Турист

Маркиз вздрогнул.

– Nonsense! – повторил тот же голос. Маркиз оглянулся.

– I tell you that is nonsense;^[40] человек бывает отвратительнее обезьяны, – прибавил вполголоса милорд, ибо голос, произносивший слово «nonsense» был голос милорда; последние слова, слышал один маркиз.

Оба встали со своих мест и вышли из сада в сопровождении нескольких посторонних лиц, которые тотчас же предложили свои услуги маркизу.

Дуэль – вещь слишком обыкновенная в Висбадене^[41], и в городе этом находится во всякое время немалое число людей, извлекающих из безнаказанности дуэли тысячи личных выгод; некоторые из подобных аферистов, уверенные в своем искусстве владеть всевозможным оружием, не только охотно принимают вызовы, но употребляют все средства, чтоб побудить других к подобным вызовам, и, пользуясь неопытностью молодежи, мировыми сделками выжимают из противников или деньги, или по крайней мере ужин с бутылкою шампанского; другие предлагают себя в секунданты, и, примиряя соперников, пользуются теми же выгодами, как и первые. К числу последних принадлежали и те господа, которые предложили услуги свои маркизу, а слово «nonsense», слышанное ими, не оставляло в уме их никакого сомнения об истинных намерениях как милорда, так и маркиза, шедших хотя рядом, но молча и с выражением лиц очень неприязненным. У выхода из публичного сада маркиз обратился к милорду с вопросом: «Чего он от него требует?»

– Жизни, – отвечал милорд.

– Rien que cela!^[42] – воскликнул, смеясь, один из следовавших за ними господ.

– Это, должно быть, англичанин, – заметил другой с предлинными бурыми усами.

– Оружие ваше, милорд, – сказал маркиз, догадавшийся, конечно, что требование брата основывается не на одном различии мнений касательно сходства обезьяны с человеком.

– Пистолеты! – отвечал англичанин.

– Расстояние?

– Не нужно.

– Quant а cela, milord, vous poussez la nationalité un peu, trop loin et je suis le premier а m’y opposer,^[43] – воскликнул тот же господин, который сделал первое замечание.

– Vous m'empêchez,^[44] – сказал милорд.

– Monsieur!^[45]

– Chaurrai le grand blaisir de tuer vous après; ché n'aime pas les français; tout les français sont les plagueurs.^[46]

Высказав этою речью, по-видимому, все, что он имел сказать докучному свидетелю, милорд обратился к маркизу с окончательным предложением, которое состояло в том, что милорд желает убить его непременно, и чем скорее, тем лучше; что касается до расстояния, то милорд определил его от одного шага до пятнадцати, никак не далее, и заключил тем, что не уверен, раздавит ли он пулею комара на двадцати шагах, и потому не может допустить большего отдаления.

Маркиз понимал, что смягчить условие милорда было делом невозможным, согласился на все, и местом поединка назначен был берег Рейна, а часом свидания – восход солнца следующего утра.

Противники раскланялись друг другу и разошлись в разные стороны.

Господин с бурыми усами приглашен был в секунданты маркизом, а милорд выбрал словоохотливого француза.

– Diable d'homme!^[47] – проговорил вслед уходившему милорду француз, пожимая плечами.

Маркиз был уверен, что настоящий вечер был его последним вечером, и решился провести его весело, но, к несчастью, кошелек маркиза заключал в себе только пять золотых монет; молодой человек вспомнил о рулетке и отправился в воксал.

Менее чем в пять минут из пяти золотых монет маркиза осталась в кошельке его только одна; он бросил последнюю на игорный стол и отошел в сторону; последняя монета ушла тотчас же за первыми. Маркиз вздохнул и хотел выйти из зала.

– Куда? – спросил у него кто-то.

– Милорд! – воскликнул маркиз.

– Я.

– Вы играли?

– Нет, не люблю, а вы?

– Я люблю и проиграл все.

– Нужны деньги?

– Нет, – отвечал маркиз, проходя мимо милорда.

В полночь маркиз возвратился на свою квартиру; в прихожей сидел грум милорда.

– Зачем ты здесь? – спросил удивленный маркиз.

– Я с милордом.

– Как с милордом?

– Милорд остановился у вас.

И действительно, в спальне своей нашел маркиз спавшего на диване англичанина; у изголовья его на столике стоял отворенный ларец: в нем находилась пара превосходных пистолетов.

– Тут пахнет порохом, – сказал вполголоса своему камердинеру маркиз.

– Милорд выстрелил четыре раза в стену, – отвечал камердинер, указывая на небольшое отверстие, сделанное в притолоке дверей.

– Пуля?

– Четыре, маркиз.

– Где же остальные три?

– Все тут.

– Одна на одной?

– Одна на одной, – повторил камердинер.

Маркиз разделся и лег в постель, приказав разбудить себя с рассветом.

Милорд спал как убитый, а сон маркиза был не тревожен потому только, что маркиз не смыкал глаз во всю ночь и думал. Он был не трус; но при мысли о верной и неизбежной смерти сердце двадцатипятилетнего молодого человека, если он только не англичанин, не может биться ровно и спокойно, и маркиз провел эту ночь, придумывая средство избегнуть пули своего противника или по крайней мере отсрочить по возможности роковую минуту смертельного поединка. Убить милорда он решительно не желал, перебить милорду правую руку не послужило бы ни к чему: милорд левой стрелял лучше самых искусных стрелков. «Что делать?» – думал маркиз, а ночь проходила, восток алел, алел, и с первым лучом восходящего солнца грум разбудил своего господина.

Милорд открыл глаза, потянулся, зевнул и, поздоровавшись с маркизом, встал с постели, присел к столу и начал бриться. Маркиз с своей стороны тоже занялся туалетом, и чрез полчаса оба поместились в одну и ту же карету и отправились к назначенному месту. Дорогою милорд передал маркизу запечатанный пакет.

– Что это? – спросил маркиз.

– Векселя и расписки.

– Чьи, милорд?

– Ваши; я дал вам когда-то слово выкупить их: по ним уплачено.

Маркиз поблагодарил брата и положил пакет в карман.

– Посмотрите, все ли, – сказал милорд.

– К чему?

– Вы могли позабыть.

– Вспоминать поздно.

– Как хотите!

Новое продолжительное молчание последовало за минутным разговором двух соперников, и скоро в туманной дали блеснула серебристая полоса Рейна, и на ней резко отделились две неподвижные человеческие фигуры – то были секунданты.

Появление соперников в одной и той же карете очень обрадовало как француза, так и господина с бурыми усами. Француз со шляпою в руке и даже улыбаясь поздравил милорда с благополучным окончанием вздорной ссоры и потом распространился об убийственных последствиях ничтожного недоразумения, об обязанностях благородных людей быть снисходительными к вспыльчивости опрометчивых, но все-таки благородных людей, о счастии присутствовать при примирении враждующих и пр. и пр.

– Ché bon,^[48] – сказал милорд, когда француз окончил свою речь и, отвернувшись от него, принялся отмеривать три шага; потом, вынув из кармана два небольшие колышка, он воткнул их в оконечности отмеренной дистанции и, отойдя еще пять шагов, остановился и начал взводить курок. Маркиз, следивший взглядом за всеми движениями брата, делал с своей стороны то же, что и тот, и когда первый взвел курок, маркиз стоял уже на своем месте.

– Avancez,^[49] – сказал милорд. Противники начали сходиться.

– Mais c'est pour tout de bon qu'ils se battent!^[50] – воскликнул француз, секундант милорда.

– Таковы-то все они, эти проклятые англичане! – заметили бурые усы, и в этот миг пистолет маркиза приподнялся: сам маркиз остановился и выстрелил.

– Manqué!^[51] – воскликнул француз.

Милорд спокойно приблизился к самому барьеру и сделал знак маркизу подойти ближе, то есть на расстояние трех шагов.

Маркиз передал разряженный пистолет свой господину с бурыми усами, пожал ему руку и не подошел, а подбежал к колышку, на который указал противник.

– Имеете ли мне сказать что-нибудь? – спросил старший брат, обращаясь к младшему.

– Имею, – отвечал маркиз.

– Говорите.

– Дайте предварительно слово выполнить просьбу мою, милорд.

– Предсмертную? даю.

Милорд просил секундантов отойти в сторону.

– Брат, – сказал с чувством маркиз, – я поступил дурно.

– И вы умрете!

– Знаю, и умру с радостью; но если б от вас, милорд, зависело усладить последние минуты мои, сделали ли бы вы это?

– Сделал бы, – отвечал милорд.

– Даете честное слово?

– Даю.

– Милорд! – продолжал маркиз с чувством, – когда дуло вашего пистолета направится на меня, не думайте о той отвратительной обезьяне, которую видели мы вчера; а думая о ней, не стреляйте!

– Но я и позабыл об этом животном, – отвечал милорд.

– Тем лучше, потому что сдержать честное слово вам будет легко.

– Но мне и в голову не приходила обезьяна; я и не думаю об обезьяне.

– Еще раз тем лучше, милорд, – сказал маркиз, – я покоен теперь и готов умереть. Стреляйте.

– Обезьяна! думать об обезьяне? зачем мне думать об обезьяне? – говорил англичанин; осматривая дуло пистолета.

– Я готов, – повторил маркиз.

– Извините, – сказал милорд и стал целиться… Он десять раз поднимал оружие и десять раз опускал его, произнося тысячи проклятий.

Наконец секунданты, не слыхавшие ни просьбы маркиза, ни честного слова, данного милордом, и не знавшие, чему приписать медленность англичанина, стали терять терпение и наговорили ему преколкие вещи. Но, не обращая никакого внимания на присутствовавших, милорд бил себя по лбу кулаком, кусал пальцы до крови и употреблял все усилия ума своего, чтоб направить его на какой-нибудь другой предмет – но все напрасно: едва начинал он целиться, как голая обезьяна появлялась снова пред его глазами, и нетерпение милорда превращалось в бешенство. Сделав последнее усилие и все-таки подумав об обезьяне, милорд бросил пистолет и бежал с места поединка.