Кротовая нора. Иронические рассказы

Перебор

Помощник режиссера Феликс Бабочкин возвращался поздно вечером от друзей. Денег на такси не было, почти всё прогуляли, поэтому пришлось прибегнуть к услугам общественного транспорта.

Тускло раскачивались фонари, начавшаяся крупяная метелица норовила залезть под воротник, больно кусалась за нос. Под ногами жутко скользило, видно, дворники давно не сыпали здесь соли с песком, а, возможно, и вообще никогда. Узкая дорожка между гаражами проходила в довольно глухом месте, в стороне от улицы.

Когда Феликс выбрался на ровный асфальт, с облегчением вздохнул. Тоже скользко, но если что можно хотя бы ухватиться за деревья. Ну и райончик, пока доберешься до автобуса, все ноги переломаешь.

До остановки было еще метров пятьсот. Вокруг – ни души. И не удивительно, в такую погоду и собаку хозяин на улицу не выгонит. По левую руку – пустырь, по правую, метрах в ста – микрорайон, но в этот поздний час окна в домах почти не горели.

Где-то завыла собака, её подхватила другая, на секунду блеснула Луна и снова скрылась в непроглядном ночном небе.

– Эй, гражданин, – раздалось неожиданно рядом и сбоку, – у вас на минуту не будет мобильного телефона? Батарейка села, а нужно срочно хозяину позвонить. Заплачу.

Бабочкин резко обернулся. У бетонного спуска в какой-то подвал или парковку, под желтым фонарем, стояли двое ужасных типа. Оба плечистые, в мятых фуфайках и тренировочных штанах с лампасами, рожи квадратные, наглые, глаза маленькие, узкие. Тот что к нему обратился, имел большой шрам на щеке, как у Отто Скорцени. Словом, бандиты с большой дороги.

Бабочкин сглотнул – только этого еще не хватало. Смартфон-то в кармане не дешевый, пришлось купить на последние, чтобы соответствовать дресс коду. Все же помощник первого режиссера. Покажи я его этим типам и где меня потом будут искать? С собаками розыскными не найдут. Заплатит, щас, кастетом по голове. Вон, руку за спиной держит. Что же, и у приятеля батарейка села? Ага, так и поверил.

Бандит, видимо, уловил ход мыслей Феликса.

– И коллега свой телефон случайно уронил. Вдребезги. Стационарный за неуплату отключили. В общем, ситуация, выручай, друг.

Друзья твои на зоне отдыхают, подумал Бабочкин. Не дашь телефон, все равно башку проломят, специально место глухое подобрали. Надо их сразу на место поставить.

Может убежать, закричать на всю округу – караул, грабят! Тогда, может, не посмеют тронуть. Но в мозгу вдруг созрела иная мысль.

Принял самый непринужденный вид, на который был способен. А у самого ноги ватные и в коленках предательская дрожь.

– Я пацанчики, – сказал Феликс деревянным, но как можно более развязным языком, – сам недавно от хозяина. Неделю как откинулся. В кармане только справка об освобождении.

Блатную лексику Феликс усвоил во время съемок пятисерийного детектива. Всегда снимали про любовь, а тут режиссера Ваню Ржаного потянуло на криминал. Ерунда, конечно, получилась, но это сейчас неважно.

– И за что же срок мотал, если не секрет? – спросил, передернув плечами, Скорцени?

– Да вот шел как-то ночью по улице, навстречу трое или четверо, уже не помню. Закурить попросили. А сам смотрю, у одного финка из кармана торчит.

– Ну и…?

– Что «и»? Двоих на месте положил, насмерть, один ушел, падла. Он и донес. Превышение самообороны. Вот и чалился от звонка до звонка в далекой Туве на скалистом берегу Енисея.

– Вот как, – зачесался, стоявший рядом со Скорцени «коллега». – Ну ты иди, иди своей дорогой.

– Ладно, пойду, – как бы нехотя согласился Феликс.

И пошел, и чувствовал, что спину ему сверлят тяжелыми, недобрыми взглядами.

Лихо я их отшил, а? – радовался помреж. Нет, все же кино не просто фабрика грез, оно реально учит жить и выходить из самых сложных ситуаций.

Метров через сто дорога свернула к железным гаражам. На ней показалась высокая, стройная женщина в элегантной меховой шубке. Несмотря на холод и колючий снег, на ней были туфли с высокими каблуками, один из которых постоянно подламывался. Дама хромала, как неуклюжая утка. Она вальяжно размахивала белой сумочкой на золотистой цепочке из крупных звеньев. Явно возвращалась из компании и была навеселе.

Как нехорошо будет, если эта фифа попадет в руки тех бандюганов, а они наверняка поджидают очередную жертву. Нет, долг любого порядочного человека – спасти ближнего.

– Гражданка, – окликнул женщину Феликс, когда она не глядя на него, профланировала мимо.

Только на третий раз она обернулась, сфокусировалась на Бабочкине. Свет единственного фонаря четко освещал ее круглое, почти детское, личико, с размазанной по подбородку помадой.

– Ну, что еще?

– Вы лучше этой темной дрогой не ходите, мало ли что? Всякие личности тут встречаются.

– Чего?

Феликс подошел вплотную к девице.

– Ночь, говорю, глухая, не видно ни зги. А на вас вон шубка норковая, поди, тысячи три евро стоит, – подергал он её за рукав. – И сумка дорогая, не иначе, от Hermes. И в ушах, вон, серьги с бриллиантами. От бабушки?

– От дедушки… Не понимаю…

– Что же тут не понятного? По голове – и в яму, кругом пустыри, даже тела не найдут. Будете червей кормить в одиночестве.

– Ой.

– А если и не убьют, то надругаются. Ноги у вас длинные, мне, кстати, такие нравятся, любого соблазнят.

– Ой.

Девушка резко развернулась, в очередной раз подвернув правый каблук, поспешно заковыляла дальше по дорожке, подхватив полы шубы. В начавшейся пурге сначала раздалось негромкое «помогите», потом уже на всю округу «помогите!»

Вот дура, сплюнул Феликс, людям помочь хочешь, а они орут без всякого повода. Поспешил на остановку.

Автобуса долго не было, промерз до костей. Наконец, из-за угла показались заветные желтые огоньки, но в ту же секунду его схватили за локоть. Обернулся. Рядом стояли двое полицейских, а с ними та самая девица с размазанной по подбородку помадой.

– Он? – строго спросил огромный мент с наручниками на ремне.

– Он, он, – закивала барышня. – Грозился шубу с меня снять и сережки сорвать. А потом в яме закопать. Попался, голубчик.

– Что вы! – взмолился помреж Бабочкин, с тоской глядя на закрывающиеся двери последнего автобуса. – Я же только девушку предупредить хотел. Мол, опасно одной в столь поздний час ходить по улицам.

– А еще к моей сумочке примеривался.

– Документы.

Паспорта и служебного удостоверения у Бабочкина с собой не было, он никогда не брал их на встречи с друзьями. Выпивали обычно немало, не ровен час и потерять. А потому Феликса Бабочкина препроводили в местное отделение.

Протокол составлял сонный лейтенант, который был очень недоволен тем, что его оторвали от любимого занятия – спокойно дремать на ночном дежурстве под бубнёж телевизора.

Девица стрекотала без умолку, а Феликс только и повторял: «Я честный человек, помощник режиссера, хотел дамочку лишь предостеречь».

Сонный лейтенант вроде бы согласился, что криминала в его действиях не было, сказал, что все равно до установления личности, Феликсу придется провести в отделении. Но тут в на пороге показались те двое, что просили у Бабочкина телефон.

Скорцени вел себя в отделении по-свойски.

– Дай позвонить, Петрович, шефу. Как назло все мобильники накрылись, а на подземной стоянке вытяжка сломалась. Нужно до утра починить, иначе задохнемся.

И тут «человек со шрамом» увидел Феликса, всплеснул руками:

– Старый знакомый!

– Ты его знаешь? – скинул остатки дремы лейтенант.

– Да-к это ж урка с зоны, сам сказал, что недавно от хозяина откинулся. Мы у него телефон попросили, чтобы с шефом связаться, а он тут и заявил – мол двух замочил, один убежал.

– Та-ак…, – поднялся полицейский из-за стола, уронив на пол газету с кроссвордом. -Значит, рецидивист. Очень хорошо.

– Я же говорила, говорила! – возликовала девица.

– Уже успел что-то натворить? – удивился Скорцени. – Во дает!

– Женщину собирался ограбить.

– Да не уголовник я!!! – закричал на все ОВД Бабочкин. – От страха на себя наговорил! Ну переборщил, с кем не бывает. Я требую адвоката.

– Будет тебе и адвокат, и уполномоченный по правам человека, – пообещал лейтенант Петрович.

Всю ночь Феликс провел в обезьяннике, а утром, воспользовавшись правом на один звонок, связался с режиссером Ржаным. Выручать помощника приехала вся бригада. Пообещали снять все ОВД в новом телевизионном детективе и Бабочкина отпустили.

Феликс с кислой физиономией поблагодарил за службу лейтенанта, двоих задержавших его ментов, а сам подумал – хочешь людям доброе дело сделать, сто раз подумай. Добро может к тебе вернуться гораздо раньше, нежели ты предполагаешь.

Ну и, конечно, главное, никогда и ни в чём не перебарщивать.

Окурок

Э-э нет, господа, ни слова о политике. Речь, скорее, о нравственности. В том числе и моей. Признаюсь, как порядочный человек, в этой истории я оказался не на высоте. Но что поделаешь, иногда приходится поступаться моральными принципами, чтобы они восторжествовали. Впрочем, судите сами.

Возвращаюсь я как-то вечером домой в хорошем настроении, никого не трогаю. Стемнело, фонари зажглись. Иду, значит, между домами и вдруг под ногами у меня, словно петарда взрывается, только бесшумно. Столп искр в разные стороны.

Я аж подпрыгнул от неожиданности, даже мышцу на ноге свело и в сердце закололо.

Гляжу, а это обычный окурок. Поднимаю голову и замечаю, как на балконе третьего этажа лысый мужик в майке за дверью прячется.

Возмутило меня это неимоверно – а если бы в глаз попал, скотина?!

– Что же это вы делаете, гражданин, – кричу я в праведном гневе, – страна от санкций загибается, а вы бычками в людей бросаетесь!

Более подходящей фразы я, конечно, тогда не нашел.

Прохожие смотрели на меня с опаской и подозрением, обходили стороной. Правда, один дед подошел, тоже задрал голову:

– Что там, горит?

– Ага, Челябинский метеорит, – отвечаю в рифму и сплевываю.

Настроение, разумеется, испорчено. Вздохнул, пошел дальше. Но не успел я сделать и пары шагов, как под ногами опять всплеск. Тоже красный, но не огненный. Гляжу, а все мои светлые штаны в ошметках помидора, на пиджаке тоже бурые пятна. И к носу моему что-то прилипло. И опять на балконе синяя майка промелькнула.

– Да что же это делается, господа, до дома дойти спокойно не дают, какие-то кретины помидорками бросаются!

Собрался набрать полицию, потом передумал – свидетелей-то нет, по домам разошлись, ничего не докажешь. А этот лысый придурок скажет – знать ничего не знаю. Если бы он с ружьем по балкону бегал – другое дело. Не будут менты из-за помидорины дело заводить. Надо самому правосудие вершить.

Прикинул в каком подъезде живет метатель, обошел дом с торца. У детской площадки – две бабки в одинаковых желтых платках. Поздоровался.

– Не знаете, – спрашиваю, – лысого мужика с третьего этажа, его окна на дорогу выходят и балкон с зеленым козырьком?

Старушки брезгливо оглядели мою оплеванную одежду, принюхались – не пьяный ли.

– А тебе зачем? Дружок его?

– Что вы, – говорю, – совсем наоборот. – Этот гад бросается с балкона чем ни попадя, развлекается, а мне теперь новые новые портки и пиджак покупать. В этих уже и в ночлежке не примут.

– Как он тебя уделал, – сочувственно и не без злорадства замотали головами бабули. – Это Лешка Огоньков из тридцать пятой квартиры.

– Кто такой?

– Проходимец. Чебуречную на проспекте держит. Так она и называется – «Огонек». Трезвый – человек, как человек, мышку не обидит. А сто граммов выпьет и будто черти его на сковородку с прованским маслом сажают. То музыку ночью на всю округу включит, то сам дурным голосом запоет. И ладно бы репертуар приличный подбирал, даже перед внуками стыдно.

– Это что, – сказала другая старуха. – бывает, напьется и давай у подъезда митинги устраивать, правительство наше нехорошими словами крыть. Того и гляди тебя вместе с ним под одну гребенку загребут. Страсть.

– А что же жена?

– Какая жена? Было три штуки, да все разбежались, разве с таким придурком уживешься! Проституток водит, а потом их голыми с лестницы спускает.

– В полицию сообщали?

– Каждый раз как правительство поносит, так и пишу. Только толку ноль. Всех полицейских, видно, подкупил. Не знаю – чебуреками он их кормит или деньгами, только не трогают. Говорят, его племянник в органах служит. Да. Нигде справедливости не сыщешь.

– Даже и не пытайся, – поддакнула подруга.

– Так где, говорите, чебуречная его находится?

В субботу сел я на троллейбус и доехал до «Огонька». От заведения, напоминающего большой дачный сарай, за версту несло горелым маслом и тяжелыми восточными приправами. У входа расположилась троица бомжеватого вида, жевала светло-серые чебуреки. Они разваливались у небритых мужиков в руках, падали осклизлыми кусками им на колени. Вокруг тучами летали мухи.

И куда СЭС смотрит? – удивился я. Но еще больше удивился, когда увидел, что в заведение довольно бойко заходят посетители, причем вполне приличные и даже с детьми.

Ну что ж, хорошо, это нам на руку.

Прикурил я сигарету, хотя уже пару месяцев как бросил, сделал пару затяжек, затушил о дерево. Сунул окурок в карман, зашел внутрь чебуречной. Здесь запахи были такие плотные, что трудно было дышать.

В окошке сидела щуплая женщина, шустро накладывала в тарелки чебуреки, пробивала на старинной кассе чеки. К ней вытянулась довольно приличная очередь. Да-а уж, кризис, уже за дрянью толпятся…

За ее острыми плечами двое поваров в заляпанных фартуках на железном столе раскатывали тесто. А еще один, чуть поодаль, размешивал ложкой в чане серый фарш. Это был он, мой обидчик! Не напрасно пришел.

Купил я пару чебуреков, стакан компота, встал за стойку у окна. Надкусил. Хм, а что, вид, конечно, отвратный, но на вкус вполне даже. Надкусил второй и незаметно засунул внутрь бычок. Через минуту расковырял вилкой, сунул под нос деду с моржовыми усами.

– Вот, глядите, чем нас здесь кормят!

Дед поправил очки, вытер рукавом вспотевший нос:

– С них, буржуев, станется, их всех надо на Магадан.

Сказал и спокойно продолжил жевать.

Тогда я обратился к женщине с двумя детьми. И не ошибся, она подняла скандал. Прибежал сам Окурок с поварешкой.

– Что, где?

– И как вам не совестно, – говорю, – людей за скотов держать, бычками сигаретными кормить!

Лысый вгляделся в мое лицо, прищурился. Узнает?

Но ждать его реакции не стал, принялся снимать на смартфон «чебуречное безобразие». Тоже самое стала делать и дама с детьми.

– Выложим в сеть и кранты вашему заведению, – пообещал я Окурку.

Он поморщился, будто объелся своих серых чебуреков, кивнул головой в сторону разделочной.

– Пойдем, потолкуем.

Вообще-то беседа с глазу на глаз в мои планы не входила. Дело сделано, мамаша точно кляузу в Роспотребнадзор накатает. Не весть как, но все же буду отомщен. Да, я поступил нечестно, но как говорил Жеглов – преступник должен сидеть в тюрьме, а каким образом я его туда упрячу не имеет значения. Окурку, конечно, тюрьма не грозит, но проучить следует.

Деваться было некуда, пошел за чебуречником. Он завел меня в тесную комнатенку, заваленную немытыми кастрюлями, уставился резкими, пряного посола глазами.

– Что, деньгу по легкому срубить решил, фильмов голливудских насмотрелся? Так тут не Америка, тут лохов нет. Ладно, я сегодня добрый. Гони пятерку и разойдемся.

Такого поворота событий я не ожидал.

– Не понял, – выдавил я из себя единственную фразу.

– А чего понимать? Пять косарей за нанесенный моральный ущерб, это еще дешево. Или… ментов вызывать не буду, своими силами обойдемся.

В дверях появились два страшных азиата. В руках они держали огромные разделочные тесаки.

– Забыл, что на дворе 21 век? В зале видеокамера, которая наверняка засняла как ты, подставщик, в чебурек бычок засовывал.

Я похолодел. Действительно, теперь камеры даже в туалетах, как же я мог так проколоться!

Мозги мои задымились. Ситуация. Думай, думай… И вдруг осенило. Камера, говоришь? Ну-ну.

– Ты, Леша, правильно про технологический прогресс вспомнил, – говорю я как можно увереннее и зло. – Напротив твоего дома, с балкона которого ты вчера, скотина, помидорками и окурками бросался, тоже стоят видеокамеры. Так вот, они зафиксировали, как ты, Леша, попал спелым турецким овощем в проходящего мимо депутата Государственной думы. И нанес ему материальный ущерб в виде испорченных брюк. Знаешь сколько они стоят? Всего твоего хлева на одну штанину не хватит. Не говоря уж о моральной травме. Я его представитель. Шуму он поднимать не захотел, прислал меня уладить дело по-тихому. Гони сотню и разойдемся.

В селедочные глаза Окурка, казалось, добавили уксуса, они обесцветились еще больше. Лешу явно озадачило, что я назвал его по имени. Он опустился на стул.

– Врешь.

– Швырялся помидорками?

– Ну-у…

– Свидетели есть. Бабки из подъезда подтвердят, что ты по пьяни каждый раз чудеса творишь. Да еще публично вольнодумствуешь. Короче, деньги на бочку или поедешь на Крайний Север чебуреки жарить.

– Я не хотел, – вжал в плечи Огоньков красную от напряжения голову. От нее, кажется, можно было прикуривать. – Но у меня сейчас нет на кассе столько.

– Ладно, – говорю, – гони сколько набрал. И бумагу напишешь, что больше с дурных глаз паскудствовать не будешь. Еще один прокол и… Кстати, что ты там про правительство обычно во дворе кричишь? Слова бы переписать.

Это окончательно добило Окурка. Он произнес – «А что они в самом деле…» и побежал к кассе. Вернулся с пачкой купюр.

– Тридцать семь, – сказал он.

Но я, как человек порядочный, конечно, не собирался брать лишнего. Сколько я отдал за испорченные брюки и пиджак? Вот шесть с половиной и возьму. Ну и за моральный ущерб тысячу. Будет с него, ведь про правительство-то он правильно кричит, от Окурка экономике гораздо больше пользы.

Забрал я тетрадный лист, исписанный неровным почерком Леши, где он клялся и божился, что больше нарушать общественный порядок не станет и с чистой совестью удалился восвояси.

На углу заведения я щелкнул пальцами – а что, еще можешь! Главное, всегда вовремя включать мозги. И сатисфакцию получил, и обществу пользу принес.

Прикурил сигарету, но тут же придавил каблуком. На асфальте остался всмятку раздавленный окурок.

Живительный ручей

Не знаю как вам, господа, а мне хлеба не надо – дай только понаступать на старые грабли и поклевать то, что зарекался не клевать. Не успел я отойти от истории с псевдопопрошайкой, когда по собственной глупости чуть не оказался на нарах, так снова вляпался в такую историю, что если кому рассказать, покрутят пальцем у виска. Но мое дело записать что было, а там уж как бог даст.

Кстати, о боге. Я, конечно, пропащий атеист, но к религии отношусь с уважением и опаской. Мало ли что там в самом деле наверху и кто поджидает с кожаными канчуками? А потому нет-нет, да и захаживаю в церковь, может, чего-нибудь и спустят, что с дурака взять. Вы не такие? Мои искренние поздравления.

Так вот. Гулял я однажды у пруда, что рядом с храмом, предполагая потом зайти и поставить свечку. У главных врат – двое нищих. На калек и юродивых не похожи, помятые разве что, да физиономии наглые. Держат в обветренных, цепких руках пластмассовые стаканчики, провожают прохожих оценивающими взглядами. Хихикают, переговариваются. Как только кто подходит, сразу скорбь и плаксивость на лицах.

Встал я сбоку и принялся наблюдать. Хоть и немало в церковном календаре всяких праздников, но, видимо, в тот день ничего особенного не отмечалось, народу было немного. И все же их стаканчики пополнялись серебром исправно. Как только набиралась приличная кучка, мелочь ссыпалась в карманы. У одного нищего была даже вполне нормальная черная сумка, из которой он регулярно доставал бутылку пива и блаженно к ней прикладывался.

А неплохо вы тут живете, ребята, подумал я. К вечеру мой недельный заработок наверняка имеете. Да это ладно, не каждый решится стоять с протянутой рукой. Но вот интересно, а кому вы выручку сдаете – окрестным бандюганам или, страшно подумать, попам? Ну не им лично, разумеется, а церковным служкам.

И так меня, порядочного человека, этот вопрос заинтересовал, на фоне всяких разоблачительных материалов о мздоимстве служителей культа, что я твердо решил выяснить истину.

Купил я бутылку водки и почти без закуски выпил, чтобы на утро оказаться в страшном похмелье. Так оно и вышло. Колотило меня и ломало, как в лихорадке. Причесываться не стал, умываться тоже. Правда, зубы почистил, иначе точно бы стошнило. Вынул из шкафа старый мятый пиджак, который собирался отправить на дачу еще два года назад, слаксы с кофейными пятнами и бахромой на правой штанине, оторвал на рубашке две верхние пуговицы. Посмотрелся в зеркало. Соседи встретят, перекрестятся.

А потому спускался я по черной лестнице и выходил со двора с восходом солнца через заднюю калитку. У трансформаторной будки окунул стоптанные ботинки в лужу, вымазал грязью пиджак. Проверил в карманах ли деньги. Не забыл, на месте. А лежало в них шесть тысяч, разменянных накануне на сторублевки.

Возле церковных ворот уже паслись те двое. Еще один деятель, с коробкой на груди ходил вдоль боковой ограды, у церковной лавки. На коробке нарисован крест и что-то написано, видимо, «пожертвуйте на восстановление храма!»

Приблизился я к воротам, спросил:

– А что, граждане нищие, хорошо сегодня бог подает?

– Кому подает, кому и в глаз дает, – ответил невежливо попрошайка, что имел нос похожий на неженский огурец – такой же длинный, зеленый и в пупырышках. У другого нос был тоже какой-то овощной, но походил больше на азербайджанскую помидорину. – Тебе чего тут надо?

– Да вот, – говорю, – жизнь совсем разладилась. С работы выгнали, жена ушла, дети от наркоты лечатся. Даже на черные работы не берут по причине хронического алкоголизма и слабоумия.

– Ну и шел бы ты в дурку, она тут рядом, – кивнул нищий с черной сумкой на обшарпанную крышу, торчавшую над макушками тополей. – Тут места забронированные, а без билета – с утками в пруду купаются. Понял?

– Как не понять, – отвечаю, – готов приобрести проездной хоть на месяц.

– На богача не похож.

– Какое там! – махнул я рукой. – Вчера последнее кольцо пропил, супружеское. Буду отдавать с дневной выручки хоть 90%. Не позвольте, братья, пропасть порядочному человеку.

– А с чего взял, образина, что тебе подавать станут? Здесь тоже профессионализм нужен. Мы с Беней на этом поприще какой год тренируемся.

Тот, что был Беней, кивнул, достал бутылку пива, смачно отхлебнул, не предложив приятелю. Почесал красный нос.

– Матвей правильно говорит, – сказал он, – нищенство – серьезная наука, не каждому дано.

– Может, у меня с детства талант к нищенству?

Классиков Матвей и Беня, вероятно, не читали, а потому никак не отреагировали на широко известную фразу.

– Ладно, – подумав сказал Матвей, – кидай кости рядом. Посмотрим какой ты работник. Но если к вечеру пару сотен не наберешь, пожалеешь.

– Ха, – отвечаю, – несколько сотен. Мне будут нести, как ацтекскому богу Кукулькану. От зависти лопнете.

Беня и Матвей раскрыли рты, а я спокойно уселся у левой колонны врат. Правда перед этим, для полноты картины, выхлебал из пруда несколько литров мутной воды. Меня и в самом деле мучила жажда. Конечно, был шанс подхватить какую-нибудь дрянь, но чего не сделаешь ради чистоты эксперимента.

Водопой произвел впечатление не только на моих новых коллег, но и на прохожих. Господи, только бы знакомые сюда не забрели.

А насчет щедрых подаяний я говорил не просто так. Прежде, чем пойти на паперть, я проделал некоторую работу.

Заглянул в соседний двор, а там, как по заказу, шестеро мужиков четвертинку мучают. Каждый человек отдаленно похож на какое-то животное, эти же представляли собой настоящий зоопарк. Особенно выделялись трое – коренастый дядька – ёжик, только прыщавый, длинный, как жираф старик с инвалидной палкой и тяжелый, с огромными зубами бегемотообразный парень. Остальные так себе – помесь енотов с бродячими собаками.

Подошел я и говорю:

– Здравствуйте, счастливые люди!

А что, только счастливые могут позволить себе по утрам водку пить.

Ёжик покрутил носом, протер платочком пустой стакан:

– Счастливые те, у кого чешется, да почесать могут. А что за счастье, когда на 250 граммов столько рыл? Сеструха Репья в поликлинике трудится, обещала спирта принести да где-то застряла, кляча. Сама, наверное, выпила.

– Вот! – поднял я указательный палец. – Для того я к вам и зарулил, чтобы устранить это противоречие.

Еноты презрительно покосились на мое одеяние, фыркнули, бегемот нервно откинул землю правой ногой.

Решил сразу перейти к делу. Достал купюры и потряс ими, словно акциями на бирже.

– Здесь шесть тысяч, сделаете в точности как скажу, получите половину. До следующего утра счастьем будете обеспечены.

Один из псовых затушил каблуком бычок, хмуро пошел на меня.

Я достал из кармана травматический пистолет, копию ПМ, щелкнул предохранителем.

– Человек я хоть и порядочный, но очень раздражительный, – вынул и снова вставил я в пистолет обойму, – отстрелю кран, нечем будет сивушные масла сливать.

Мужик остановился, почесал затылок. Ежик поставил на скамейку стакан, грозно взглянул на енота:

– Не суетись, Репей, видишь человек по делу. Говори чего надо.

– Так-то оно лучше, – спрятал я оружие. – Я из газеты. Главный редактор поручил сделать разоблачительный материал о церковных нищих – откуда берутся, кто их крышует. Словом, вскрыть эту прихрамовую мафию. Не сделаешь, говорит, уволю, это твой последний шанс. Он на меня давно зуб точит, собака.

– Газетчик, а по виду обсосок. Хм. Кому платят? Попам, не иначе.

– Дай человеку договорить! – замахнулся палкой на бегемота верблюд. Тот сразу поджал маленькие, оттопыренные ушки.

– Лучший способ это выяснить, внедриться в их среду, – благодарно кивнул я старику, – потому и оделся соответствующе. Ваша задача, где-нибудь через час, подойти к церкви у пруда. Там среди попрошаек буду сидеть я. Вторую половину денег, то есть три тысячи, подадите мне в качестве милостыни. Не все сразу, разумеется, частями. Будете приносить с интервалом в тридцать-сорок минут, каждый по очереди. Главное, никому больше не давайте ни копейки, только мне, это основное условие.

– И все? – пригладил колючки на голове ежик.

– Не напейтесь раньше времени, – изобразил я умоляющую физиономию, но при этом стволом травмата потер за ухом, – иначе провалите дело государственной важности. Надо же расчищать в стране авгиевы конюшни, а кто, если не мы?

Повисла тишина, первым подал голос Репей:

– А ты, часом, не мент, корреспондентское удостоверение есть?

– Кто же на боевое задание с документами ходит? – хмыкнул я. – Только с оружием.

Все с опаской поглядели на мой ствол, который я тут же спрятал.

Ко мне подскакал на палке верблюд, пожевал огромными губами, будто собирался плюнуть:

– Развели дерьмократы бардак в стране, Сталина на них нет. Всю мафию надо на Соловки отправить и министра финансов туда же.

Почему именно министра финансов, я уточнять не стал.

– Так согласны или нет?

– Согласны!!! – хором ответил зоопарк.

– Мы порядочные люди, – заверил меня ёжик, – не сомневайся.

Итак, я сидел у церковных врат в компании Матвея и Бени, томимый похмельем и тягостным ожиданием – придут-не придут дворовые алкаши, не исключено напились уже вусмерть и пузыри пускают под кустами.

Лучше всего подавали Бене. Каждый раз, после того как в его пластмассовый стаканчик падала мелочь, он доставал пиво и булькал. Его кадык ходил жадно и быстро, как автоматный затвор. Матвея тоже прихожане не обижали. В моем же стакане имелась всего пара медяков. Беня подпихивал меня коленкой и говорил:

– Ни на что ты не годный, Кукулькан. Правильно жена ушла.

– Почему? На корм собакам сойдет, – зло хихикал Матвей.

Пару раз, бочком, к нам приближался гладкий, откормленный мужик с крестом на коробке. Но глаза его были голодные. Тот самый, которого я видел накануне.

– Как новенький? – спрашивал он, не поворачивая головы.

– Пустое место, – отвечали Матвей и Беня.

– Ему же хуже, – говорил тот и вальяжно уходил за церковную лавку.

– Ваш шеф? – поинтересовался я.

– Многие знания – многие печали. Экклезиаст, – неожиданно проявил эрудицию Беня.

Прошел час, полтора, но на горизонте моих алкоголиков не наблюдалось. Я уже подумывал о побеге, не ждать же в конце концов, когда мафия намнет бока или вовсе утопит в пруду. Выяснить же что-либо без реализации задуманного плана было невозможно.

И только около полудня, на дорожке парка, ведущей к пруду, я увидел ежика. Перед уходом выяснил, он – Ярослав или просто Ярик. Старика на палке зовут Еремеем Петровичем, бегемота – Стасиком.

Ярик остановился у воды, изумленным взглядом обвел окрестности, будто видел их впервые. Ежик был отчаянно пьян и еле держался на ногах. Вначале он проковылял мимо меня и не заметил. Уже у паперти резко развернулся, устремился назад. Встал рядом, попытался сфокусироваться. Заулыбался и вдруг повалился на колени. Опустил мне грязные руки на плечи.

– Целитель наш, чтобы мы без тебя делали! Не обижают, нет? – Смотрите у меня, – погрозил он Бене волосатым кулачищем. – Чтоб ни один волосок! Это не человек, святой, его икону надо в церкви повесить. Если бы не ты, – поцеловал Ярик меня в щеку, – скончался бы. Остальные тоже.

На его мутные глаза навернулись слезы:

– И жена, и дети будут за тебя бога молить. Денно и нощно, денно и нощно…

Конечно, подумал я, если б не мои деньги, еще чего-нибудь из квартиры вынес. Как бы перебора не вышло.

Ярик достал из кармана комок бумажных и железных денег, засунул мне в стакан. Сколько там, определить было сложно, но уж никак не меньше тысячи. Монеты, не попавшие в стакан покатились по асфальту, но застывший от удивления Матвей и не думал их ловить.

– Ну, все, – похлопал я Ярика по лбу, – иди домой, тебя счастливые жена и дети ждут.

Думал, сам он не поднимется, но ежик обколовший всего меня своими иголками, проворно вскочил и бегом направился к парку.

Еще ничего не успели сказать обалдевшие Беня с Матвеем, как на дороге показался верблюд. Еремей Петрович так шустро перебирал палкой, будто она была у него электрическая. Его негнущаяся правая нога скакала, словно взбесившаяся секундная стрелка по циферблату.

Старик на колени передо мной не упал. Молитвенно сложил руки, зашевелил мясистыми губами.

Кажется, молится. Не положено сталинисту. Хотя сейчас все перевернулось: большевики храмы строят, воцерквленные культуру разрушают.

Прожевавшись, Еремей Петрович раздул широкие ноздри, похлопал длинными рыжими ресницами.

– Нечаянная радость – лучше предвкушения радости, – выдал он заумную фразу. – Как мне было с утра плохо, думал конец. Но вы, чародей и кудесник, вернули меня к жизни. Смотрите, люди, на великое преображение и удивляйтесь! – обратился он театрально к столпившимся возле ворот бабкам.