Лик Победы

– Кто ты, добрый человек?

Обращение застало каторжника врасплох, он с оторопью посмотрел на странного господина и буркнул:

– Лоренцо, сударь.

– Моряк?

– Ходил на торговом судне, – встрял охранник, – по сговору с хозяйским сыном убил хозяина и его вторую жену.

– Вранье! – взвился каторжник, но сразу как-то сник: – Хотя кто мне поверит…

– Возможно, я, – совершенно спокойно сказал герцог Алва.

– Смеетесь, сударь! – в глазах одноухого полыхнул злой огонек.

Лицо Рокэ стало вдохновенным.

– Смеюсь?! Лоренцо, сейчас в этом городе не до смеха! Я не знаю и не желаю знать, кем вы были в прошлой жизни и как очутились на галерах. Забудьте все, что было до этого дня. Виновные пред Создателем и людьми, вспомните, что нет греха, который нельзя искупить! Невинные, простите обидчиков и палачей, они нуждаются в вашем милосердии. А всего сильней в вашем милосердии нуждается Фельп. Вы знаете, не можете не знать, что на пороге враг. Коварный, жестокий, злобный. Бордон всегда ненавидел Фельп, всегда завидовал его славе и наконец напал. Да, к нам идет помощь, но она слишком далеко. Сейчас Фельп может рассчитывать только на преданность своих детей, какими бы они ни были! Сегодня перед лицом Создателя, перед лицом вашего города все равны. Больше нет дуксов, адмиралов, каторжников, воров. Нет богатых и бедных, нет почтенных граждан и нет отверженных, все мы прикованы к фельпскому кораблю одной цепью – цепью любви и верности, и эта цепь дороже золота и крепче стали!

Марсель не узнавал Алву. Так маршал никогда и ни с кем не говорил. Валме не был фельпцем, но даже его тянуло немедленно броситься в бой. Пусть он чужак, но он спасет ждущий помощи город или умрет с честью под его стенами. Но они не умрут, они победят! Виконт поймал взгляд Луиджи. Молодой капитан слушал Ворона, открыв рот. Он не был каторжником, но смотрел так, словно каждое слово было обращено к нему. Вот так войны и стирают границу между сыновьями адмиралов и клеймеными преступниками.

– Те, кто готов забыть обиды и встать на защиту родного дома, – неожиданно просто сказал Ворон, – выйдите вперед, и с вас снимут цепи.

Три сотни разбойников, грабителей, убийц шагнули навстречу синеглазому чужаку, позвавшему их на помощь.

Кривой капитан с недовольной рожей подошел к талигойцу и что-то зашептал. Рокэ отстранил надсмотрщика с брезгливой миной:

– Ваше дело не советовать, а снять с них цепи, накормить и одеть.

– Монсеньор, – громко и упрямо сказал фельпец, – как хотите, но я все ж таки скажу.

– А тебя не спрашивают, – крикнул высокий разбойник, – скотина!

– Сам небось не воюет, – подхватил другой, – за чужими спинами отсиживается…

– Эх, попадешься ты нам еще…

– Ночью!

– Хватит! – прикрикнул Алва. – Ваше дело – исполнять приказы. Снять цепи, да побыстрей, время не терпит.

– Я эту погань не первый день пасу, – окрысился надсмотрщик. – Если расковывать, лучше на берегу, перед выходом, а то мало ли…

– Зачем цепи? – засмеялся Алва, обращаясь не к начальнику Галерного двора, а к замершим каторжникам. – Зачем надсмотрщики? Мне довольно вашего слова. Сдержи́те его, друзья, а я свое сдержу.

Глава 8
Алат. Сакаци

399 год К.С. 10-й –11-й день Летних Ветров

1

Клемент дрых без задних лап, а вот Роберу не спалось, хоть умри! Пить было глупо, идти некуда. Взять, что ли, пример с Альдо и завести подружку? Чего-чего, а сговорчивых красоток вокруг хватает. Решено, он завтра же подыщет кого-нибудь. Завтра… или послезавтра. Свеча почти догорела, и Эпинэ зажег еще три. Зачем – не знал и сам. Захотелось, и зажег.

Сквозь распахнутое окно ворвался пахнущий травами ветер, по стене запрыгали причудливые тени. Красота да и только, живи и радуйся! Робер набросил камзол и вышел на увитую виноградом террасу. Под открытым небом было лучше, чем в спальне, но все равно плохо. Талигоец зачем-то коснулся наливающейся кисти, этот виноград не едят – слишком мелкий и слишком кислый, он растет для красоты. В Сакаци все стены увиты или виноградом, или плющом, или мелкими розами без шипов.

Ветер вновь шевельнул резные листья, наискосок по звездному небу метнулась летучая мышь. Нетопырей в здешних краях тучи, только они какие-то мелкие, в Старой Эпинэ ночные летуны больше раза в два, но родового замка ему не видать как своих ушей. Дома не видать, Мэллит не получить, а то, что он может заиметь, ему без надобности. Как и подружка, но он ее все равно заведет. Чтоб поменьше думать и не считать ночами нетопырей.

Робер присел на балюстраду, рассеянно следя за скользящими в воздухе тенями. И чего это люди боятся летучих мышей? Зверушки как зверушки: смешные, маленькие, а что ночные, какая в том беда? Можно подумать, днем пакостей и подлостей не творится. Иноходец никогда не был суеверен, наоборот, в детстве ему не хватало сказок. Вернее, не сказок, а чудес, потом чудеса его догнали, но оказались на редкость мерзкими.

– Я скучала по тебе, – шелестящий голос раздался совсем близко. Робер вздрогнул от неожиданности и оглянулся: перед ним стояла Лауренсия. Светлое платье, серебристые волосы, бледное лицо… Во имя Астрапа, откуда?!!

– Лауренсия, это ты?

– Я, – розовые губы дрогнули в улыбке, – но если ты не рад, я уйду.

– Я рад. – Это было правдой: с Лауренсией было легко, от их встреч оставалось странное ощущенье снов наяву и ночных полетов. – Но мне кажется, я сплю.

– Возможно, – прохладная ладонь коснулась щеки, – ты спишь, я сплю, все спят, кроме летучих мышей. Я скучала по тебе. В Агарисе теперь так пусто… Ты не хочешь меня поцеловать?

Он хотел. Губы Лауренсии пахли травами, они всегда так пахли. Это был сон, но сон хороший.

– Я скучала, – повторила женщина, – и я нашла тебя.

На поцелуи Эпинэ всегда отвечал поцелуями. Женщины снятся от одиночества и горячей крови; если не хочешь в сорок лет заработать удар, нужно завести настоящую любовницу. Он заведет, когда проснется. Жаль, Лауренсия далеко, ей можно не врать.

– Для того чтобы думать, есть день. – Белые руки стащили с его плеч камзол, развязали и отбросили шейный платок. – Я тебе говорила, что я скучала?

– Да… Три раза.

– Ты не только думаешь, ты еще и считаешь. Это скверно.

В зеленых глазах плеснулся лунный свет, теплый ветер перепутал их волосы, женщина тихонько засмеялась. Славный сон, в котором нет места стыду, колебаниям, глупым мыслям. Он проснется, и вместе с ним проснутся сомнения и горечь, но сейчас он спит и не желает ничего знать!

– Что с тобой? – шепнула Лауренсия.

– Не хочу просыпаться. – Робер подхватил ночную гостью на руки, Лауренсия с готовностью обхватила талигойца за шею, по небу черкнула звезда, можно загадать желание.

– Ты рад мне?

– Да, я рад.

Хорошо, что в Сакаци не признают узких кроватей, хотя при чем тут Сакаци, это же сон!

– Теперь я вижу, что ты рад, – шепнула женщина, – ты рад, и ты помнишь… Я не причиню тебе зла. Никогда… Только не тебе.

Платья на ней уже не было, а он и не заметил, как она его сбросила, хотя это же сон, чему удивляться, что постель разобрана и они оба без одежды. Свечи сгорели едва ли на четверть, пляшущие на стенах тени живо напомнили о странных растениях, украшавших обиталище Лауренсии. Эпинэ сжал пальцы гостьи. Она стала смелей и настойчивей, или это он изголодался по женской ласке. Жаль, он не может забыть, что спит…

– Не думай, – выдохнула женщина, – просто живи…

Иноходец ее не услышал: он перестал соображать за мгновение до того, как Лауренсия об этом попросила. Ему хорошо, так не все ли равно, на каком он свете!

2

Ну и ночь – тепло, звезды, летучие мыши, а ночная фиалка так распахлась, словно завтра конец света. Для полного счастья только любовника не хватает, но о любовниках пора забыть, какие любовники в ее годы! Разве что за деньги, но до такого она не докатится. Выпить, что ли? Уж всяко не помешает. Матильда плеснула в кубок мансая, отпила пару глотков и выбралась на террасу. В детстве она обожала Сакаци и злилась, что отец отдал замок тетке, тем более что Шара не хотела сюда ехать. А потом привыкла и прожила чуть ли не сто лет. Матильда попыталась вспомнить, на кого походила жена дяди Зо́лтана, и не смогла. Она прекрасно помнила горы и стены, но не людей.

Кажется, Шара была маленькой и пухленькой, но Матильде с ее ростом другие женщины вечно казались мелкими, а в пятнадцать лет Матишка Мекчеи была худа как жердь и ни в чем не сомневалась. Что бы она тогдашняя сказала про себя теперешнюю? Лучше о таком не думать! Молодость беспощадна. Как и старость. В пятнадцать уверен, что тем, кто старше тебя на десять лет, пора на кладбище, в шестьдесят двадцатилетние кажутся дурачками. Старичье пытается водить молодость на веревочке, та срывается и хорошо, если шею себе при этом не ломает.

Принцессу Матильду выперли в Агарис, чтоб разлучить с Фереком Лагаши, который был ей почти братом. До Золотой Ночи… Альберт, зараза такая, подглядел, как они целовались, и донес. Как был дрянью, так и остался, только оплешивел! Теперь у Ферека прорва внуков и внучек, а сам он не спешит повидать былую подружку. Может, и правильно, зачем портить память морщинами? Матильда залпом допила мансай и вернулась в спальню. Тетка Шара скончалась в нижних комнатах, куда перебралась лет за пять до смерти, а раньше жила здесь. Играла на мандоле, смотрела на горы, вышивала, писала. Матильда читала ее записки, написанные мелким ровным почерком. Шара Алати не была глупа, о нет. Она не верила, что ее муж умер своей смертью, но вдовствующая герцогиня не была бойцом и не имела детей, вот и доживала свой век среди дикого винограда и голубых елок. Долгая, никому не нужная жизнь, хотя парку, который разбила Шара, позавидовал бы любой король. А теперь ей предлагают стать второй Шарой и заодно запереть в Сакаци Альдо с Робером.

Внук вовсе помешался на осенней охоте, даже странно. Она-то боялась, что Альдо со скуки начнет кусаться, а он то носится по окрестным лесам, то возится с охотничьей снастью. Братец грозился приехать на снежные ловы и привезти гостей. Надо полагать, будет десятка три невест. Ракан – неплохая добыча для тех, кому не светит король или правящий герцог и кому гонор мешает родниться с вассалами.

Мнения Альдо братец не спрашивает, а зря: внучек устроит сватам и невестам веселую жизнь. С него станется, а она поможет! В любом случае здесь зимой будут люди, и среди них наверняка найдется кто-то, с кем можно иметь дело. А будут союзники – будут и интриги. Она не даст затянуть Альдо в болото, парень не создан для того, чтоб жрать в четыре глотки и ныть о прошлом, ему нужны хорошая драка и достойное дело. О Талиге лучше забыть, но в Золотых Землях есть и другие страны.

3

На окне дрались голуби. Один символ кротости и милосердия колошматил другого. Летели перья, хлопали крылья, скребли цепляющиеся за подоконник лапки. Склочники они, эти голуби. Склочники, обжоры и нахалы. То ли дело крыса! Милейшее создание, не то что птички божии.

Робер подмигнул восседавшему на подушке Клементу, потянулся и встал. Жизнь, несмотря на голубей, казалась замечательной. Сон, впрочем, тоже был очень даже ничего. Эпинэ засмеялся и вышел на залитую солнцем террасу. На мозаичном полу валялся камзол, Робер его поднял и бросил на балюстраду.

Альдо и Матильда наверняка еще спали, это его подняло ни свет ни заря. И все из-за голубей, которых в Сакаци расплодилось вовсе немерено. И куда только здешние коты смотрят?

Раздалось шуршанье, его крысейшество решил проверить, чем занят хозяин. Эпинэ позволил взобраться себе на плечо, любуясь окрестностями замка – сегодня Черная Алати была особенно хороша. Иноходец вообще любил горы, хотя окрестности Сакаци не напоминали ни Сагранну, ни Торку. Здесь не было ни острых, прорывающих облака пиков, ни ледников. Мягко очерченные горы покрывали леса, у самых вершин сменявшиеся разнотравьем. И люди здесь, не в пример бириссцам и бергерам, казались веселыми и открытыми, хотя понимать их было непросто.

Обитатели Сакаци говорили на чудовищной смеси ни на что не похожего местного языка с талиг, впрочем, алатский местами напоминал бири. Так, чуть-чуть, отдельные слова, а вот значение не совпадало.

Думать о «барсах» и сакацких соколах помешал Клемент. Его крысейшество был возмущен – зачем вставать, если не для еды?! Робер погрозил разбуянившемуся крысу пальцем и спустился вниз. Первой навстречу попалась хорошенькая Вицушка, внучатая племянница жены коменданта. Девушка поспешно присела, мило покраснев:

– Гици что-то желает?

– Желает, – Робер на всякий случай прижал Клемента рукой, еще побежит здороваться, а у женщин с крысами как-то не ладится, – вина и сыра.

Вица стрельнула глазками и убежала. Его крысейшество, сообразив, что все идет как надо и скоро здесь будет еда, успокоился и принялся чистить усы, то и дело задевая Робера по щеке. Иноходец ругнулся, снял пискнувшего приятеля с плеча, водрузил на стол, а сам сел в кресло, рассматривая резные фигурки, покрывавшие огромный буфет, – в Алате обожали резное дерево.

– Ваше вино. – Вица подошла ближе, чем было нужно, ее даже Клемент не испугал. Наверное, ее полагалось шлепнуть или ущипнуть, но Роберу этого не хотелось, по крайней мере сейчас. Талигоец сам налил себе вина и сунул Клементу под нос изрядный кусок сыра. Вица не уходила.

– Что еще желает гици?

Уважающий себя дворянин тут же бы и показал, чего он желает, но нынешним утром Роберу девчонки не требовались. Талигоец замялся, припоминая подходящую шутку, выручил толстый Янош, исполнявший в Сакаци обязанности старшего слуги.

– Гици, – усы толстяка и те показывали, что он нипочем бы не помешал господину тискать девчонку, когда б не крайняя нужда, – прощения просим.

– Что такое? – с облегчением откликнулся Робер.

– Тут дело такое… Гость приехал, а хозяйка не вставали… И молодой гици не вставали… А гость не нашенский, мало ли…

– Что за гость?

– Кобыла просто загляденье, а сам дерганый.

– Хорошо, я с ним поговорю. – Робер поставил бокал и взглянул на крыса. Клемент, выбирая между дружбой и сыром, на сей раз предпочел сыр, и Робер его не осудил, тем более в закрытой комнате приятелю ничего не грозило. Иноходец хмыкнул и вышел вслед за слугой.

– Янош!

– Слухаю, гици.

– На что вам тут столько кошек?

– И, гици… То не мы разводим, а они плодятся. Ну и ладно! В дверь кошка, нечисть в окошко… Сколько лет прошло, а нет-нет да и припомнишь. Особливо к осени.

– А что такое?

– Йой, – усы Яноша значительно встопорщились, – жуткое дело было. Но давно, четыреста годков тому, никак не меньше. Аполку, гицу тогдашнюю, полюбовница хозяйская извела, а та вернулась и такого наворотила… Да вы у хозяйки спросите, она знает.

Надо и впрямь спросить, забавно все-таки.

– Робер!

– Во имя Астрапа, Дикон! Откуда?!

4

– Дикон? Откуда?! – Иноходец Эпинэ смотрел на Ричарда, явно не веря своим глазам. Дик тоже не верил, что наконец-то нашел своих.

– Робер, я…

– Потом! – Сильные руки сграбастали юношу за плечи. – Янош, позаботься о лошади герцога Окделла. Дикон, ты голоден?

– Нет, не очень…

– Врешь ведь! – Иноходец был рад, очень рад, но что он скажет, когда узнает правду?

– Робер, случилось столько всего…

– Не сомневаюсь, но у нас будет время поговорить. Пошли!

Замок Сакаци был большим и красивым. Наверное. Потому что Дик смотрел по сторонам и ничего не видел. Он снова стоял у Барсовых Врат со сломанной шпагой против бириссца в кольчуге. Ночь раздирали алые сполохи, рвался порох, кричали и ругались люди, а потом раздался выстрел, и из багрового сумрака вышел Арсен Эпинэ, оказавшийся на самом деле Робером, единственным уцелевшим сыном Мориса Эр-При. Они расстались, не надеясь свидеться, но свиделись. У горы Бакра. Это было неожиданно и страшно – связанный пленник, хищные чужие лица, подступившая к горлу тошнота, резкий окрик эра, оказавшееся ненужным решение, торопливый прощальный разговор… И вот новая встреча, самая счастливая. Была бы счастливой, если б не его, Ричарда Окделла, слабость и глупость.

– Робер, ты не знаешь… Что сейчас в Олларии?

– В Олларии? – Эпинэ резко остановился и внимательно посмотрел на Дика: – Это ты меня спрашиваешь?

– Я… я сейчас из Агариса. Я не знал, что вы уехали, не сразу нашел…

– Понятно. И как ты нас отыскал?

– Мне помог барон Хогберд.

– Он тебе понравился?

– Ну…

– Не понравился, и правильно. Хогберд – редкая сволочь, надеюсь, ты ему ничего не рассказал?

– О чем?

– Откуда мне знать?

– Я просто сказал, что ищу Альдо Ракана.

– Не меня?

– Ну… Я боялся повредить твоим родичам.

– Им уже ничто не повредит, – махнул рукой Робер. – Заходи, располагайся. Здесь я живу.

В окна вцепился дикий виноград, на ковре валяется раскрытая книга, постель сбита, на полу у изголовья – винная бутылка. В кабинете Рокэ тоже были вино и книги. И еще гитара…

– Садись, кому говорят! Значит, ты все-таки удрал?

Если бы! У герцога Окделла в порядке все бумаги, он путешествует по поручению Первого маршала Талига, на мориске Ворона и на его же деньги.

– Я не удирал. Хотел, но…

Робер ждал ответа. Дик, оттягивая разговор, зачем-то полез в карман и нащупал треклятое кольцо. Его надо вернуть, никуда не денешься. Юноша вытащил перстень и протянул Иноходцу.

– Что это? – Робер с неподдельным удивлением смотрел на алую каплю.

– Это… это теперь твое… Перстень Чести рода Эпинэ, он сделан еще при Раканах, – Дик нажал золотой зигзаг, кольцо открылось. – Тут был яд. Если женщина рода Эпинэ вела себя недостойно…

Робер молчал, и Дик осторожно положил кольцо на стол. Страшная вещь.

– Я не слышал, чтобы кто-то из моих предков поил женщин отравой, – тихо сказал Робер. – Я вообще не слыхал, чтоб в нашей семье водились отравители. Дураки, это да, это бывало, но отравители…

– Эр Август говорит, это кольцо Эпинэ…

– Кансилльер мог ошибиться. Откуда ему знать, что было до Франциска? Штанцлеры в Талиге недавно… Ладно, Дикон, хватит об этом.

– Робер, ты… ты не возьмешь кольцо?

– Нет.

– Что же мне с ним делать?

Робер ненадолго задумался.

– Знаешь что… Мы его продадим, деньги тебе не помешают.

– У меня есть деньги, – торопливо сказал Ричард.

– Ворон продолжает швыряться золотом, – хмыкнул Иноходец. – Чего он хочет?

– Хочет?

– Если ты не удрал, значит, тебя прислал Алва.

Иноходец не сомневается, что оруженосец привез послание от своего эра. Святой Алан, а что ему еще думать?

– Ну же, Дикон, не бойся. Что бы ни велел передать Ворон, ты только посланник. И забери меня Леворукий, если я оскорблюсь или упаду в обморок.

В семье Эпинэ не было отравителей… Робер и помыслить не может, что сын Эгмонта поднял руку на человека, которому присягнул.

– Робер… – начал Ричард, но их прервали самым неожиданным образом. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались решительного вида стриженая чернокудрая дама и высокий улыбающийся парень.

– Ну, – выпалил он с порога, – где мой верный вассал?

– Сударь, – пролепетал Дик, лихорадочно соображая, что говорить.

– Я тебе покажу «сударя», – засмеялся вошедший. – Я Альдо, а будешь называть меня иначе – отрублю голову… Когда стану королем.

– Ты стань им сначала, – пророкотала брюнетка, – и вообще, не морочь мальчишке голову. Что ты Ричард, мы уже знаем. Я бабушка этого обалдуя, пока можешь звать меня сударыня, потом разберемся.

Дикон смотрел на людей, о которых столько слышал. Они были еще лучше, чем он себе представлял. Альдо – настоящий принц, красивый, отважный, благородный, а знаменитая Матильда и вовсе чудо. И она не была старой. Матушка в своей серой вуали выглядит старше ее высочества. И Робер, Робер, ставший другом еще в Сагранне, какие они все чудесные, и что он им скажет?! Что пытался отравить Алву, а тот вышвырнул его из Талига, как паршивого щенка?

– Молодой человек, – рявкнула вдовствующая принцесса, – кончай жаться, твою кавалерию! Робер, Альдо, тащите вино! Пока он не выпьет, так и будет стенку ковырять!

Робер подмигнул Дику и исчез. Раздалось шуршанье, и на стол по скатерти взобралось нечто серое. Крыса!.. Неужели та самая?

– Это Клемент, – заявила принцесса, – приятель Робера.

– Я знаю… – нерешительно произнес Дикон. Разговор о Рокэ и Талиге откладывался, и юноша облегченно перевел дух. Он все расскажет, но позже и сначала только Роберу.

Глава 9
Деормидский залив

399 год К.С. 12-й день Летних Ветров

1

Капитан Джильди поднял трубу, рассматривая бордонскую эскадру. Десять галеасов и несколько десятков галер расположились, словно у себя дома, ублюдки эдакие! С вершины Аллиста́ды открывался прекрасный вид на Деорми́дский залив до Мо́нти-О́стро и дальше. Впереди на неподвижной свинцово-серой воде лежало двойное ожерелье из галер и галеасов, а под ногами Луиджи виднелось горло Фельпской бухты с затаившейся «Справедливостью» и четырьмя малыми галерами прикрытия, которым предстояло подобрать искупивших свои провинности каторжников. Луиджи дорого бы дал за то, чтоб оказаться на брандере, но талигоец был неумолим. На галере пойдут только освобожденные преступники. Присутствие офицера они могут расценить как знак недоверия. Отец же в ответ на просьбы сына лишь рявкнул, что его дело – исполнять приказы и не лезть, куда не просят, сам же он не лезет…

В глубине души Луиджи не сомневался – родитель мечтает о том же, что и сын. Вернее, почти о том же. Больше всего на свете адмирал Фоккио хотел поквитаться с «Морской пантерой». Отец не успокоится, пока не отомстит за свои галеры. Луиджи хотел того же, и еще он хотел найти черноглазую девушку, сопровождавшую Зою Гастаки. Сын адмирала видел ее всего несколько минут, но успел понять, что другой такой нет и быть не может. Если морской бог будет милостив, он обязательно встретит свою красавицу, только бы талигойцу удалась его затея!

Капитан Джильди навел трубу на вожделенный галеас, крайний во втором, внешнем ряду. На «Пантере» все было спокойно, украшенный вздыбившейся кошкорыбой нос смотрел в сторону Монти-Остро, из-за которой к осени должны показаться талигойские линеалы. «Дельфины» полагают, что мачты они заметят издалека, ну-ну…

Скрывшие небо облака лишь усиливали проклятую жару – отсутствие солнца с успехом замещала духота, не исчезающая даже ночами. Луиджи очень надеялся, что бордонские вахтенные злятся на весь белый свет, а не таращатся на фельпские скалы. Капитан не удержался и глянул вниз, на «Справедливость». Сколько каторжников уцелеет после безумного броска? Полсотни? Три десятка?

– Как бы они с секретом не напутали, – громовой шепот заставил молодого моряка вздрогнуть. Ну разумеется, Варо́тти! Младший боцман отличался недюжинной силой и чудовищным басом, но не сообразительностью. С утра ему приказали говорить тихо, и он говорил. Как мог.

– Спокойно, Уго, на «Справедливости» есть толковые парни. Они все сделают, как надо.

Сделают ли? Вдруг напутают и сорвут печати раньше времени. Глупости, тут ребенок и тот не ошибется. Но каков Алва – рискнуть секретом, за который Гайифа выложит горы золота.

Джильди видел плоский изящный ящичек и даже держал в руках. Стоит сорвать печати – и через восемь с половиной минут взорвется весь порох, находящийся ближе чем в сотне бье от выдумки генерала Вейзеля. Правда, он должен храниться в мешках или в чем-то деревянном. Луиджи побывал в трюме «Справедливости» и лично уложил друг на друга бочонки с лучшим порохом. Потом вниз спустился Вейзель, все осмотрел и запечатал своей личной печатью, он был последним посторонним на галере. Каторжники выбрали себе капитана – одноухого Лоренцо; он кажется недурным моряком и честным человеком. Талигоец обещал каждому уцелевшему сотню таллов, они с отцом прибавят еще по сотне, и все равно смотреть, как другие уходят на смерть, стыдно!

«Справедливость» вразнобой шевельнула веслами: гребцы занимали свои места, задрожала и поползла вверх якорная цепь. Ожили и четыре замаскированные под брандеры посудины: если они не оплошают, то успеют подобрать бросившихся за борт, а дальше как карта ляжет. Таранить брандер никто в здравом уме не станет, но свою порцию ядер и бомб спасатели получат. Капитан перевел взгляд на ближайший галеас. «Вечный воин»… Не пройдет и часа, как бордон отправится в Закат постигать эту самую вечность, а эскадра развернется к бухте, ожидая следующего подвоха.

– Сударь, – проревел Варотти, – сударь, дозвольте спросить, мы не припозднимся? Эти вон небось выходят.

– Нет, – бросил Луиджи и невольно усмехнулся: «Влюбленной акуле» еще ждать и ждать. Укрывшиеся в бухте галеры вступают в бой последними.

– Выходют, – изнывал боцман, – только этих зубаньих хвостов здесь не хватало! Как есть нагадят. Че ж вы не отговорили синеглазого-то? Чего он в каторжных мордах понимает? Гады они…

– Помолчи! – прикрикнул Джильди. Не объяснять же туповатому служаке, что каторжники – тоже фельпцы, а в беду может угодить каждый. Жаль, Уго не слышал талигойца и не видел, как горели глаза каторжников. Отец, тот сразу спелся с Алвой, а Луиджи до позавчерашнего дня его недолюбливал. Иноземный маршал казался высокомерным и злым, но это было маской, которую чужак сбросил на каторжном дворе…

– Есть помолчать, – отрапортовал Варотти и добавил: – Никак, пошли, убивцы эдакие, помогай им Создатель.

«Справедливость» медленно и осторожно, словно лиса из норы, высунулась из каменного горла. Ей предстояло, прижимаясь к береговым скалам, поравняться с «Вечным воином», резко развернуться и броситься на добычу. Из неказистой на первый взгляд галерки, по словам мастера Уголино, можно было выжать до трех нудо^[27], но бывшие каторжники насилу вытягивали два с хвостиком^[28].

Луиджи сжал кулаки – теперь остается только молиться и ждать. Брандер вновь появится в поле зрения, лишь бросившись в атаку. Разрубленный Змей, хоть бы ветерок подул! Нет, он воистину придурок: штиль – их союзник, штиль и серые тяжелые облака.

– Что делают, гады! – рявкнул внезапно позабывший о необходимости соблюдать тишину Уго. – Что делают… их за ногу через пушку под… и сверху!

Луиджи торопливо поднял трубу и увидел «Справедливость». Она была совсем не там, где ей надлежало быть, совсем не там! Очень медленно, давая себя рассмотреть, брандер полз по гладкому серому морю, и на мачте его трепыхался серый флаг^[29].

– Стрелить бы их сейчас, сукиных детей, – пробормотал Уго. Это было бы неплохо, но предатели знали, где повернуть. «Справедливость» вылезла там, где от стерегущих горло бухты пушек ее прикрывала пятнистая Коровья скала. Сделать было ничего нельзя, оставалось наблюдать, как на галерах внутреннего ряда засуетились лазоревые фигурки, затем бухнула пушка, от основной эскадры оторвались две галеры и рванулись к «Справедливости» со всей скоростью, на которую были способны. Каторжники остановились, беспомощно подняв весла и явно давая понять, что не собираются ни бежать, ни сопротивляться.

2

– Предатели, – Муцио Скварца от возмущения аж задохнулся, – подлые предатели!

Рокэ поднял зрительную трубу и какое-то время созерцал происходящее. На породистом лице не читалось ничего, кроме ленивого любопытства. Вот это самообладание! Марсель едва не заорал во весь голос, когда галерные рабы, которых избавили от цепей, предали своих избавителей и перебежали к врагам. Подлецы. Подлецы и мерзавцы! Рокэ опустил трубу и потянулся.

– Муцио, утешьтесь тем, что в данном случае у нас совершенно чистая совесть. Мы дали заблудшим овцам шанс. Сдержи наши каторжные друзья слово, они получили бы не только свободу, но и золото. Увы, грешники предпочли броситься в объятия врагов своего отечества. Что ж, это их право и их выбор. Некоторые свое отечество терпеть не могут…

– Не понимаю вашего проклятого спокойствия. Все летит к Леворукому, а Титус с Кимарозой нас со свету сживут. Если мы, разумеется, вернемся. О том, что «дельфины» узнают секрет Вейзеля, я молчу.

– Вейзель нас простит, а все тайное рано или поздно становится явным, – пожал плечами Алва. – Любопытно, о чем сейчас думает бордонский адмирал.

– Что ему повезло, а мы с вами оказались слепее тапонов^[30]. Проклятье, как представлю себе рожу Кимарозы!

– Я б на вашем месте представил себе что-то более приятное. Возлюбленную там или розовую киркореллу. О, глядите-ка, причаливают, или как это у вас называется?

«Справедливость» и конвоирующие ее галеры уже добрались до флагманского галеаса. Валме с отвращением наблюдал, как корабль-изменник, отведя весла, словно крылья, назад, подходит вплотную к высокому борту. Виконт глянул на Рокэ – тот невозмутимо созерцал происходящее, хотя ему наверняка было досадно. А еще говорят, Алва видит всех насквозь, над всем издевается и никому не верит.

Марселю стало жаль просчитавшегося герцога, и он торопливо отвел глаза. После этакой подлости и впрямь впору стать человеконенавистником, а уж какой вой поднимут на берегу! Муцио прав, этот просчет им не забудут, даже если он будет единственным.

Раздавшийся грохот вернул виконта на грешную землю, вернее, в море. На месте предавшего брандера клубился огненный смерч, в котором угадывались какие-то обломки и человеческие фигурки, и это было только начало! Огненные кошки перемахнули на галеры сопровождения и бордонский флагман, уши виконта заложило от череды взрывов, причем каждый последующий был сильнее предыдущего.

Горящие обломки летели во все стороны и ливнем рушились вниз, борта флагмана развалились, горящая палуба неожиданно и глупо прыгнула вверх, на лету лопнула, и к серому небу вскинулась огненная стена. «Справедливость» и три бордона слились в единый закат, а спокойная водная гладь словно взбесилась: рожденные взрывами водяные холмы для начала столкнулись, разлетевшись хлопьями пены, а затем помчались в разные стороны, настигая друг друга и образуя водовороты.

Там, где минуту назад возвышался бордонский флагман, крутилось что-то несусветное, волоча обломки мачт, весел, кусков обшивки, сам же корабль исчез, и с ним вместе исчезли брандер-убийца и две сопровождавшие его галеры. Еще одна, оказавшаяся поблизости, сорвалась с якорей и налетела на другую, проломив фальшборт и переломав весла. Каторжники сдержали слово! Нет, они сделали больше, много больше! Отправили в Закат флагман и погибли. Все до одного, потому что уцелеть в разверзшемся кошмаре не мог никто!

3

Проклятье! Тысяча проклятий! Закат и все его твари! Якорь в задницу дураку Пасадакису! Она сразу поняла, что дело нечисто, а этот мужлан слопал приманку и не чихнул. И что вышло?! Флагман и две галеры взлетели на воздух, а «Красная роза» протаранила «Гончую смерти», и все из-за тупиц-капитанов. А другие небось раззявили рты и напустили полные штаны! Чего еще от них ждать?!

Зоя Гастаки одернула лазоревый камзол и проревела:

– Поднять флагманский штандарт! Принимаю командование над эскадрой.

– Госпожа, – разинул пасть Спиро, – госпожа! После адмирала Пасадакиса старший капитан-адмирал Ватрахос.