Карамзин так отозвался о книге Руссо: «…хотя и не с благоговением, но по крайней мере с тихим чувством удовольствия, прочитав „Confessions", полюбил Руссо более, нежели когда-нибудь. Кто многоразличными опытами уверился, что человек всегда человек, что мы имеем только понятие о совершенстве и остаемся всегда несовершенными, – в глазах того наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность, с которою говорит он: „Я слаб!"» (346)

Руссо признается в собственной слабости и несовершенстве, но призывает не судить его слишком сурово: «Слабый и увлекаемый своими наклонностями, как мог бы он быть добродетельным; ведь им руководит только его сердце, никогда долг или разум». Он добр, потому что таким создала его природа. Он делает добро, потому что это ему приятно. Но если б ради исполнения долга ему понадобилось бы проститься с самыми дорогими своими желаниями, растерзать собственное сердце, поступил бы он подобным образом? Уверенности в этом нет.

Человек – вовсе не добродетелен, нет. Но если копнуть глубже, то обнаружится добрая основа. Человек естественный – добр, хотя нередко и поступает плохо. Таков главный вывод Руссо. А кроме того, он убеждён, что прежде чем судить другого, следует попытаться честно посмотреть на себя самого …

Иоганн Вольфганг Гёте –

великий представитель Просвещения в Германии, один из основоположников немецкой и мировой литературы Нового времени, родился 28 августа 1749 года во Франкфурте-на-Майне. Его отец, юрист, хотя и не занимал никакой общественной должности, состоял в звании имперского советника; мать – дворянка, дочь франкфуртского старейшины и судьи, высшего сановника старинного вольного города.

С ранних лет развитие Гёте было гармоничным и разносторонним. Он проявлял способности к науке, языкам: в семь лет уже знал несколько языков; благодаря имевшейся в доме библиотеке, читал в оригинале поэмы Вергилия, Овидия, Гомера, а также сочинения поэтов-современников. Благодаря матери, нежно любившей своего первенца, в детстве Гёте было много игр, песен, творчества… Именно она привила интерес к сказкам, легендам, народной поэзии, а, главное, к сочинению историй. Уже в эти годы Гёте начал писать свои первые стихи и пьесы, которые разыгрывал затем с друзьями в подаренном ему на Рождество игрушечном кукольном театре. Знакомству с драматической литературой и сценой способствовало и то обстоятельство, что в годы Семилетней войны в доме, где жила семья Гёте, квартировала известная театральная труппа.

В 1765 году Гёте по настоянию отца отправляется изучать юридические науки в Лейпцигский университет, а в 1770 году завершает образование в университете Страсбурга, где защищает диссертацию на звание доктора права. Однако юриспруденция мало привлекала Гёте, гораздо больше он интересовался медициной и филологией. В студенческие годы Гёте посещал лекции писателя Х. Геллерта, одного из самых почитаемых авторов того времени, познакомился с известным искусствоведом И. Винкельманом, идеи которого, по словам самого Гёте, дали ему больше, чем обучение в Университете. Произошедшая в Страсбурге встреча Гёте с критиком и мыслителем Г. Гердером оказала огромное влияние на его мировоззрение, взгляды на культуру и осознание себя как поэта. В Страсбурге Гёте решает связать дальнейшую жизнь с литературой, сближается с молодыми писателями и поэтами и сам становится участником движения «Бури и натиска» (возн. в Германии в нач. 70 г.), главный мотив которого – протест против рационалистических догм эпохи классицизма.

Гете возвращается в родной Франкфурт и посвящает себя литературной работе, которую поначалу из уважения к отцу совмещает с юридической практикой. В этот период он сочиняет пьесу в духе шекспировских исторических хроник «Гец фон Берлихинген, рыцарь с железной рукой» (1771-1773), которая становится своего рода манифестом «Бури и натиска».

В 1774 г. Гёте создает своё первое значительное произведение, принесшее ему литературную славу в Германии и мировую известность, роман «Страдания юного Вертера».

Уже в этой книге драматические личные переживания главного героя, Вертера, показаны на фоне исторической действительности. Спустя годы Гёте признается своему другу и биографу И.Эккерману: «Я родился в такую эпоху, когда имели место величайшие мировые события, и они не прекращались в течение всей моей длинной жизни, так что я – живой свидетель…. Поэтому я пришёл к совершенно другим выводам и взглядам, чем это доступно другим, которые сейчас только родились и которые должны усваивать эти великие события из непонятных им книг.»

История Вертера во многом автобиографична: в ней отчасти отразилась безответная любовь самого Гёте к невесте своего приятеля Шарлотте Буф, с которой он познакомился во время прохождения юридической практики в суде города Вецлара на одном из танцевальных вечеров. Пленившая Гёте своей искренностью, она стала прообразом Лотты, героини романа.

Вертер – юноша, бросающий вызов миру, не желающий мириться с нравами, царившими в Германии, он предпочитает умереть, но не уподобиться напыщенным, лицемерным, тщеславным бюргерам.

Тема обреченности возникает в романе Гёте ещё до того, как у Вертера вообще появляется мысль о смерти. Эта тема начинает звучать уже в первой части романа, правда, разговор о самоубийстве носит ещё сугубо теоретический характер. Это разговор Вертера с Альбертом, женихом Лотты, который высказывает довольно отвлеченную мысль о том, что самоубийство есть выражение слабости. Человек оказывается неспособным вынести те жизненные невзгоды и трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, и добровольно обрывает собственную жизнь. Вертер возражает Альберту. По его мнению, самоубийство вовсе не свидетельство слабости. Всё дело в силе страстей, которые овладевают человеком. Если это слабые чувства, он их подавляет, а если чувства действительно сильны, то беспомощен перед ними.

Вертер сталкивает, казалось бы, не связанные между собой сферы жизни. Для него они образуют неразрывный узел. Он сравнивает девушку, которая от несчастной любви кончает жизнь самоубийством, потому что в этой любви заключался весь смысл её жизни, с восставшим народом, который рвёт цепи рабства. «О, рассудительные люди, – страсть, безумие, вы спокойно и безучастно смотрите на всё. Вы гордитесь своей нравственностью, браните пьяниц, испытываете отвращение к безумству, вы проходите мимо как жрецы и благодарите Бога как фарисеи, что он не создал вас подобными этим. Я понял по-своему, что все исключительные люди, создававшие нечто великое и невозможное, считались опьяненными и безумными. Стыдитесь вы, трезвые, стыдитесь вы, разумные!».

С самого начала Вертер говорит о том, что единственное ощущение свободы, которое у него есть и которое он так высоко ценит, – возможность в любой момент жизнь оборвать. Для него это значит быть хозяином собственной жизни. Кстати, самоубийство Вертера следует за сценой, в которой он впервые сближается с Лоттой. «О, я знал, что ты любишь меня, знал с первого же задушевного взгляда, с первого пожатия руки, и всё же, когда я уходил, а Альберт оставался возле тебя, я вновь отчаивался и томился мучительным сомнением. <…> Всё проходит, но и вечность не охладит тот живительный пламень, который я выпил вчера с твоих губ и неизменно ощущаю в себе! Она меня любит! Мои руки обнимали её, мои губы трепетали на её губах, шепча из уст в уста бессвязные слова. Она моя! Да, Лотта, ты моя навеки. Пусть Альберт твой муж! Что мне в том? Он муж лишь в здешнем мире, и значит, в здешнем мире грех, что я люблю тебя и жажду вырвать из его объятий и прижать к себе. Грех. Согласен, и я себя караю за него; во всём его неземном блаженстве вкусил я этот грех, впитал с ним жизненную силу и крепость. И с этого мгновения ты моя, моя, о Лотта! Я ухожу первый! Ухожу к отцу моему, к отцу твоему. Ему я поведаю своё горе, и он утешит меня, пока не придешь ты, и тогда я поспешу тебе навстречу и обниму тебя, и так в объятиях друг друга пребудем мы навеки перед лицом предвечного. Я не грежу, не заблуждаюсь! На пороге смерти мне всё становится яснее. Мы не исчезнем! Мы свидимся!» (Перевод Н.Касаткиной). (347)

«Здесь – невозможно, там – возможно». Вертер понимает, что идеал человеку не дан. Но он не хочет мириться с действительностью, которая его не устраивает, и самоубийство героя здесь – это своеобразный взрыв страстей.

В романе есть два образа, которые как бы сопровождают Вертера, очерчивая смысловой диапазон всего романа. Первый – это крестьянский парень, который рассказывает о чувствах, которые он испытывает к своей госпоже. Брат хозяйки, не желая, чтобы та выходила замуж, прогнал работника. Но когда она взяла другого работника и решила выйти за него замуж – парень его убил. Теперь его судят. Но Вертер его не осуждает, он скажет: «Ему нет спасения, нам нет спасения». Он ценит в человеке этот стихийный взрыв страстей, хотя и понимает, и в этом он согласен с Альбертом, что парень должен быть наказан: общество не сможет существовать, если будут безнаказанно убивать. У него самого возникает желание уничтожить Альберта, но он, конечно, никогда этого не сделает. Он может выстрелить лишь в самого себя. Но сам этот порыв кажется ему чем-то более значительным, чем спокойствие и размеренность бюргеров, которые его окружают. Они разучились так же сильно любить и ярко чувствовать.

А второй – это образ Христа. Христос, как известно, в Гефсиманском саду молил Бога о том, чтобы его «миновала чаша сия». Так почему же Вертер должен терпеть? Таков диапазон, в котором развёртывается трагедия Вертера.

Что такое самоубийство героя, и почему в Германии после выхода в свет книги Гёте последовала волна самоубийств? Сам автор, конечно, не хотел подобного. Гёте считал, что причина такой реакции – в преувеличенных требованиях, которые немецкие юноши предъявляли к самим себе и к миру. «Причина этой книжки была великая даже в самом главном, потому что она вышла как раз в подходящее время. Как крошечной искры достаточно, чтобы взорвать могучую мину, так и взрыв в молодой публике был так силен только потому, что молодой мир успел подкопаться под себя сам. Сотрясение было особенно значительным, поскольку у каждого готовы были взорваться преувеличенные требования, неудовлетворенные страсти и воображаемые страдания».

«Вертер», если хотите, это роман о несостоявшейся революции в Германии. Молодые люди не желали принимать ту действительность, которая их окружала. Они были полны революционного максимализма и не могли мириться с реальностью, которая не отвечала их идеалам. Таково было общее настроение, которое во Франции вылилось в события революции. А в Германии для этого не было объективных предпосылок, поэтому молодым людям не оставалось ничего иного, кроме как стреляться. Изменить существующее положение вещей они не могли, но и мириться с ним не хотели. Это был всеобщий стихийный протест, который во Франции вылился в то, что молодые люди пели «Марсельезу» и штурмовали Бастилию, а в Германии – кончали с собой. Впрочем, Гёте не случайно дал такое название своему роману: «Страдания юного Вертера». Это была юность Германии, а юности вообще свойственны преувеличенные требования к жизни. Юности присущ максимализм. Позже, с годами, люди начинают осознавать, что не все их мечты осуществимы. Для тех же, кто отказывался взрослеть, отказывался принимать жизнь такой, какая она есть, оставался только один выбор: именно такой выбор делает Вертер…

Сам же Гёте остался жить. Правда, признавался впоследствии: «Трудно понять, как человек может ещё сохранять существование в этом мире, который явился ему таким абсурдным уже в юности». Но он не просто остался жить. Вообще, роман Гёте во многом предвосхитил европейский романтизм. Достоевскому приписывают фразу, которую он, кажется, никогда не произносил: «Мы все вышли из гоголевской «Шинели». Европейские романтики могли бы с полным основанием сказать о себе, что все они «вышли из гётевского «Вертера». В «Вертере» сосредоточилось немало черт романтического сознания. И, прежде всего, это ощущение разрыва между миром идеальным и реальным, разлада между устремлениями человеческой души и действительностью.

Нежелание мириться с данностью, признание права человека на взрыв страстей – всё это было свойственно романтикам. Но есть одно существенное различие между «Вертером» и романтизмом. Роман Гёте – это выражение предреволюционного сознания. Романтики же выразили сознание послереволюционное. Им выпало жить в состоянии глубочайшего трагического разлада. Он мучителен для них, но они в нём живут. Этот разлад они признают законом самой жизни. Поэтому романтическое сознание – всегда расколотое, делящее мир на «здесь» и «там», на «идеалы» и «жизнь». Но романтики понимают, что идеалы неосуществимы, это лишь некий возможный, желаемый мир, а Вертер не хочет с этим мириться. Они – живут, а он – стреляет в себя.

Гёте тоже остался жить, хотя этот разрыв он считал крайне болезненным. «Я бы назвал романтическое сознание последствием болезни», – писал он. Быть может поэтому Гёте принимает приглашение Саксен-Веймарского герцога Карла Августа переехать в Веймар. Он станет сперва тайным советником, а затем и первым министром этого крошечного немецкого княжества. Прочтя «Вертера», Герцог совсем другим представлял себе автора, но, увидев перед собой почти олимпийского бога, тут же пригласил молодого писателя на придворную службу. Гёте дал согласие, решив попытаться воздействовать на мир с помощью практической деятельности.

Но расставание с идеалами юности оказалось мучительным. Вначале Гёте проявляет невероятную политическую активность. Как министр, он принимает ряд законов, но всё это в масштабах крошечного княжества, и по большому счёту, вся деятельность Гёте на посту министра оказывается малозначительной. Но, что самое страшное, – Гёте почти утрачивает способность творить. Ему трудно при Веймарском дворе. Он поступил на службу к герцогу в 1775 году и десять лет практически ничего не писал. А это очень много. У него есть планы, но осуществить их ему не удается. Гёте задыхается в атмосфере Веймарского двора, в конце концов не выдерживает и уезжает в путешествие по Италии.

В Италии Гёте провел три года, с 1786 по 1789. Здесь, вдали от придворной жизни, среди памятников искусства, он оживает и вновь обретает способность творить. Произведения, задуманные в Веймаре, были наконец написаны в Италии. Из Италии Гёте вернулся обновленным. Отныне он вновь занят исключительно литературой. Правда, официально он всё ещё носит титул министра. Но он прекращает политическую деятельность. К этому времени, в 1789 году, во Франции происходит революция. Как автора «Вертера», подобно Шиллеру, автору поэмы «Разбойники», Гёте провозглашают почетным гражданином молодой французской республики. Пушкин, кстати, довольно точно определил суть гетевского Вертера, назвав его «мученик мятежный». Но французская революция увидела в нём прежде всего мятежника.

Гёте никак не откликнулся на события во Франции: казалось, он их не заметил. Но это не совсем так. В 1792 году произошла знаменитая битва при Вальми, – молодая французская республика одержала победу, столкнувшись с силами феодальной коалиции, к которой, между прочим, примкнул и Веймарский герцог Карл Август. Гёте пожелал лично взглянуть на театр военных действий. Он записал тогда в своем дневнике: «Мы присутствовали при рождении новой эры». Гёте понял, что французская революция – это важный, поворотный момент в истории всей Европы. Однако он не хотел, чтобы подобное произошло в Германии. Особенно неприязненным его отношение к революции стало в период якобинской диктатуры.

В 1790 году Гёте впервые опубликовал произведение, которое называлось «Фауст. Фрагмент». Писать его он начал ещё до «Вертера». В Италии Гёте переделал свое юношеское произведение, а затем издал этот доработанный вариант, включавший основные события первой части будущей трагедии. Над «Фаустом» Гёте продолжал работать и дальше, и в 1808 году была опубликована первая часть.

Затем Гёте продолжил работу над второй частью и закончил её в 1831 году, буквально за год до своей смерти, которая произошла 22 марта 1832 года в Веймаре. При жизни Гёте был издан третий акт второй части «Фауста» – эпизод с Еленой, но в целом вторая часть не была опубликована. Гёте запечатал текст в конверт, который просил открыть лишь после своей смерти.

Легенда о Фаусте имеет свою предысторию и историю. Начнем с предыстории. Это миф о продаже души. Вообще этот мотив – договор с дьяволом, согласно которому человек предлагал свою душу в обмен на какие-то блага (возвращение молодости, обретение богатства, власти и т.д.) – был широко распространен в западной культуре еще со времен Средневековья. Средневековый человек воспринимал свою краткую земную жизнь как своеобразный пролог к жизни вечной, которая ожидает его после смерти. Требовалось так прожить земную жизнь, чтобы попасть затем, по крайней мере, в Чистилище. Рай, конечно, мало кому по силам. Но, главное, не оказаться в Аду. Вообще, земная жизнь – это лишь подготовка. А вот Фауст, герой мифа, готов отдать всё это посмертное бытие за счастье земной жизни. Он продаёт душу, но взамен тот короткий промежуток времени, который ему сужден, дьявол поможет ему прожить во всей возможной полноте. Это мечтание временного о вечном – первый важный мотив мифа о Фаусте.

Второй мотив связан с отношением к знаниям. Дело в том, что в Средние века существовала только одна наука – наука о Боге, теология. И сама мысль о том, что возможно подчинить себе силы природы, считалась греховной. Человеку не дано властвовать над природой, над миром, сотворенным Богом. Но в то же время в человеке всегда жило стремление к запретному знанию, которое открывало бы силы природы. Это знание носило сокровенный, магический характер. Люди, которые обращались к таким тайным учениям, считались продавшимися дьяволу – они жертвовали душу, но за это обретали знание о мире и о скрытой природе вещей.

Миф о Фаусте возник в эпоху немецкого Возрождения. Фауст – реальное историческое лицо. Такой человек действительно жил в Германии в XVI веке. Известно, что он был философом, магом, астрологом, алхимиком, хиромантом. Говорили, что ему было известно тайное средство, которое скрепляло и разрушало узы брака и любви. Кстати, нынешние колдуны, размещающие объявления о себе в газетах, предлагают чаще всего именно эту услугу. Кроме того, Фауст мог совершать те же чудеса, которые совершал Спаситель. Главным его помощником и слугой была собака, которая всюду его сопровождала. Другие маги относились к Фаусту с презрением, называли бродягой, пустословом, мошенником, говорили, что он лишь хорошо и умело выманивает у простаков деньги, а церковь видела в нём человека, сошедшегося с чёртом. Умер Фауст около 1540 года, а в 1587 году вышла «Народная книга о Фаусте», напечатанная во Франкфурте-на-Майне Иоганном Шписом. Это была литературная версия биографии, в которой черты Фауста реального соединились с тем, что о нём рассказывалось, что было рождено народной молвой. Согласно этой книге, Фауст заключил договор с чертом сроком на 24 года. В этот отрезок времени черт обязывался не только удовлетворять все его прихоти и желания, но и отвечать на любые волнующие Фауста вопросы. Одним словом, чёрт должен был помочь ему обрести всю полноту знаний и жизненных наслаждений. Но когда истекут условленные годы, в назначенный согласно договору срок душа Фауста попадёт в руки дьявола. Правда, в конце, когда приблизился момент расплаты, Фаусту вроде бы стало страшно, и он пожалел, что пошёл на подобную сделку, но ему уже ничто не могло помочь: он был отправлен в Преисподнюю. Таково краткое содержание легенды о Фаусте.

В этой легенде, в самом образе Фауста, каким он изображен в «Народной книге», ощутимы черты ренессансного идеала человека. Жажда знания, желание осуществить всё заложенное, предпочтение земного небесному. Недаром эта легенда возникла в эпоху немецкого Возрождения.

Первая драматическая разработка легенды о Фаусте принадлежала английскому писателю, современнику Шекспира, которому одно время даже приписывали его произведения, Кристоферу Марло. Фауст показан в этом произведении как человек Ренессанса, и главная его тема – жажда познания. Фауста в трактовке Марло прельщают не столько соблазны и удовольствия, сколько тайны мироздания, стремление познать которые и заставляет героя продать душу черту. Позже эта драма пришла и в Германию, возникло множество театрализованных представлений о Фаусте, литературных версий, театральных постановок, вплоть до кукольных.

Вообще легенда о Фаусте в Германии была очень популярна. В своё время Лессинг хотел написать собственную обработку «Фауста», сохранился фрагмент, в котором он изложил концепцию, но этот замысел не был воплощен. А вот другой немецкий писатель, Ф. Клингер, автор знаменитой драмы «Буря и натиск», которая дала название литературному движению, написал роман о Фаусте. Были и другие разработки этой легенды. Тема Фауста у движения «Бури и натиска» была очень популярна, и Фауст во многом воспринимался как излюбленный её герой…

Разумеется, Гёте хорошо знал легенду о Фаусте, множество её вариантов и литературных обработок. Но возникает вопрос: почему он так долго писал своего «Фауста»? Почему всю жизнь работал над этим произведением? Первый план, и это относится ко всем литературным творениям Гёте, – автобиографический. Немецкие комментаторы, кстати, установили почти все прототипы «Фауста», и даже прообраз Мефистофеля. Но в произведении Гёте, конечно, нашла отражение не столько жизненная, сколько его внутренняя биография, и духовные искания Фауста – это во многом искания самого Гёте. Фауст, стоящий в финале поэмы на краю могилы, – это и сам Гёте 1831 года. Обращаясь к легенде о Фаусте, Гёте хотел осмыслить и свою собственную жизнь и действительность своего времени. «Я разрабатывал только те легенды, в которые мог вложить свой собственный духовный опыт и опыт всего европейского сознания», – писал он.

Не случайно Гёте не хотел публиковать «Фауста» при жизни. Он, конечно, чувствовал приближение своей кончины и, вероятно, считал своё произведение завершенным. Но никто не знает, когда именно наступит смерть, и Гёте тоже этого не знал и потому не исключал, что, может быть, что-то изменится в мире или в нём самом, и он как-то иначе увидит финал трагедии…

«Фауст» Гёте открывается двумя прологами: это «Театральное вступление» и «Пролог на небе». Начнём с «Пролога на небе». Надо сказать, Гёте не был религиозным человеком в строгом смысле слова. Конечно, он придерживался христианских представлений, как и всякий просвещённый европеец тех времен, но в церковь не ходил. Как известно, в Германии преобладают две христианские конфессии – католическая и протестантская. К какой именно тяготел Гёте, утверждать трудно. Но он точно не был атеистом, поэтому «Пролог на небе» – серьёзен. Гёте прекрасно понимал, что без Бога нельзя представить себе картину Мироздания. Человек не может жить без этой абсолютной координаты. В его сознании непременно должна присутствовать некая высшая точка, с которой мыслящее существо соотносит своё существование… Поэтому не случайно произведение Гёте начинается «Прологом на небе» и завершается подобным же мистическим эпилогом. Небо – важнейшая координата «Фауста».

Что составляет содержание «Пролога на небе»? Три архангела возносят Богу хвалу:

Дивятся ангелы господни,

Окинув взором весь предел.

Как в первый день, так и сегодня

Безмерна слава Божьих дел. (348)

Сюда же является Мефистофель (с давних времён – одно из наименований дьявола, означающее что-то вроде «разносящий скверну», «распространяющий грех»):

К тебе попал я, боже, на прием,

Чтоб доложить о нашем положенье.

Вот почему я в обществе твоем

И всех, кто состоит тут в услуженье.

Но если б я произносил тирады,

Как ангелов высокопарный лик,

Тебя бы насмешил я доупаду,

Когда бы ты смеяться не отвык.

Я о планетах говорить стесняюсь,

Я расскажу, как люди бьются, маясь.

Божок вселенной, человек таков,

Каким и был он испокон веков.

Он лучше б жил чуть-чуть, не озари

Его ты божьей искрой изнутри.

Он эту искру разумом зовет

И с этой искрой скот скотом живёт.

Прошу простить, но по своим приёмам

Он кажется каким-то насекомым.

Полулетя, полускача,

Он свиристит, как саранча.

О, если б он сидел в траве покоса

И во все дрязги не совал бы носа.

Господь

И это всё? Опять ты за своё?

Лишь жалобы да вечное нытьё?

Так на Земле всё для тебя не так?

Мефистофель

Да, Господи, там беспросветный мрак,

И человеку бедному так худо,

Что даже я щажу его покуда. (349)

(Пролог на небе)

Итак, Мефистофель считает, что человек, этот «божок вселенной», хотя и наделён божественной искрой и создан по образу и подобию божьему, но «с этой искрой скот скотом живёт». А кроме того, он несчастен в этом мире. Господь же, напротив, убеждён, что человек, может и заблуждается, с этим не поспорить, но всё же в конце концов «выбьется из мрака». «Когда садовник садит деревцо, // плод наперед известен садоводу». Господь уверен, что человек «по собственной охоте» способен «вырваться из тупика». Они заключают своего рода договор, чтобы выяснить, кто прав в своей оценке человека: Бог, который верит, что человек в силах найти свой путь к истине, или Мефистофель, который убеждён, что человеку этого не дано.

В качестве примера Господь выбирает Фауста, который самой своей жизнью должен показать, чего стоит человек, на что он способен:

Ты знаешь Фауста?

Мефистофель

Он – доктор?

Господь

Он – мой раб.

Мефистофель

Да, странно этот эскулап

Справляет вам повинность божью,

И чем он сыт, никто не знает тоже.

Он рвётся в бой и любит брать преграды,

И видит цель, манящую вдали

И требует от неба звёзд в награду

И лучших наслаждений у земли.

И век ему с душой не будет сладу,

Чего бы поиски ни принесли. (350)

Мефистофель готов поспорить с Богом:

Поспорим. Вот моя рука,

И скоро будем мы в расчёте.

Вы торжество моё поймёте,

Когда он, ползая в помёте,

Жрать будет прах от башмака,

Как пресмыкается века

Змея, моя родная тётя. (351)

Бог даёт Мефистофелю возможность провести Фауста «путём превратным за собой» и обещает не вмешиваться, что бы ни происходило, – Мефистофелю позволено подвергать человека любым соблазнам. Это самое начало «Фауста». И уже здесь возникают как бы два плана произведения. На первом плане – судьба отдельного человека, в данном случае – Фауста. Вопрос ставится о смысле жизни отдельного человека. Но речь идёт и о чём-то большем в этом «Прологе на небе» – в каком-то смысле это разговор с Богом о сотворённом им человечестве. Поэтому спор Бога и Мефистофеля касается не только судьбы отдельной личности, но и судьбы человечества в целом. Речь идёт обо всех потомках Адама.

Вообще, имеет ли смысл человеческая история? Ибо, если жизнь отдельного человека – это его путь от рождения до смерти, то существование человека как родового существа – это прежде всего история.

Эти два плана повествования условно можно обозначить как морально-философский и исторический. Для Гёте это вещи взаимосвязанные. Каждый эпизод «Фауста» имеет двоякий смысл, касается как судьбы отдельного человека, так и исторической судьбы всего человечества. Причём различие между первой и второй частями «Фауста» заключается в том, что в первой акцент делается на индивидуальной судьбе, а во второй – на судьбе людей вообще. Не случайно Гёте назвал вторую часть – большим миром, а первую – малым.

С этим связана символичность произведения: в первой части она менее выражена, вторая же вся насквозь символична. В ней символика – это основной язык, её нельзя читать иначе, в то время как первую часть можно воспринимать и как историю жизни Фауста, хотя в ней тоже заложен определенный символический смысл. А вторая часть, так сказать, определённо символична, без символики там ничего не понять. Для Гёте это вещи близкие. Во-первых, это определяется идеей, которая вообще была свойственна его времени. Наиболее яркое выражение она нашла в известной книге Гегеля «Феноменология духа», которую, кстати, философ подарил Гёте с дарственной надписью. Идея, на которой строилась «Феноменология духа», заключалась в том, что развитие индивидуального сознания вкратце повторяет этапы становления человечества в целом. Точно так же формирование плода повторяет всю историю рода, то есть филогенез и онтогенез совпадают. Гегель рассматривал становление индивидуального сознания, но за этим стояло и развитие сознания человечества в целом, которое происходит аналогично.

Если даже отбросить эту идею, а подойти ко всему проще, то внутренняя связь этих процессов всё равно будет более чем очевидна. Дело в том, что вопрос о смысле жизни отдельного человека не может быть отделён от смысла исторического. В разные эпохи люди в разном искали и находили жизненный смысл. Скажем, античный человек видел смысл своего существования – в одном, средневековый – в другом, человек Ренессанса – в третьем, нельзя отделить поиски смысла жизни отдельного человека от той исторической ступени, на которой в данный момент пребывает человечество. Поэтому вопрос о связи личного и исторического закономерен.

Но Гёте касается ещё одной составляющей этой проблемы. Нам, вероятно, это менее очевидно, но дело в том, что смысл истории тоже не может быть отделён от смысла жизни отдельного человека. Можно судить о том, что такое историческое развитие и насколько оно высоко, в зависимости от того, как индивид в тот или иной исторический момент представляет смысл своей жизни. Нельзя судить об истории вне этого понимания жизненного смысла отдельным человеком, и поэтому для Гёте это только разные стороны одного и того же.

Вообще, до Гёте «Фауст» никогда не начинался с «Пролога на небе». Если и были прологи, то это были прологи в аду, а вот на небесах – это единственный случай. Прочтя однажды поэму Байрона «Каин», Гёте вынужден был признать: «Байрон меня изрядно обокрал». Он тогда выпустил в свет лишь первую часть «Фауста». Байрон же в ответ заметил, что Гёте, в свою очередь, многое позаимствовал из библейской «Книги Иова». Гёте передали эти слова, на что он якобы произнёс: «Молодец, Байрон, всё правильно понял».

Действительно, начало Фауста напоминает историю Иова. Бог испытывает человека. Он препоручает Иова дьяволу, будучи уверен в том, что, несмотря на все соблазны и испытания, через которые должен пройти Иов, тот останется верен своему Господу до конца. Пережив с достоинством всё, выпавшее на его долю, Иов остаётся верным Богу, и Бог его за это вознаграждает. Этот мотив действительно присутствует в «Фаусте» Гёте: и «Пролог на небе», и спор с Мефистофелем действительно напоминают «Книгу Иова», Байрон правильно это подметил.