Ярый князь

3

Как ни спешил воевода Данило, а остался ни с чем. Видно, и у ушкуйников свои глаза и уши в Костроме имелись, а может, и среди княжеских дружинников. Не повёл свои ушкуи боярин Абакунович мимо Твери. Он ушёл на Белоозеро, а там знакомцы лесными тропами провели повольников в Новгород.

Родной город встретил ватажников неласково. Уходили молодцы одеты, обуты, оружны, полные надежд на обогащение, а вернулись из похода без оружия и богатства, что добыли в Волжской Булгарии. Одно сдерживало гнев бояр и купцов, что ссудили серебром ватагу повольников, расчёт должен быть произведён с благодетелями по истечении года, а ноне и полгода не прошло. С приходом ватажников, немало слёз пролилось в семьях новгородцев, не дождавшихся из похода кто мужа, кто сына. Безрадостными были встречи и вернувшихся в здравии – возвратились-то с пустыми руками!

Александр же Абакунович предстал для ответа перед Советом господ. Епископ Анисим – глава Совета – был строг, долго хмурился, насадно пыхтел, теребя лежащую на внушительном чреве панагию.

– Без благословения моего и без одобрения Совета пошли вы на булгар и потому вернулись битыми! – наконец, с раздражением выдавил он из себя.

– Не булгарами, владыка, дружинниками великого князя… Нечестно, обманом в полон взяли повольников, – возразил епископу Александр.

– Не дерзи! Лучшие мужи Господина Великого Новгорода пред тобой, – возвысил голос епископ Анисим. – Ты с ватажниками душу потешил, силу молодецкую выказал, а городу за дела ваши урон: великий князь владимирский за всю Русь перед Ордой ответ держит…

– Знамо мне о том, владыка. Ведомо и то, что за стол великокняжеский князья суздальские готовы Русь в жертву принести!

– Не тебе судить князей! – гневно выкрикнул один из членов Совета.

Другой – боярин Селивестр, ведавший сбором пушной дани в городскую казну и потому неимоверно богатый, прогудел словно сполошный колокол:

– Ты, Александр Михалыч гонор-то свой уйми! Не дело говорить так с Советом. Ты-то, чай, не посадская голытьба, нашего корню, боярского. И мы, будучи молодыми, хаживали на ушкуях… Да токмо не по своим землям… Своих не зорили!

– И мы також крови русичей не пролили, каб не князья…

– Тот-то и оно, – возвысил голос епископ. – Сколь с Новугорода великие князья взяли за последние десять лет? А вы своими делами не токмо своих князей под стены градские привести можете, но и у татар ноне причина есть в русские земли наведаться, кровушкой земельку напитать, баб да детишек обездолить. Вы об этом подумали?

Уронил голову на грудь боярин Александр, опустил очи долу. Такие мысли в голову ранее не приходили.

Тишина нависла во владычной палате, где проходило заседание Совета. Хмурили брови бояре: знали, что коли тяжёлая година выпадет, им придётся изрядно растрясти мошной. Даже те бояре, что ссужали ушкуйников деньгами, по-новому взглянули на рискованное предприятие, так неудачно закончившееся, подсчитывали потери.

– Ты вот что, Александр Михалыч, подумай над тем, что услышал здесь, – нарушил тягостное молчание владыка. – Вина твоя велика. Но Господь всемилостив… Иди. Мы же подумаем, что делать Господину Великому Новгороду, коли великий князь владимирский спрос учинит.

А поздно вечером во двор Александра Абакуновича пожаловал боярин Аникей, который доверительно сообщил, что коли великий князь обиду выкажет, Совет от повольников открестится. Что же касается долга ватажников перед купцами и боярами, то он за ними. И, коли ушкуйники в новый поход наладятся, то деньжата найдутся, была бы отдача. А ведать про то Совет не ведает и ведать не хочет.

4

На Белоозере собрались до полутора тысяч ватажников. Боярин Абакунович нашел тех, кто ссудил серебром, а покупка оружия и зброи – дело времени – купцов, готовых поставить всё необходимое войску, было более чем достаточно.

Как только сошёл на реках лёд, семьдесят ушкуев, гоня носами пенные буруны, заскользили по волжской воде. Шли не таясь, сознавая свою силу и правду.

Кострома готовилась к встрече незваных гостей. Воевода Александр Щеличев, помня наказы великого князя владимирского, спешно укреплял крепостные стены, чистил осевший от талой воды ров, поднимал земляной вал. Но время текло, словно сухой песок в растопыренных пальцах, – быстро и неумолимо. Когда же ушкуи показались ввиду города, воевода смог выставить на стены и башни только четыре сотни дружинников. Поглазеть на ватажников вышли на стены и горожане, но как только в сторону города полетели первые стрелы, их словно ветром сдуло.

К городским воротам неспешно подошел дородный ушкуйник в отсвечивающей синевой кольчуге, шишаке^[17] и длинным свейским^[18] мечом в руках.

– Эй, Кострома неразумная, отворяй ворота! – зычно выкрикнул он, указывая острием меча на запертые створки. – Нам ждать недосуг. Откроете ворота сами – никого не тронем, заберём своё и уйдём. Будете противиться – никого не пощадим!

В ответ послышались гневные крики, полетели стрелы. Но, ударяясь в пластины кольчуги, отскакивали, не причиняя вреда: то ли зброя была хороша, то ли стрелки неважные.

Ушкуйник, а это был сотник Ермила Стопуд, выразительно провёл ладонью по горлу, показывая, что их ждёт в ближайшем будущем, и всё так же неспешно направился к ещё высаживающимся с ушкуев ватажникам.

Защитники города с робостью и страхом, но не без интереса взирали с высоты стен на тех, с кем ещё недавно бражничали и водили дружбу. «Эх! Если бы не князья!» – не раз пожалели о содеянном костромичи. Между тем ватажники без суеты и глума построились в сотни и широкой колышущейся лентой от реки двинулись к городу. Не доходя до стен на полет стрелы, из своих рядов они выкатили стоящие на невысоких колесах какие-то диковинные деревянные, обитые железом, штуковины.

– Что за каракатицы? – недоумевали на стенах. – Ложка на веревках…

Но воевода Щеличев уже видел подобное у татар и потому с нескрываемой дрожью в голосе выкрикнул:

– Воды! Воду несите! Много воды!

Ничего не понимающие дружинники лишь недоуменно таращили глаза на своего воинского начальника, не двигаясь с места.

– То катапульты! Сейчас огнём швыряться начнут!

И правда, через несколько мгновений щелкнули странные деревяшки на колесах, освобождаясь от груза, и в сторону крепостных ворот полетело два глиняных горшка. Ударившись об обитые железными полосами деревянные створки, горшки разлетелись, а по дубовым плахам поползла тягучая тёмная масса. И всё… Ничего не произошло. Стоявшие ближе к воротам на стенах защитники города начали хохотать, бранясь и выкрикивая:

– Вы что, совсем глузду^[19] лишились?! Горшками стен не пробить!

Но ушкуйники, что были при катапультах, не обращая внимания на оскорбления, оттянули вниз рычаги в виде ложек, и, положив в углубления еще по горшку, запустили глиняные ядра в сторону ворот и стен. Сделав ещё несколько выстрелов, они укатили странные орудия за строй ватажников.

И опять ничего не произошло: на стенах всё так же гоготали защитники, воевода всё так же торопил дружинников с доставкой воды к воротам, а ушкуйники стояли под стенами, ничего не предпринимая.

И ещё раз перед воротами появился Ермила Стопуд. Пересиливая гомон на стенах, он выкрикнул:

– Откройте ворота! Вот те крест, не тронем! – размашисто перекрестился сотник. – Мы не хотим крови! Мы не домогаемся животов ваших!

Но только угрозы и оскорбления неслись ему в ответ.

– Видит Бог, вы сами выбрали судьбу, – больше для себя, нежели чем для костромичей, произнёс Ермила и, обернувшись к ушкуйникам, махнул рукой. И тут же к воротам и стенам города, гудя оперением, понеслись несколько сотен стрел, наконечники которых были обмотаны пеньковой нитью, пропитанной горючим маслом. Они несли огненные языки. И как только горящие стрелы достигли облитых горючей жидкостью ворот и части городских стен, те занялись пламенем, с каждым мгновением разрастаясь, охватывая всепожирающим огнём заборала и переходные мостки. Только тогда до дружинников дошло, зачем воевода требовал воду, и вода появилась, но слишком поздно. Огонь перекатывался с одного бревна на другое, расползаясь вдоль стен, а вскоре занялись и дворы внутри крепости.

Недолго продержались крепостные ворота: догорающие плахи рассыпались тысячами искр и упали под ударами найденного здесь же, на пристани, толстого дубового бревна, которое нападающие использовали в качестве тарана.

Ушкуйники ворвались в город.

Первым ватажники разграбили и сожгли воеводский терем. Самого Александра Плещеева они не нашли, хотя и горели большим желанием повесить воеводу на городских воротах, как грозились ранее. Грабили купцов. Досталось и Михаилу Игнатьевичу, хотя у него на постое стоял сам ушкуиный воевода Анфим Никитич в первый приход повольников в Кострому. Но кто помнил об этом в горящем, вопящем от страха и боли, окроплённом кровью городе. Ведь ушкуйники рубили всех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление.

Натешившись вволю и нагрузив ушкуи награбленным добром, ватажники оставили горящий город.

Не минула горестная судьба, уготованная ватажниками, и Нижнего Новгорода. Город был разграблен и частично сожжен. Об одном сожалели ушкуйники: князя Андрея не оказалось в городе. Накануне он уехал в Суздаль – родовое гнездо Константиновичей.

Глядя на вознесшийся на волжских кручах город, боярин Абакунович, уже стоя на корме ушкуя, не без сожаления произнес:

– Знать, не судьба встретиться с князем Андреем. Ничего, чай, не последний раз в этих местах. Ещё помстимся сполна!

Глава IV. Братья

1

В горенке терема жарко натоплено. На широкой лавке, застеленной медвежьей шкурой, развалясь, расположился великий князь владимирский Дмитрий Константинович. Сытая и обильная трапеза разморила его, глаза слипались, а голова безвольно, раз за разом падала на грудь.

– Ты бы пошёл в опочивальню да отдохнул. Чего себя изводить, – участливо предложила княгиня Анна, видя, как муж борется со сном. – А то и здесь, на лавке, приклони голову.

– Нет, голуба, – встрепенулся князь. – Погожу. С ближней заставы донесли, что брат Андрей поспешает, так что пожду. Должен быть вскорости.

– Чего это он? Не случилось ли чего? – забеспокоилась княгиня, откладывая в сторону рубаху, что вышивала узор по вороту красными нитками. – Из Новугорода Низового путь не близок…

– То-то и оно. Да по зимнику… В такую-то непогодь, – кивнул князь на заиндевевшее слюдяное оконце. – Кой день позёмка крутит…

Дмитрий Константинович поднялся с лавки, потянулся до хруста и подошёл к окну.

– Ветер-то как завывает… Надо бы наказать истопить баньку. Андрею с дороги косточки погреть самое дело. Промёрз ведь поди, – произнёс князь и направился было к выходу, но княгиня Анна его остановила.

– Уже истоплена. Я ещё с утра распорядилась, – довольная собой, пояснила княгиня. – А ну как ты захочешь себя парком потешить. На семи травах парок-то, как ты любишь.

Князь улыбнулся и, присев на лавку, на которой расположилась с шитьём жена, полуобнял её.

– Сколь живу, а всё удивляюсь: за какие-такие дела дал мне Господь такую жену?

Анна засияла улыбкой в ответ и прижалась спиной к горячей груди мужа.

– Оно как взопрел! Сними кафтан, не то потом изойдёшь. Тогда уже не токмо братцу твоему банька занадобится, но и тебе.

– Погоди, – остановил напевную речь Анны князь Дмитрий, прислушиваясь. – Никак конский топот?

– Почудилось. За ветром разве услышишь…

– Точно на дворе гомонят.

Князь резко поднялся и устремился к двери.

– Накинь шубейку! – донеслось вслед. – Вот неугомонный! Просквозит ветром, потом поясницей мучиться будет, – больше для себя, нежели для выскочившего за дверь мужа, раздосадовано воскликнула княгиня и тоже поднялась с лавки. – Надобно дорогого гостя идти встречать. – Настёна! – позвала она прислуживающую ей девку, и когда та застыла на пороге горенки, приказала: – Принеси шубу, что князь Андрей надысь подарил, и скажи нянькам, чтобы княжон нарядили и привели в трапезную. Поди, князь Андрей не без подарков…

Распаренные, разморенные братья сидели на лавке в предбаннике и неспешно потягивали квас. Видя, что Андрей заметно сдал с последней их встречи, Дмитрий участливо спросил:

– Поздоров ли? Иль княгиня Анастасия плохо кормит?

– Здоров. И ем за двоих, токмо думы гнетут. С тем и приехал.

– Зачем сам-то в такую даль тащился?

– Не доверил бумаге мысли свои и тревоги, – медленно проговорил старший брат. – Мне доглядчики из Орды вести принесли, да вести тревожные. Орда раскололась…

– Как это? – невольно вырвалось у Дмитрия.

– На части. Как ледяная глыба на мелкие кусочки. Замятня в Орде. Хана Невруза, что дал тебе ярлык на великое княжество владимирское, убил его родной сын Темир-Ходжа.

– Так он теперь правит Ордой?

– Нет. Я же сказал, что развалилась Орда на мелкие частички: ноне Булгарией правит Булат-Тимур, мордвой – князь Сигизбей, в Хаджи-Тарханы сел Хаджи-Черкес, в Заяицком юрте – хан Алибек, в Сарай-Берке сел хан Мюрид, а на Дону – Абдаллах, на самом же деле там правит его темник Мамай.

– И что с того? Нам-то какое дело до ордынских дел? Выход всё едино платить надо.

– То-то и оно, а кому платить? Абдаллаху, Мамаю или Булат-Тимуру? Все захотят кусок побольше да пожирнее отхватить, – всё больше раздражаясь, выкрикнул Андрей.

– А никому! Мы по осени выход в Орду везли и в эту осень повезём. К тому времени, глядишь, и ханы со столом определятся, – рассудил князь Дмитрий.

– Ты, брат, не на Орду смотри, – снизил голос до шёпота князь Андрей. – Ты на Москву посматривай, на Тверь, на Ростов… На князей своих молодших. Они-то не преминут замятней воспользоваться… Спят и видят себя на великокняжеском столе!

Помолчали. Князь Дмитрий понимал шаткость своего положения – сильна была Орда и, подними он голову, отсекли тут же. А ноне Орда уже не та. Ей, поди, не до Руси.

– Что решил, Димитрий? – прервал молчание князь Андрей.

– Утро вечера мудреней. Пождём, – отозвался младший брат, вставая с лавки. – Ну что, погрелись, пора и честь воздать хмельному. Аннушка, поди, заждалась, да и Мария с Евдокией дядьку ждут не дождутся обнять.

– Сейчас пойдём одеваться. Только ты вот о чем подумай: может стоит упредить князей, да по весне самим на Москву, Ростов… Спеси-то поубавить с молодших…

– Я подумаю, брат. Может и дело ты говоришь, да супротив своих идти грешно, крови прольётся немало…

– А коли на тебя пойдут? Думаешь, меньшей кровью обойдётся? – сдвинул брови князь Андрей. – Уговаривать не буду. Думай и решай!

2

Как в воду глядел князь Андрей. По весне московские бояре отправили посольство к хану Мюриду в Сарай-Берке за ярлыком. Подарков вручено было столько, что хан дал не только ярлык на владимирский стол, но и войско, чтобы не было сложностей у Дмитрия московского стать великим князем.

Ближе к Троице, посадив на коней троих малолетних князей – Дмитрия Ивановича, Ивана Ивановича и Владимира Андреевича, московские бояре с дружиной и ханским войском направились к Владимиру.

У Дмитрия Константиновича не было сил противостоять объединённому войску, и он ушёл в Суздаль. Покинули столицу Владимиро-Суздальского княжества и бывшие с ним бояре. Русско-татарское войско без сопротивления овладело Владимиром. Дмитрий московский сел на великокняжеский стол. Через месяц он вернулся с братьями в Москву, оставив вместо себя наместника.

Не прошло и полугода, как в Суздале появился посол от хана Абдаллаха с ярлыком на великое княжество Владимирское. Хан был очень недоволен князем Дмитрием Ивановичем, что тот принял ярлык от его противника. Ярлык Абдаллаха правильный и даёт законное право на сбор выхода. Но ярлык следует купить. Московские бояре ни мгновение не сомневались и тут же выложили кучу серебра за «правильный» ярлык.

Узнав о покупке ярлыка своего врага, хан Мюрид пришёл в ярость. Как?! Выход с улуса Джучи уйдёт на Дон! Он тут же отправляет ярлык на Великое княжество Владимирское с князем Иваном белозерским князю Дмитрию Константиновичу.

Близок путь из Суздаля до Владимира. С малой дружиной князь Дмитрий уже к концу июля вновь приходит во Владимир и занимает великокняжеский стол. Но правление Землей владимирской было недолгим. Уже через двенадцать дней под стенами стольного города стояла большая рать московская. Дмитрий Константинович бежал в Суздаль, но и там его достали московские бояре. Они осадили родовое гнездо Константиновичей. Поняв, что противостоять московской дружине не сможет, князь Дмитрий пошёл на переговоры. В итоге он покинул Суздаль и ушел к своему старшему брату Андрею в Нижний Новгород.

Княжеский терем в Нижнем наполнился детским смехом и суетой, которых так недоставало князю Андрею и княгине Анастасии, которым Господь не дал детей. Тверскую княжну Анастасию выдали замуж за двадцатиоднолетнего князя нижегородского Андрея. В ту пору ей было двенадцать лет. Всё своё замужество она стремилась уйти в монастырь, дабы дать свободу своему мужу. Тогда бы он смог жениться и заиметь потомство, но князь Андрей очень любил свою жену и не позволил ей провести жизнь в монастыре. А сейчас, хотя и скорбные события привели семью его младшего брата в Нижний Новгород, князь Андрей был счастлив. Племянницы – одиннадцатилетняя Евдокия, четырнадцатилетняя Мария – и двенадцатилетний племянник Дмитрий не оставляли в покое своих родственников ни на минуту. Ожила и тихая, словно монахиня, Анастасия. Словно отроковица, она бегала наперегонки с девчонками, играла с ними в куклы и задаривала подарками, доставляя себе ещё большую радость. Князь Андрей же учил своего племяша владению мечом, хотя сам был в этом деле не лучшим наставником. Только князь Дмитрий Константинович не находил себе места. Он не раз уже пожалел, что не послушал своего старшего брата: не окоротил притязания московских бояр на власть и теперь пожинает плоды.

До далёкого Нижнего с большим опозданием доходили новости из Владимира и Москвы, и новости те были тревожнее одна другой. Не верилось, что Дмитрий московский взял волю и власть над ростовским князем Константином и тот смирился. А вскоре в Нижний под защиту князей суздальских пришли изгнанные из своих уделов князя Иван Федорович стародубский и Дмитрий галицкий. Они просили вступиться за них и вернуть отобранные земли, но Дмитрий Константинович отказал. Он понимал, что его дружине, даже если поможет воинами брат Андрей, не справиться с московскими боярами и всё больше вмешивающимся в дела княжества Владимирского Дмитрия Ивановича.

Недолгим было счастье князя Андрея и княгини Анастасии. Ближе к лету Дмитрий Константинович с семейством возвратился в Суздаль. Княжеский терем в Нижнем Новгороде осиротел. Тихо и пусто стало в его горенках, не слышно детского смеха в трапезной, на дворе… Княгиня Анастасия всё своё время проводила в молитве в стоявшем рядом с княжеским теремом соборе Архангела Михаила. В нём было уютно, тихо, а фрески, написанные Феофаном Греком, вносили в мечущуюся душу успокоение. Князь Андрей всё чаще стал посещать Вознесенский Печерский монастырь, ища утешения в молитвах и беседах с игуменом преподобным Дионисием.

Отъезд из Нижнего семьи Дмитрия Константиновича княжеская чета восприняла как беду. А беда не приходит одна. По осени с Поволжья от Бедежа с купцами в Нижний пришла чума. Моровая язва быстро расползлась по Северной Руси. Пожалуй, больше всех от неё пострадали Владимир и Нижний Новгород. Летописец за 1364 годом записал: «Бысть мор велик в Новеграде в нижнем и на всем уезде его, и на Саре и на Кише, люди харкали кровью а иные железою болезноваху день един или два, или три дни, и мало нецыи пребывшее, и тихо умираху». В день умирало до сотни человек, и отпевать их было некому. В страхе люди устремились в монастыри: вечером их постригали, а утром находили в кельях уже остывшими. И только мор пошёл на убыль, как новая беда обрушилась на Русь. Засуха! Августовское солнце выжгло уже созревающий урожай, трава на пастбищах пожухла, горели леса, торфяники на болотах, от задымленности нечем было дышать. Начался падёж скота. Неминуемо надвигалась голодная зима.

Князь Андрей воспринял это как наказание божье. Он часами простаивал перед иконой Святого Спаса, но не находил утешения. Всё чаще он заводил речь об уходе в монастырь, и всякий раз Анастасия его отговаривала:

– Негоже оставлять свой народ в столь тяжёлое для него время. Господь ниспослал нам это тяжкое испытание, и его надо пережить, помогая друг другу.

– Чем я могу помочь страждущим? Хлебом – его у меня нет, утешением – его надо искать у Господа…

– На кого княжеский стол оставишь?

– Найдутся преемники. Что Димитрий, что Борис…

В конце октября, простившись с женой, ближними боярами и малой дружиной, князь Андрей удалился в Вознесенский Печерский монастырь. Вскоре не стало князя Андрея, а в монастыре появился новый инок Алексий.

Княгиня Анастасия осталась одна, и ничто ей не мешало уйти в монастырь, чего она добивалась все годы замужества, но события начала 1365 года удержали её от столь желанного шага.