Дознание капитана Сташевича

Глава четвёртая. «Дознание капитана Сташевича». Станислава Каземировна

После пережитого в клятом доме семья Сташевичей-Громовых там не осталась, срочно вернулась в прежнее жилище Даши. Как можно жить в этом страшном месте, они представить себе не могли. Меж тем загадочное убийство так и оставалось нераскрытым.

Приезжал военный следователь, старший лейтенант из самого Иркутска. Фамилия у него была красноречивая – Халтурин. Ходил этот Халтурин вальяжно, водил хмурым носом да лениво опрашивал свидетелей. Через пару-тройку дней старлей засобирался обратно, объявив Бабру о раскрытии дела.

Убийство Поплавских этот следак списал на четверых беглых уголовников, которые прошлым летом бежали из соседнего лагеря, что всего лишь в четырёхстах километрах вверх по реке. Их последнюю стоянку случайно обнаружили охотники в сотне километров от Бирюслага. Далее следы беглецов вели к гиблым местам, в область непроходимых таёжных трясин…

По версии иркутянина, стройной и безукоризненной, беглые зэки забрались ночью в дом фельдшерицы по банальной причине – за продовольствием. Хозяйку с дочкой задушили, чтобы не шумели, после закопали в погребе. Правда, вопрос, зачем беглецы потратили время и силы на столь сложный и бессмысленный процесс, старлей внятно прояснить не смог. Зато в качестве убойного доказательства своей правоты предъявил вещдок – потёртый зэковский кисет из крысиных шкурок. Якобы его он нашёл в погребе дома Поплавских, на месте их захоронения. На кисете были вытравлены инициалы одного из беглых.

То, что этот «ценный» предмет иркутский следак привёз с собой, у Сташевича сомнений не было. Андрей ещё до его приезда лично перелопатил весь грунт в погребе, проверил основательно, чуть ли не просеял. Правда, ему пришлось работать в старом противогазе, раздобытом с большим трудом. Носоглотка без защиты в этом чёртовом подполе почему-то просто горела, вызывая приступы неудержимого чиха.

Впрочем, и кое-какая польза от этого Халтурина тоже случилась. Андрей узнал от него последний адрес проживания Поплавских. Оттуда, оставив семью, ушёл на фронт в самом конце войны юный глава семейства, лейтенант Василий (Войцех) Поплавский. Где и погиб.

С превеликим трудом сломив упорное сопротивление Бабра, Андрей вытребовал у него командировочное предписание, чтобы отправиться вместе со следаком в областной центр, город Иркутск. Прямо с вокзала, не отвлекаясь на другие дела, Сташевич устремился к нужному адресу. Ему повезло. Дверь бывшей квартиры Поплавских открыла сгорбленная седая старушка.

– Здравствуйте! Капитан Сташевич, – предъявил Андрей своё развёрнутое удостоверение начальника оперчасти. – Имя Елены Поплавской вам знакомо?

– Ах, молодой человек! Как не знакомо? Конечно же, знакомо! – обрадовалась-забеспокоилась бабушка довольно интеллигентного вида. – Леночка жена моего внучатого племянника, погибшего на фронте. С ней всё в порядке? А как Машенька? Здорова ли?

– С ними всё в порядке. Передавали вам привет. Беспокоятся о вашем здоровье, – не моргнув глазом отвечал капитан.

Андрей счёл за благо солгать. Во-первых, чтобы без лишних помех расспросить женщину по делу. Ну, а во-вторых, ему просто не хотелось расстраивать бабушку. Сташевич искренне пожалел старушку. Сколько ей там осталось? Пусть поживёт в счастливом неведении. Капитан выудил из вещмешка чуть початую стеклянную банку с красной лососевой икрой. Этот распространённый в здешних краях деликатес приготовила мужу в дорогу Даша.

– Это вам от Лены, – прокомментировал он своё подношение.

– Какая же она заботливая! – прослезилась старая учительница Станислава Каземировна.

Сведения о профессии бабушки, а также её имя-отчество-фамилию Сташевич просто почерпнул из большой групповой школьной фотографии на стене. На карточке были изображены портреты старшеклассников в овальных рамках. Лицо хозяйки квартиры находилось в центре.

«Класс. Рук. 10-А. Ст. Каз. Поплавская», – вывел под ней белым шрифтом неизвестный умник-фотограф. И ещё одна важная деталь обратила на себя внимание Андрея. На одной из висящих на стене фотографий Елена была запечатлена в домашней обстановке с крохотной новорождённой дочкой на руках.

– Наверное, сразу после роддома, – догадался Андрей.

Но дело было не в этом. За спиной Поплавской, на заднем плане, видна была книжная полка. На ней на фоне книжных корешков отчётливо просматривались семеро старых знакомцев Сташевича. Пресловутые слоники с задранными на счастье хоботами.

«Вот только помнится, что в бирюслаговском доме Елены этих слоников было всего лишь шесть. Где же седьмой? Наверное, разбился в дороге», – задумался над новой загадкой капитан, разглядывая фотографию на стене.

За его спиной раздался голос старушки:

– Это Леночка сразу после рождения Машеньки. Видите слоников за спиной Лены? То память о её муже, моём внучатом племяннике Василии. Если по-домашнему, то Войцеха. В общем-то, это всё, что от него осталось, – с грустью вздохнула Станислава Каземировна. – Он ведь у нас художником-ювелиром был. Резьбой по кости и камню увлекался, историю ювелирного дела изучал.

Андрей удивленно хмыкнул.

– Между прочим, – с гордостью за племянника продолжила старушка, – наш Войцех хаживал в любимых учениках первого ювелира Иркутска, товарища Каплана Льва Ароновича. Он и сейчас хоть и старик, но мастерства, говорят, всё ещё не утратил. Слоников этих Войцех из цельного моржового клыка вырезал. Они только с виду фарфоровые! Кстати, один из этих зверей с секретом. Если чуть прижать хобот и повернуть его влево, туловище этого элефанта разделится на две ровных половинки. Такой вот забавный тайничок…

«Интересно, – с досадой подумал Сташевич. – Эх, надо бы повидаться с этим старичком-ювелиром! Чувствую, что-то за этим всем кроется. Поговорить бы по душам с этим Капланом Львом Ароновичем. Да жаль, времени нет».

Дав старушке выговориться, на ходу импровизируя, он приступил, наконец, к делу:

– Дело в том, Станислава Каземировна, что военная прокуратура просит вас о содействии. Я не имею права всё рассказывать, но вскрылись некие обстоятельства, связанные с вашим погибшим племянником. Скажите, вы не замечали каких-то странностей? Не появлялись ли у вас в последнее время какие-то непонятные люди с расспросами? Не интересовались ли они Еленой или её мужем?

Поплавская на это удивилась, пожав плечами:

– Чем же я могу помочь? Вы бы у Лены и спросили, она бы вам всё и рассказала. После того как приехал к ней в прошлом году однополчанин Войцеха с последним его письмом и посылочкой, никто вроде больше и не появлялся. Этот однополчанин Лене ещё последний подарок от мужа Войцеха передал. Красивый такой подарок, камею с женским профилем.

– Камею?

– Да, украшение из камня. Леночка тогда растрогалась, расплакалась и сразу же эту камею на шею надела. Потом этот однополчанин ещё раз заходил, очень возбуждённый был почему-то. А Лена сразу после его ухода камею с себя сняла и куда-то спрятала. Сама же вскоре уехала. В такой спешке, будто бежала. Ей должность заведующей лазаретом предложили в дальнем районе, вот она и уехала с Машенькой. Благо девочке в школу ещё не скоро. Леночка-то с Машенькой планировала через пару-тройку лет на Украину перебраться, в наш родной город Червены, к моей младшей сестрёнке Ядвиге. Там хорошо, и домик у них чудом сохранился… Ядя моя тоже вдова, мамочка-одиночка, дочку воспитывает. Вместе с Леночкой и Машенькой им веселее будет. А пока вот Леночка, чтобы не быть в тягость Ядвиге, решила денег немного заработать на периферии. Где-то у вас в Приангарье…

– А как он выглядел, этот однополчанин погибшего мужа Лены? – прервал лишние семейные откровения старушки Сташевич.

Капитан вдруг почувствовал хорошо знакомый ему охотничий азарт ищейки. Он весь как будто встрепенулся, изготовился к поиску и погоне за добычей.

– Странно, что вы об этом у меня спрашиваете, а не напрямую у Лены, – ещё раз удивилась старушка. Но тут же, улыбнувшись, продолжила: – Приятный был мужчина! Смуглый, усатенький, улыбчивый. Смешливый такой дядечка с ямочками на щеках. Только говорлив не в меру. Всё говорит да говорит, будто просо курочкам сыпет. Фамилия у него ещё такая смешная была, да только я запамятовала.

– Гришаня! – не удержался Сташевич от упоминания всуе веселого начпрода из Бирюслага.

– Именно! Именно Гришаня, – обрадовалась старушка. – Привет ему от меня передайте, если встретите.

– Встречу, – уверенно кивнул капитан. Место будущей встречи ему было известно хорошо.

Глава пятая. Ювелир Каплан

Выйдя на крыльцо дома Поплавских, Андрей взглянул на часы. До поезда на Тайшет оставалось меньше двух часов.

– А может, я ещё успею заскочить в гости к старичку Каплану? – заколебался Сташевич. – Хоть режь меня, но чувствую, что этот Лев Иосифович в теме Поплавских очень даже при делах.

Андрею повезло. Ювелир оказался на месте. В маленьком помещении ломбарда, за традиционным стеклянным окошечком, на высоком круглом стуле восседал субтильный дедушка, седенький и благообразный, в ослепительно белой сорочке. Синие бухгалтерские нарукавники, чёрная атласная жилетка и особенно лихо сдвинутая на затылок ермолка, обрамлённая венчиком редких белоснежных кудрей, – все эти детали вместе создавали гармоничный и совершенный, типично семитский ювелирный образ старичка. С помощью вставленного в левый глаз увеличительного монокуляра дед внимательно изучал неведомую вещицу, таинственно посверкивающую в лучах мощной настольной лампы.

«Красавчик! Ему бы вместо белой сорочки и жилетки – длиннополый шёлковый кафтан да цветной колпак на голову вместо ермолки, – улыбнулся про себя Сташевич, – получился бы настоящий волшебный персонаж Оле Лукойе из сказок Андерсена».

– В данной обстановке пёстрый колпак с кафтаном выглядел бы несколько неуместно, – пробормотал себе под нос дед.

– Здра-авствуйте! Я капитан Сташевич! А вы, похоже, чужие мысли читаете? – промямлил порядком растерявшийся Андрей. – Как Вольф Мессинг?

Старичок отложил в сторону изучаемый объект и выронил в подставленную ладонь монокуляр, чтобы поднять на опешившего визитёра младенчески голубые глаза.

– Оставьте эти глупости, милый юноша! Я не великий Вольф Григорьевич, а всего лишь скромный Лев Аронович, – улыбнулся старик белоснежной вставной улыбкой. – Поживите с моё – и вы таки тоже начнёте читать чужие мысли. Хотя не исключено, что к тому времени вы уже будете немножко путаться в собственных…

Андрей взял себя в руки и перешёл к делу. Он представился, описал внешность начпрода и спросил ювелира, не встречался ли тот с Гришаней.

– Разумеется, – пожал плечами старик. – Глупо отрицать, когда вы уже имеете информацию от пани Поплавской-старшей. Таки да, был у меня этот милый говорун. Более того, у нас с ним состоялась сделка в форме купли-продажи.

Каплан покопался в конторке и выудил из ящика на свет божий какие-то бумажки, ухваченные канцелярской скрепкой.

– Вот, взгляните, дорогой товарищ из ВЧК! Это полный сборник квитанций о покупке интересующих вас ювелирных изделий, – он сунул под руку Сташевичу заполненные бисерным почерком квитки.

– Ого! – чуть было не присвистнул Сташевич. – Двадцать тысяч в червонцах тридцать седьмого года! Что же он такого вам продал? И почему, собственно, данной гигантской суммой не заинтересовались компетентные органы?

– Странно, что ваша контора не в курсе, – хмыкнул Каплан, с подозрением косясь на Сташевича. – Я обязан незамедлительно сообщать в наше родное ВЧК, то есть, простите старика, в наше любимое МГБ РСФСР²⁸, о любой сделке, превышающей сумму в двадцать пять тысяч рублей. В этом случае, как видите, было меньше. Наша дорогая советская власть тоже иногда не совсем дура! Не хочет сдатчиков ценностей распугивать, а то ведь всё самое лучшее на чёрный рынок уплывёт. Раз – и поминай как звали. Ваш Гришаня сдал под опись довольно ценные ювелирные изделия. Отчитываться в их происхождении он был не обязан. В ориентировках из УГРО эти вещи тоже не значились. Так что всё законно! Вот читайте: кольцо с бриллиантом (одна штука), серьги с изумрудами и сапфирами (одна пара)…

Сташевич слушал старика, и его не оставляло чувство, что Каплан не до конца с ним откровенен. Кончилось всё тем, что дед, уловив взгляд Андрея, несколько раздражённо попенял ему:

– Послушайте, юн… простите, товарищ капитан! Какой откровенности вы ждёте от заведующего ювелирной скупкой?! Ну, получил человек неоформленное наследство от покойной тетушки! Если бы я мотал языком направо и налево, как юнга палубной шваброй, кто бы захотел иметь дело со старым Капланом?! Вот будет у вас дело по всей форме на гражданина Гришаню, тогда милости просим! Мне боятся нечего, все мои миллионы вот в этом красавчике!

Каплан показал взглядом на прибитую к стене деревянную рамку. В ней красовался пурпуно-золотой, весь в венках и знамёнах то ли диплом, то ли почётная грамота. Ниже диплома-грамоты в такой же рамке висел под стеклом газетный разворот. Ежедневник «Ангарский большевик» с большой фотографией во всю полосу. На фоне новенького танка Т-34 какой-то солидный дядя в компании четырёх улыбающихся юных танкистов в шлемофонах и комбинезонах, наклонившись, пожимал обе руки маленькому Каплану.

– Надеюсь, что мой бронированный отпрыск намотал на свои траки не одну нацистскую гадину! – не без злорадства ухмыльнулся Лев Иосифович.

Андрей перевел взгляд на него.

– Кстати, – встрепенувшись, вдруг оживился старик, – а на каком именно фронте вы, товарищ капитан, воевали?

– На Первом Украинском, – охотно ответил Сташевич.

– Да что вы? Не может быть! – радостно всплеснул руками Каплан. – И мой Аристаша там же геройствовал. Третья красногвардейская дивизия, пятый ударный танковый полк. До самого их прусского логова Бреслау дошёл мой сынуля.

– Ваш сын?! – приятно удивился Андрей. – Пятый ударный танковый – наши соседи были. Да мы с вашим сыном чуть ли не однополчане.

– Ну да! – печально вздохнул Каплан. – Только Аристарх – это танк.

Глазами старик показал на газетную фотографию.

– Так я свою «тридцать четвёрку» назвал. В честь безвременно погибшего моего родного сына, – ювелир на миг поднял глаза, чтобы пристально взглянуть на Сташевича. – Вы знаете, что… э-э…

– Что?

– Вы знаете, пан Анджей, – как ни в чём не бывало продолжил он. – Эту нашу встречу надо отметить!

Андрей точно помнил, что имени своего он старику не сообщал. Поэтому, как и в начале их разговора, ему снова стало не по себе от такой необычной, чуть ли не мистической проницательности старого ювелира.

Между тем дед просеменил к огромному сейфу. Лязгнув ключом, он достал оттуда початую бутылку водки и на скорую руку принялся накрывать стол.

– Мне на поезд ещё! – попытался остановить старика Сташевич.

– Успеете, Андрюша, – отмахнулся тот. – Ваш поезд опоздает не меньше, чем на шесть с половиной часов.

Взглянув на вытянувшуюся физиономию капитана, дед довольно захихикал:

– Да шучу я! Шучу! Тайшетский почти всегда как минимум на полсуток опаздывает…

Каплан прикрыл свою лавочку. Новые знакомые присели за стол. Выпили, закусили, поговорили за жизнь.

– Знаете, пан поляк, чего я не люблю в своих братьях-евреях? – захмелев, разоткровенничался старичок. – Не-ет! В антисемитизме мне, конечно, вас, поляков, не переплюнуть. Однако и мы хороши! Вечно-то мы без спросу лезем учить жизни народы, среди которых обретаемся! И вечно-то пытаемся быть, хе-хе, святее вашего Папы Римского!

Сташевич из вежливости кивнул и глубокомысленно покачал блондинистой головой.

– Знаете, далеко не все поляки… – начал было Андрей.

Однако Каплан, махнув рукой, его перебил:

– Был у меня недавно в гостях земляк мой. Молодой мужчина, еврей и, разумеется, военврач, – продолжил старик. – Так вот! Он воевал, дошёл до Силезии. Как его фамилия, не скажу, вам это не надо! Так он всё сокрушался, что русские солдаты шибко в Германии безобразничали. Особенно его интеллигентную психику потрясли ужасные многочисленные случаи изнасилования немок. Этот мой знакомый, я вам скажу, прямо негодованием пылал, так его эта тема задевала. И вы знаете, что я ему на это ответил?

– Что?

Пожевав губами и опустив голову, Каплан продолжил:

– Я ему так сказал: Семён, ты о чём? Ты хочешь, чтобы русские солдаты оказались пай-мальчиками, когда с ответным визитом явились в Германию? Побойся Бога! Ты же сам рассказывал, что немцы оставили после себя в России и на Украине. Если бы не эти дурно воспитанные советские парни, Гитлер уничтожил бы всех наших под корень. Ты об этом не думал? Когда в следующий раз ты захочешь пожалеть немок с их измочаленными арийскими кошёлками, вспомни, пожалуйста, что ты чувствовал, когда присутствовал на вскрытии массовых захоронений. Что думал ты, еврейский врач, стоя над останками убитых немцами русских военнопленных, членов семей командиров Красной армии и, между прочим, бессчётным числом наших евреев? Ты же сам рассказывал о бездонных рвах, о тысячах голых трупах в них, о расстрелянных стариках, детях, беременных женщинах, о проткнутых штыками младенцах. После всего этого, Семен, я бы на твоём месте повернулся лицом к Западу и воззвал: «Там нет людей! Жги, Господь!»

Не особо удовлетворённый информацией, полученной им по делу Поплавских, Сташевич уже покидал ломбард, когда в дверях его нагнал голос Каплана:

– Простите болтливого старика, пан офицер! Jestem pewien, że zobaczymy się ponownie²⁹!

Уже в дверях Андрей повернулся к провожающему его старику, чтобы тихо заметить на прощание:

– Знаете, Лев Аронович… Я ваши чувства понимаю и разделяю. Но всё-таки мы не они! В Германии на моём участке фронта насильников без разговоров отправляли под трибунал.

Глава шестая. «Дело – табак»

По возвращении в лагерь Андрея ждал ещё один преинтересный сюрприз.

Перед самой командировкой в Иркутск он зачем-то принёс жене в лазарет жестянку с землёй. Это был песчаный грунт из того-самого погреба – с места, где он обнаружил тела Поплавских.

– И что прикажешь мне с этим делать? – удивлённо пожала плечами под белым халатом Даша.

– Сам не знаю! – задумчиво ответил Андрей. – Странный он какой-то, этот песок. Даже не знаю, как объяснить… Злой, что ли!

– Его бы в нормальную криминалистическую или хотя бы просто в химическую лабораторию на исследование отправить, – вздохнула Громова. – А у меня здесь что? Бинты да лекарства!

Сташевич воспользовался мыслью жены и прихватил с собой наполненную подозрительным песком жестянку. Однако в лаборатории иркутского Угро³⁰, куда Андрей сдуру сунулся, его просто послали. Хоть и вежливо, но далеко…

Теперь же капитан, держа в руках стеклянную литровую банку, замер посреди процедурного кабинета жениного лазарета. Эту ёмкость ему торжественно вручила сама Даша. Банка была до половины заполнена мутной жидкостью. На дне банки покоился толстый слой грязно-серого осадка, а у поверхности плавало что-то странное, похожее на сплетение тонких тёмно-золотистых червей.

– Это песчаный грунт из твоего погреба, – почти весело ответила на вопросительный взгляд мужа Даша.

– Из погреба?

– С места захоронения тел Поплавских, – поправившись, уточнила она. – Пришлось самой за новой порцией в тот жуткий подпол лазить! И знаешь, я у тебя гений!

– Никогда в этом не сомневался, – обнял жену Андрей. – Ты налила воду в грунт, в результате на поверхность всплыло что-то интересное.

– Именно так, – подтвердила Громова. – Кремневая взвесь осела на дно, а органика оказалась на поверхности. Я извлекла несколько её образцов, высушила и исследовала их под лупой. Как Шерлок Холмс!

– И что же? – искренне заинтересовался Андрей.

– Табак! – торжественно объявила Даша. – Натуральный, резанный соломкой табак. Поверь моему тонкому женскому обонянию. Я даже чихнула пару раз!

– Да ты у меня и вправду гений, – Сташевич крепко прижал жену к себе.

– Можешь сколько угодно иронизировать, однако налить воду в банку с грунтом догадалась именно я! – Даша отняла у Сташевича банку и, поставив её на стол, посвятила несколько минут непредосудительным супружеским объятьям и поцелуям.

Мысленно коря себя за цинизм, Сташевич не переставал размышлять о ходе следствия и в эти лирические моменты.

 
                                      * * *
 

«Как тогда Гришаня это своё зелье представил? – выйдя после разговора с женой на крыльцо лазарета, вспоминал Андрей. – Тут у меня, товарищ капитан, два мешка табака курительного. Амерфорская сандаловая махорка! Поставка военная английская, ленд-лизовская. Говорят, где-то в Северной Индии её выращивают. Духовитая, злая как собака. Любой самый что ни на есть вонючий запах перешибает! Наш самосад по сравнению с ней – детская забава…»

– С табаком понятно, – продолжил дедуктировать Сташевич. – Гришаня наперёд всё продумал. Он своим заморским табачком лагерных собачек-ищеек от дома Поплавских отвадил. Наверняка Бабр тогда с кинологом на место происшествия прибыл. Не позаботься Гришаня о табаке, ищейки прямиком к нему домой, а то и на склад бы привели! Бьюсь об заклад, но Ефимыч махорочку эту не только в подполе, но и у крыльца дома обильно посеял. Схожу-ка я на продсклад. Навещу для начала нашего симпатягу Гришаню. Там посмотрим: сразу начать колоть Ефимыча или подождать немного.

Выглядел Аполлинарий Ефимович, надо сказать, неважно. Постарел, осунулся, да и привычная его весёлость вместе с обаянием куда-то подевались. И рукопожатие у Гришани тоже было так себе, не то что прежде. Не энергичное, а какое-то вялое, неуверенное.

– Ты как, вообще? – ловя ускользающий взгляд Гришани, озабоченно осведомился Сташевич. – Выглядишь не очень, Ефимыч! Не заболел?

– Приветствую, товарищ капитан! С возвращением! – даже не улыбнувшись, поздоровался Гришаня со Сташевичем.

– М-да! Сдал мужик! Что это? Неужели муки совести? – увидев такие перемены, удивился про себя Сташевич. Вслух заметил иное: – Никак хвораешь?

– И то правда, товарищ капитан! – с грустным вздохом согласился начпрод. – Приболел я что-то. Сплю плохо. Нервы, видать! Всё кошмары какие-то мерещатся! По семье, жене и деткам, видать, стосковался. Убываю я, товарищ капитан, днями домой на большую землю. Товарищ майор Бабр меня сначала и слушать не хотел, заявление моё на увольнение порвал. А потом, видать, пожалел, на меня глядючи – подписал…

– Странно, – изобразил удивление Сташевич. – Мы же с тобой фронтовики, Ефимыч. Какие у нас могут быть нервы? Ты ещё скажи, что у тебя мигрени разыгрались, как у барышни!

– Точно! И мигрени тоже! – печально усмехнулся Гришаня. – Старею, видать. А что здесь? Осточертело всё. Даже дом здешний мне опостылел. Не могу там жить. Я последнее время к себе – на продсклад переселился. Думал, полегче станет. Да какое там! Ещё хуже! Ну да завтра всё кончится! Распрощаемся с вами, товарищ капитан. Товарищ майор Бабр шофёра мне выделил. Завтра на его грузовичке-япончике меня в район отвезут. С ветерком…

 
                                      * * *
 

Ранним утром Сташевич и начлагеря Бабр в сопровождении шофёра Семёна пришли проводить в дальнюю дорогу симпатягу начпрода. Попрощаться с Гришаней, как ни странно, больше никто не явился. Вопреки ожиданиям вещей у отбывающего оказалось с собой немного. Небольшой баул да маленький коричневый фибровый чемоданчик. С последним, словно это было невесть какое сокровище, начпрод практически не расставался. Даже на землю не ставил. Постоянно держал при себе, крепко сжимая в правой руке дерматиновую ручку.

Неожиданно Сташевич шагнул к Гришане и, протянув руку к чемодану, попросил:

– Разреши, Ефимыч?

– Чего? Это зачем ещё? – забеспокоился мгновенно побледневший начпрод.

– Действительно, капитан! Зачем? – машинально потирая простреленное неделю назад плечо, удивился Бабр.

– А вот гражданин Гришаня нам сейчас всё и пояснит! – заявил Сташевич. – А заодно объяснит степень своей причастности к смерти Елены Поплавской с дочерью!

– Что-о? – выпучив глаза, протянул оторопевший от происходящего Бабр.

Капитан подошёл к начпроду и попытался вытащить из потной ладони Ефимыча зажатую в ней ручку злосчастного чемодана. Тот вдруг проявил неожиданную прыть. Оттолкнув Андрея, Гришаня отскочил в сторону. Свободной рукой он выхватил из кармана пиджака маленький серебристый пистолет и направил его на капитана.

– Дамский браунинг, – автоматически отметил про себя Андрей. – На таком небольшом расстоянии штучка вполне эффективная.

– Не подходи! Убью! – прошипел начпрод. Не отводя злобных глаз от Сташевича, он бросил стоящему неподалёку обомлевшему шофёру: – Семён! Ключи от грузовика! Кидай мне под ноги!

Шофёр нетвёрдой рукой выполнил приказание. Маленький и нетяжёлый ключ зажигания от престарелой «японочки» «Курогане» не долетел до указанного места. Он упал ровно посередине между Андреем и Гришаней.

– Чёрт полорукий! – сквозь зубы обругал шофёра начпрод.

Не сводя глаз с капитана, Гришаня сделал несколько осторожных шагов ему навстречу. Начпрод поставил свой драгоценный чемоданчик на землю и медленно, чтобы поднять ключ, присел на корточки. Он был уверен, что контролирует ситуацию, поскольку дуло его браунинга по-прежнему было нацелено в грудь Сташевичу. В этом состояла роковая ошибка Ефимыча!

Бывший интендант пехотного полка легкомысленно сократил дистанцию с безоружным, но слишком опасным для себя противником. Бывший фронтовой разведчик Сташевич «качнул маятник». Неожиданно всем корпусом он подался вправо и почти одновременно с прогремевшим выстрелом резко ушёл влево. Опережая следующую пулю, капитан упал на землю. Своими длинными ногами, словно ножницами, он подсёк и мгновенно опрокинул навзничь буйного начпрода.

– Стоять, мать твою! Ку-урва шустра! – сопроводил Андрей темпераментным русско-польским шипением успешное окончание дела.

 
                                      * * *
 

Словно заклёванный в драке петух, взъерошенный Гришаня сидел на ступеньке так и не угнанного им грузовичка «Курогане». Был он весь какой-то помятый и с подбитым глазом. Правая рука висела у тускло-зелёной двери машины, пристёгнутая воронёным «браслетом» к ручке. Предвидя подобное развитие событий, наручники капитан Сташевич приготовил заранее.

А глаз задержанному начпроду сгоряча подбил начлагеря Бабр. После глаза он собирался продолжить, чтобы посредством здоровой руки изрядно намять бока Ефимычу. Однако Андрею силой и уговорами удалось остановить этот бабровский самосуд. Впрочем, это заняло какое-то время, так что преступник успел получить свою порцию увесистых «люлей».

– Любовь Михайловна! Семён! Товарищ майор! Подойдите, пожалуйста, ближе, граждане понятые, – почти торжественно произнёс Сташевич.

В свой законный выходной поднятая ни свет ни заря, моргая заспанными недоумевающими глазами, повариха Любовь Михайловна покорно выполнила указание начальства. Растерзанный, со вскрытой подкладкой чемоданчик Гришани явил Сташевичу с Бабром, а также гражданам понятым сравнительно немного. Начпрод за каким-то лешим упаковал в этот чемодан увесистый, килограмма на четыре, мешок с никому не нужной «аморфорской» махоркой.

– Ефимыч, похоже, совсем сбрендил! – удивлялся про себя капитан. – Он что, и дальше, по дороге в Иркутск, собирался следы этим табаком заметать?

Кроме табака в чемоданчике оказалась пара увесистых пачек советских денег. Спрятанная в этом табаке, завёрнутая в полотенце, купюрами тридцать седьмого года и номиналом в десять червонцев³¹ каждая, кучка денег порадовала глаза сыщиков.

«Понятно, что это деньги от Каплана. Двадцать тысяч рублей! Сумма огромная! – нервно размышлял Андрей. – Больше, чем годовая зарплата главного инженера большого завода в Центральной России. На такую сумму с нелегальной доплатой и при посредстве чёрного маклера можно приобрести отдельную квартиру в любом небольшом городе. А если вполне законно, то добротный деревенский домик или приличную дачу в пригороде. Говорят, в Советском Союзе богачей нет! А ведь это не так! Всякое бывает! У меня одноклассник Славка Семёнов, простой геолог, за успешную разведку месторождения редкоземельных металлов квартиру в центре Москвы и премию полмиллиона рублей получил! Да, но Гришаня-то не геолог! Да и колечки с серёжками, сданные Каплану у Ефимыча, откуда? Трофеи из Германии? Скорее всего! Он ведь воевал, интендант чёртов, или вроде того!»

Стоящий в сторонке неприметный баул Гришани оказался более тороват. В его недрах среди исподнего и нехитрой закуски нашёлся заветный узелок с шестью алмазными кольцами, тремя парами серёг и ещё парой массивных золотых браслетов с камешками.

«Криминал? Без сомнения! Значит, не все ценности Ефимыч сдал в иркутский ломбард, – поглядывая в сторону нахохлившегося Гришани, продолжал размышлять Сташевич. – Вооружённое сопротивление при задержании на нём уже есть, а вот всё прочее – это ещё доказывать надо. Ефимыч, конечно, не самый великий миллионщик! Копни нынче каждого третьего снабженца, ещё не такое богатство сыщется! Но ведь кроме этого что-то более важное должно найтись! Чувствую, что должно! Только вот что?»