводишь. Обещанного три года ждут.

– Не могу, – твердо ответил я и еще больше побледнел.

– Ох, надоел ты мне со своим детским садом! – сказала она.

…Когда я выводил ребят из школы, то увидел Сашку и Настю, шагающих впереди нас. И они увидели нас и остановились. А ребята галдели, как десять тысяч воробьев, и не замечали ни Сашки, ни Насти.

Я сделал вид, что не вижу их, но Настя помахала мне:

– Мы в кино.

– Попутного ветра Гулливеро в сопровождении Лилипуто! – крикнул самодовольный Сашка и захохотал.

Конечно, со стороны мы представляли довольно смешную картину: я долговязый, рост сто шестьдесят, а детишки мне по пояс. Но представьте, Сашкины слова меня нисколько не задели. Я привык, что он не разбирается в средствах борьбы. То он мне вылил за шиворот полграфина воды, то на истории нарочно подсказал неправильную дату.

А сегодня вообще где-то раздобыл старый ночной горшок и подставил мне. Я не заметил и сел. Все давились от смеха, а я обиделся на Сашку, чуть не заревел и, чтобы скрыть это, стал паясничать и напялил себе этот горшок на голову, за что был выгнан с урока.

Я благородный человек и не мстительный, я не обижаюсь на Сашку за то, что он все время пытается меня унизить. Я все равно люблю Сашку, он мой лучший друг. Может, и он когда-нибудь поймет это.

Зато малыши, когда увидели Сашку и Настю, поутихли и затаились. Догадливые. А Наташка спросила:

– Боря, может быть, ты пойдешь в кино? Мы можем сфотографироваться завтра.

Я ей ничего не ответил, только весело подмигнул. А ее глаза сначала превратились в пятаки, потом в воздушные шары, а потом… Нет, вы только представьте – она тоже подмигнула мне! Ну и девчонка, соль с перцем!

А потом началось настоящее веселье. Действительно, автоматическая фотография – великолепная вещь!

Генка, отчаянная голова, снялся с оскаленными зубами. Толя прилепил к подбородку обрывок газеты. Зина Стрельцова высунула язык.

Все хохотали и никак не могли остановиться.

Взрослые на нас оглядывались и, может быть, даже возмущались. Но я-то уж знаю: если смешно, тут ни за что не остановишься. Тогда нужно придумать что-нибудь особенное, и я сказал:

– Сейчас пойдем есть мороженое. Из стаканчиков.

– Ура! Ура! – закричали все.

– А мне мороженого нельзя, – сказал Толя. – Я болел ангиной.

– Жаль, – ответил я.

У Толи сразу испортилось настроение. Это было заметно.

– Ну что ж, полная солидарность: мороженое есть не будем, купим пирожки с повидлом.

– А что такое «полная солидарность»? – спросил Гога.

– Это когда один за всех и все за одного, – сказал я.

– Полная солидарность! – обрадовался Толя.

И все малыши дружно закричали:

– Полная солидарность, полная солидарность!

А когда стали покупать пирожки, я увидел, что Генка и еще несколько ребят отошли в сторону и стали внимательно рассматривать на витрине тульские самовары. Точно их с самого рождения интересовали только самовары и всякие там узоры на них.

Ясно: у них не было денег на пирожок. А у меня в кармане лежал остаток от известной десятки. И я принял единственно верное решение. Вытащил из кармана рубль, подошел к продавщице пирожков, купил десять штук и сказал ребятам, этим любителям самоваров:

– А ну, налетайте!

Они отвернулись, как будто не поняли, такие гордые оказались.

– Ребята! – повторил я. – Ну, чего же вы? Налетайте!

Сначала подошел Генка и вроде нехотя взял пирожок.

За ним потянулись остальные. Каждому ведь хотелось съесть пирожок. Последний я взял себе.

Вечером я расклеил фотографии малышей в тетрадь.

Она стала как живая. Интересно было ее перелистывать…

Скандал получился неожиданный и грандиозный. Меня вдруг решили с треском снять с должности вожатого.

Как-то после уроков прибежала взволнованная Нина и сказала, чтобы я больше не смел ходить к первоклашкам. Она отошла к учительскому столу и крикнула мне оттуда:

– Ты слышал, я тебе это категорически запрещаю!

– А мы сегодня идем в цирк, – сказал я.

– Никаких цирков! – сказала Нина и погрозила мне пальцем.

– Недолго ты царствовал, – сказал Сашка.

И действительно, недолго.

Все, конечно, заахали и заохали и стали ко мне приставать с расспросами, но, честное слово, я сам не знал ничего. Тогда они привязались к Нине, и она ответила, что сейчас они узнают и закачаются, какой я тип.

Нина рассказала про все мои дела, перечисляя их долго, подробно и противно. И добавила, что я влияю дурно на детей, сею между ними вражду и смуту.

Это потому, что я сказал одной девчонке, что нехорошо ябедничать, а она спросила меня, что это такое, а я ей объяснил, и теперь ее все дразнят ябедой.

Тут я не выдержал, прервал плавную речь Нины и крикнул:

– Зато она больше не ябедничает. Успех достигнут!

Но она не обратила на мои слова никакого внимания и заявила, что совет дружины отстранил меня от должности вожатого…

В этот момент открылась классная дверь, и в проеме появилась секретарь директора, сама Розалия Семеновна, которую вся школа зовет «Чайная Роза», хотя, конечно, никто из наших ребят никогда не удостаивался ее взгляда. Ну, когда она появилась в дверях, Нина сразу забыла, что еще там решил про меня совет дружины, и уставилась на Чайную Розу.

– Кто здесь Збандуто? – Она даже не переврала мою фамилию.

– Я.

– К директору, – сказала Чайная Роза. – И вы, Нина, тоже.

Она не ушла, а продолжала стоять в дверях, пока я собирался. Никто мне ничего не сказал вслед и никто не сострил, потому что все поняли: дела мои плохи.

На всякий случай я захватил с собой тетрадь с фотографиями – как ни плохи дела, а терять самообладание нельзя – и прошмыгнул мимо Чайной Розы летучей мышью: ни одна складка на ее платье не дрогнула.

Нина прошла к директору, а я остался ждать в секретарской вместе с Чайной Розой.

Странно, но у меня в жизни почему-то все получается наоборот. Когда я хотел уйти от первоклашек, когда они мне были безразличны, меня не отпускали, но как только мы по-настоящему подружились, – на́ тебе!

А дело было ерундовое.

Генка подсунул Гоге живую ящерицу. Гога перекинул ее Наташке, а Наташка подбросила в парту Стрельцовой. Та сунула руку в парту, натолкнулась на ящерицу и как завопит: «Спасите, спасите! У меня в парте мышь! Она меня укусила!»

Ну, учительница влезла в парту, достала ящерицу и отнесла в ботанический кабинет.

И ничего страшного не произошло бы, если бы не я!

Когда Наташка рассказала мне об этом случае, я возмутился и заявил, что мне надоела их трусость, что пора это преодолеть. А то одни боятся собак, другие – ящериц, третьи ни у кого ничего не могут спросить. Это не ребята, а какое-то сборище трусов! И я решил их перевоспитать. Пригласил к себе, когда мамы не было дома, и устроил тренировку по закаливанию нервной системы.

Они сидели в одной комнате, а в другой был погашен свет. Там было темным-темно. Я сказал, что буду магом, волшебником и великим врачевателем, который их спасет навсегда от трусости и дрожания.

Я ушел в темную комнату и стал их по очереди вызывать.

Каждый из них должен был войти в темную комнату и пробыть там несколько минут, а я в это время издавал ужасные стоны и вопли (я для этого специально прослушал пластинку Имы Сумак¹).

Значит, я так кричал, а сам подходил к жертве и прикладывал ей к руке или к лицу какой-нибудь предмет: ложку или щетку.

Это называется «психотерапия». Между прочим, вполне научный метод. Если жертва выдерживала все испытания, то я радостно объявлял ей, что она теперь никогда и ничего не будет бояться: ни собак, ни кошек, ни ящериц, ни темных улиц, и так далее, и так далее.

В общем, все шло хорошо, и вдруг Зина Стрельцова, войдя в темную комнату, не выдержала и завопила. Она пустилась наутек, грохнулась и разбила себе колено.

Ну, я, конечно, зажег свет, и мы стали дружно ее успокаивать и доуспокаивали до того, что она согласилась повторить опыт, точнее, не согласилась, а сама попросила и выдержала его достойно.

Но потом Зина пришла домой и рассказала все матери. А та еле дождалась утра, прилетела к нашему директору и стала кричать, что она забирает своего ребенка из класса, где появился какой-то ненормальный вожатый, который хочет из детей сделать инвалидов.

Ну, директор не заступился за меня, потому что мы с ним не были знакомы. А жаль, я бы ему объяснил, в чем дело. А он просто пригласил Нину, и Стрельцова-старшая при ней повторила всю историю и добавила некстати еще две другие.

Эти истории случились в самом начале, когда я был еще неопытным вожатым и часто терял над собой контроль, увлекаясь чем-нибудь.

Я тогда ходил по домам первоклассников, чтобы поближе познакомиться с их жизнью. Мне нравилось так ходить: везде мне были рады, угощали обедами, советовались, как лучше воспитывать детей, рассказывали про свою жизнь.

И вот как-то я пришел к Толе. Он был один дома и угостил меня чаем.

Мы пили чай из красивых золотых чашек, только Толя пил из маленькой чашки, а я из большой.

Ну, я и разбил свою чашку – зацепил как-то неловко и уронил на пол. Я не придал этому большого значения – кто из нас не бил чашек! – и не понял, почему Толя так испугался. Я решил, что он просто пугливый. А на самом деле все оказалось не так просто.

Толя из большого уважения ко мне угощал меня чаем из папиных коллекционных чашек. А я-то ничего не знал и, когда уходил, осколки эти унес. Хотел выбросить, только на одном осколке был нарисован красивый замок, так что я все осколки выбросил, а замок оставил.

А Толя дома чашки так переставил, чтобы не видно было исчезновения одной из них. Но Толин папа все-таки заметил, схватил Толю и с криком: «Что ты наделал, негодник!» – стал его так трясти, что Толина мама испугалась, что он оттрясет у Толи голову, и вырвала сына из рук мужа. Тогда Толин папа упал на диван и перестал со всеми разговаривать, потом вскочил, схватил Толю и приволок ко мне.