О любимых во весь голос плачу

Не гневайся на меня, мой добрый читатель за то, что в конце рассказа я так густо замесил скорбные краски. Что поделаешь. Жизнь есть жизнь. Никуда от этого не денешься. Все мы только гости на этом милом белом свете и рано или поздно уйдём навсегда в безвозвратную мрачную вечность. И только память добрых друзей на краткий миг продлит следы нашего пребывания на этой прекрасной земле.

Найда и сестра.     

Охотой как таковой у нас никто не занимался. Какая уж тут охота, если кругом поля и не единого кустика. Зверю часом и спрятаться- то негде. Это сейчас лесополосы, посаженные сразу после войны, перегородили все степные дали. А тогда шаром катись хоть сто километров и зацепиться не за что. Наверное, поэтому наш край Воронежский, южнее к Ростову, на диких животных был не особенно богат. Так мелочёвка: зайцы, может лисица где водилась. Иногда из Усманского заповедника забегали волки, правда, случалось это редко, но зато крепко. Однажды стая волков вырезала стадо овец, что для сельчан стало настоящим бедствием- жили-то не богато, каждая голова на счету. Погоревали, погоревали мои землячки, хотели было сообща купит ружья для отстрастки, но дальше разговора дело не пошло. Ружьё у нас всегда считалось привилегией зажиточных людей, стоило немалых денег.

–Выкинуть деньжищи, чтобы какая-то железяка на гвозде целыми днями мозолила глаза, не образа же, – так рассуждала бабушка Апрося, когда категорически отказалась дать денег сыну, моему дяде Коле.

Большой любитель животных, охотник в душе, он не успокоился. За два мешка проса, взятых тайком от матери, приобрёл двух щенков русской борзой. Бабушка долго косилась на них, душой чуяла – “тут что-то не так”, но докопаться до истины не могла, уж больно не хотела верить, что кто-то вот так запросто подарит собачат. Ругать дядю не ругала, но всякий раз, подливая в щенячью миску щец или каши-сливухи, попрекала: ” Не багатеи, сами бы завтра это доели.”

–Как назвал своих ребятишек-то? – спросила на второй день бабушка, боясь, что и в этом вопросе сын по молодости “чепуху сморозит”.

–Эта вот, что порыжей, Найда, – ответил дядя Коля, – а сестре её никак кличку не придумаю.

–Так и назови Сестрой, чего мудрить-то, – посоветовала бабушка, рогачом ставя в русскую печку чугунок с сахарной свеклой.

Дядя Коля в свои шестнадцать уже третий год работал конюхом в колхозе. Пятьдесят лошадей на четверых пацанов, таких же желторотиков, как и дядя – обуза не маленькая. Но главной и боевой задачей, по определению председателя колхоза, фронтовика Семёна однорукого, был племенной жеребец Летун. Рабочие лошади “пахали” от зари до зари. Красавец же Летун весь день не знал, куда деть свою кипучую энергию: бил копытами по стенам конюшни, разбивал колоду, грыз доски и слеги своего стойла. Чтобы жеребец ”не перегорал”, был всегда в нужной “форме”, дядя утром и вечером объезжал его. Кипенный, белый Летун на фоне тёмных полей, как приведение метался из края в край по горизонту. А зимой на белом снегу жеребца и вовсе не было видно. Наездник сам по себе носился по воздуху над полями, раздымая одежонку. Вскоре фантастическую картину дополнили две рыжие русские борзые.

Шедшая как-то в лавку бабка Фёкла, увидев “нечистую силу, за которой гнались две собаки”, упала на колени, чтобы возложить крёстные знамения, и расколола о пустую бутыль все яйца, что предназначались к оплате за “газ”( керосин ). Пришлось дяде возмещать старушкин убыток пойманным зайцем.

Найда и Сестра оказались исправными добытчиками. Почти каждый день дядя Коля приходил домой “ с мясом”. Это в войну-то!

В сорок пятом он ушёл в армию. Собаки сразу осиротели. Пропитание себе стали добывать сами. Бродили по полянам, в логах. В норах ловили сусликов и мышей и делали это удивительно ловко. Попадались в полях и зайцы. Пойманного косого собаки несли домой. Не было случая, чтобы они разодрали зайца, даже окровавленного никогда не приносили. Бабушка Апрося целовала их в острые мордочки, награждала щами и любимой кашей с тыквой.

Трофеи собачек особенно были кстати в сорок седьмом году. Сельчане пухли с голоду, нередко умирали. Мы же остались живы благодаря Найде и Сестре. Бабушка Апрося меняла заячье мясо на картошку или пшено, чтобы и собачек побаловать сливной кашей…

Однажды зимой Найда с Сестрой возвращались из Безгинова лога. В зубах Найда несла большого русака. Бежали уже по Гудовке (один из порядков-улиц села) Начали спускаться к мосточку, рядом с которым жил Ефим Левакин. Пренеприятный тип. Всю войну ходил с костылём, волочил прямую ногу. Работал в Хаве сторожем в НКВД ( что он там сторожил, ни кому неизвестно было ). Как только закончилась война, нога Левакина стала сгибаться, и до самой смертушки он костыля в руки больше не брал.

Ефим Левакин шёл как раз с вёдрами за водой к проруби. Повстречал собак, отнял у Найды зайца и положил его в ведро, чтобы никто не видел. Понёс домой. Собаки за ним. Подняли вой. Русская борзая и лаять-то по- настоящему не умеет, не то чтобы постоять за себя. Ефим стал палками отгонять их от дома. Они не уходят. Сели напротив сеней и сидят, воют.

Всю эту картину видела соседка Левакина Уляха Косориха, которая доводилась двоюродной сестрой бабушке Апросе. Она задворками, задворками, чтобы Ефим не видел, прибежала к нам и рассказала обо всём. В таких случаях с бабушкой Апросей лучше не связываться. Баба-огонь! На вилы полезет, но своего не упустит. Выслушав Ульяну, бабушка мухой к Ефиму Левакину. Тот только-только освежевал зайца. В одной руке у него тушка, в другой -вывернутая шкура косого. Бабушка вырвала из рук Ефима и шкуру, и зайца и давай скользкой тушкой ему по морде наяривать.

–Я табе, акаянный, и другую ногу выпрямлю, – грозилась бабушка Апрося, выходя от Левакина. Собачки понимали, что ругань хозяйки к ним не относится, и радостно смотрели на тушку зайчонка, которым бабушка продолжала, ругаясь, потрясать в воздухе, и всё пытались дотянуться до него и понюхать.

Кузьма и Кузя

1.Кузьма

Кузьме давно за семьдесят. Он высок и худощав. Голова постоянно клонится вниз, словно на шее камень. Ноги, полусогнутые в коленях, и сутулость делают старика похожим на вопросительный знак. Своим профилем Кузьма как бы спрашивает у  человечества: «Для чего живём?!?»

Долгая жизнь убедила Кузьму верить в примету: какое утро, таким будет и день. Утро сегодня отвратительное. Не выспался. Всю ночь мыши устраивали такой «концерт»,– врагу не пожелаешь. Не дали спать, окаянные! Только забудется, задремлет, они как кони на ипподроме, мать бы вашу. Носятся за обоями наперегонки. Ну что делать? Достал мышеловку, стал её заряжать коркой чёрного хлеба. А она, зараза, такая чувствительная, того и гляди по пальцам саданёт. Руки- то трясутся, будто кур воровал. Что хотите – старость! Отгорцевал, голубчик! Уже восьмой десяток на подлёте. Да-а… Так вот к утру только- только справился с мышеловкой. Поставил её под столом. Там пространство маленькое. Кузя до неё не доберётся. Не дай бог с голодухи тронет корку хлеба в мышеловке, – голову размозжит. Во жизнь! А – аа!.. Кому ни скажи, – засмеют: живой кот всю ночь дрыхнет на диване, день – деньской дежурит около холодильника, ждёт подачки, а хозяин мышей ловит. Чудеса да и только!

Кузьма, с трудом преодолевая каждую ступеньку, по лестнице стал спускаться в подвал. Лестница неудобная: крутая, с большими прогалами меж ступенек. Супруга Кузьмы, царство ей небесное, всегда костерила старика за лестницу.

-Хуже сделать не мог?!?

-А из чего делать – то? – горячился Кузьма,  будучи моложе и полный сил. –  Языком – то делать – не вспотеешь. Поди– ко глянь в магазине, – худого горбыля не сыщешь. Как в Монголии. На кой лад берегут лес? На тетиву нужна хорошая пятидесятка, чтобы уклон соблюсти.

-Уклон в мозгах поправил бы…Руки не оттуда растут, – не унималась та.

Кузьма горько вздохнул. Сколько труда, а, главное, нервов стоило ему построить свой домишко. Почему – то вспомнилась Братская ГЭС, которую в молодости строил. Работали быстро, ладно. Ни задержек, ни волокиты. А свой дом пыжился, пыжился, чуть пупок не развязался. Одних сапог истоптал на ступеньках райисполкома незнамо сколько.

Старик пошарил по бетонной стене, нащупав выключатель, включил свет. Подошёл к большой деревянной  бочке. Разгребая в ней сухой песок, стал доставать морковь крупную, как кукурузные початки. Каждую тщательно вытирал тряпочкой, поднимал её, краснокожую, ближе к лампочке, вертел на свету, искал – нет ли изъянов.

-Хороша, толстопузая! На рынке такую с руками оторвут. – Говорить сам с собою Кузьма начал, как ушла из жизни супруга. Так легче одинокому, не то одичаешь.

Когда пакет наполнился морковью, Кузьма стал на нижнюю ступеньку лестницы, препроводил его наверх. Подошёл к деревянному закрому, что стоял чуть дальше бочки. Открыл крышку и по подвалу пошёл густой терпкий запах картошки вперемешку с  утлым запахом гнилой доски.

-И картошкой бог не обидел, – тешил себя старик. Синеглазка крупная, сочная, упираясь друг в дружку, подчёркивала тесноту деревянных стенок закрома. «Как люди, – подумал Кузьма. – Жмутся, теснятся, суетятся. Чудно устроена жизнь. С малых лет до старости колотишься, вертишься в тесном мирке. Зачем?  Для чего карабкаешься по этой скользкой ледяной горе, что называется жизнью. Тянешь из себя последние жилы, надрываешься. Тебе кажется, что достиг определённых высот. Остановившись, оглянешься – ты на том же месте. А силы потеряны. Теперь, как выжатый лимон, как стоптанный башмак ни кому не нужен. Валяешься на обочине дороги, мешаешься под ногами. Тебя пинают, откидывают всё дальше и дальше от проезжей части дороги».

Картошка одна к одной, но старик дотошно проверяет каждую, прежде чем положить в брезентовую сумку. Не себе же достаёт, – людям. Наполнив сумку, Кузьма закрыл закром, выключил свет, стал подниматься  по лестнице. Каждая ступенька давалась с трудом. Годы выветрили былую силу, пропала ловкость, и только прежнее упрямство заставляло его двигаться.

Старик закрыл крышку подвала.  Достал из – за стола старую потрёпанную сумку – тележку. Положил в неё картошку с морковью. Сверху положил круглый безмен. Подошёл к умывальнику помыть руки.

2. Кузя

В правом углу скрипнула пружина дивана. Большой чёрный кот, пушистый – пушистый встал, выгнул спину, сладко потянулся, зевнул. Огромные глаза- пуговицы изредка и не на долго закрывались длиннющими ресницами. Кот сел на край дивана, красным шершавым языком начал вылизывать шерсть на груди. Он всегда так делал перед едой, как бы салфетку готовил. С первых дней своей жизни, ещё будучи маленьким котёнком, он твёрдо усвоил: окружающий мир существует только ради него. Вот он открыл глаза, и стало светло, а ведь недавно, когда спал, была темень вокруг и тишина. Даже презренные собаки живут только для того, чтобы трусливо гавкать за забором, когда он, Кузя, шёл мимо них по дороге. Некоторые безумцы пытались опровергнуть это мнение, но мощные острые когти отрезвляли строптивцев. Глубокие шрамы на их ушах и носах – хорошая память за опрометчивые действия и неуважение к его авторитету. Да что там собаки. Дед Кузьма и тот уважает Кузю, можно сказать, даже любит его. Вот для чего он сейчас моет руки? А-аа! Не угадали. Чтобы взять из холодильника рыбу и дать её Кузе. (Правда, последнее время он делает это не так часто, как бы хотелось коту).

-Не мылься! Бриться не придётся, – ошарашил кота Кузьма, вешая утирку. – Холодильник пуст. Ни рыбы, ни мяса. Денег – то шиш в кармане, да вошь на аркане. Пенсии хватает на раз чихнуть…

…Все коты и кошки разговаривают по – разному: одни-«мяу», другие – «мур», третьи – «мрр». Кузя этого ничего не говорил, был как немой. Издавал непонятные звуки: что – то среднее между «ы» и «м». Причём всегда при этом кивал головой. Чисто по – человечески: «ну как?» а ты понимай, как хочешь.

Его взгляд был глубок и проницателен. Кузьме порой казалось, что Кузя читает его мысли и саму душу. Не исключено, что в прошлой жизни, если исходить из теории переселения душ, он был умным, интеллигентным человеком: нрав кота был мягок и кроток. Чувствовалось, однако, жизнь та была не сладкой, потому как ел он всегда жадно, будто только что вернулся с голодного края. Съедал всё, сколько не положи. Это наводило Кузьму на грустные мысли: значит и там, в загробном мире, не все бывают сыты.

Поражало Кузьму ещё вот что. Кузя мог справиться с любой дверью и  форточкой, куда бы она не открывалась. Но дверку холодильника никогда не трогал, каким бы голодным не был. Этот белый ящик для него был святым. Весь день он мог лежать около него, то и дело тёрся об его угол, но открывать дверку никогда не пытался. Очевидно, ещё от той жизни у него осталась совесть, которая и сдерживала кота от воровства. Это радовало Кузьму.

Кузя лизал шерсть на груди и следил за каждым движением старика. Кузьма, повесив утирку на крючок, двинулся к холодильнику. Кузя спрыгнул с дивана, потягиваясь, пошёл за ним. Кузьма открыл дверку холодильника, Кузя на половину туловища просунулся в дверной проём посмотреть, что там. Полки были пусты. Только в углу на решётке стояла начатая бутылка кефира, да в пакете половинка булки черного хлеба. Кузьма всегда так хранил хлеб, он долго не плесневеет. Старик взял хлеб, кефир. Кузя  попятился из холодильника явно разочарованный – сегодня рыбы не предвиделось.

Кузьма разломил рука�