Сотник Лонгин

Перед лицом смертельной опасности бывает трудно не поддаться суеверным приметам, вещим снам, предсказаниям, а некоторые неожиданно для самих себя даже приходят к вере в Бога. Черные птицы кружили в вышине над лагерем Кассия, их зловещее карканье не сулило ничего хорошего, – по представлениям римлян, которые привыкли полагаться на ауспиции, совершаемые жрецами – предсказания по полету птиц. Вдобавок накануне первого сражения улетели два орла, которые при переправе из Азии в Европу сели на знамена рядом с серебряными изваяниями, и сопровождали войско на протяжении всего пути. Суеверные римляне сочли дурной приметой даже рой пчел, который был обнаружен однажды среди лагерных укреплений. Недоброе предчувствие стало подобно чуме поражать одного за другим воинов Гая Кассия, который всегда отличался хладнокровием в преддверии боя, но на сей раз уступил в борьбе со своим злым гением и сам поддался этому страху. На военном совете он неизменно пытался оттянуть неизбежное.

– Исход битвы не предрешен заранее, – говорил он. – На чашах весов ныне лежит слишком многое: судьба нашего дела, будущее Отчизны! Разумнее всего в сложившейся обстановке избегать решающего сражения с противником, который вскоре испытает недостаток продовольствия и будет обречен на зимовку по соседству с болотом.

Наблюдая за птицами в вышине, воины Кассия не замечали того, что творится на земле, у них под носом. Марк Антоний, будучи человеком легкомысленным по своей необузданной природе, порой, когда опасность нависала над ним, вдруг проявлял качества весьма незаурядной личности. Предвидя угрозу голода и наступление холодов, он решил сделать, кажется, невозможное – зайти в тыл неприятеля через болото, поросшее густым тростником. В то время, пока больного Октавиана таскали на носилках перед рядами построенного войска, бряцающего оружием, его люди вырубали тростник, копали рвы и засыпали непроходимые топи. Они работали днем и ночью и за декаду проложили узкую дорожку, укрепленную по краям камнями. Тропу, что тянулась почти до самого лагеря Кассия – с той стороны, где отсутствовали укрепления.

После октябрьских календ на очередном военном совете, который проходил в шатре, воздвигнутом посредине, между лагерями, Гай Кассий вынужден был уступить Бруту, услышав от него такие слова:

– Завтра, в твой День рождения, милый Кассий, я преподнесу тебе подарок – великую победу, только позволь мне сражаться на правом крыле.

– Хорошо, Брут, – нехотя согласился Кассий. – Будь, по-твоему. Я уступлю тебе правое крыло, – наше крыло атаки, – и усилю его лучшим моим легионом. Но при одном условии – если его возглавит Мессала, – он глянул на молодого красавца, происходившего из знатного патрицианского рода, настолько влиятельного, что даже триумвиры, заискивая перед родственниками юноши, специальным эдиктом исключили его из своего списка проскрипций. Впрочем, юноша не воспользовался дарованным ему прощением и остался в лагере Брута, а вскоре подружился с Гаем Кассием.

По окончании совета военачальники разъехались каждый в свою сторону. Луций, сопровождающий своего дядю в этой поездке, с воодушевлением воспринял новость о предстоящей битве. Гай Кассий, однако, радость племянника отнюдь не разделял. Во время обеда он выглядел задумчивым, был молчалив и, кажется, даже не обратил внимания, когда Луций, подняв кубок с вином, воскликнул:

– За императора Гая Кассия! Пусть будут благосклонны к нему боги и Фортуна!

Позднее, встав из-за стола, Кассий крепко сжал Мессале руку и промолвил по-гречески:

– Будь свидетелем, мой друг, я терплю ту же участь, что Помпей Магн, – меня принуждают в одной-единственной битве подставить под удар все будущее отечества. Не станем, однако ж, терять мужества и обратим взоры наши к Судьбе, ибо отказывать ей в доверии несправедливо, даже если решения наши окажутся неудачны!

***

Из-за Сапейской горы выплывало осеннее солнце, а над лагерем Кассия взметнулась кровавая туника, ознаменовав день принесения обильной жертвы богу войны Марсу. Военный лагерь, словно потревоженный муравейник, пришел в движение. Воины натягивали кольчужные доспехи, облачались в плащи, надевали шлемы, опоясывались и вооружались, выбегая из палаток для построения.

Луций, сомкнувший глаза лишь под утро, был разбужен звуком труб, которые звали воинов на кровавую утреню. Он, не мешкая, вышел из палатки, сверкая в лучах восходящего солнца золоченым доспехом, и оседлал подведенного к нему коня. Перед его глазами пробегали легионеры, выстроенные десятками.

Ворота лагеря распахнулись, выпуская знаменосцев, одетых в звериные шкуры. Вслед за ними на равнину высыпали тысячи легионеров, которые выстраивались в боевой порядок по своим кентуриям и когортам.

Серебряный орел легиона Мессалы взлетел и повис в воздухе на правом крыле войска. Легионеры становились под знаменем своей кентурии в три шеренги. Десять кентурий составляли когорту, а пять когорт – легион.

Через час построение было окончено. Солдаты, заняв свои места в строю, опустили на землю высокие щиты, нередко спасавшие им жизнь в былых битвах, и стояли, крепко стискивая правой рукою тяжелые копья, предназначенные для начала боя, первого броска. Чешуйки панцирей, медные шлемы горели в лучах взошедшего солнца, которое скупо дарило тепло, так что легионеров насквозь пробирала утренняя прохлада. В наступившей тишине гулко прокатывался топот кавалерийской турмы и доносился шум, царивший в неприятельском лагере, который был поднят по тревоге.

В шатре, разбитом между лагерями Брута и Кассия, легаты получили последние указания и пароль, – для того, чтобы легионеры в пылу сражения не обознались, не приняли своего за чужого, – которым были слова: «Libertas et Patria» (лат. ‘Свобода и Отечество’). Когда они остались наедине, Кассий сказал Бруту: «Мы либо победим, либо не узнаем страха пред победителями». Полководцы, обняв друг друга в последний раз, оседлали коней и в сопровождении оруженосцев выдвинулись каждый в свою часть войска.

Брут верхом объезжал легионы, ободряя воинов словами: «Сами боги помогают нам, потому что мы поступаем справедливо. Ибо лучший залог успеха в войне – справедливость защищаемого дела. Кроме того, мы выплатили вам, нашим храбрым воинам, все обещанное и имеем средства для еще больших наград, которые вы получите сразу, когда будет одержана победа и враг будет разгромлен. Так за свободу, на пользу одному только римскому сенату и народу!»

– За свободу! Свобода и Отечество, – ударила звуковая волна, всколыхнув море людское. Кентурионы получали таблички с паролем, который устно передавался по рядам, усиливая произведенное действие пылкой речи Марка Брута.

Тем временем, войска Антония и Октавиана тоже построились в боевой порядок. И хотя они стояли в низине по отношению к легионам Брута и Кассия, занявшим более возвышенные места – у подножия своих холмов, и представлялось более правильным дождаться первой атаки со стороны противника, тем не менее, с правого крыла, крыла Антония, по призыву трубачей вперед выступила когорта. Легионеры стройными рядами, соблюдая дистанцию между кентуриями, устремились вверх по склону. Они шли, всё ускоряя шаг…

Кассий издали заметил приближение неприятеля и приказал выдвинуться вперед отрядам лучников. Зазвучала труба, и перед строем растянулись цепью пехотинцы, которые натягивали тугие тетивы боевых луков. В небо взметнулась туча стрел, падая на врагов смертоносным дождем. Но когорта Антония по команде трибуна:«Testudinem formate!» (лат. ‘Построение черепахой!’), – замедлила ход, – сомкнули щиты первые шеренги, а вторые и следующие – подняли щиты вверх, над головами. Стрелы, выпущенные лучниками Кассия, не нанесли вреда воинам Антония, которые под защитою прочных щитов скутумов продолжили движение в плотно сомкнутом строю, приближаясь к расположению легиона Луция Кассия.

В это время началась атака правого крыла Валерия Мессалы, – его легионерам не терпелось ввязаться в драку, и они, не дождавшись команды, издали боевой клич и ринулись на врага. Брут не счел нужным мешать воинскому порыву, напротив, поддержал Мессалу еще двумя легионами, и сам во главе конной алы, прикрывая наступление с правого фланга, устремился вперед…

Луций Кассий видел приближающегося врага, и его сердце прыгало в груди, волнуемое сладостной истомою.

«Наконец-то, этот день настал, – восторженно думал юноша. – День моего прославления!»

Когда враг подошел на достаточно близкое расстояние, он поднял руку вверх. Тотчас округу огласил бодрый звук трубы, и воины легиона двинулись навстречу неприятелю, медленно идущему в сомкнутом строю. В «черепаху» полетели тяжелые копья-пилумы, которые втыкались в щиты, застревая в них.

Воины из легиона Луция Кассия после первого броска, обнажив мечи, тотчас выставили вперед щиты, ожидая ответа, и он не заставил себя долго ждать. Метнув свои копья и бросая ставшие бесполезными громоздкие щиты, воины Антония с обнаженными мечами устремились вперед. Легионеры сошлись в рукопашной…

Луций Кассий глядел на серебряного орла своего легиона, который парил над полем битвы, до него доносились ожесточенные крики, удары мечей, он видел искаженные злобою лица солдат, своих и чужих, павших воинов, истекающих кровью. Лезвие гладиуса скользнуло по шее, из которой хлынул кровавый фонтан, – легионер, у которого навсегда отпечатался ужас в глазах, медленно опустился на землю, рядом с ним через мгновение рухнул другой – вражеский кинжал, прорвав кольчужный доспех, по рукоять вошел в его грудь. Струйка крови брызнула изо рта третьего легионера. Вскоре все смешалось на поле боя, и Луций уже не знал наверняка, где его человек, а где неприятель.

Тем временем, на правом крыле воины Мессалы обрушились на легионы Октавиана с таким рвением и упорством, что те вскоре не выдержали напора и попятились назад, а затем и вовсе обратились в паническое бегство, пытаясь спастись за стенами военного лагеря. Однако в отверстые ворота ворвался конный разъезд. Всадники кавалерийской турмы, рубя на скаку врагов длинными мечами, носились по лагерю, и вдруг заметили, как рабы в спешке уносят чей-то паланкин. «Это носилки Октавиана», – решили воины и метнули ему вдогонку дротики. Вскоре Мессала, запыхавшийся, на своем коне примчался к Бруту и порадовал его новостью: «Victoria! Caesar убит!»

Впрочем, вскоре выяснилось, что Октавиан выскользнул из западни. Его врач накануне увидел сон и так напугал им впечатлительного юношу, что тот, ощутив внезапный прилив сил, самостоятельно оседлал коня и до рассвета бежал из лагеря, который теперь воины Брута, – вместо того, чтобы довершить разгром неприятеля, – принялись безудержно грабить…

Антония тоже никто не видел, даже поговаривали, будто он в страхе укрылся на болоте, но это была лишь доля правды. На самом деле, пока когорта ветеранов Цезаря сражалась одна с целым легионом Луция Кассия, Марк Антоний незаметно вел свой легион в тыл неприятеля. Они шли той дорожкой, что была в тайне от врага проложена посреди болота, заросшего высоким тростником, который теперь скрывал их из виду. И вскоре оказались возле неприятельского лагеря. Перебив немногочисленную охрану, воины Антония подожгли палатки, – первым пал шатер главнокомандующего Гая Кассия, который возвышался над лагерем. Это было начало конца…

Легионы Кассия, увидев воинов врага, зашедших с тыла, заметили, что лагерь их взят. Вернулся прежний суеверный страх, который быстро превратился в панический ужас. Стройные ряды дрогнули и подались назад.

Луций Кассий не понимал, что происходит, он метался на коне, пытаясь задержать своих бегущих солдат, но тщетно… Копье внезапно ударило его и сбило с ног, – он вывалился из седла и больно ушибся, но тотчас вскочил на ноги, сорвав с себя пробитый доспех, который в тот миг спас ему жизнь. Мимо него опрометью пробежал знаменосец, потрясая орлом легиона. Выхватив орла из рук бегущего, Луций Кассий воскликнул: «За республику!» – и бросился вперед…

Гай Кассий с немногими сопровождающими отступил к Филиппам и поднялся на холм, с которого открывался широкий вид на равнину. Римлянин был глубоко подавлен неудачей. Он с тревогой вглядывался вдаль, но столб пыли, поднятый бегущей конницей, препятствовал обзору.

– Хозяин, – обратился к нему Пиндар. – Взгляните. Кто-то приближается…

Кассий напряг слабое зрение и увидел большой отряд конницы. Это были всадники, посланные Брутом; но Кассий этого не знал.

– Я поеду и посмотрю, – предложил Пиндар. – Это могут быть наши.

– Нет, – резко отозвался Кассий. – Поезжай ты, Титиний.

Титиний пустил коня вскачь и устремился навстречу неизвестности. Всадники заметили его, признали в нем друга Кассия и радостно окружили его, бряцая оружием.

Кассий изменился в лице, похолодел, – словно его окатили ушатом ледяной воды, – и смирился со своей судьбой, тихо проговорив дрожащим голосом:

– Вот до чего довела нас постыдная жажда жизни – на наших глазах неприятель захватывает дорогого нам человека!

Он выхватил кинжал, – тот самый, которым наносил удары по уже мертвому телу тирана, – и протянул его Пиндару со словами:

– Я держал тебя при себе ради этого дня.

Пиндар в ужасе отшатнулся от своего господина:

– Хозяин, я служил вам исправно долгие годы и готов умереть за вас, но этого я не сделаю.

– Освободи меня от позора! – прокричал Кассий хриплым, сорванным голосом. Тогда Пиндар, роняя слезы, выхватил из ножен меч и отсек голову своему господину. С тех пор слугу Кассия никто не видел. Говорят, он вернулся в Италию и на могиле любимой жены заколол себя…

***

Лидия, услышав плач ребенка, вошла в комнату госпожи и потихоньку, чтобы не разбудить ее, приблизилась к колыбельке, взяла младенца на руки и вздрогнула, как громом пораженная, при звуках властного голоса:

– Дай мне его.

Служанка повернулась, взглянула на госпожу и передала ей ребенка. Корнелия обнажила свою грудь, полную молока, и младенец жадно прильнул к ней губами.

– Найди кормилицу, – почти шепотом проговорила Корнелия, не глядя на рабыню. – Ни сегодня, так завтра молоко кончится, и что будем делать?

– Да где ж я ее найду? – всплеснула руками Лидия. – Мы, чай, не в Риме. Я тут никого не знаю.

– Не найдешь, велю выпороть, – тихо, но с угрозой проговорила мать, передавая дитя служанке.

В Тарсе Киликийском нашли пристанище старик Луций Кассий и его невестка. За тысячу аттических драхм в год они снимали в этом городе квартиру в доме наподобие римской инсулы. Когда до Киликии долетела весть о поражении республиканцев под Филиппами, старик Кассий долго не решался сообщить об этом Корнелии, которая была на седьмом месяце беременности. Но однажды все-таки проговорился. Они возлежали за обеденным столом, и он сказал осторожно:

– Дочка, я тебя ненадолго оставлю. Мне надо съездить по делам.

– Как? И вы меня хотите бросить? – заволновалась Корнелия и тотчас дала волю слезам.

– Дочка, да не волнуйся ты. Я вернусь скоро, – пытался успокоить ее старик Кассий.

– И Луций так говорил, – всхлипывала Корнелия. – Но ушел на войну, оставив меня одну. Теперь и вы…

– Но я же уезжаю не на войну. Она закончилась… – начал, было, старик Кассий, но его голос осекся. Он понял, что сболтнул лишнее.

Корнелия изменилась в лице и испуганно проговорила:

– Закончилась? А Луций? Где он? Вы что-то знаете? Говорите!

Старику Кассию пришлось все рассказать, при этом он постарался утешить ее словами:

– На войне бывает всякое, – поверь, мне доводилось участвовать во многих сражениях и далеко не всегда удачных. Я слышал, Валерий Мессала остался жив. А он был легатом у Брута. Я поеду в Грецию и всё разузнаю. Нельзя терять надежду…

Корнелия поднялась из-за стола и, молча, пошла в свою комнату, – в дверях она вдруг обернулась и проговорила с лихорадочным блеском в глазах:

– Он вернется. Непременно вернется!

Старика Кассия не было уже третий месяц, и его долгое отсутствие тревожило Корнелию. Она понимала, что тех денег, которые остались, надолго не хватит, а с рождением ребенка траты непомерно выросли. Приходилось во всем себя ограничивать, и такая жизнь римлянке, привыкшей к роскоши, была не по нраву. Она еще лежала в постели, отягощая себя размышлениями о своем туманном будущем, когда вбежала сияющая служанка и объявила:

– Госпожа, хозяин вернулся!

– Луций, – встрепенулась Корнелия и бросилась навстречу любимому мужу. Но на пороге комнаты появился старик Кассий. Он склонился над колыбелью и долго рассматривал спящего младенца, как будто не замечая присутствия невестки.

– Отец, – тихо, бледными губами произнесла она. – Вы нашли его?

Старик Кассий, наконец, удостоил своим вниманием взволнованную женщину, мельком взглянув на нее, потом махнул рукой, дескать: «После, потом поговорим», – и поспешно вышел из комнаты. Впрочем, за обеденным столом он все же рассказал о своем путешествии:

– Я добрался до Смирны и собирался садиться на корабль, идущий в Грецию, когда один торговец из Эфеса рассказал мне о Марке Антонии и его милости жителям города. Я поспешил в Эфес… – рассказчик вздохнул, собрался с мыслями и продолжал. – Я поспешил в Эфес и…

Старик Кассий нашел Антония в храме на акрополе совершающим жертвоприношения Зевсу Олимпийскому. Там он пал к ногам его и со слезами на глазах молил:

– Император, будь милостив ко мне и моей семье.

Марк Антоний исподлобья глядел на униженного старика, но Мессала, стоявший рядом с ним, что-то шепнул ему на ухо, и он внезапно повеселел:

– Луций Кассий, поднимись. Не подобает достойному сыну Отечества стоять на коленях! Ты всегда преданно служил сенату и римскому народу. И ни чем себя не запятнал. А за деяния брата своего ты не в ответе. Будь гостем у меня…

Старик Кассий был приглашен на обед и за пиршественным столом возлежал рядом с Мессалой, – от него он узнал о кончине Гая Кассия.

– А что с моим сыном? – спросил бледный, прослезившийся старик Кассий.

– В последний раз Луция я видел накануне первого сражения, – рассказывал Мессала. – Он командовал легионом, который отстоял далеко от меня, на другом крыле. Я слишком рано потерял его из поля зрения и с тех пор не видел. О судьбе его мне, увы, ничего не известно.

– Может, он в плен попал? – с надеждой в голосе спросил старик Кассий.

Мессала тряхнул кудрявой головой:

– Тем хуже было б для него. Наш император, – хвала ему! – великодушен к побежденным, в отличие от Октавиана, который всякий раз, не внимая мольбам о пощаде, говорил пленным: «Ты должен умереть». За здоровье императора! – воскликнул он, поднимая кубок, полный вина. И все собрание дружно подхватило этот тост. Выпив, Мессала продолжил вспоминать прошлое:

– По распоряжению Марка Лепида ваш дом в Риме, вилла в Тускуле, – все ваше имущество было продано с аукциона.

Старик Кассий побледнел:

– Как продано? Но… моего имени не было в списке проскрипций.

– Лепида это не остановило, – усмехнулся Мессала. – Жадность обуяла этого человека. Он воспользовался тем, что вы бежали из Рима…

Старик Кассий закончил свой печальный рассказ и умолк надолго. Корнелия сказала:

– А Луций? Его ведь никто не видел мертвым.

– Дочка, – покачал головой старик Кассий, – забудь о прошлом. Жизнь продолжается. Теперь у тебя есть сын, а у меня внук. Гай – это наше будущее. Тебе надо подумать о себе…

– Нет. Он вернется. Непременно вернется. Он скоро даст о себе знать, – стояла на своем Корнелия, и надежда светилась в ее глазах.

Она ждала. Но время шло, а Луций не объявлялся. Вскоре в Киликию прибыл Марк Антоний, который по договору с Октавианом получил всю восточную часть империи.

***

Ветер надувал паруса. Гребцы дружно налегали на весла…

Жители окрестных селений давно привыкли к кораблям, которые мимо них следовали в Тарс. Но теперь они выбегали из своих домов, собирались шумными толпами и высыпали на берег реки. Вверх по Кидну плыла ладья под алыми парусами, сверкая в лучах восходящего солнца вызолоченной кормою и посеребренными веслами. Сладостные звуки разливались по округе, лаская слух, – это пела флейта, поддерживаемая свистом свирелей и бряцанием кифар. Дивные благовония растекались по берегам, восходя из бесчисленных курильниц, окутывающих ореолом таинственности ту, которая покоилась на ложе под расшитою золотом сенью в уборе богини. Мальчики с опахалами и красивые рабыни, переодетые нереидами, прислуживали ей. Толпы, завороженные необычайным зрелищем, провожали ладью по обеим сторонам реки. И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии.

Говорят, Антоний влюбился в Клеопатру с первого взгляда. Об этой женщине исстари слагают легенды, но, увы, всё, что исходит от человека, как правило, далеко от истины…

Дочь наложницы о царстве и не мечтала. В детстве она любила прогулки по саду, великолепному дворцовому саду с тенистыми аллеями и зелеными лужайками, где был пруд с золотыми рыбками. Она подолгу наблюдала за ними, забывая обо всем на свете, но, увидев свое отражение в зеркале кристально чистой воды, девочка вздыхала и огорчалась. Природа, к несчастью, не наделила ее красотою, которой славились дочери востока. Чересчур большие глаза, выступающий подбородок и нос с горбинкой, – слишком много в ее облике было мужского, унаследованного от венценосного отца Птолемея. Девочка, сознавая свое уродство, бежала от навязчивых мыслей в Александрийскую библиотеку, часами просиживая в экседре за чтением сочинений древних мыслителей. Тысячи свитков папируса… Ее никто не учил. Она всё постигала сама, освоила ряд языков и в совершенстве познала греческую философию: ее мыслями владели идеи Платона о воспитании благочестивого правителя, бесстрашие перед лицом смерти Сократа, учение о переселении душ пифагорейцев. Девочка, не блиставшая красотой, подавала большие надежды в науке. Но однажды всё изменилось…

В тот день в покоях царских было необычайно душно, и девочка под присмотром няньки вышла в сад. В легких сандалиях она побежала по траве, чтобы схорониться от жары под сенью ветвистого теревинфа, – там, где было ее любимое место. Служанка замешкалась и вдруг услышала пронзительный крик. Она подбежала к упавшей девочке и успела заметить чешуйчатое тело змеи, уползающей за дерево. Девочка сидела на траве и глазами, полными ужаса, рассматривала свою ногу, где виднелись два крохотных пятнышка – то был след змеиного укуса. Служанка, завопив на всю округу, бросилась во дворец с криками: «На помощь!» Девочка осталась совсем одна. Она чувствовала, как холодеют ее ноги, как нечто пугающее растекается по ее телу, хватает за горло, мешает дышать… «Радуйтесь! Пречистая родила. Свет победил!» – молнией перед глазами девочки проносились воспоминания о ее короткой жизни, в которой самой яркой страницей осталось торжество со дня рождения бога солнца. Она распласталась на траве, – дышать становилось все тяжелее, хрип вылетел из груди ее, когда внезапно послышались тяжелые шаги… Некто, лицо которого заслонял образ змеи, наклонился над страдающей, задыхающейся девочкой. Прозвучал притворно-ласковый голос: «Клеопатра, хочешь жить?» Выпучив глаза, девочка смотрела на незнакомца, не будучи в силах произнести ни слова. «Если да, то кивни», – сказал незнакомец. «Да, да, да. Я хочу жить. Я так люблю жизнь!» – говорили глаза девочки. Она наклонила голову и вскоре почувствовала холодное, как чешуйки змеи, прикосновение, а затем наступило забытье. Во сне девочка увидела того же незнакомца со змеиной головой. Она, приняв его за божество, пала перед ним на колени и услышала его веселый громкий смех. Змея высунула свой раздвоенный язык и проговорила: «Я спас твою жизнь, и отныне она принадлежит мне. Я всегда буду рядом с тобой, я буду подсказывать тебе, давать советы. И если будешь меня слушаться, обретешь власть над мужчинами, которая не снилась даже Нефертити и Елене Спартанской. Но ты, если хочешь, можешь отказаться и вернуть все, как было. Смерть избавит тебя от страдания». «Я хочу жить, я хочу быть красивой, я хочу, чтобы меня любили», – сказала Клеопатра. И мир погрузился во тьму. Она очнулась в шелковой постели под расшитым золотом балдахином и властно крикнула слугам:

– Приготовьте мне ванну из лепестков роз… Нет, я хочу искупаться в молоке. Молоко полезно коже…

Вскоре в спальню дочери вошел ее отец – Птолемей. Его бритая голова, покрытая платком с золотыми и синими полосками, вызвала улыбку на лице Клеопатры.

– Я рад, что тебе уже лучше, – сказал он, позевывая. – Ты всех нас перепугала.

– Отец мой, простите меня, что доставила вам беспокойство, – пропела Клеопатра таким необычайно сладким голосом, что Птолемей вытаращил на нее глаза:

– С тобой точно все в порядке?

– Все превосходно, – просияла Клеопатра. – Отец мой, если я обрела в ваших глазах хоть немного расположения, позвольте кое о чем просить вас, – она не дождалась ответа от оторопевшего старика и продолжала. – Я бы желала нарядов из чистого виссона, пошитого золотом, и благовоний дорогих, – Галаадского бальзама, мира индийского драгоценного.

– Ты какая-то странная сегодня, – буркнул отец, не ожидая ничего подобного от дочери-скромницы. – Хорошо, будь, по-твоему. Казначею будет дано указание. Когда здоровье твое поправится, сможешь выбрать себе, что пожелаешь.

– А я уже здорова, – заявила Клеопатра, выскакивая из постели и повисая на шее у отца. – Спасибо, папочка.

– Госпожа, ваша ванна готова, – вошла служанка, оробев при виде повелителя. Клеопатра тотчас выбежала из спальни. Птолемей глянул вослед дочери и подивился перемене, которая произошла с нею.

Клеопатра нежилась в теплой воде, – перед этим строго отчитав слуг, что ее повеление о ванне с молоком не было исполнено, но, в конце концов, довольствуясь тем, что есть, – она нежилась в теплой воде, в которую перепуганные рабыни бросали лепестки роз, и наслаждалась звучанием голоса, с тех пор ставшего постоянным спутником ее жизни.

***

Марк Антоний, очарованный царицей Египта, вместе с нею отправился в Александрию, где провел всю зиму как частное лицо, позабыв о своей жене Фульвии, которая даже развязала войну против Октавиана, чтобы вырвать мужа из объятий опасной соперницы. И, в конце концов, ей это удалось сделать – Марк Антоний, узнав о поражении наученного Фульвией своего брата Луция, поспешил в Рим, где встретил весть о кончине Фульвии. Судьба-злодейка посмеялась над этой женщиной и в одночасье отняла у нее все, предав изнеженную плоть ее во власть огня… Мертвое, лишенное духа, тело пожирало пламя погребального костра. А по другую сторону моря, в Александрии Египетской, царица имела во чреве двойню и со дня на день должна была родить. Схватки начались рано на рассвете. Толпа повитух обступила царицу, которая в эти часы ничем не отличалась от любой другой обычной бабы, мучимой родами. Половина дворца оглашалась ее жалостными криками. Порою из груди страдающей женщины вместе со стоном вырывалось нечто и вовсе не вразумительное:

– Где ты? Почто ты меня покинул? Утешь меня!

Целый день мучилась родами царица, и, наконец, на свет появилась двойня божественных близнецов: мальчик – Гелиос и девочка – Селена, что значит «Луна».

Над городом разносился глас: «Радуйтесь! Пречистая родила. Свет победил!» Длинная, растянувшаяся на целую милю, процессия прошла от ворот храма Исиды по мосту, соединявшему остров Фарос с материком, и хлынула на улицы Александрии. Тысячи людей выходили поприветствовать богиню, родившую сына – впереди на золоченых носилках несли изваяние, изображавшее женщину с младенцем на руках. Статуя из белого мрамора была столь искусно выточена, что богиня казалась живой, кормящей свое дитя обнаженной грудью…

Густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало. Слева и справа круг завершали тянущиеся вверх змеи. Плащ, отливавший темным блеском, прикрывал наполовину наготу богини-матери. Как римские тоги, он свешивался густыми складками, a края были красиво обшиты бахромою. Вдоль каймы и по всей поверхности плаща мерцали звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была нашита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только существуют. Благовонные стопы были обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев.

Жрецы Исиды возглашали благую весть:

– Радуйтесь! Пречистая родила. Свет победил!

Тем временем, в Сирию вторглись парфяне⁵. И не было силы, способной остановить нашествие конного полчища: римляне еще не оправились после сокрушительного разгрома армии Красса при Каррах. Этнарх Иудеи Гиркан сдался на милость победителей. Ирод бежал из Ерушалаима: сначала на свою Родину – в Идумею, потом, преследуемый парфянской конницей, обратился к арабам, с которыми состоял в близком родстве по матери, да царь Петры отказал ему в гостеприимстве, после чего Ирод пересек египетскую границу в намерении отплыть из Александрии в Рим. Зная о расположении Антония к Ироду, Клеопатра радушно приняла изгнанника в своем дворце и предложила ему командную должность в египетской армии. Ирод, однако, вежливо отказался:

– Благодарю, царица, за столь высокое доверие. С радостью принял бы твое предложение, но сознание долга велит мне продолжать путь, чтобы донести до Рима всю опасность нависшей угрозы.

Царица, восседая на троне из слоновой кости, сияла покровительственной улыбкой, а внутренний голос подсказывал ей: не бойся отпускать Ирода, ему предстоит опасное плавание, и кто знает, доберется ли он до Рима?

– Жаль, – пропела Клеопатра, состроив огорченный вид, – что столь доблестный муж не служит на благо Египта. Но ты прав – тебе нужно завершить свою миссию. Рим – наш общий друг и союзник. Я помогу тебе. Дам корабль быстроходный и запас продовольствия. Будь осторожен, тетрарх Галилейский.

Невзирая на позднюю осень, Ирод отправился в опасное путешествие по бурному морю. Впрочем, достигнув Родоса, он переждал на острове непогоду, а вскоре благополучно добрался до Рима, где, первым делом, навестил своего патрона – Марка Антония. Тот вышел в атриум из триклиния навеселе, изрядно выпивши, и даже заключил клиента в объятья:

– Ирод, дружище, не ожидал тебя видеть в Риме! Какими судьбами? Что ты такой мрачный? А я знаю лекарство от твоей хандры – хорошее вино, слегка разбавленное водой.

– Император, – вздохнул Ирод, – и рад бы веселиться. Да гонец я, который принес тебе худые вести. По обычаю меня надлежит предать лютой смерти.

– Где это видано, чтобы верных слуг казнили? – возмутился Антоний, быстро трезвея, и потребовал. – Говори, что случилось.