Огни на курганах

Шатер Будакена

Сумерки затягивали степь синими паутинами, когда понурый вороной конь подошел к кочевью Будакена. Все шатры, казавшиеся черными, просвечивали яркими красными щелями от огней, горевших внутри. Около крайних шатров пылало много костров, и клубы дыма, точно борода бога Папая, завиваясь, плыли к потухающему зареву заката.

В четырнадцати больших бронзовых котлах варилось мясо лошади, коровы, барана и козы для угощения многочисленных гостей, прибывших – кто по приглашению, а большинство без всякого зова – из соседних кочевий.

Котлы были врыты в землю, по семь в линию. Под ними шли дымоходы, наполненные сухим кизяком и хворостом. Озаренные красными отблесками женщины с большими деревянными ложками возились около котлов и накладывали куски мяса в большие деревянные и глиняные миски, с которыми подходили слуги, разносившие мясо гостям, сидевшим близ шатров на коврах и камышовых циновках.

Когда Спитамен подъехал к большой пестрой палатке Будакена, к нему подбежали два скифа, стоявших у входа, и, всмотревшись, сказали, что Будакен уже много раз спрашивал о нем и зовет к себе. Они крикнули старика, полусогнутого от времени, который взял коня за недоуздок, провел рукой по шее, между передними ногами и по ребрам и покачал головой:

– Ты его совсем загонял. Придется Буревестника подкармливать ячменем месяца два, пока он опять нагуляет жир.

– Разве это баран, что ты хочешь его сделать жирным? Конь должен быть легким, как олень.

Скифы ввели Спитамена в просторный шатер Будакена. Шатер имел круглую форму. Крыша и боковые стенки, искусно сплетенные из прутьев, были затянуты белым войлоком, расшитым звездами и цветами. Посредине крыши в круглое отверстие выходил дымок, подымавшийся от небольшого костра из смолистых корней. Слуга подбрасывал пучки сухих колючек, вспыхивавших ярким пламенем, озарявшим загорелые суровые лица сидевших на коврах вокруг костра знатных скифов.

Среди гостей выделялся старый, сгорбленный князь Тамир, одетый в шелковую полосатую одежду и красный башлык, обшитый жемчугами. Рядом с ним был молодой Гелон, далее Ариасп и другие вожди родов.

С левой стороны, близ входа, висели два огромных кожаных турсука, сделанные из цельных, неразрезанных коровьих шкур, полные кумыса. Горла их были завязаны, и из каждого турсука высовывались резные деревянные ручки-болтушки, которыми два полуголых невольника с красными язвами вместо глаз, с оковами на ногах безостановочно взбалтывали любимый напиток скифов.

Около турсуков стояла огромная деревянная чаша, а возле нее другие, поменьше, из белой глины, казавшиеся рядом с большой маленькими детьми. Чаша-мать была полна кумыса, беспрестанно приводимого в движение деревянным ковшом затейливой резьбы в неутомимой руке стоявшего подле нее на коленях старого бородатого Хоша, умевшего своими рассказами веселить Будакена. Получив приказание Будакена, Хош прекратил мешать кумыс и, обтерев полою своей бурой одежды чаши поменьше, начал разливать в них напиток. Глиняных белых чаш было шесть, и в каждую вмещалось не менее пяти ковшей. Когда все были наполнены, то двое слуг, стоявших для посылки у дверей шатра, начали разносить кумыс гостям, строго разбирая возраст и старшинство.

Гости выпивали чаши до дна. И чтобы облегчить этот труд, разделяли его на несколько приемов, делая передышки в разговорах или принимаясь дуть на поверхность пенящегося кумыса, чтобы перевести дыхание. Пустые чаши слуги тотчас отбирали и, наполнив снова кумысом, разносили остальным, менее важным гостям, которые из скромности доставали из кожаного мешка за поясом свои походные чаши^[62] и наполняли их кумысом.

Спитамен, зная обычай скифов, стоял неподвижно у входа, ожидая, когда знатный хозяин обратит на него внимание. Будакен, зорко за всем наблюдавший и делавший глазами знаки Хошу и слугам, сразу же заметил появление Спитамена. Но он должен был сохранить свою важность: не мог же он в присутствии знатных людей обратить внимание на неизвестного бедного охотника, и, только когда старый князь Тамир прошамкал беззубым ртом: «Не этот ли молодец сегодня взялся усмирить вороного Буревестника?» – Будакен сделал приветливое лицо, моргнул Хошу, чтобы тот дал Спитамену кумыса, и сказал стоявшему неподвижно охотнику:

– Проходи ближе, гость из пустыни, садись к огню.

Пройти вперед было невозможно: всюду на коврах сидели более или менее почетные гости из знатных родов. Но ведь важно показать свое гостеприимство, свою ласку даже бедному бродяге, который потом, прибавив и разукрасив подробностями, станет рассказывать об этом в кочевьях широкой равнины.

– Расскажи нам, откуда ты родом и у кого из князей ты был слугой, – сказал надменно князь Гелон.

– А также скажи, где ты научился так ловко набрасывать аркан и прыгать с земли на коня, – добавил его сосед, косоглазый князь Ариасп, прибывший из далеких восточных кочевий.

По скифским обычаям, если какой-либо бедняк на скачках, борьбе или других состязаниях выигрывал коня или ценный приз, то победитель не оставлял у себя выигранной добычи, а дарил ее какому-нибудь знатному вождю, которому был чем-либо обязан или надеялся получить его милость и в дальнейшем.^[63] Поэтому все ждали, что бедный охотник в заплатанных сапогах, даже не имеющий остроконечного башлыка, воспользуется снисходительным обращением к нему знатных вождей и одного из них объявит своим покровителем, подарив ему будакеновского коня.

Слуга с чашей кумыса в руке ждал, что Спитамен пройдет и сядет на ковре, втиснувшись между гостями. Но странный охотник продолжал стоять у дверей. Будакен метнул на него взгляд и сделал знак слуге. Тот подал Спитамену чашу с кумысом.

Охотник взял ее двумя руками и сказал свистящим шепотом:

– Мы с тобой одной крови. Пусть наш род не видит джута^[64] и не знает позора поражения! – Затем он выпил несколько глотков и причмокнул языком. – Хороши кобылицы у Будакена! Легки, как ветер, жеребцы Будакена, и одного жеребца, годного для далекой дороги, Будакен отдает бедному охотнику за щенка читы.

Будакен повернулся на месте и впился колючими глазами в невозмутимое лицо Спитамена. В раскосых карих глазах его поблескивали отсветы костра.

– Спитамену нужен конь, лук, меч и копье. Ты все это отдашь за то известие, которое я тебе сообщу и которое принесет тебе и великую радость и великое горе…

Будакен, спокойный, с приветливой и недоверчивой улыбкой, сказал, подняв плечи:

– Какую ты можешь сообщить весть, приносящую радость? Говори – и ты не уйдешь без награды.

Старый князь Тамир затряс головой:

– Кто пришел в шатер однажды с доброй вестью, тому хозяин при встрече всегда будет говорить: «Привет! Заходи еще!»

– Верно, – ответил Спитамен. – Но старые люди также говорят: «Кто приносит дурную весть, того все потом обходят за тысячу шагов». Пусть не обидятся гости, что я скажу несколько слов на ухо хозяину… – И Спитамен, легко проскользнув между сидящими, нагнулся к большому уху Будакена с тяжелой золотой серьгой в отвисшей мочке и прошептал несколько слов.

Будакен, несмотря на то, что всегда умел скрывать свое горе и радость, не удержался. Он закрыл лицо большими квадратными ладонями и стал раскачиваться на месте с глухим стоном.

Все затихли, с удивлением глядя на обычно спокойного и величественного главу скифского рода, а Спитамен проскользнул обратно к входу и принял прежнюю окаменевшую позу, держась руками за ременный пояс.

Будакен поднялся и грузными шагами вышел из шатра.

Все молчали и слышали, как Будакен стоял у входа, тяжело вздыхая. Вздохи его напоминали стоны верблюда. Потом он вернулся в шатер, невозмутимый, как всегда, и сел на свое место.

Недоверчивыми глазами он впился в Спитамена:

– Ты хочешь коня, лук, меч и копье? На какую же войну ты собираешься?

– На войну с Двурогим!

– О какой войне говорит этот оборванный охотник? – воскликнул нетерпеливый князь Гелон. – Для охоты на двурогого тура не нужно меча.

Тогда Спитамен указал рукой на юг:

– Взгляните туда – в степь. Занятые праздником, вы не замечаете тревожных сигнальных огней, загоревшихся на курганах.

Тревожные огни

Войлоки с боков шатра были закинуты на крышу, чтобы дать доступ свежему воздуху. Сквозь легкую деревянную решетку все увидели в ночном мраке вдали несколько красных точек. На сторожевых вышках, непрерывной цепью тянувшихся из глубины кочевий до первых укрепленных поселков Сугуды, разгорались огни. Ни одно движение отрядов согдийцев, паропамисадов или других племен не могло пройти незамеченным. Сторожевые скифы, день и ночь наблюдавшие на своих вышках, в случае наступления неприятеля немедленно зажигали соломенные жгуты, накрученные на высокие шесты. Через несколько часов вся степь на сотни верст кругом знала, что надо стягивать отряды к заранее условленным местам на перекрестках дорог и быть готовыми к защите родных стад и кочевий.

Увидав красные огни, все князья вскочили и выбежали из шатра. Всякий по-своему объяснял эти тревожные сигналы:

– Сделали набег массагеты? Но мы с ними заключили взаимный договор о дружбе. Может быть, возвращаются наши отряды, ушедшие год назад по требованию царя царей Дария? Или объявили войну согды? Но согды любят торговать, а не сражаться…

Будакен распорядился зажечь на кургане сигнальный огонь. Двадцати скифским воинам он приказал накормить лошадей, приготовить оружие и взять в переметные сумы ячменя на три дня.

На вышке, сложенной из хвороста и верблюжьих костей, слуги подняли высокий шест, обмотанный соломой. Уже года два в степи было спокойно, никаких сигналов не подавалось, и шест, сваленный бурей, лежал без надобности. Скиф принес в горшке углей и поджег солому на шесте. Она вспыхнула, пламя лизнуло верхушку шеста и осветило гудящую толпу тревожно толпившихся скифов.

Через час нужно ждать гонцов с ближайшего сторожевого поста. Они приедут получить распоряжение Будакена, а может быть, привезут известия о том, что случилось, какая беда надвигается на степь.

Одни из гостей бросились разыскивать стреноженных коней, другие вернулись в шатер Будакена и сели на коврах, споря и волнуясь. Сквозь решетку потянул холодный ветер, и слуги набросили на плечи знатнейших стариков шубы, крытые серым шелком и подбитые лисой, соболем и куницей.

Будакен усадил около себя Спитамена. Он хотел выведать от странного охотника все, что тот знал. Недоверчивый, он в то же время сомневался: не лазутчик ли это, посланный неведомым врагом? Хозяин ничем не выказывал своей тревоги, своей радости или горя.

Особенно кричавшим он добродушно говорил:

– Еще неизвестно, что за враг и где он. А вот если ты не поешь жаренного на вертеле мяса молодой необъезженной кобылицы, то твоя душа затоскует.

Будакен расспрашивал Спитамена и хотя узнал немного, но и этого было для него достаточно, чтобы признать охотника в будущем полезным для себя.

Немного помолчав, он сказал:

– Ты, Спитамен, останешься у меня до завтра, когда не будет остальных гостей, которых всех надо накормить и оказать им почет. Завтра же я тебе выберу из моих табунов самого настоящего саурана, с темной полосой на спине.^[65] Он пригодится для длинной дороги. А Буревестник не годится для тебя. Он уже семь лет водит свой косяк в тридцать кобылиц и, оберегая табун от волков, истощил свои силы. Поэтому Буревестник и пришел таким измученным после скачки. Но Буревестник знаменит тем, что все жеребята, рожденные от него, имеют маленькую голову, всегда торчащие уши, изогнутую шею и прямые, как стрелы, сухие ноги с маленькими копытами без волос на бабках.

– Это верно. Все в степи издали узнают жеребят от Буревестника, – подтвердил князь Тамир. – Они не идут, а пляшут, у них не голова, а песня, не ноги, а крылья сокола.

Спитамен молчал, опустив глаза, сидя на пятках, протянув руки вдоль колен. Лицо его оставалось неподвижным, как придорожный камень в степи. Он понимал, что Будакен не хочет расстаться с Буревестником, и ждал, что еще хозяин предложит вместо него.

Будакен добавил:

– Ты получишь саурана вместе с чепраком и уздечкой, украшенной белыми ракушками, предохраняющими от дурного глаза.

Так как Спитамен продолжал молчать, Будакен добавил:

– Ты еще получишь копье с железным наконечником^[66] и тогда поедешь в Мараканду моим проводником.

Раскосые глаза Спитамена продолжали глядеть на ковер. Свет от костра играл тенями на его неподвижном лице.

– Ну что же ты хочешь? Почему не благодаришь? – проговорил князь Гелон. – Скорее соглашайся. Кто, кроме Будакена, способен сделать такой щедрый подарок?

Тогда Спитамен процедил сквозь зубы:

– Подари мне стрелу, затерянную в траве…

Будакен покосился одним глазом на Спитамена. Он почувствовал особый смысл в словах охотника.

– Подари мне сокола, улетевшего в небо. Подари мне невольницу, развязавшую верблюда…

Будакен стал смеяться. Глаза обратились совсем в щелки, и от носа по лицу протянулось множество морщинок. Его большое, грузное тело тряслось, и, глядя на него, стали смеяться остальные гости.

– Это уже слишком много! – воскликнул князь Гелон. – За котенка читы спросить молодого коня с копьем и рабыню – это чрезмерно! Он забыл, с кем говорит, этот охотник, пришедший пешком, как нищий.

Спитамен поднял на князя Гелона угрюмый взгляд, сверкнувший угрозой, и сказал:

– Почему ты жалеешь больше, чем Будакен, владелец коня? Разве трудно подарить непойманную рыбу в воде и тень от облака? Почему Будакен медлит? Ведь эта невольница все равно уже им потеряна. Она убежала на верблюде, и ее не поймать, как улетевшую с цветка пчелу.

Тогда старый князь Тамир раздраженно проскрипел:

– Эта невольница молодец! И мне она о-о-очень понравилась. Около нее, вероятно, всякий помолодеет. Если Будакен мне ее уступит, то я заплачу за нее девять кобылиц.

Будакен перестал смеяться. Вскочив с легкостью, которую нельзя было подозревать, видя его большое, грузное тело, он хлопнул в ладоши, но слуг вблизи не было, они ушли за конями торопившихся с отъездом гостей.

Громким голосом Будакен закричал в темноту, призывая слуг:

– Мармер, Мава! Где вы? Идите сюда!

– Здесь, мой хозяин, – ответили невдалеке голоса, и из темноты вынырнул на свет костра юноша в синей одежде с уздечкой в руке.

Будакен пошептался со скифом. Он не сердился, не кричал, ничем не показывал, рассержен ли он бегством невольницы. Он слишком ценил присутствие старых князей, чтобы при них выказать свой гнев из-за ничтожной рабыни, которая для всякого свободного воина должна быть не дороже потерянного тюка с соломой.

Будакен вернулся на свое место, опустился на колени, потом откинулся на пятки. Его лицо было приветливо, как всегда.

– Ты просишь кольцо, упавшее в колодец, стрелу, улетевшую в камыши. Ты прав. Рабыня, развязавшая верблюда, до сих пор назад не вернулась. Если бы не эта военная тревога, когда надо всех молодцов сажать на коней, я бы сейчас разослал по степи двести моих воинов, и завтра беглянка сидела бы в яме, с кольцом в носу и с тавром Будакена, выжженным на лбу. Князь Тамир хочет купить эту рабыню. Я слишком высоко ценю князя, чтобы осмелиться сделать ему подарок, которого у меня нет в руках.

– Но если я сам подниму стрелу, выпавшую из твоего колчана, ты не потребуешь, чтобы я отдал ее?

И Спитамен глядел на Будакена, ожидая решительного ответа.

– Мало ли у меня других стрел! – ответил небрежно Будакен.

Спитамен наклонился перед Будакеном и сказал:

– Я буду тебе проводником и буду охранять тебя и твоих коней, если ты возьмешь меня с собой отыскать то, чего ты ждешь…

Будакен был доволен отказом Спитамена от вороного. Больше всего любил он коней, затем сына, ушедшего по вызову персидского царя Дария, потом уже все остальное. Чего будут стоить его косяки кобылиц, если не будет Буревестника? Теперь все кочевья станут рассказывать, что Будакен не пожалел за вороного отдать оседланного саурана и молодую невольницу, что он предпочитает женщинам боевого коня, и Будакен радовался своей мудрости.

Гонец из Сугуды

В конце кочевья вдруг раздались вопли и крики.

– Это едут гонцы, – сказал старый Тамир, прислушиваясь и грея над костром восковые руки.

Другие гости вскочили и выбежали из шатра. Шум усиливался, слышался топот лошадей и бегущего народа. Несколько скифов с копьями в руках выстроились у входа в шатер, где остались только Будакен, Тамир, Гелон и Спитамен.

– Все пропало! Все погибло!.. – вопили женские и мужские голоса. – И мы все погибнем! За что Папай гневается на нас!.. Что поделает могучий Будакен, если сам Папай гневается!..

– Введите гонца и никого больше не впускайте в шатер! – прогремел властный, по-новому зазвучавший голос Будакена.

Он встал, расставив широко ноги в замшевых сапожках, расшитых бисером, снял со стенки пояс с коротким мечом, надел его и взял в руки оправленную в золото плетку с двумя хвостами.

– Не напирайте! Отойдите! – кричали скифы. – Пропустите гонца!..

Раздались шлепки и вскрикивания: это слуги расчищали дорогу гонцу и его провожатым.

В шатер вбежал бородатый человек в разодранном богатом персидском кафтане, в широких шелковых штанах, расшитых цветными узорами. Его длинная борода и завитые волосы были растрепаны. Глаза дико блуждали. Он размахивал коротким персидским мечом.

– Кто князь Будакен? Ты или ты? – обращался гонец то к старому Тамиру, то к Будакену.

– Что произошло? – спросил Будакен. – Чего ты кудахчешь, как испуганная курица, оставившая в зубах лисицы свой хвост?

– Все пропало! – в отчаянии воскликнул гонец и опустился на пестрые подушки, грудой лежавшие на ковре.

– Все пропало! – подхватили голоса за шатром.

Вопли и крики прорезали тишину ночи. Затем все затихли, прислушиваясь, что скажет Будакен.

– Ну, рассказывай: что пропало? – мрачно спросил Будакен, продолжая стоять.

– Скифские отряды, которые год назад были вызваны царем царей Дарием… Не могу говорить, дайте пить!..

– Дайте ему кумысу, чтобы остыла его голова! – приказал Будакен.

Слуги, отставив копья, нацедили кумыс из турсука в чашу и подали ее гонцу.

Тот отпил немного, вздохнул и жалобным голосом простонал:

– Все погибли! Все до одного перебиты Двурогим!

Все присутствующие взглянули на Будакена. Они знали, что с этим отрядом ушел и любимый сын Будакена, Сколот, и с ним двадцать молодых его родичей, не считая простых воинов.

– Где наши сыновья, наши братья, наши мужья? – завопили снова голоса за решеткой шатра.

Блестящие глаза припадали к прутьям решетки, руки со скрюченными пальцами просовывались внутрь:

– Отдай их нам назад, Будакен! Это ты отослал их из наших степей в далекие страны.

Будакен стоял по-прежнему, расставив широко ноги. Его челюсть отвисла, щеки подергивались, глаза скосились на кончик носа, и рука дрожала так, что два конца плетки извивались, как хвосты змей.

– Выпороть его! – прогремел Будакен и, шагнув через костер, стал хлестать плеткой и толкать ногой испуганного гонца. Чаша выпала из его рук, и белый кумыс разлился по шелковым подушкам. – Выпороть его, сказал я! Чего вы смотрите, вислоухие бараны! – И, схватив одного слугу за плечо, Будакен швырнул его в сторону сжавшегося гонца.

Скифы бросились к нему, вытаскивая из-за спины плетки. Они знали гнев Будакена. Князь гневался редко, но в гневе был страшен и не раз, рассердившись, душил провинившегося.

– Держите его за ноги и голову! – гремел, задыхаясь от ярости, Будакен. – Держите крепче! Я сам буду пороть его. Сумасшедший верблюд! – кричал он и бил двухвостой плеткой по извивавшемуся телу гонца.

Перепугавшийся гонец сперва от страха молчал, а потом стал кричать неистовым голосом.

Толпа снаружи шатра примолкла, и множество блестящих глаз смотрело сквозь решетку.

– И те, кто послал тебя, – сумасшедшие верблюды! Не сумели послать другого, поумнее! Ты хочешь всполошить всю нашу степь, чтобы все кочевья снялись и ушли отсюда за горы к исседонам, а на наше место пришли ваши согдские пастухи со стадами? Может быть, не все пропали? Говори!

– Может быть, не все! – завопил гонец.

– Где пропали? – гремел Будакен, продолжая наносить удары.

– Там!.. – орал гонец.

– Где там?..

– В Персии…

Послов не убивают

Тогда Спитамен, с улыбкой наблюдавший избиение гонца, приблизился к Будакену и крепко схватил его за руку, готовую наносить удары бесконечно.

– Довольно, Будакен! Ты забыл правило: послов не бранят и не убивают. Послу смерть запретна…

Будакен хотел вырвать руку, но Спитамен удержал ее.

– Теперь он уже вернул свой рассудок, – сказал, посмеиваясь, старый Тамир. – Он не станет больше кудахтать. Пусть теперь спокойно расскажет, что случилось. Дайте ему свежего кумыса.

– И подложите побольше подушек – ему трудно сидеть, – добавил Спитамен.

Будакен обошел костер и, еще задыхаясь, сел на свое место. Его широкая грудь со свистом вздымалась. Он глядел безумными глазами. Весть гонца его так же поразила, как слова, сказанные на ухо Спитаменом, но он все еще не хотел этому верить. Его тревожила судьба сына. Неужели он убит и нет никакой надежды увидеть его снова молодым, смелым, похожим на Будакена в молодости?

Гонец лег на бок. Его обложили подушками. Слуги свистнули двух серебристо-серых поджарых борзых, которые быстро вылизали с ковров и подушек пролившийся кумыс. Гонец пытался отпить кумыса, его зубы стучали о край золотой чаши, слезы еще лились по щекам, и он озирался на Будакена, как затравленный зверь.

Старый Тамир успокаивал гонца:

– Ты же мужчина! Ты должен был приехать молча, обратиться к князьям или выборным лучшим людям. Затем мы обсудим, соберем всех и придумаем, что делать. Помнишь сказку, как одна крупинка града упала на мышь, а она, испугавшись, побежала по степи и стала кричать, что идут несметным войском враги и стреляют в нее из луков? Ведь тогда все звери в степи поверили и убежали в горы. Так ты того же хочешь?

Будакен заговорил, обращаясь к гонцу, и голос его снова был тверд и непроницаем:

– Вернулась ли твоя душа обратно в селезенку?

Гонец молчал и старался незаметно смахнуть с глаз слезы.

– Теперь скажи нам, кто ты, как твое имя, от какого отца происходишь и от кого бежишь.