Читать книгу: «Перерубы», страница 2

Иван, чувствуя тошнотворный прилив к горлу от голода и болевые спазмы в желудке, зашумел:

– Ты что мне, как котёнку, наливаешь?! Неси всё, что есть, – и кастрюлю на стол.

– Да что, там тебя не кормили, что ли? – подала она еду на стол и ломти круглого хлеба.

– Они накормят! Кто тебя на сутки будет на довольствие ставить? – мычал он, от голода плохо представляя, что делает: во рту кусище хлеба, глаза осатанело блестят.

В одной руке ножик, другой рукой, склонясь над кастрюлей, достал кусок мяса, зарычал от вожделения и – бац! –выронил изо рта кусок хлеба. Он в кастрюлю бах, из той брызги в лицо. Зарычал Иван от ярости, но куска мяса не отпустил.

– Это за что же тебя посадили?

– А ни за что! Стоит один, с виду хилый хмырь, дорогу мне заслоняет. Я ему: «Отойди, дай пройти!» А он: «Не могу. Почему в рабочее время гуляешь?» Я ему: «Уйди, а то, как ребёнку, по попе нахлопаю». А он меня за это в кутузку на сутки. Оказался шишкой. Его сатрапы сразу меня скрутили. Хам ты, говорит, и бездельник. А утром расспросы. Разобрался и отпустил. Хороший человек. Зла не помнит начальник! Предупредил, что если ещё раз увидит бездельника, в рабочее время не работающего, пойдёт в тюрьму, и не за опоздания на работу, а по статье – без права переписки. Я его клятвенно заверил, что работать буду по гроб жизни.

– Конечно, некоторые язык не распускают, тогда вовремя домой приходят, – упрекнула женщина.

А этим же утром в управлении сотрудник писал: «Проведена профилактическая работа. Беседовал с одним человеком, гражданин известен своими консервативными взглядами. Сказал, что лопатой машем неправильно. Явный намёк на то, что надо в работе дружно махать лопатами, а мы сачкуем. Я предупредил его, что махать надо так, как приказали. Предупредил его, что если ещё раз увижу бездельника, в рабочее время отлынивающего, то пойдёт в тюрьму. Не за опоздание на работу, а по статье, без права переписки. Он меня клятвенно заверил, что будет работать по гроб жизни».

ПРОЩАНИЕ

Он увидел её на скамейке в скверике. Сидел, смотрел на неё – русоволосую, с завитушками возле ушей, с большими голубыми глазами, с подкрашенными полными губами, с мягким округлым подбородком. Она читала книгу, и в её задумчивых глазах была мечта. «Наверное, какой-нибудь сентиментальный роман», – подумал он. И посмотрел вверх – на огромные деревья, на их зелень, на потрескавшуюся кору вяза. Вдохнул: «И я стал таким же морщинистым. Молодость прошла, наступила старость. Вот сидит молодая женщина, и я не могу ей сказать, что она нравится мне, и я её хочу пригласить на вечер отдохнуть в ресторане. С молодым она пошла бы, а со мной не пойдёт».

Потом она встала и пошла, а он всё смотрел и смотрел ей вслед. Невысокая, хрупкая, с полными ногами. «Наверное, спешит к парню», – он снова вздохнул, встал и тоже пошёл домой. Дома уселся в кресло, взял книгу, включил телевизор и, мельком смотря на экран и читая Чехова, всё думал о ней; и не понял, как заснул. Во сне он видел её, идущую с ним в ресторан, она счастливая, и он тоже. Разбудил его сигнал машины, он вздрогнул, взглянул на телевизор, увидел на экране разноцветные полосы: канал закончил работу. Книга валялась на полу.

На другой день он пошёл в сквер в надежде снова увидеть незнакомку. Долго бродил по нему, ждал. И она пришла, села на скамейку. Он, проходя мимо как человек пожилой, уставший, сел рядом. Долго бесцельно смотрел на людей, проходивших мимо, всё готовясь заговорить. Наконец спросил:

– Вы кого читаете?

Она положила книгу на колени, охотно ответила:

– Чехова. Я люблю его читать.

– У нас с вами вкусы совпадают, я тоже его люблю, – посмотрел на неё, одетую в старое платьице, и в немодных туфлях. – Вы, наверное, любите этот сквер? Я вас вижу здесь уже не раз.

– Сквер… – сказала она, и стала осматриваться. – Я как-то не думала об этом. Я учусь, студентка.

– Вы знаете… Вы, наверное, в стеснённых обстоятельствах. Я человек не богатый, но обеспеченный. И мне нужна… как бы это вам сказать… – задумался. Сказать, что нужна уборщица, значит, обидеть её… – Мне нужна экономка.

Она вскинула на него глаза, полные недоумения.

– Я хотел бы вам предложить эту работу.

У неё почему-то раскрылся рот, который она тут же прикрыла ладошкой.

– Вы молодая, здоровая, – хотел сказать: красивая, но пропустил это слово, думая, что раз завёл деловой разговор, то надо выдерживать тон до конца.

– Вы предлагаете мне работу? – сглотнула она слюну.

– Да, зарплата небольшая, но и работы у меня кот наплакал.

– Но я не умею готовить.

– И не надо, я сам умею готовить ням-ням.

Она засмеялась,

– Как вы говорите "ням-ням", как ребёнок.

– А я и есть ребёнок, ведь что старый, что малый – одно и то же.

– Вы не так уж стары. И что я должна у вас делать?

– Прибирать в комнате, иногда постирать, сходить за продуктами.

Она смотрела на него во все глаза и заулыбалась.

– Я согласна. Я учусь на пятом курсе… – назвала свой институт, – помощи особенно ждать неоткуда. Как вас зовут?

– Илья Васильевич.

– А меня Маша.

– Вот что, Маша, я живу… – назвал адрес. – Дом на земле, небольшой участок у меня, садик. Им занимаюсь я сам. Зарплату я положу вам (назвал небольшую сумму), но кроме этого, подарки. У меня осталось кое-что от жены. Я думаю, тебе понравятся.

Она погрустнела.

– Неудобно носить вещи, которые, наверное, очень дороги вам.

– Да, – вздохнул он, – они мне дороги, и когда гляжу на них, мне порой бывает очень грустно.

Он задумался: «Если была бы моя голубка рядом, я бы не был озадачен тем, что мне нужна женщина».

– Я сделала вам больно, вы извините меня, Илья Васильевич, – сказала она просто.

– Нет, что вы, наоборот, мне приятно вспомнить хорошее в прошлом. Так мы договорились? Тогда пойдёмте, я покажу вам, где живу.

В доме она осмотрела комнаты, не удивлялась обилию вещей. Лишь с восхищением подошла к компьютеру, сказала с восторгом:

– О, у вас компьютер, – и провела ладошкой по клавиатуре.

– Дела давно минувших дней, – улыбнулся он.

– Вы позволите иногда играть на нём?

– Пожалуйста, только не прилипайте к нему надолго, он без защиты и облучает – вредно.

– А что сейчас не вредно?.. Да я, пожалуй, сейчас займусь уборкой. А то пыльновато у вас.

Он хотел сказать, что делал уборку, но по-холостяцки, не по-женски.

И она начала уборку, а он незаметно посматривал на неё, на маленькие пальчики, на тоненькую, хрупкую фигуру с большими грудями и широкими бёдрами, длинные ноги, спрятанные под длинным платьем. Она долго возилась с плафонами, протирая их. Затем спросила: «А где у вас пылесос?»

Он показал в угол возле дивана. Пылесося палас, подвела к его ногам щётку. Он поднял ноги, чувствуя, что они не так быстро оторвались от пола, усмехнулся про себя: «Старая перечница, а лезу туда же, что и молодые».

Она закончила уборку, глянула на часы:

– Мне пора бежать.

Он, сидя на диване, достал сотку:

– Это тебе на первый раз, – протянул ей деньги.

Она быстро и радостно схватила деньги и сжала их в кулачке.

– Я пойду, – сказала она просто. – Наверное, волк где-нибудь сдох – я так усердно наводила порядок, – и засмеялась. – Я немножко с ленцой, в общежитии работы не много.

А он смотрел на неё и думал: «Она без комплексов, довольна и счастлива даже от малого».

Маша застучала ботинками, ушла, сказав, что дня через два заглянет.

«В какое время?» – хотел спросить он, но она уже закрыла дверь.

На другой день он решил пойти купить ей что-нибудь модное, ходил по магазину и присматривался к манекенам, сравнивая их с ней по росту. Наконец, он подошёл к продавщице: «Мне надо кофточку, юбку, туфли и для волос заколку.

– А какой рост, размер?

– Как на вас.

Она молча подобрала ему требуемое; заплатил с оговоркой: если что не подойдёт, то он вернёт.

– Сохраните чек.

Он с радостью дожидался Машу. Она явилась на третий день к обеду, не зашла, а впорхнула.

– Здравствуй, Илья Васильевич, как дела?

– Хорошо.

– Будем работать. Ой, как быстро у вас всё пылится.

– А это в дом пыль от машин идёт, не дорога, а горе: яма на яме! И когда власти починят её… Я тут тебе кое-что прикупил. – И подал ей пакет, глядя на девушку и оценивая её поведение.

Она взяла все обновки как должное и, рассмотрев их, сказала:

– Зря вы, Илья Васильевич, старались, мне всё это не нравится. Ох, если захотели сделать мне приятное, лучше бы денег дали – я бы сама всё купила.

Он опешил:

– Однако, ты привередливая. Вот чек, можешь вернуть всё и взять деньги.

Ничуть не смущаясь, она взяла чек, собрала в сумку вещи и ушла. Пришла нескоро. Вошла – и он поразился, до чего она была красива.

– Ну как я? – повернулась вокруг себя, словно перед подружками, отчего её короткая плиссированная юбка приподнялась. Груди торчали в облегающей блузе под цвет глаз, и она стала намного краше, приятней.

Но он остался недоволен: уж больно вызывающий был её наряд. Но, покривив душой, сказал:

– Идёт тебе это.

– Илья Васильевич, голубчик, миленький, – она подошла и поцеловала его в лоб.

Он хотел обнять её, но почему-то постеснялся.

Она надела его фартук. Усердно моя посуду и гремя ею, всё щебетала:

– Илья Васильевич, я вымою посуду – и всё, мне сегодня больно не хочется снимать наряд. Я так счастлива в нём, спасибо вам!

– Не за что. Для меня счастье, что ты рада подарку.

Вымыв посуду и расставив её по полкам, она ушла, чмокнув его в щёчку.

Он сидел и думал: «Проста, как весенний ветер, который бесцеремонно ласкает, и почему-то оттого грустно становится на душе».

Он снова решил сделать ей подарок, пришёл в магазин. Долго стоял у прилавка с золотыми кольцами.

– Вам чего, дедуль? – спросила продавщица.

– Какой я вам дед, я ещё очень молодой…

Но продавщица не переставала щебетать, не обращая внимания на его обиду:

– Вам дорогое – для дочери? С яхонтом, бирюзой или алмазом?

– Вот это, – указал он на ажурное колечко с небольшим алмазом.

– Вы, наверное, сильно любите свою дочь, если берёте такое дорогое.

Он молча расплатился, взял коробочку, сунул во внутренний карман.

Ждал встречи с Машей с нетерпеньем три дня. Она пришла в своём прежнем платьице.

– Надо снова всё протереть у вас и постирать.

– Успеешь, подойди сюда, – сказал он, сидя в кресле-качалке.

Она подошла.

– Дай руку.

Она протянула. Держа её, левой рукой достал из кармана коробочку, повернул её ладошку и вложил в неё подарок.

– Это мне? – вспыхнула она.

– А кому ещё?

Маша выдернула руку, положила коробочку, раскрыла её – и всё лицо девушки засветилось счастьем. Надела подарок на палец и закрутила рукой, выгибая и растопыривая пальцы, любуясь кольцом – то приближая, то отдаляя руку. Потом грустно сказала:

– Уж не знаю, как вас и благодарить.

– Для меня это ничего не стоит. А я вижу, что ты счастлива, и я тоже.

Через шесть месяцев Маша освоилась, постоянно получала подарки. У неё были уже к зиме куплены шуба, сапоги, норковая шапка, и всё это она принимала, ничуть не задумываясь о том, почему он так щедр. Правда, он намекнул ей, когда она мерила шубу у него дома перед зеркалом, крутясь и рассматривая себя. Сказал, глядя на её счастливую мордашку:

– Порой мне бывает нужна женщина, ну, как мужчине.

– Это твои проблемы, – отрезала Маша, и, сведя воротник шубы возле шеи, покрутила головой перед зеркалом, рассматривая себя.

Он насупился. Она сняла шубу, спрятала её в комод (вещи она хранила у него, объяснив: «Девчонки в общежитии просят, а тут они будут в сохранности»). Сделала работу, чмокнула его в щёку и убежала.

Он нахмурился, сердце его зашлось: «Да эта девушка ещё та штучка». И он решил действовать. Купил жемчужное колье, не бог весть какое дорогое: на сберкнижке оставалось мало денег. К её приходу взял шампанское и шоколадные конфеты. И сидел, ждал её.

Она пришла – весёлая, возбуждённая.

– Подойди сюда, – сказал он и встал с дивана.

Маша подошла, он открыл коробочку с ожерельем – у неё глаза аж забегали.

– Это мне?! – воскликнула она.

Он молча надел колье ей на шею, любуясь шариками бусинок, которые на солнце собирали лучики как бы в сияющие кристаллы. Она взвизгнула от радости, кинулась к зеркалу и, захлебнувшаяся от счастья, рассматривала себя в зеркале.

– Илья Васильевич, миленький, я не знаю, что и сделать для вас…

Подбежала к нему, свалила на диван и стала целовать. И он стал ей отвечать, прижав её к себе. И она затихла, стала сопротивляться его объятиям:

– Илья Васильевич, ну не надо, не надо этого…

Потом рванулась, и он отпустил её. Маша встала, поправила волосы.

– Нехорошо это, Илья Васильевич, если б по любви, тогда да. А так покупать меня не надо.

– Я люблю тебя, Маша! – вырвалось у него.

Она расширенными глазами посмотрела на него и сказала с грустью:

– Если б я любила вас!.. Я обожаю вас как отца, но я не люблю вас. Я мечтаю выйти замуж. А так нет… – она сняла колье и деловито стала работать, наводя порядок и мурлыкая мотив какой-то грустной песни. Потом она ушла, молча, оставив в шкафу всё только зимнее.

Он ходил злой по комнате и думал: «Неблагодарная, за такие подарки, что ей, трудно лечь один раз…» И всё-таки купил ей брошь.

Маши долго не было. Уставший и опустошённый, он как-то шёл от одной женщины и, вспоминая, думал: «Всё хуже и хуже она встречает меня, неприветливо». А после короткой вспышки желания у него пропадает охота любить её. И он с ужасом подумал, что скоро будет бояться встреч с ней. «Дожил, долюбил, скоро и сил не будет прижиматься к ней. Эх, жизнь, в мои ли годы влюбляться? Жить спокойно надо. А вот Машу я, наверное, любил бы до безумия». И при мысли, что он мог обладать молодой красивой женщиной, у него всё пело внутри. Он счастливо смотрел на мир, ему казалось, что дома, к которым он привык, называя их ульями с попорченной краской, как-то обновились. И асфальт был чище, и люди какие-то все оживлённые, весёлые.

«Невероятно», – проговорил он вслух. Воспоминания о Маше наполняли жизнью его душу, и он шептал: «Мы ещё поживём». А она всё не приходила и не приходила.

Раз он увидел Машу возле одного дома. Он нырнул в подъезд дома напротив и вздрогнул, когда из дома вышла она с парнем, счастливая, с опухшими губами, видно, от желания, и с блеском в глазах. Тот, молодой, потянулся на ступеньках перед домом, она подошла, прижалась к нему всем телом, чуть склонив голову набок, и они медленно пошли к парку. Илья Васильевич – за ними следом, сгорая от ревности, шепча глухо и зло: «В моих нарядах! Я люблю её, я потратился на неё, и никто не смеет, кроме меня, её любить». Молодые люди вошли в парк и пошли вокруг большой клумбы. А он посмотрел им вслед и решил встретить их у другого входа. Быстро, как может старик, обошёл парк и встал у входа с бешено колотящимся сердцем. Сейчас он скажет, сейчас он всё выскажет… Хотя не знал, что сказать. Только понимал, что от ревности он готов сказать ей что угодно.

Они медленно приближались, идя еле-еле. Парень прижимал её правой рукой к себе, и она податливо клонилась к нему, положив левую руку ему на плечо. Они забыли обо всём – только они одни в мире. А он стоял за створкой ворот и в щель видел, как, уже приближаясь к выходу, парень прижал её рукой к себе и его пальцы обняли её грудь. Она не вскрикнула, а чуть оттолкнулась от земли, вскинула руки вверх и, сделав кольцо рук вокруг его шеи, повисла на нём, счастливая, а он без напряжения держал её, демонстрируя мужскую силу.

Такого Илья Васильевич не смог выдержать, он шагнул, весь трясясь, из-за ворот и пошёл на них. Маша, заметив его, отпустила руки, с испугом глянула на него.

– Как ты смеешь?! – белея загорелым лицом, наливался гневом Илья Васильевич.

– Тебе чего, батя? – спросил парень.

– Как чего… чего?! – не зная, что сказать, зашумел. – Вы перешагнули все рамки приличия. В присутствии всех, ты… ты… лапаешь её!

Молодой человек огляделся – никого рядом не было, вдалеке на скамеечке сидела юная парочка.

– Ты с какого хрена сорвался, дедуля? Топай мимо!

– Я не старый хрен, – возмутился он. – И соблюдай нормы приличия. А ты, ты… – задохнулся он, видя, что она от испуга расширила глаза, боясь услышать от него оскорбление.

– Ты вот что, старый мудак, – схватил парень его за грудки и толкнул задом в клумбу. – Иди, куда шёл!

Илья Васильевич, махая руками, упал на рыхлую землю под цветами и почувствовал, что у него кольнуло что-то внутри и заломило бок. Он застонал. Маша вскрикнула:

– Ты что наделал?! Ты же мог его убить.

Илья Васильевич перевалился в сторону и, опираясь на локоть, чуть приподняв торс, посмотрел на неё. Она со слезами глянула на него.

– А хоть бы и так, не я пристал, а он.

– Ах, какой ты человек злой, нехороший, тебе человека убить не жалко.

– А тебе жалко… так оставайся с ним…

– Ему надо оказать помощь.

– Оказывай, а мне всё равно. Я пошёл, – шагнул он, остановился: – Ты идёшь?

– Убирайся, бессердечный!

– Смотри, я жду тебя вечером, – и зашагал.

– Ты не убился? – кинулась Маша к Илье Васильевичу, схватила его за руку и попыталась поднять.

– Дай я отдышусь.

– Ты не убился? – повторила девушка.

– Нет, вроде, только бок....

В парк зашли двое парней.

– Помогите, – попросила она их.

Они подняли его, он чуть постанывал. Маша стала отряхивать его костюм.

– У меня что-то внутри хрустнуло.

– Папаша, в твоём возрасте надо в тенёчке сидеть, а не бегать по дорожке.

– Я ещё вас в беге в мыло вгоню, – сказал он и, не зная, как с ними поступить, не прогонять же их, которые помогли, стал укорять. – Вы, молодёжь, способны только на «га-га» да «гы-гы».

Они рассмеялись и пошли:

– Забавный ты, дедок.

Илья Васильевич обиделся оттого, что они назвали его так. И, чтобы сгладить перед девушкой впечатление, сказал:

– С богом, господа старики.

Они снова заржали и пошли – весёлые и счастливые. Отряхнув его, Маша спросила:

– Как ты сюда попал?

– Я… Я проходил мимо и наткнулся на вас. Ты ведёшь себя неосмотрительно.

– Оставьте ваши замечания. Сейчас другие времена. Вас отвести домой? – с ним говорила не та восторженная девочка, а женщина.

– Желательно.

– Пойдёмте.

Он охал и стонал, она еле довела его до дома. Уложила на диван, присела на край рядом с ним. А Илья Васильевич смотрел на неё и вдруг почувствовал, как у него закружилась голова от её близости. Он взял её руку. Она чуть дёрнулась, отняла руку.

– Тебе приготовить чай?

– Нет, я лучше посплю, – сказал он, подумав, что ему лучше остаться одному и самому справиться со всеми своими мыслями и желаниями.

Вечером она пришла в блеске того, что он дарил ей. В чёрном платье, декольтированном, блестящем. На ушах его серьги, дорогие, купленные на его деньги, с колечком бриллиантовым. Волосы – чёрные, волнистые, часть которых Маша закинула за плечи, а часть ниспадала на грудь.

Илья Васильевич уже встал до неё, искупался в ванне с горячей водой. Чувствовал себя легко. И когда она ходила по комнате, он не сводил с неё глаз. Она налила чай, поставила на стол. Пили молча, каждый думал о своём. Она о том, что ждёт её молодой красивый сильный парень – её судьба.

А он о том, что она молода и красива и что он ей не нужен. Она с доверчивостью, словно отцу, говорила:

– Не знаю, что после сегодняшней размолвки будет. Но если мы сегодня поссорились навсегда, не знаю, как я буду жить. Я, наверное, втюрилась в него полностью. Думаю и думаю о нём. Кажется, он со мной был целую вечность, а я при нём…

– А я разве с тобой не был целую вечность?

– Причём здесь ты?! – и она вскинула на него глаза. – Хотя ты мне нравишься, и я тебя тоже немного люблю.

– Ты меня любишь?

– Да, но как отца.

– Причём… Что ты хочешь сказать? Ты думаешь только о себе, а обо мне не думаешь. Но я люблю тебя… тебя.

– Уж не думаешь ты, что я … – она с испугом посмотрела на него…

– Да, да, я… я тоже живой. Ну вот и хорошо, какая же ты дурочка. Не плачь. Ведь в душе ты любишь меня. Вот, правда, как доброго дядю…

– Да, – всхлипнула она.

– Ведь ты не девочка.

– Но я люблю…

– Ну и люби его, а я тебя. Хорошо?

– Хорошо, – она кивнула.

– И когда ты здесь сидела и говорила со мной, делилась своими радостями, я терпел, я был рад за тебя, хотя и ревновал. Но ты была рядом, и мне было сладко с тобой. Но ты ушла к нему. И я сидел один, чуть не плакал и, чтобы не зарыдать, я, мужчина, напевал песнь одиночества. Я прикладывал к левой стороне груди холодный ком мокрого полотенца. Ложился спать, сжимая зубы, и, чтобы не вспоминать тебя, перед сном считал, считал, забываясь в тяжёлых снах. Иногда держал простыню в зубах, чтоб не сломать зубы, скрипя сердцем от ревности.

Она поднялась, отодвинула чай и с испугом глянула на него.

– Я пойду, у вас жар, и вы нe в своём уме.

– А хотя бы и так! Как можно быть такой бессердечной, уходить от больного человека?

– Но он ждёт меня.

– Он ждёт. Молодой и здоровый, красивый. И за это хочет получить от тебя всё – только за это. А я тебя одевал, наряжал, обувал, кормил и поил. Всё, годами накопленное мной, отдал тебе.

– А, ты вон о чём, а я-то думала, ты по-отечески!

– А я чуть не запил, думал, что ты будешь любить меня…

– Нет, никогда! – вскрикнула Маша. – Я скорее на себя руки наложу.

– Неужели, если человек любит тебя и жизнь готов отдать всего лишь за миг любви, за это руки накладывать? Будь благоразумна, девочка моя.

– Я не твоя. И твоей не была… – Вскочила. – Я думала, он от души… А он вон чего! На, твоего мне ничего не надо, – она сняла с себя кольцо.

Но не швырнула его на стол, а бережно положила рядом. Сняла колье, положила. Подняла руки сзади до выреза, расстегнула замок. Платье упало, сверкая блёстками. Она вышла из него, положила, осталась в туфлях и тёмном нижнем белье, оглядывая себя и вся пылая гневом. – Он, видишь ли, пел грустные песни, думал обо мне, думая, что я такая, – глянула и увидела себя в зеркале – без блеска платья, без серёжек, кольца, и заплакала.

– Сядь, – сказал он, – куда же ты пойдёшь?

– Дай мне твой старый халат, я оденусь и от тебя уйду к нему. Верь мне, я тебе его принесу.

– Сядь. Раз уж я тебе так противен, то ничего от тебя не требую. Одевайся.

– Я не оденусь, мне ничего от тебя не надо.

Она села на стул молча, снова грянула на себя в зеркало. Хрупкая, без платья и блеска золота, она выглядела какой-то обиженной и никому не нужной, беззащитной. И ей стало жалко лишаться всего, от чего она была минуту назад радостной и счастливой. И снова слёзы.

– Не плачь, – подсел он к ней, – одевайся и иди. – Она уткнулась ему в грудь и сказала откровенно.

– Я… я, мне очень жаль их и тебя очень. И я бы с тобой расплатилась, только не считай меня… нехорошей женщиной.

– А я и не считаю.

– Если б ты сказал, признался мне, всё было иначе. Я любила тебя как человека, а ты меня…

– Разве я тебе противен?

– Нет, нет, – сказала она – Как можно?..

– Тогда одевайся и иди.

Она встала, взяла платье и, глядя на него, как он внимательно смотрит на неё, вдруг спросила:

– Я тебе нравлюсь?

– Да, очень, очень!

– И ты меня любишь?

– Да.

– Я согласна. – Она взяла и положила платье на диван. – Мне очень тяжело на это решиться, но я должна, и ты должен меня понять.

– Я понимаю.

– Нет, ты не понимаешь. Ты говоришь, что любишь меня, но поступаешь, как эгоист. Не думаешь, как я пойду, ведь я так привыкла к этим нарядам. Я всё это время думала о них, видела себя в них.

– Бог с ними, с этими нарядами.

– Я женщина, Илья Васильевич, мне без нарядов не прожить.

– Ты думаешь о них…

Она с удивлением глянула на него.

– Илья Васильевич, миленький!..

Она хотела сказать ему, что годы его сочтены, что он уже не любовник, а она ещё молодая и намерена завести детей, что она повстречала человека, который ей очень нравится, и она намерена быть его суженой. Но как сказать ему, не обидев? Она сидела на стуле, чуть откинувшись. А он встал перед ней на колени и положил голову на её колени, чувствуя мягкость её ног. Она положила руку ему на голову и, перебирая пальцами его длинные седые волосы, думала, как ей быть. Она по-своему любила этого человека, который так хорошо к ней относился, делал подарки. Конечно, как мужчина он был стар для неё, и она понимала, что о семейной жизни и мысли даже не должно быть. И оттого, что этого не будет никогда, она всхлипнула.

Крупная слеза упала ей на руку. Она посмотрела на неё и приняла решение: «Надо дать ему понять без слов, что между ними большая разница во всём. Да, они оба любят Чехова, без восторга читают Толстого, но ведь есть и другая жизнь. И он должен это понять».

– Поздно, – сказала она. – Давай ляжем отдыхать.

Он быстро поднял голову и стал её целовать, думая, что она останется с ним, хоть немного, хоть несколько недель, ведь он её так любит.

– Ах, оставьте, Илья Васильевич, – сказала она. – Мы с вами не маленькие и должны это понять… Ты никому ничего не скажешь?

– Маша, понимаю, понимаю, что вы такая очаровательная, обворожительная, молодая, а я… я. Подарите мне минуты счастья.

– Стелите постель, я приму ванну.

Илья Васильевич бегал пружинисто возле кровати и сиял от радости: «Как хорошо! Она будет со мной, и я её буду любить». Но тут же погрустнел, вспомнив, как шёл от той, другой, женщины, и думал, что он устал, опустошён, и с испугом и страхом видел те минуты, когда он будет не в состоянии любить её. И он гнал от себя эту мысль. А ещё слова врача в больнице: «У вас в организме мало полового мужского гормона, от этого так сильно поднялось давление».

Она пришла из ванны и недвусмысленно спросила, есть ли у него женщина. И он почему-то застыдился, ничего не ответил. В самом деле, ещё не хватало ему по-мальчишески с восторгом рассказать ей, что у него была женщина и что с появлением Маши он давным-давно не вспоминает о той.

– Ты постелил? – почему-то спросила она, глядя на постель.

– Да, – и глянул на неё.

Она, раздетая, с полотенцем, обвитым вокруг тела, подошла к кровати. Подняла одеяло, сбросила полотенце и легла, не спеша, укрылась простынёй.

– Иди помойся.

Он пошёл в душ. В голове зашумело, его качнуло. «Этого ещё не хватало, – подумал он. – Это от волнения». Он облился из душа тёплой, потом прохладной водой – он читал, что это прибавляет силы, и почувствовал, как тело свежеет и наливается силой. Он смотрел на своё тело и думал, что оно, укрытое одеждой, намного моложе, чем части тела, которые всю жизнь были на солнце. «Надо было меньше загорать, не так старо выглядел бы. А то с детства купался в речке, загорал. Теперь бы вернуть детство». Он вздохнул и всё-таки счастливо улыбнулся. Глупо: его ждёт женщина, которую он любит, а у него такие мысли. Быстро обтёрся полотенцем, вернулся в комнату и лёг в постель, прижался к ней, она обняла его. И ей захотелось, чтобы он любил её. Но он с каким-то отчаянием в душе понял, что не может обладать ею. В теле была слабость. Горячая волна крови шла в таз, но сил не было. Зацелованная и истомлённая, она прошептала: «Люби меня». Он молчал и перестал её целовать, чувствуя, как волна обиды и удушения накатывается на него…

– Целуй мои груди, они у меня очень нежные, это придаст тебе силы.

Он целовал её груди, втягивал губами соски. Она выгибалась, глухо стонала и шептала: «Смелее, давай волю своим рукам, ты же мужчина».

И он давал волю рукам. Она стонала, потом дёрнулась и откинулась обессиленно. Он с ужасом подумал, что для него всё кончено. Лежал, и мысли роились в голове, что он слишком стар, чтобы любить эту женщину. Он долго лежал, бездумно уставившись в потолок. Она поняла его. Прижалась к нему и сказала: «Отдохни, утром тебе будет легче сделать это. У меня был один мужчина. Он любил меня по утрам». И задремала.

Она сказала, не подумав, что ему больно оттого, что она так просто сказала о том мужчине. Может, она какому-то другому скажет, как он хотел её любить и не смог…

Через некоторое время ему очень захотелось выйти на улицу, побыть одному. Он стал перелезать через неё, смотря на Машино безмятежное лицо, белым пятном обозначенное на подушке.

– А, что? – очнулась она от дрёмы. – Ах, оставьте, пожалуйста, меня в покое… нечего канителиться.

– Я перелезаю. Хочу побыть на улице.

Она промолчала. Он накинул на себя халат, вышел и сел на крыльцо. Долго сидел, смотря на мерцающие звёзды; вечерняя прохлада попадала в грудь, но она не приносила желаемого облегчения. Так вот сидел и с обидой вспоминал, как она сказала: «Нечего канителиться». Разве он её не любил, а она: "нечего канителиться". Так взяла и сказала, не подумав о том, что у него появится чувство боли от слов: "Был у меня один, по утрам любил меня". «Она же должна была понять, что ему больно, – думал он, – женщина же, нетрудно понять». И чем больше он размышлял над этим, тем сильней обида закипала у него в груди и слёзы набегали на глаза.

Маша долго лежала с закрытыми глазами, думая, что надо решиться сейчас порвать – встать и уйти. Но ещё сомневалась. Она к нему привыкла, и он очень хорошо относился к ней. И будет ли будущий муж к ней так относиться? А может, не сложится жизнь… И ей стало жалко себя и его, и этой жизни. Она расплакалась. Потом приняла решение. Встала, оделась, открыла шкаф, захватив в узелке зимнее, вышла. Он сидел, даже не повернулся на скрип двери. Она обошла его. Встала на нижнюю ступеньку крыльца, упёрлась взглядом в его лицо. Потом наклонилась, поцеловала его в лоб и губы.

– Я тебе ничего не должна?

– Нет, – сказал он отрешённо.

– И всё на мне моё?

– Да.

– Как бы тебе тяжело ни было, ты не захочешь меня видеть?

– Да.

– Тогда прощай.

Она пошла, не оглядываясь. Он понял, что всё между ними кончено, и у него всё-всё заколыхалось в груди. Стало обидно оттого, что она ушла и никогда не придёт. Жалость к себе и к ней, обида за неудавшуюся их любовь заполнили его, он готов был заплакать, но грустно усмехнулся, вздохнул, встал и, глядя вслед уходящей женщине, недоступной для него, сказал:

– Вот и жизнь вся.

Поклонился ей вслед низко – до земли.

Где-то вдали, словно о его неудавшейся жизни, заскулил пёс. Этим воем он резанул по сердцу. Илья Васильевич обессиленно опустился на ступеньку крыльца, прижав руку к сердцу. А в саду заливался соловей, призывая свою подругу к соитию. Илья Васильевич усмехнулся: что бы ни случилось с ним, а жизнь продолжается. И по его лицу скатилась одинокая слеза.

НА КОНЧИКЕ ПЕРА

Иван Иванович сидел за стеной, всё пытаясь дописать рассказ, думая при этом: «Ну когда же появятся необходимые слова? Ведь они должны появиться! И он это почувствует, и слово за словом, как у каменщика – кирпич к кирпичу, лягут они, и он построит своё здание. Уж он так расскажет о жарком факте, что в грустном повествовании выжмет слезу, а в весёлых местах читатели будут смеяться. Пусть они только появятся. Уж он это сможет!»

Он слышал, как в комнате за стеной жена что-то говорит сыну. «Когда она умолкнет?..» Её голос раздражал его. Несколько часов назад они так поссорились, что она гневно выпалила: «Кому нужны твои паршивые рассказы и кто их будет читать? Ты лучше о семье позаботься. Лучше нас одевай!» А он оправдывался: «Я делаю всё возможное, мы живём лучше многих». – «Какое мне дело до многих?! Ты только и можешь что сидеть за листком бумаги. И вообще, я не вижу богатств. У нас в доме, как у всех. А вот подружка моя кредит взяла да мебель такую отхватила!.. Евроремонт делает. И твой друг-фермер себе дом какой отгрохал». – «Да, у них есть всё, но нет того, что есть у нас, у меня». – «Твои личные богатства мне не нужны».