Читать книгу: «Перерубы»

Вечером начальник отдела КГБ инструктировал сотрудника. В обязанности этого комитета входило следующее: следить за теми, кто не работает в рабочее время, доставлять в отделение шатающихся в рабочее время, особенно употребляющих алкогольные напитки.

Начальник наставлял подчинённого:

– Хватит усердствовать, не тащи сюда всех подряд. Они не государственные преступники, а лодыри. Увидишь лодыря – припугни его. Скажи ему, что если, мол, ещё раз увижу тебя, лодыря, выпивающего или совершающего покупки в рабочее время, то получишь статью – «без права переписки». Люди знают ещё со времён Сталина, что это за статья, боятся её. И тогда твой лодырь больше не появится в рабочее время в неположенном месте. Ясно тебе? И не тащи сюда всех подряд, – повторил он. – С утра на разнарядку можешь не приходить. Завтра отчёт о проделанной работе. Ясно?

– Да.

– Иди и помни: с утра пораньше на работу.

… Ивану Иванычу нужна была лопата. Его старая "честняга", так называл он её, лопнула в трубке, куда вставляют черенок. Он с утра долго спорил с женой, прося деньги на покупку лопаты в городе с учётом дороги туда и обратно. Цену он явно завышал. В его размышлениях о цене лопаты укладывалось тайное – это купить лопату и выпить пару бутылочек пива, которое он очень любил. Свою жизнь он делил на ад и рай. Рай у него был тогда, когда он любил женщину и пил пиво. Особенно холодное – после деревенской бани или домашней ванны.

Спор был долгий. Иван говорил жене, что лопата стоит восемь рублей, хотя стоила она пять, плюс он накидывал на черенок рубль, хотя в душе уже решил вырезать черенок в лесопосадке; на худой конец просто насадить лопату на старый черенок.

Жена, изучившая его уловки, понимала, что ей надо идти в наступление, этот дружок явно хочет выпить. И поэтому говорила:

– Надысь я была в магазине в нашем, лопата стоит семь рублей.

– А что же ты не взяла, не купила?

– Откуда я знала, что лопата испортится?

– Ладно, ты говоришь – семь рублей. А я еду в город. Мне надо на проезд: рубль туда, рубль назад, подсчитай, – кричал он супруге из горницы.

– Так ведь она не стоит столько. Это наши торгаши накручивают цены вполовину. Господи, ну как я не взяла, не догадалась, денежку сэкономила бы, – причитала она, думая что теперь он явно проглотит копейку, у него не сорвётся.

Она, по натуре женщина прижимистая, сама бы съездила, но вечор резко вступило в поясницу – не двинуться, не нагнуться. Перетянула поясницу пуховым платком и теперь чистила картошку в суп. И, как она говорила, "шевелила" своими мозгами. Как ни крути, ни верти, а всё равно муж рубль вывернет. Спор у них мог продолжаться до обеда, если б Иван не услышал гул заведённой машины соседа. Он выскочил во двор, накинув на плечи куртку, и у него разом созрел план.

– Ты в город? – спросил он соседа.

– Да.

– Как на хвост сесть?

– Просто открыть дверцу и сесть на сиденье.

– Подожди, я мигом.

Залетев на кухню, он закричал:

– Акимовна, давай десятку, сосед в город едет. Довезёт, на остановке автобусной не буду стоять. Да и рубль сэкономлю.

– Дык это…

Хотела она сказать и заспорить: мол, много.

Но Иван зашумел:

– Быстрей, а то уедет.

– Дык…

– После разберёмся.

Жена достала из междугрудья десятку.

– Ты смотри, не болтайся там без дела, а то говорят, сейчас арестовывают бездельников.

– Всё сказала? – сердито посмотрел он на жену и выскочил во двор.

– Кепку, кепку прихвати, холодно на улице, весна, – и вынесла на крыльцо головной убор.

Иван уже в машине. Радость на лице прямо-таки написана, глаза сияют, рот растянут до ушей, речь ласковая.

– Микитыч, хочешь, заплачу, как соседу, наличными, – и тут же изменил форму оплаты: – Нет, Микитыч, я заборчик тебе починю без твоей помощи. А то проблем у тебя много. На машине ездишь, в трудах и заботах, – льстил он, ругая себя, что вытянул язык насчёт копейки.

Сосед молчал.

– Ну ты как, чего молчишь? – обратился Иван к соседу, прищурив свои лисьи глаза.

– Ладно, – буркнул тот.

– Ну вот и хорошо. Ты не сумневайся, заборчик я мигом послезавтра починю.

Ехал он, и настроение у него поднималось, как волна у берега. И ещё от мысли, что он выгадает взять бутылочку дорогого "крепнючего пива". И как он его будет пить глотками, и каждый глоток, словно ангел босыми ножками по горлышку пробежит и хмельной прохладцей наполнит внутренности. Он жмурился от счастья и был готов замурлыкать.

Сосед высадил его в центре. Иван вылез из машины, закрыл дверь и, приложив шутя два пальца к виску, поблагодарил шофёра и пошёл. Навстречу шли люди – весёлые и довольные, как он думал, потому, что в их карманах хрустели деньги, а в ларьках пива было много разного, во всяческих бутылках и банках. «Эко как живут в городе: пей пиво, не ленись, только деньги зарабатывай!»

И хотел он было купить одну да осушить, но решил поступить благоразумно: «А ну как цены изменились, и не хватит на лопату… Тогда жена запилит, загрызёт, зачертонит». И Иван направился, нет, не в хозяйственный магазин, а на блошиный рынок, решив там купить намного дешевле, а на сэкономленные денежки не только пивком, но и водочкой угостить свой ливер. Жене соврать: мол, в магазинах нет, а на базаре дорого, но пришлось брать, в хозяйстве лопата – вещь необходимая.

Ходил, ходил меж лотков, нашёл лопату, стал прицениваться, и враз глаза полезли на лоб от цены: двенадцать рублей запросил продавец.

– Ты что, трон продаёшь золотой? – возмутился Иван. – Это честная лопата, она в пот вгоняет, только и всего. Да и кому она нужна после этого? Да и отдыха требует.

Но продавец юмора не понял, с серьёзным лицом сказал:

– Двадцать копеек уступлю.

– Да ты что?! У меня ни флага, ни родины, ни отца, ни матери, семеро по лавкам бегают, есть просят, а ты их кровные отнимаешь. Дерёшь за честную лопату, как за плуг.

– Ты, мил человек, не чести здесь, не сыпь бисером слова. Я тебе по-честному скинул копейки. Хочешь – покупай, хочешь – кормой разворачивайся и иди в магазин. Там, может, дешевле тебе на блюдечке с голубой каёмочкой продадут.

– Ну, ты не обижайся, – мягко заговорил Иван. – Давай так: ни тебе, ни мне – за восемь рубликов, – подумав про себя, что если старая лопата стоит столько, то новую в магазине взять явно будет дороже.

Но мужик отвернулся от него:

– Ищи дураков, но не тут!

Поняв, что ему не уломать продавца, Иван пошёл по рядам и увидел лопату, режущая часть которой была с трещиной недалеко от лезвия. Видать, ею долбили тяжёлый грунт и она согнулась сантиметра на два, стала похожа на кочергу. Хозяин выправить-то её выправил, да она лопнула, оставив щель в середине по месту изгиба. Иван, конечно, понимал, что лопата – дерьмо, но всё-таки приценился к ней.

– Семь рублей, – сказал продавец. – Но могу скинуть, если договоримся.

Иван понимал, что цена завышена и никто такую лопату не возьмёт. «Кому нужна этакая загогулина?! Вот если б я её взял, – стал он сомневаться, – то прежде замазал бы щель грязью, а жене сказал бы, что лопата дороже, денег хватило только на эту. А потом, поработав немного в огороде, бросился бы к Акимовне, чертыхаясь и ругая почву, что она такая преснючая и твёрдая, что даже такая сверхпрочная лопата лопнула. Да и ругнул бы производителей: мол, выпускают сырец».

Размышляя таким образом, он стоял над лопатой и смотрел на неё, взвешивая все за и против. Наконец решил: пойду в магазин и там приценюсь. Идя в магазин, Иван не выдержал, зашёл в ларёк и взял чешское пиво за два рубля. И пил его за углом, чувствуя чуть горьковатый и приятный до кружения в голове вкус. Выпив и чуть захмелев, толкнулся в магазин, ругая торгашей: «Ишь, цены подняли на базаре аж до самого неба. Рвачи, сами нечестные, а за честную лопату требуют, как за плуг. Я вот сейчас в магазине отхвачу новую за пятёрку».

И увидел лопату на витрине – новенькую, воронёную, режущая кромка – треугольником сверкающим; отмечена на трубке двумя отверстиями для гвоздиков. Не лопата – автомат, сама будет копать – только стой и поглядывай.

– Сколько стоит вон та лопата? – кивнул он симпатичной девушке.

– Восемь рублей.

– Да что они у вас все – золотые, что ли?

– Не хочешь, не бери, мы продаём с черенком, – и пошла к другому покупателю, попросившему показать ему стамеску.

– Это как же я поеду, на чём, если последние копейки заплачу?

«Haдo бежать на базар, хоть ту лопату взять, а то жена поедом съест, запилит, повесит».

Засеменил он на базар. Но, к его горькому разочарованию, лопату за семь рублей купили.

– Очухался, – с ехидцей улыбнулся продавец, – ты ушёл, один малый сразу купил. Не торговался, не то что ты… Кусай теперь локоток.

– Вот шут тебя возьми! – ругнул Иван себя, – Не купил, а теперь без лопаты останусь. Но уж дудки. Без лопаты, хоть голову отшиби, не вернусь.

И вернулся в магазин. Долго крутился возле прилавка, потом подозвал продавщицу и, оглядываясь на людей, прошептал:

– Девушка, а нельзя на лопату немножко, рублик хотя бы скинуть как сельскому жителю?

– Гражданин, вы в своём уме, я что, хозяйка, что ли, магазина?! –      и пошла к другому клиенту.

А Иван стоял и ждал, пока она закончит спор с клиентом, возвращавшим гвоздодёр, у которого изогнулась рабочая часть и стала кочерга кочергой.

Продавщица сослалась, что она не виновата, потому что гвоздодёр делал завод, вот ему, мол, и предъявляйте претензии. Обозлённый покупатель ушёл, швырнув на прилавок покупку, а продавщица вслед уходящему бросила: «Хам!» Потом повернула красное гневное лицо к Ивану.

– Ну и люди, – решил он подлизнуться, – не понимают, что требуют… Скинь, пожалуйста.

– Гражданин из деревни, я не тёлка, а женщина, и я не могу скинуть, а вот абортироваться от одного вашего постного вида могу. Восемь рублей – и никаких разговоров.

– Семь рубликов у меня.

Продавщица пожала плечами:

– Раньше стоила пять. Новый генсек сделал восемь рублей.

– Ладно, плачу, но плачу, – сказал Иван, доставая деньги.

– А говорил, нету денег!

– Последние, потом… кровью.

– Вот ваша лопата!

Он взял её и вышел из полутёмного магазина на свет божий. Нo свет божий померк у него в глазах: выпивки больше не будет, да ещё как добираться до дому без денег? Решил найти соседа, думая: «Не мог же он уехать так скоро. Где-то тут стоянка возле базара должна быть. А если нет, то, на худой конец, попрошу водителя автобуса – подвезёт, их вон здесь сколько бегает, авось какой-нибудь и согласится. Свет же не без добрых людей!»

С этими мыслями он шёл, хмель выходил, ливер возжаждал ещё глотнуть. Стал посматривать на лопату и поругивать завмага, потом перешёл на генсека, думая, что это он виноват: поднял цены, а если бы не поднял, ему бы хватило на бутылочку. И тут он заметил остановившегося и смотревшего на его лопату прохожего. Тот с улыбочкой подошёл и спросил:

– Купил?

– Купил, – ответил Иван.

Ему захотелось поделиться своими мыслями с человеком, который так внимательно и с сочувствием смотрит на него.

– Понимаешь, цены подняли. Генсек называется, едрит его в душу! Лопата стоила пять рубликов, а сейчас восемь, а зарплата не поднялась. Взять бы эту лопату двумя руками за черенок, размахнуть и генсеку кы-ы-к… дать по заднице, чтобы из штанов вылетел.

– Что? Что ты сказал про генсека, лодырь?! То-то я вижу, как ты туда-сюда в рабочий день… Я сотрудник КГБ, – полез он в карман. – Да по тебе статья плачет, та самая – с десятью годами без права переписки.

Никогда ещё в жизни так не бегал Иван: лопата на плече, грудь вперёд, голова откинута назад и ветер кепку подымает, словно хочет волосы расчесать.

Сотрудник кричит:

– Держите его, задержите его! Это террорист!

– Эй, берегись, задавлю! – благим матом орал Иван.

И люди шарахались от него, уж больно глаза у него сумасшедшие были. Бежит Иван и всё лопочет в страхе: «Вот так попал, вот так попался!»

От всего случившегося великим спортсменом в единый миг стал. Так и через высокий забор маханул и оторопел – к нему навстречу бежит московская сторожевая, лобастая, с широко поставленными глазами, огромными клыками, и губы у неё, как раны сквозные с чёрной пиявкой сукровицы. Встала перед ним на дыбы в двух шагах, задыхаясь от злобного лая и сдавившего её ошейника. «Ну вот и смерть моя», – решил Иван и лопату в две руки взял – теперь не от воображаемого генсека, а от реальной собаки отбиваться.

Тут и хозяин из дверей веранды вышел, мужик здоровый.

– Ты лопату брось, а то ненароком спущу – живым не уйдёшь, собака не подсудна.

Отрезвел Иван совсем. Лопату опустил, стоит, ждёт. А хозяин "фу" собаке сказал и лопату из его рук, озлясь, вырвал.

– Ты почто в огород полез – редиску воровать надумал?

Сквозь двухслойную плёнку, натянутую на проволоку, была видна зелень редиски.

– Ишь, моду взяли! Прошлый год копнули – не усмотрел тогда, а теперь ты попался. Рано, дружок, налёт сделал. Развелось вас! Не повернуться, не оглянуться – сразу обчистите. Ты из этих, что ли? – и в шею Ивана хрястнул кулаком.

Иван смолчал: собака в двух шагах, не собака – лев.

– Будешь ещё воровать, будешь? – снова Ивана ткнул мужик в шею.

– Я, я, я… – залепетал Иван, не зная, что сказать.

«От КГБ прячусь? А как спросит, почему…»

И снова толчок в шею:

– Пошёл отсюда!

До смерти был рад Иван, когда хозяин редиски довёл его до калитки, звук щеколды показался ему поцелуем девушки. Вылетел на улицу без лопаты. Ещё носом чуть не уткнулся в асфальт, похожий на щербет. Встал на корточки и начал медленно подниматься, глядя на колени.

– Эко тебя кинуло! – сказал прохожий. – И куда смотрит КГБ: в рабочее время в безобразном состоянии асфальт лицом шлифуют?!

При слове «КГБ» Иван вскочил как ужаленный. Кинулся тикать, озираясь. Квартал призовой лошадью отмахал, чуть не задохнулся. Остановился: лопаты же нет. И затосковал: «Впереди – жена, сзади – КГБ. Куда идти?» Из двух зол выбрал меньшее. Если в КГБ попадёт, сколько дадут – не знает. А дома жена пилить будет всю жизнь. И пошёл назад, не помня от страха, из какой калитки был выдворен и как её найти. Пришёл к выводу, что рык собаки услышать надо.

Идёт вдоль заборов и стучит по всем подряд. Ждёт, откуда собака выскочит, и дождался. Кто-то заорал: «Я вам постучу. Я вас, стуканов, солью из ружья – неделю отмокать будете».

Заторопился Иван к другому забору. Только шваркнул по нему, как из подворотни овчарка на полтуловища высунулась, а дальше цепь не пускает. Успел отскочить, только штанина хрустнула, словно кость, клёшем стала; и собака заскулила да сунулась за забор, завизжала: крепкая оказалась ткань.

Побрёл дальше, решив быть осторожнее. Подходит к забору штакетному, вздумал штакетину оторвать, чтобы издали в ворота брякнуть. А хозяин из-за угла дома: «Я тебе поломаю, я тебе оторву! Сейчас в органы позвоню».

При слове «органы» Иван вновь кинулся в бега. Наконец, услышал клёкот собаки, остановился. Присмотрелся: «Да, это здесь, вот и на тротуаре выщербина». Застучал в калитку:

– Хозяин!

Зарычал беснующийся пёс.

– Чего тебе? Мало накостылял в шею, ещё хочешь?

– Нет, не хочу, лопату хочу.

– Не будет тебе лопаты!

– Хозяин, чужое добро, подавишься или Бог накажет.

– Это я-то подавлюсь?! – возмутился тот. – Залез воровать, а я подавлюсь.

Понял, видно, Иван, как его достать.

– Человек жить должен честно, верующий.

– Не подавлюсь! С черенком проглочу, а не подавлюсь.

– Подавишься. Бог-то не Микишка, он всё видит. Видел, как ты меня тумаками, безвинного, обижал.

– Ты вор, и никакой Бог тебя не будет защищать! – парировал хозяин.

– Я не вор, и моя лопата честная. Она, смотри, чистая, не запятнанная. И Бог тебе не промокашка. И я прокляну. Свечи поставлю.

– Да пропади ты пропадом со своей лопатой! Проклинать ты меня будешь… Забирай!

И лопата взметнулась над забором, словно головастый сом из воды во время жировки, упала со стуком и со скрежетом заскользила. Пять шагов – и она в руках Ивана. Схватил он её – и бежать. Теперь уже направление выбирал по солнцу, знал, что в полдень оно за его деревней. Так и шёл по улице, всё размышляя: «И чего они, органы, охотятся на таких, как он, неработающих в дневное время?» Для вида решил лопату измазать – поковырял ею у какого-то забора. Измазал и пошёл дальше спокойно.

Вдруг сзади засигналила милицейская машина. Ёкнуло сердце у Ивана: «Меня ищут! Ишь, неймётся им! Да и я с приметой, ведь лопата в руках чистая. И как я раньше не догадался?» Мигом сбросил её с плеча и, как стоял возле забора, так за него и поставил, а сам потихоньку потопал, косясь на забор, запоминая его.

Машина прошла мимо, а он вернулся к забору. Рукой шарит, ощупывает каждую шершавинку, чувствуя каждый загнутый гвоздок: «Где она? Тут вот должна быть!» Наконец нащупал округлость черенка. Просунул чуть в сторону руку и услышал, как лопата заскользила черенком по забору: та-та-та! Она простучала по горбылям забора и глухо стукнулась о землю. Сжался Иван весь, испуганно оглянулся и чуть не заплакал: «Как же теперь достать её? Бросить жалко, да и благоверная поедом съест…»

Упал на карачки и стал смотреть в щель. Видит – вот она, лопата его, в полуметре под забором лежит, а достать нельзя. Смотрит и думает, что делать. И решил подрыть под забором и достать. Только просунулся ногами в сторону, чтобы удобней было, как услышал: «Ах, мать вашу, дыроглядов и щелкоглядов!» Не углядел он, как подходил прохожий, увидевший его в обезьяньей позе – лбом к забору прилипшего, откачнулся в сторону и стал обходить. В это время Иван дёрнулся назад и в ногах прохожего запутался. Упал тот. Удачно – не ушибся, но от неожиданности испугался и начал благим матом поучать-наставлять: «Ты чего, такой-сякой, делаешь? Чуть не расшибся из-за тебя. Да я тебя за это в милицию!»

Вскочил Иван, видит – человек не может подняться, одной рукой упирается в землю, другую руку к нему тянет. Схватил её, помог подняться, угодливо пиджачок его отряхнул: «Извините, извините, не шумите, пожалуйста!» Тот видит, что человек от испуга побелел, стал сильнее припугивать:

– Я тебя, хулиган, сейчас в милицию! И где-то она здесь ездит?!.. Вот, прах их возьми, когда не надо – они тут как тут, а когда надо, их днём с огнём не сыщешь. Милиция!

Иван не стал ждать представителей закона и задал стрекача.

– Держи его! – в сердцах кричал прохожий, морщась от боли в колене.

А Иван всё прибавлял и прибавлял ходу, с лёгкой рыси перейдя на стелющуюся рысь.

– Держи-и-и! – доносилось до него. – Я тебя, подглядывальщик, научу, как подглядывать, там тебя научат.

Хоть и боялся Иван, но понял, что бегущий человек больше подозрителен. А тут увидел, что чья-то калитка открыта: ветерок её то открывает, то закрывает. Нырнул в неё. Закрыл и стал осматриваться, нет ли собаки и хозяина, не растёт ли редиска. Нет ни редиски, ни хозяина, ни собаки.

Тем временем крик утих. Подождал ещё малость, собрался с духом и смело выглянул из калитки, чтобы люди не заподозрили, что во дворе чужом шастает. И сразу увидел спешащего, кругленького такого, от соседней калитки с криком: «Эй, ты чего там делаешь? Теперь я знаю, кто кочета у меня утащил!»

Сообразил Иван, что если будет бегать туда-сюда, то привлечёт вновь внимание, потому и сказал:

– Чего орёшь, дома не сидишь? За квартплату квитанцию принёс, сумма-то большая в ней указана, а тебя нет, вот и сунул её под дверь, – и ведь сообразил, как задеть человека словами побольнее.

Мужик остановился:

– Большая, говоришь? – А у самого челюсть отвисла. – Ай, опять надбавили, туды их растуды, житья не дают, – и в калитку лезет, в которой стоит Иван боком. – Соседи, едрит их в дышло, семнадцать кур украли.

– Тоже мне соседи! У нас в деревне, где я раньше жил, за это бы сразу сожгли, – посочувствовал ему Иван.

– Ну нет, я в милицию… Одного петуха оставили, думал ещё кур к нему прикупить… А тут новая беда: квартплату повысили, едрит их в дышло. Одна беда не ходит, другую за собой тянет.

Иван из калитки боком-боком и к тому забору направился, где лопата лежала. Оглянулся, а мужик из калитки выглядывает и кулаком ему грозит. Видно, удостоверился, что нет повышения за квартплату. Сердце смягчилось, потому и не кричал про кур, только кулаком семафорил, как тыквой на палке.

Подошёл Иван к забору и вспомнил, как надул человека небылицей, как изменилось у того лицо, обо всём забыл – и про кур, и про петуха, про него самого в чужом огороде. Решил и здесь так действовать. Ну, если войдёт во двор, а хозяин выйдет с вопросом: «А чё ты здесь делаешь?», так и скажет ему: «Иди разберись с бухгалтером, который меня сюда послал по поводу недоплаты за полгода, и пени большую тебе насчитали, и за квартплату прибавили».

Смело открыл калитку, огляделся – вон она, родимая, честная, у забора лежит. Кинулся к ней. Схватил и хотел выпрыгнуть из калитки, а тут беседку круглую увидел, всю облепленную прошлогодним плющом и хмелем, и узкий проём двери. Мигом с лопатой в неё и на крашеную холодную скамейку плюхнулся задом. «Здесь пережду, ночью пойду. Хоть и холодновато здесь, а всё-таки подальше от греха и милиции». И только он так подумал, как возле дома раздалось "иу-иу-иу". Задрожал от страха Иван, сполз на пол, сердце оборвалось. Лопата упала, звякнула. Ему показалось – пушка выстрелила. Зубами от злости на неё заскрипел, лёжа на дощатом полу беседки. Потихоньку дырку пальцами расширил – и сердце от страха зашлось. Там милиционер стоит в воротах, и с ним ещё двое. «Слышишь, – говорят, – ловить надо, план не выполняем. Надо начальнику телегу накатать, в верхах отчётность нужна. Так что давай через час к начальству, хоть на бумаге ловить будем». Задрожал Иван: ещё бы – в лапы органов попал, сам себя в каталажку засадил. «Приду», – сказал тот. Ушли двое, машина загудела и тронулась, а хозяин в дом зашёл.

Иван, ни жив, ни мёртв, пружинистой походкой от беседки до калитки бесшумно дошёл, словно лёгкий ветерок пронёсся. Тихо щеколду поднял, калитку резко открыл – и пулей в неё с лопатой на плече.

Вышел за город на дорогу в деревню. Но испугался своей мысли, задрожал: «Днём с лопатой на дороге – одно, а милиция по дорогам ездит». Осмотрелся: недалеко дачи, пустырь, а за ними кусты сирени. Кошкой пугливой заполз в них. Решил здесь переждать до ночи, глянув на тусклое весеннее солнце: «Зябко! Но ничего, потерплю».

Так он лежал в кустах, когда к нему подбежала щенячьего возраста пушистая собачонка и, учуяв незнакомца, наморщила носик, оскалила зубы: "Р-р-р, га-гав!".

– Кто там, кого ты увидела? Пуня, иди сюда, не сотрясай воздух по-пустому, всё равно тебя никто не боится, не смеши мои туфли.

Собачка кинулась на зов. И Иван увидел, как она, завиляв своим пушистым хвостом, похожим на метёлку тростника, запрыгнула на руки женщины и, взвизгнув, стала её лизать. «Тьфу ты!» – брезгливо поморщился он.

– Хватит, хватит, ласкунья, – останавливала женщина свою Пуню. – И не гавкай, не пугай дачников.

Собака вывернулась из её рук и снова бросилась к кустам, чтобы маленьким, но отважным сердцем защитить хозяйку от посторонних.

– Иди, иди отсюда! – шипел на неё мужик.

А собачка всё сильней заливается, из себя выходит.

– Это кто там? – женщина раздвинула кусты и… встретилась взглядом с Иваном. – Ты что тут делаешь?

– Я тут, я тут, – не зная, что сказать, затрясся Иван, – я тут, камыш… камыш шумел… – и жалко улыбнулся.

– Пьяный, что ли, наелся донельзя?

– У меня тут честная лопата, – Иван схватился за неё.

Собака и женщина поняли это одинаково. Четвероногая в страхе кинулась бежать, а женщина протянула: "Ой…", схватилась за сердце и, медленно опускаясь, упала в обморок.

От такого поворота дел Иван чуть не заплакал: «Господи, да что это за день такой?! Тюрьма так и хочет открыть для меня дверь. Где же мой ангел-хранитель? В какое же дерьмо я вляпался!» С этими словами Иван вылез из-за кустов и наклонился над женщиной, продолжая путано: «Да вы что, тётенька, посадить меня хотите?» Вгорячах плохо соображая, понёс ерунду: «Да я вам за газ и за квартплату в два раза больше принесу!» Женщина очнулась, открыла глаза и застонала: «Шельмец, лопатой не убил, так известием добьёшь! Убивец, так и хочет смерти моей». Поднялась.

Иван не стал ждать продолжения излияний. «Дачи кругом, я в кустах – люди милицию вызовут», – рассудил он. Выскочил и, петляя между дачами, пролетел вмиг несколько кварталов.

Вылетев с дачного посёлка, увидел кусты безлистного терновника. Залез в них, на кустах ещё висели прошлогодние сморщенные терновины. Присел на корточки, решив отдышаться. Потом пристроился поудобнее и задремал, успокоенный. Солнце светило жарко, и тепло неслось на него. Затем потянуло вечерней прохладой. «Бр-р-р,» – поёжился он. Встал и пошёл в сторону своей деревни по дороге, которая проходила мимо кустов, где он сидел.

«Ну вот, не живой, не мёртвый. Дорога – катись или топай. Только на ней всё видать. А если милиция проедет? В автобусе бы доехать, – с тоской подумал он. – Шофёр знакомый одним маршрутом ездит, довезёт, коль попрошу, потом за проезд отдам». И отогнал тут же мысль. «Небось, уже всем сообщили, на каждом перекрёстке стоят, ждут. Приметы шоферам дали. Это же надо, по заду генсеку – ляпнул, не подумав. Да за такое упекут!»

Так и шёл. Машина появится – нырял в посадки, машина проедет – выходит на дорогу. Может, и дошёл бы без приключений, бормоча без остановки: «Язык мой – враг мой, надо же такое ляпнуть. А всё из-за тебя, разлюбезная честняга!»

Так вёрст пять отмахал с ноющими ногами и не заметил, как из-под высокой насыпи выскочила бродячая собака и, гавкнув, кинулась к нему, защищая свои охотничьи угодья от человеческого посягательства. От неожиданности Иван выронил лопату. Волос стал дыбом, стянуло кожу на голове, аж кепка поднялась. Стоял-стоял, а собака всё гавкает и не подходит. Тогда наклонился Иван, взял лопату. Собака отступила, но не убежала.

И тогда вся злость и весь страх вылились у человека в ярость.

– А-а-а! – заорал он и кинулся к собаке, подняв лопату. – Убью! – взревел, и за ней.

Собака – в посадки со скулежом. А он за ней, грудью откидывая ветки, с хрустом и треском ломая ногами сушняк, обрывая лицом паутину и чувствуя её нежность на потной коже. «А-а-а!» – неслось звериное по посадкам. «Ай-я-яй!» – нёсся визг испуганной собаки, которая еле успевала лавировать по кустам посадок. «Ай-я-яй», – удалился собачий плач.

Запыхавшись и задыхаясь от жары и безветрия, Иван остановился, затем пошёл домой, переставляя лопату и зло думая о ней: «Это из-за тебя такого натерпелся. Ты меня чуть в тюрьму не посадила. Пива не дала выпить. По шее накостыляли. А теперь ещё я и без ног из-за тебя остался». И такая злость закипела у него в груди на неё, на эту самую честную лопату, что он остановился и, взяв за конец черенка, раскрутил её над головой и отпустил.

Как птица с длинным хвостом, взмыла она вверх и, пролетев метров тридцать, упала в глубокий овраг. И там зазвенела, ударившись о камень на дне глубокого оврага, потом послышался всплеск. «Вот так!» – сказал Иван и зашагал прочь. Но, пройдя с километр, остыл от злости и стал рассуждать здраво: «Приду, лопаты нет, денег нет, ночь. «Где целый день был? – спросит жена. – Куда деньги дел?»

И он замедлил шаг. Потом остановился и повернул назад. Подойдя к краю глубокого оврага, посмотрел вниз: ничего не видать, надо утра дождаться, да холодно на весенней земле. Посмотрел – поле рядом, омёт. С радостью к нему и залез в сено. Свернулся в нём в комочек и, чувствуя голод, лежал, злился. Он бы сейчас кого-нибудь побил бы. Но бить себя неудобно, а рядом никого не было. Тогда он перенёс свою ярость на свой язык. «А ты, язя, всегда меня подводил! Раз из-за тебя меня били, ты высунулся и сказал одной женщине, что её муж ей изменяет. Потом её муж врезал мне в левый глаз со словами: «За левый глаз не судят!» И я долго ходил офонарённый. И сейчас, когда я гонялся за собакой, ты пытался вылезти у меня изо рта. Ты думаешь, я не знаю, для чего ты пытался вылезти? Ты хотел показать, что я собака, попотеть языком и кровь охладить? Нет! Ты хотел сказать псу, что ты боишься его! Да оскаль ты зубы свои, покажи свою ярость – и пусть он от тебя удирает. А ты догоняй его и рви ему гачи. И гавкай на него, как бы говоря: на кого ты руку и ногу поднял?!»

За этим злобным словотворчеством на свой язык он ещё долго бурчал, ругая не только большой язык, но и маленький, который не мог вразумить большой язык. Потому что маленький язык умеет молчать.

За этими своими размышлениями и шёпотом он уснул…

До утра проспал, глаза открыл – и к оврагу. Да, лопата лежала там – в незамутнённом болотце, как маленький скат с длинным хвостом. Он сел, закурил: «Ничего не попишешь, придётся лезть». Достал-таки честную лопату, вылез и дошёл домой напрямик через поля.

С тяжёлым сердцем подходил Иван к дому. Думал, что сейчас жена встретит его упрёками и руганью. Открыл калитку и вошёл во двор. И видит, что Акимовна сидит на крылечке, вся взъерошенная, усталая и заплаканная. У него аж дрогнуло сердце в груди: какая-то она была одинокая и согбенная.

И вместо того, чтобы зашуметь и приготовиться к отпору, он почувствовал переполнявшую его жалость. Подумалось, что он мог не вернуться. И сидела бы она одна, горюнюшка, ждала его, а его никогда б не было. От этой мысли слёзы навернулись на глаза.

– Таня, – позвал он её.

– Иван! – вскочила она с радостным криком и, как птица крылатая, кинулась к нему, раскинув руки. – Живой, не арестовали! А я уж думала, всё, конец тебе пришёл, – и начала заливать слезами ему рубашку, обняв его и прижавшись головой к груди.

– Ну ты чего, ты чего? – прижимал он её к себе и гладил ей спину.

– Я уж думала – и не увижу тебя.

– Да куда я денусь, и кому я нужен?! Кхе-кхе, вот только подпростыл. Лихоманка меня взяла, прах её возьми. Ну ничего, горячее молочко попью – и всё пройдет. И ты мне мёд с лимончиком приготовишь от простуды. А там, глядишь, и чарочку поднесёшь.

– Я тебе поднесу, я тебе поднесу! – отшатнулась она от него. – Ишь, прах тебя возьми, где был? Целые сутки тебя не было, пьянствовал?

– Да на что я буду пьянствовать? Вот посмотри – честную лопату купил.

– А почему она честная? – напустилась на него жена. – На что намекаешь? Я в отсутствие тебя ноченьку не спала, глазоньки все проглядела!

– Ну будя, будя, завелась! Где я был, где был?! Особый разговор об этом. Пошли в дом.

Пока шли в дом, Иван, зная, что придётся оправдываться, на её вопрос "Где был?" ответил, что в кутузке сидел.

– О! О! О-о-о! Я так и знала! От тебя, непутёвого, что ещё можно ожидать?! – всплеснула женщина руками.

– Ты расспрашивать расспрашивай, а есть давай, проголодался я, быка съем.

– С вечера приготовила, кастрюля стоит, – кинулась Акимовна к плите с маленькой тарелкой.