Дева, Дракон и другие диковинки

8. «Кое-что о любви»

Шарлатанством в наши дни много не заработаешь. Всем подавай настоящее волшебство. Фокусы с исчезающими монетками, равно как с летающими картами, прыгающими шарами и когтями дракона больше не вызывают восторженных вздохов и желания подать бедному кудеснику на пропитание. Нет, куда там. За фокусами теперь идут в цирк, где отваливают золото за банальную иллюзию, в то время как от уличного мага требуют за грош настоящих чудес.

А магу тоже хочется кушать.

Худой согбенный мужчина в черном плаще понуро распихивал по карманам мелочевку, которая лежала перед ним на лотке бродячего торговца. Еще один бесплодный день на кирионской ярмарке. Два раза у него хотели купить смертельный сильнодействующий яд, один раз – оборотное зелье. Малолетние сорванцы потребовали, чтобы он взлетел на месте, а древняя старушка сунула ломоть хлеба и, шамкая, попросила воскресить ее горячо любимого мужа. Хлеб пришелся как нельзя кстати, и потому лишать старушку надежды было жаль. Он сослался на срок давности. Вот если бы муж умер вчера, тогда другое дело. Тогда пожалуйста. Раньше надо было обращаться, бабушка, тридцать пять лет – запредельный срок для приличного воскрешения.

Ломоть хлеба – хорошая штука, но как трехдневный гонорар или единственная за это время пища не годился. Хотелось чего-то посущественнее, мирового признания, например, или стабильной кормежки. Причем второе предпочтительнее. А то как протянешь ноги, то и мировое признание ни к чему.

А все Чакча виноват. Не вздумай он так некстати заняться цветением, было бы что предложить местным жителям. И полетал бы, и оборотное зелье сварил бы, и яд… Хотя нет, яд бы Чакча не одобрил. Да и по зелью задал бы пару вопросов.

Дракон бы пожрал этот куст с его моральными принципами. Лошадиный агент его чуть не прикончил. Он имел полное право разозлиться. Но нет, этому кусту-недомерку до причин нет дела. Заладил свое: свершилось зло, свершилось зло. А потом зацвел. В знак протеста, вот что придумал. Сроду с ним такого не было, и что с этим делать, непонятно. Отрастил себе цветочек – довольно уродливый, между прочим – и воркует над ним весь день. Ничего не говорит, в работе не помогает. Ни колдовства, ни общения. Зачем тогда его держать? Еще с этим страшненьким цветочком. Хлопот с ними по горло. Поливать их приходится, беречь от солнечных лучей, от людей прятать. От людей – самое главное. Если кто прознает, что у него есть отросток велгрийского дерева, ему голову оторвут. Им обоим оторвут, вместе с цветочком. Да что там велгрийское дерево! Даже если просто прознают, что его комнатное растение болтает не хуже площадного разносчика, их выкинут из Кириона, как выкинули из четырех других городов. А за Кирион нужно было держаться. До следующего города им не дойти.

Куда ни кинь, выходило печально. Не везет в жизни, что ни говори. Никогда невезение не цвело так пышно, как сейчас…

Что ж такое, тьфу, опять одно цветение в голове.

До городских ворот было неблизко. Они с Чакчей поселились в заброшенной хибаре за воротами. Там и вопросов меньше задают, и удирать проще в случае чего. А клиенты найдут, когда будет нужно. Если будет нужно.

Что кому-то будет нужно, он и сам не верил. И потому, когда его окликнула пышнотелая дама в надвинутом на лицо капюшоне, не сразу понял, что ему наконец улыбнулась удача,…

– Чакча, есть работа! – выдохнул он, вваливаясь в хибару.

Чакча, естественно, не откликнулся. Ворковал себе под нос, то есть под ветку. Цветочек разросся, на желтых лепестках появились первые прожилки.

Надо похвалить, почувствовал он.

– Можешь им гордиться. Красавец.

Наглая лесть не помогла. Чакча и листиком не шевельнул. Нужно было с другой стороны подходить.

– У нас клиентка, вдова. Богатая, сразу видно. Влюбилась без памяти, хочет приворотное зелье. Настоящее, чтоб наверняка сработало. Поможем?

Нет ответа. Он забегал по хижине.

– Первый клиент с деньгами, а ты играешь в принципиальность! Я есть хочу! Каждый день! Мне одной воды недостаточно!

Тишина.

Он плюхнулся перед горшком Чакчи на колени.

– Сам подумай, как я исправлю сделанное? Где мне теперь искать этого коня? Откуда я знаю, где его сейчас носит?

Никакой реакции.

– Ладно, – рассвирепел он. – Сам сварю. Невелика хитрость, приворотное зелье. Я такое варил, когда ты еще семечкой был!

Он выскочил из хибары, хлопнув дверью. Вслед донеслось ехидное хихиканье. Если, конечно, ему не послышалось.

Госпожа Гортензия, хозяйка трактира «Радужная Бочка», бледнела, вздыхала и таяла на глазах. Беда, что с ней приключилась, была больше свойственна девушкам юным, неопытным и романтически настроенным. По части романтического настроя госпожа Гортензия могла дать фору любой девушке, а вот юность ее, равно как и неопытность, значительно пообветшали после четырех замужеств. Несмотря на это, она влюбилась с первого взгляда, влюбилась так, как никогда в жизни, и, самое страшное, не в военного.

Ранним утром они приехали в «Радужную Бочку», эти постояльцы. Госпожа Гортензия не любила утренние часы: и торговля идет так себе, и на лице складки от подушки никак не пройдут, но тем утром в трактир вошли трое: бледная светловолосая девчонка, паренек из простых с уродливым лицом и, ох ты ж драконьи потроха, красавец, каких и во всем свете не найдешь. Волос черный, глаз голубой, профиль точеный. На улыбку скор, росту идеального, телосложения превосходного. По одежде сразу видно, что не меньше, чем принц, на боку сабля – значит, о военной доблести имеет понятие. Ну а то, что не генерал – не самый большой недостаток. Это госпожа Гортензия ему простила сразу.

Что простить было труднее, так это то, что он столько времени проводит со своими спутниками и мало внимания обращает на ее улыбки и прочие достоинства. Нельзя сказать, чтобы он ее совсем не замечал: подаваемые ему отборные кушанья он поглощал с отменным аппетитом и каждый раз рассыпался в благодарностях золотым ручкам госпожи Гортензии. Представился однажды: Бальсиор, и госпожа Гортензия весь день летала как на крыльях, мурлыкая под нос его имя.

Но дальше дело не шло, хотя она в три дня извела на него все запасы приворотного зелья, да и его самого личным вниманием не обделяла. Даже лошадку его, пегую и невзрачную клячу, холила и лелеяла как родную. В конюшне ей почетное место отвела, чем очень обидела красавца Снежка. Пришлось ему удвоить порцию его любимой воды пополам с пивом – чтобы не сердился и перестал лягать переборку. А кобылке зерно носила отборное, собственноручно гриву чесала. Но этой твари, как и ее хозяину, все было безразлично.

По первости госпожа Гортензия заподозрила девчонку, его спутницу. Хоть и неясно, чем такая бледная, тощая да молчаливая может завлечь мужчину, но факт оставался фактом: с тех пор, как они поселились в «Радужной бочке» и стали проводить вечера в общем зале, посетителей заметно прибавилось, причем из числа записных щеголей Кириона, обходивших обычно заведение госпожи Гортензии десятой дорогой. А теперь чуть только смеркается, глядишь, сидят, пиво цедят и томные взгляды кидают в угол, где расположился Бальсиор с компанией. Не на Бальсиора же они, в самом деле, ходили любоваться. Значит, за этой, за тощенькой таскаться начали. Раз им нравится, то и Бальсиор мог прельститься. Разберешь их разве, этих мужчин.

В сердце госпожи Гортензии ревность влюбленной женщины боролась с предприимчивостью довольной хозяйки. Золото у щеголей водилось, а так как между Бальсиором и светловолосой девицей, похоже, все-таки ничего не было, госпожа Гортензия позволила деловому чутью взять верх. Она сгребала золотые в ящик под стойкой, посылала нежные взгляды Бальсиору и тосковала.

Он в любой момент мог уехать неизвестно куда, она точно выяснила. Специально два дня ловила у конюшни их третьего спутника, того, что попроще и поуродливее, Дзуруба, растрачивала на него улыбки и выведывала планы. Как оказалось, они сами толком не знали, куда двигаться дальше, но двигаться им было нужно, причем чем скорее, тем лучше. Было ясно, что Дзуруб не в восторге ни от спешки, ни от путешествия и с радостью остался бы со своей кобылкой да хоть в Кирионе, но разве ей было дело до этого замызганного неуча и его лошади, которая только раздражала Снежка и занимала его место! Главное, что Бальсиор жаждал покинуть Кирион, и, как только они с белобрысой определят маршрут, умчится вдаль и ее сердце увезет.

Насчет Бальсиорова сердца госпожа Гортензия тоже попыталась выяснить, нет ли чего потаенного, но Дзуруб то ли не понял, о чем она, то ли слишком хорошо понял, но ничего путного не сообщил. Вроде была какая-то Марибела, но в далеком прошлом, и что-то там у них пошло прахом. Очень даже госпожа Гортензия обрадовалась этому праху. Соперницы нет. Теперь бы зелье посильнее, и можно шить свадебный наряд. У Теаны в портновской лавке отличная материя имеется, госпожа Гортензия давно на нее глаз положила. Еще бы с зельем кто помог.

Помогла госпожа Мауция, кто бы мог подумать. Чокнутая старушка, тридцать пять лет как мужа похоронила, а все болтает о том, что он скоро вернется. Но надо же, пригодилась – указала на самого настоящего колдуна, которому и воскрешение под силу, а уж приворотное зелье наверняка раз плюнуть. Тощий, страшный верзила, волосы черные, всклокоченные, одет грязно, но взгляд и точно колдовской. Такой поможет. Обязательно поможет.

Зелье не выходило. Оно послушно булькало в котле, пускало пузырьки и пахло приятно, но цвета было неправильного и консистенции не той. Он прыгал вокруг костра, шептал заклинания, рвал на себе волосы, и без того всклокоченные – ничего не помогало. Нет, зелье безусловно сработает и вызовет в сердце объекта некое трепыхание, которое люди несведущие и неопытные легко назовут любовью. Но для того, чтобы зажечь истинное, непоколебимое чувство, страсть, о которой складывают легенды и за которую платят солидные гонорары, нужно было другое зелье.

То, которое они творили вместе с Чакчей.

Он прокрался обратно в хижину. Там было тихо. Чакча дремал, только сочно-зеленые листочки вздрагивали в такт неслышному дыханию. Отодрать бы один, да деру. На зелье хватит и про запас останется. Но Чакча разобидится, вовек не успокоишь. Пусть лучше за работу не заплатят. Так или иначе все равно пропадать.

Шлеп.

Он вздрогнул. На деревянном столе возле горшка Чакчи лежал лепесток. Желтый, с прожилками. Он затаил дыхание. Цветочек то облетает. Растет. Он утер набежавшую от умиления слезу и дрожащими пальцами подхватил желтый лепесток. Как раз то, что надо для зелья. И никаких претензий к нему – сам упал…

Страшно было принимать колдуна в своей спальне, ох как страшно. А где еще? В городе опасно, в общем зале «Радужной Бочки» глупо, а пойти к нему за ворота и опасно, и глупо. Чтоб она переступила порог жилища колдуна? Да никогда в жизни. Поэтому пришлось в полночный час открывать тайную дверцу и кому… Ох драконьи потроха, чего не сделаешь ради любви.

Колдун сверкнул глазищами и плюхнул на отлакированный столик ржавый котел. Госпожа Гортензия сунула было нос под крышку, но он схватил ее за руку и оттащил в сторону. Какая у него силища, оказывается. А на вид такой тощий, неприглядный.

– Очень сильное зелье, – рявкнул колдун. – Вдохнешь, тут же влюбишься в того, на кого первого посмотришь.

Госпожа Гортензия испуганно прижалась к стене. Еще не хватало влюбиться в это пугало. Хотя если бы он вдруг воспылал к ней страстью, было бы приятно. И полезно к тому же. Ручной колдун в хорошем хозяйстве всегда пригодится.

– Где гонорар? – неромантично напомнил он.

Госпожа Гортензия с вздохом полезла за пазуху.

– Здесь половина. – Она протянула ему увесистый мешочек с золотом. – Вторая половина после того, как зелье подействует.

Под недовольным взглядом колдуна – а он что думал, она за здорово живешь ему всю сумму отвалит? – госпожа Гортензия схватила котел и выволокла его из комнаты. Ей не терпелось испробовать зелье в деле.

И так жизнь гадкая, а чем дальше, тем гаже становится. Дома было несладко, в пути страшно, сейчас и того хуже. Куда идти, неведомо, к чему идти, неведомо, дойдут ли, неведомо. Ведомо одно – нельзя ее тут одну оставлять. Сгинет ни за что без присмотру, он себе вовек этого не простит. Бальсиор вроде младенца, хоть и весь в бархате. Цельфий существо разумное, но не человек все-таки. Польза от него невелика. Засел себе в лесу, носа в город не кажет – а куда ему, дракону то. А ведь ей каждый день забота нужна. Подлецов вокруг сколько, только успевай оборачиваться. Дева могла бы помочь, у них сразу взаимопонимание возникло. Но взаимопонимание это одно, а кобылку и почистить надо, и в стойле у нее прибраться. Будет дева это делать своими ручками? То-то же. Вот и приходится за всем самому присматривать. Не бросать же на полпути.

Злился Дзуруб, ворчал и злился, но дело делал. И за пегой ухаживал, и деву с Бальсиором мирил, и Цельфию в лес носил виноград, и госпоже Гортензии сплетни пересказывал, и служанке по хозяйству помогал. Пол подметал, чашки скреб, на рынок бегал за продуктами.

На рынке с ним и произошла история.

В «Радужной Бочке» закончились карасики, а карасиков всегда подавали по пятницам под соусом из шафрана. Со всего города приходили на этих карасиков, никак нельзя было без них. Дзуруб и вызвался сходить. Делать все равно нечего. У пегой корма достаточно, чистоту с утра навел и свободен. Ей там и не скучно, вон какой красавец статный белогривый рядом копытцем постукивает. Деву тоже развлекать не нужно. Она к Цельфию утопала, виноград ему понесла, как только влезает в него этакая прорва.

А Бальсиор четвертый день пропадает в комнатах госпожи Гортензии, и чего ей от него нужно, вот бы понять. Хоть бы дело какое любовное затевалось. Так нет, он нарочно подкрался, подслушал разок, ничего там не происходит. Кормит она его там, это да. И все. А Бальсиор ничего, не отказывается. Понятно, оголодал на драконьих харчах, да и сейчас с золотишком у них негусто, так что госпожа Гортензия с усиленным питанием очень кстати. Он бы тоже не стал отказываться, только ему хозяйка почему-то ничего вкусного не несет. Вот и получается, что пока одни над вкусностями прохлаждаются, другим приходится по рынку шататься, карасей торговать.

Дзуруб ворчал по привычке. На самом деле ему нравилась уютная толкотня на Кирионском рынке, выкрики торговок, ароматы съестного, звон монет, танцующих на прилавке. Так бы и ходил целый день, здесь монетку сторгуешь в свою пользу, там другую, вот и прошел день с пользой. Пригодилась папашина наука, уж он бы порадовался.

Дзуруб шел между рыбных рядов, высматривая карасиков покрупнее и размышляя, чем папаша сейчас занимается, все еще своим цирком или образумился и вернулся к почтенной профессии горшечника. Эх, и поторговал бы я с тобой, папаша, призадумался Дзуруб и чуть было не прошел мимо лучших карасиков на рынке, как вдруг услышал голос…

Он осторожно выглянул из-за угла, чтобы убедиться, не ошибся ли, и, тут же, расплывшись в кривозубой улыбке, кинулся к сухопарому черноволосому мужчине в драном плаще, который рассыпал по прилавку шарики из цветного стекла и заставлял их плясать на потеху публике.

Публика, правда, не потешалась.

Две мясистые тетки недовольно шмыгали носами и перешептывались, а щербатый пацан – и откуда у таких неуважение к истинных чудесам – на полрынка вещал о том, что шарики не сами по себе прыгают, а на веревочках подвешены. На веревочках, как же. Держи карман шире. Он то в папашином цирке насмотрелся на всякие веревочки. Здесь чистое колдовство, аж мурашки по коже.

Дзуруб подождал на почтительном расстоянии, пока представление не закончилось. Шарики бессильной цепочкой опустились на прилавок, скучающая кучка зевак разошлась, не оставив ни монетки. Колдун с мрачным видом раскладывал шарики по карманам.

Дзуруб приблизился и срывающимся от волнения голосом проговорил:

– Господин Нитачох, вы меня помните? Я Дзуруб, с лошадкой вам еще помог, а вы папаше с пивом удружили, нам бы снова ваша помощь пригодилась…

Черные брови колдуна хмуро сомкнулись. А если не вспомнит? – с запоздалым сожалением сообразил Дзуруб. Еще превратит во что-нибудь.

Но тут на изможденном лице колдуна появилась тень улыбки, и Дзуруб перевел дух.

Вспомнил.

За что так женщине не везет, не понятно. И красотой удалась, и умом взяла. Не первой молодости, правда, так другие достоинства имеются, ничуть не хуже. Одна «Радужная Бочка» чего стоит. А любви как не было, так и нет. Уж на что господин колдун колдовской был, и глазищами вращал страшно, и сам из себя пугало пугалом, и зелье сварил приятное. А Бальсиору хоть бы хны. Четыре обеда с зельем скушал и пять ужинов, и даже за ручку ни разу не взял. А как вырез на платье побольше сделала, да к нему пониже наклоняться стала, так и совсем перестал в ее сторону смотреть. Застенчивый какой выискался.

Госпожа Гортензия разозлилась и все эти обеды-ужины забесплатно прекратила. Попался бы ей этот колдун, она бы с ним поговорила. Разве можно было так женщину обнадеживать. Но колдун прятался, как чуял – на это его колдовской силы, видимо, хватало. Три дня госпожа Гортензия, наплевав на страх и здравый смысл, караулила его возле лесной хибары, на которую за небольшое вознаграждение указал городской стражник. На что она рассчитывала, госпожа Гортензия и сама толком не могла сказать. Патлы его черные повыдирать было бы неплохо, задаток вернуть. А в идеале – получить новую порцию зелья. Которое по-настоящему действует.

Но колдун был хитер и не попался. Госпожа Гортензия задвинула ополовиненный котел с зельем подальше под столик. Выкинуть бы, да у какой рачительной хозяйки рука поднимется выкинуть вещь, за которую такие деньги уплачены. Куда-нибудь пристроит. Вот хоть коникам плеснет, пусть кушают. Не пропадать же добру.

Хорошо хоть ума хватило половину платы только отдать. Одинокой женщине без ума никак нельзя. Никакого счастья без ума не наживешь. А у нее, у госпожи Гортензии, еще огого сколько счастья впереди.

То, что к потенциальным клиентам нужно было идти в «Радужную Бочку», ему очень не понравилось. Мало что ли, в Кирионе постоялых дворов, так нет же, понадобилось им остановиться у госпожи Гортензии. Встречи с влюбленной хозяйкой он искренне боялся. И мысли не было, чтобы потребовать у нее вторую половину платы. Какая там вторая половина, аванс бы не отобрала.

Приворотное зелье у него все-таки не вышло. Он сообразил это, когда завидел госпожу Гортензию на подходах к своей хижине. Если бы подействовало, она бы к нему не потащилась. Она бы слишком занята была. Помнится, одной даме варили с Чакчей приворотное зелье, так две недели не могли ее застать на улице, чтобы остаток гонорара стрясти – дама из спальни не вылезала. Раз госпожа Гортензия нашла время к нему в гости наведаться, значит, дело плохо.

В тот раз он поступил по-умному. Прикрыл Чакчу большим кувшином, а сам в окно и был таков. К вечеру вернулся, госпожи Гортензии и в помине не было. Но разве с его удачей такому радоваться? Привалило теперь счастье – самому к ней тащиться нужно.

– Нам без вас не справиться, господин Нитачох, – бормотал по пути парнишка. – Мы без вас тут зазря харч проедаем и никак с места не сдвинемся, наобещали сглупу принца домой доставить, а теперь мыкаемся.

Какого принца, кто такие «мы», где это «домой», парнишка не говорил, а он не спрашивал. Чем меньше вопросов, тем больше солидности для мага, а придет время, и так все узнает. Главное, чтобы клиент не сорвался.

– Вы бы уж нам помогли, господин Нитачох, – лебезил парнишка. – Мы бы отблагодарили, последнего бы не пожалели.

Насчет последнего ему не понравилось. Последнее обычно обещали те, у кого взять было нечего. Но не ему разбирать было. На бездраконье, как говорится, и червяк дракон.

С госпожой Гортензией ему повезло. То ли по делам ушла, то ли у себя заперлась, но ни во дворе, ни в зале ее не было. Парнишка подвел его к столу в уголке, за которым сидели двое, закусывали хлебом и сыром. Один сытый и гладкий, весь в шелках, красавец – сразу понятно, для кого госпоже Гортензии приворотное зелье понадобилось. Вторая – девица, одета просто, но лицом так и сверкает. Который в шелках, его завидев, побледнел, подобрался, к стеночке прижался – правильно, настоящего мага так и надо встречать. Девица и не дрогнула. Он виду не подал, но про себя насторожился. Тертый калач, с такой не расслабишься.

Парнишка к девице наклонился, что-то зашептал. Она наморщила лилейный лобик:

– Думаешь, поможет?

Парнишка закивал, а он плечи развернул, во взгляд демонизма подпустил. Помогу, конечно. Готовьте золото.

Девица только скривилась и скучно сказала:

– Мы везем Бальсиора домой. Но не знаем, куда ехать. Он говорит, что его страна к югу за Кирионом, а за Кирионом только непроходимые болота. Вот и сидим на месте.

– О, как безмерно бы я был счастлив, если бы мог указать вам путь в этот благословенный край, где с гор сбегают звонкие ручьи, а воздух напоен благоуханьем цветов… – начал красавец.

– Завел шарманку, – посуровела девица. – Скажи, как страна называется.

– Название ее сладкозвучно и напевно, – зарделся красавец. – Целыми днями я бы мог наслаждаться музыкой ее звучания…

– Короче! – скомандовала девица.

– Элизея, – послушно выдохнул тот. – Страна Дивных Озер, поющих водопадов и розово-багряных рассветов…

Тьфу ты, искренне огорчился он, жалость какая. Должен был догадаться, что поход в логово госпожи Гортензии ничем перспективным окончиться не может.

– Ну что? – требовательно спросила девица. – Знаете, где это?

– Знаю, – вздохнул он. – Нет нигде такой страны. Сказки это все. Детские.

Пока все ругались, кричали, грозили друг другу каким-то цельфием, он времени даром не терял. Над столом склонился и как следует угостился. Хлеб был черствым, сыр – вонючим, но до изысков ли тут разве, когда живот совсем подвело.

Сыр кончился вместе с криками. Он вскочил из-за стола, как будто и не садился, но девица заметила, бровки скукожила.

– В этих сказках говорится, как попасть в Элизею?

На сытый живот ему совсем весело стало. Хорошая парочка подобралась, оба умом тронулись.

– Я жду, – напомнила девица. – Если не знаешь, так прямо и скажи.

– Почему не знаю? Знаю. На границе Королевства лес стоит, за ним река, за рекой поле, за полем стена до неба, а за стеной раскинулась страна Элизея, изобильная, счастливая, полная безмятежной радости.

– На границе какого королевства? – сухо уточнила девица.

– Какая разница? Вам все равно туда не попасть.

– Почему?

– Во-первых, это сказки, – напомнил он. – А во-вторых, чтобы через стену пройти, дракон нужен. Чистокровный, пентегский. Если у вас такой под столом не припрятан…

Он хохотнул, довольный собой – надо же, шутить научился. Но девица не оценила, не засмеялась, а посмотрела с жалостью:

– Под столом дракон не поместится. И все-таки уточни, где конкретно этот лес стоит.

Он в любую минуту ожидал от нее подлости. С того самого момента, как Гортензия согнала его с места, он понял, что ей доверять нельзя. С женщинами всегда так. На лицо вроде симпатичные, ласково посмотрят, приласкают, а потом, когда не ждешь, удар под дых. Поэтому когда она свой котел приволокла и стала в корыто его что-то лить, он сразу насторожился. Отравить решила? Опоить? Усыпить? Продать, наверное, хочет. Думает, он выпьет, успокоится, сопротивляться не будет? Не дождется! Он хоть и на четырех ногах теперь, а ум свой сохранил, человеческий. Не будет он пить это подозрительное пойло. Не будет, и точка.

Зато его соседка – та самая, ради которой его из стойла и выгнали – выпила все свое, да и к его корыту морду жадно потянула. Что с животного возьмешь. Думает, раз вкусно, значит, полезно. Раз вкусно, значит, надо без остатка все выжрать.

Он небрежно пнул корыто, подозрительная жидкость разлилась по соломе. Пахло приятно, но его на такие штучки не поймаешь. Он не эта кляча безмозглая. Скотина. Скотина и есть. Морду к корыту тянет, тощими ножками перебирает. Не лошадь, а недоразумение, зачем такую держать то? Пойло хозяйкино лакает, аж по морде течет.

Впрочем, если присмотреться хорошенько, не все так страшно. Не всем быть статью в него. А в пегой есть свое изящество. Аккуратная такая, все что нужно и ничего лишнего. Ушки бархатные, маленькие, не ушки, а произведение искусства,а глаза… в душу заглядывают. Ни у кого в жизни таких глаз не видел, ни раньше, ни сейчас. А шкура… тонкая, нежная, мышцы под ней так и перекатываются, так и перекатываются. Вот переступила с ножки на ножку, лопаточка под нежной кожей обозначилась… весь свет обойди, нигде такой красоты не найдется.

Он шагнул поближе к ее стойлу, легонько стукнул по переборке копытом. Заметил следы от своих прежних, неистовых ударов, нанесенных в завистливой ярости, и устыдился. Кашлянул.

– Позвольте отметить один факт… – начал он и тут же осекся.

Пегая всхрапнула и попятилась.

Болван я болван, ругнулся он по себя. Напугал девушку. Разве с ней можно так себя обнаруживать. С ней надо традиционно, по лошадиному, и может быть потом, когда их внуки и правнуки табунами будут пастись на зеленых лугах, он признается, что на самом деле совсем не тот, за кого себя выдает. Но никак не раньше.

Он кашлянул еще разок и, немного сомневаясь в своей способности выражать чувства традиционно, тихонько заржал. Пегая сразу расслабилась, уши опустила. Он заржал погромче, вкладывая в незамысловатый звук весь пыл впервые испытываемой любви. Пегая пожевала губами и кокетливо фыркнула. Его сердце преисполнилось блаженством. Он не отвергнут, он может рассчитывать на взаимность!

Он потянулся к ее стойлу, но пегая игриво отступила к задней стенке, и лишь ноздри его втянули ее сногсшибательный душок. Вот как должна пахнуть настоящая женщина,а не так как эти, бледные, на двух ногах.

Пегая заржала. У него сердце заколотилось. Эх, не так все должно быть, не так. Бежать бы им сейчас по зеленому лугу, через ромашки да лютики перескакивать под небесами лазоревыми, свежим воздухом захлебываться, силу чувствовать молодую, каждой жилкой, каждой поджилочкой…

Пегая призывно заржала. И дракон с ними,с жилками и небесами, здесь тоже можно неплохо устроиться. Он взбрыкнул, пнул переборку и перемахнул к ней в стойло.

Госпожа Гортензия вышла во двор с метлой. Не годится хозяйке собственноручно двор подметать, но бывали в жизни госпожи Гортензии моменты, когда бессильную ярость стоило направить на полезное дело. Да и себя во всей красе показать не мешало: платьице сиреневое, с оборками на лифе, талию потуже перетянула, так и с любой красавицей в городе потягается. Пусть посмотрит, что он потерял.

А если в нем вдруг дрогнет что-то, то, может, и не потерял.

Госпожа Гортензия вздохнула, поправила кружевную косыночку на каштановых волосах, поухватистее за метлу взялась, да так и пошла, так пошла. Грязи во дворе не было (попробовала бы служанка грязь развести!), так что ни пылинки, ни соринки образ госпожи Гортензии не омрачили.

Пусть уезжает, раз такой бессердечный. Катится на все четыре стороны. Вспомнит, пожалеет, обратно примчится, а она уже замужем, за бравым генералом, у которого усы ух, а сабля еще больше, вот так поворот, не правда ли господин Бальсиор, где вы были раньше то? Но раз вы и правда места себе не находите, так и быть, задвину разок мужа генерала с его саблей, а если хорошо проявите себя, так и на подольше…

Госпожа Гортензия замечталась, разрумянилась и не заметила, как из «Радужной бочки» вышли постояльцы. А когда заметила, то разрумянилась еще больше. На крылечке стоял Бальсиор, красивый как заря. Плащик через плечо алый с золотыми всполохами, сапоги из мягкой кожи до середины бедра, и откуда у него только средства на такую одежду, когда у него на обеды не хватает.

Но хорош, слов нет.

Девочка его бледная с ним. Сказал бы ей кто, что деловитость женщину не красит. Чем больше деловитости, тем меньше шарма, а без шарма мужчину не привлечешь. Госпожа Гортензия тряхнула кудряшками и только собиралась элегантно смести невидимый сор, как заметила краем глаза за широкой спиной Бальсиора то, что начисто выбило из ее головы мысли о шарме и элегантности. Перехватив метлу на манер боевого топора, она ринулась к крыльцу. Сейчас она покажет этому лживому колдуну, что значит гнев обманутой женщины!

Но негодяй оказался проворнее. Не успела госпожа Гортензия добежать до него, как он припустил по двору и юркнул в открытую дверь конюшни.

– А ну стой! – завопила госпожа Гортензия, но боевой клич застрял у нее в глотке, потому что в этот самый момент на ее руку легла рука Бальсиора.

– О, многоуважаемая госпожа хозяйка, могу ли я надеяться на миг вашего драгоценнейшего времени, чтобы обсудить с вами дело чрезвычайной для меня важности? – осведомился он.

Не чуя под собой ног, госпожа Гортензия кивнула. Неужто зелье наконец подействовало? Правда, в хрустальных глазах Бальсиора особой страсти заметно не было, но кто их знает, благородных, может, у них, чем меньше страсти в глазах, тем больше в других частях. Ее бы это вполне устроило.

– Пребывание наше под вашей благословенной крышей, к моему горчайшему сожалению, подходит к концу, о благороднейшая госпожа Гортензия. Путь нам предстоит долгий и опасный, не изобилующий средствами передвижения, и хоть мне чрезвычайно неприятно утомлять вас деловыми подробностями, которые мне самому чрезвычайно неприятны, но грубые материальные обстоятельства заставляют меня задать вам вопрос…

Госпожа Гортензия и не понимала, что он говорит. Говори, милый, говори, лишь бы голос твой медоточивый слышать.

– Давай лучше я, – хмуро сказала бледная девица. – У вас конь есть, стоит в конюшне без надобности. Мы купим, если в цене сойдемся.

– О, если сердце ваше возопит от горя при мысли о расставании с чудеснейшим скакуном вашей конюшни, мы готовы…

– Не буду я вам никого продавать, – возмутилась госпожа Гортензия. – Чем вы платить будете? Позавчера последний золотой за обед отдали.

Бальсиор растерянно заморгал. На это ему возразить было нечего.

– Вы наши деньги не считайте, мы без вас отлично справимся, – ощерилась бледная.

– Двадцать золотых монет, – фыркнула госпожа Гортензия. – И конь ваш.

– Двадцать? За коня, который никогда не ходил под седлом?

– Что значит не ходил под седлом? Вы не знаете!

– Видно с первого взгляда. Тому, кто в лошадях разбирается.

– Что ты сама в лошадях понимаешь, нахалка!

– Явно больше вашего, – отрезала бледная.

– Никакого коня вы не получите! И точка!

Схватив метлу, госпожа Гортензия ринулась в трактир. Как отвратительно вышло, слов нет. Причем тут конь? Он бы все мог получить. И «Радужную бочку», и конюшню со всем содержимым, и множество других ценных вещей. А он коня зачем то начал торговать.