Дым на фоне звёзд. Сборник избранных произведений

Невероятная история.

В свой последний рабочий день решил проставиться. Всё-таки не каждый день на пенсию уходишь, а с некоторыми людьми полжизни в одной упряжке. Купил водки, закуски и мы прямо там, в отделе и загуляли. Годы были лихие, в стране бардак, на это безобразие и охрана и руководство смотрели сквозь пальцы.

Хреново в те годы людям жилось.

Напиться в хлам было нормальной альтернативой.

Мы и напились.

И не только мы. Наверное, каждый, кто в институте работал, включая охрану и руководство, пришёл попрощаться. За водкой, не поверишь, бегали восемь раз.

Помню не всё.

Что-то и не хочется вспоминать.

Но вот слёз своего непосредственного начальника забыть не могу. Расчувствовался человек, просил у меня прощения. Я пытался его успокоить, но он ни в какую.

– Прости, – говорил он, – за всё Кузьмич прости. За сорок своих честно отработанных лет меня лично прости. – Тебе бы пожизненную повышенную пенсию полагалось дать, но не могу. – Нет у государства на это бюджета. – Разворовали бюджет.

И плачет.

Думаю, он и подложил мне в портфель «дрифташтепсель».

Наутро очнулся в своей квартире. Портфель на полу. Застёжка открыта. Из портфеля торчит бутылка водки, а рядом на полу лежит он.

Испугался – чуть в штаны не наложил. Ведь это даже не тюрьма – сразу расстрел – без суда и следствия – циничная измена Родине.

Протрезвел в момент.

Достал из портфеля водку. Залпом прямо из горлышка сразу полбутылки выпил, а хмель не берёт. Хотел сразу сдаться, но передумал, начальника пожалел. Его бы тоже расстреляли. Решил подождать, посмотреть, что будет. Сделанного не воротишь, а будущее, прерогатива судьбы.

Месяц, наверное, ночи не спал, вздрагивал от каждого шороха, всё ждал, что придут.

Не пришли.

Рассосалось.

Даже телефон в этот месяц не звонил.

Все, как-то сразу забыли. Уволился и стал не нужен никому.

Позвонили на второй месяц. – Бывший начальник и позвонил.

– Да, гульнули мы с тобой, Кузьмич, на славу, – сказала трубка его голосом. – Пол института разнесли, вторую разворовали. Но тебя никто не винит, вспоминают только добрым словом. Отдыхай, живи спокойно, всё замяли и все вопросы закрыты.

И повесил трубку.

Так и закончилась моя карьера служения Отечеству.

Карьера закончилась, а «дрифташтепсель» остался, и оказалось, что остался не зря.

– Ни чего себе история, – сказал я.

– Это только начало истории, – ответил дед. – Первые полтора месяца из двадцати пяти лет.

– А было что-то и дальше?

– Было, Володя, много чего было. Но для того, чтобы понять дальнейшее, необходимо спуститься по шкале времени в прошлое. Именно по шкале. С твоего позволения я буду использовать время, как вектор в системе координат.

Я не понимал, куда он клонит, пожал плечами, давая понять, что мне всё равно.

– Когда рассматриваешь время так, подменяешь им одну из координат нашего пространства, окружающий мир теряет объём и становится плоским, – продолжал он. – Мне трудно это объяснить, не хватает образования. – Скорее всего, кажется плоским. Ведь наш разум способен воспринимать только три измерения. Дальше …, как же он мне объяснял …?

– Кто объяснял?

– Да, профессор один, из нашего института. Сидели, как-то давным-давно, выпивали, размышляли о принципах работы «дрифташтепселя», и он пытался ввести меня в курс дела. – Вспомнил. – Он говорил…

Безумный профессор.

– Плоскость, нанизанная на вектор времени – Представил? А теперь берём и мысленно ставим на эту плоскость что-нибудь малоподвижное, к примеру, дерево в горшке.

– И что?

– А то! Получается, что дерево, растёт по вектору времени, но расположено по двум координатам, но дерево не плоское, мы знаем, что оно имеет три пространственные координаты. Мы просто временно заменили его высоту, на время.

– Фигня какая-то, – не выдержал я.

– Я, Володя, отреагировал также, а профессор на моё заявление отреагировал по-своему. Молча наполнил стаканы, заставил выпить и продолжил:

– Теперь, – сказал он, – кладём дерево набок и меняем на вектор времени его ширину. Затем проделываем то же самое с длиной.

Я всё ещё не понимал.

Он наполнил стаканы снова.

Мы чокнулись, выпили.

А теперь приготовься, сказал профессор, сейчас я скажу самое главное. Если не готов, дай знать, выпьем ещё.

Этот профессор, пил, как лошадь, я так не умел.

Я хотел сказать, что готов, но уже не мог говорить и просто кивнул головой. Он же воспринял это, как знак и снова наполнил стаканы.

Дальнейшее я помню смутно.

В памяти отложилось лишь одно. – В результате наших умозрительных заключений – дерево размазывалось по трём пространственным плоскостям в пределах радиуса проекции «дрифташтепселя» на эти плоскости. А он, в свою очередь, влиял ещё и на время…. Иными словами, наш прибор, удивительным образом, может воздействовать сразу на четыре измерения, а время, одно из них….

– Враньё! – воскликнул я.

Но мой ответ ничуть профессора не смутил. Он с упрёком посмотрел на меня. Молча взял «дрифташтепсель», положил его на стол перед собой и схватился большим и указательным пальцем правой руки за один из двух длинных контактов синего цвета. Затем, точно также он взялся пальцами левой руки за второй длинный синий контакт.

– Нужен третий контакт, – сказал профессор. – Короткий контакт, синего цвета. – Поэкспериментируй на досуге. Сейчас подключаться не буду – много выпил – стошнит. Но запомни, использовать можно только синие контакты.

– А что будет, если взяться за красные контакты? – спросил я.

– Может быть ничего, а может быть размажет по пространству. Лично я это не проверял. – Слишком рискованно. – Тех, кто попробовал я больше никогда не видел, – ответил учёный. – В этом «дрифташтепселе» главный принцип такой: красные контакты – материальный мир – синие – подсознание – подключаешься к синим – меняешь вектора виртуально, к красным – материально. Два длинных контакта – включаешь прибор в свою схему, замыкаешь на себя. Касаешься одного из четырёх коротких контактов, блокируешь один из векторов – длину, ширину, высоту-глубину или время. Пока работаешь с синими контактами – не страшно – всё на уровне подсознания. Человек машина сложная – возвращается потом в исходное состояние, главное с катушек не слететь и не пить перед экспериментом – не искажать работу мозга. Но только тронь красные – всё …, ситуация непредсказуема – меняется материальный мир, или, вернее, меняешь своё положение в материальном мире. – Куда занесёт? – Непонятно – Прошлое, будущее, вверх, вниз, вперёд, назад – предсказать невозможно. Я пробовал маркировать короткие контакты. Пробовал поочерёдно касаться разных синих коротких. – Ничего не вышло. – Меняются местами вектора. – Хитрый прибор. Может два дня быть на крайнем контакте время, а потом ни с того ни с сего там уже какой-то пространственный вектор и на остальных контактах тоже всё уже по-другому.

Никакой стабильности нет.

То каждый час вектора с места на место прыгают, то месяцами ничего не меняется. Тасует направления как шулер, а зачем, непонятно.

Ты, главное, Кузьмич, помни – касаться красных контактов нельзя, но это и непросто. – Специально для дебилов красные и синие контакты сделаны с противоположных сторон сферы.

Аккуратно положил дрифташтепсель на стол синими контактами вверх, активировал прибор и спокойно работай с ним, сколько влезет.

– Всё это интересно, – ответил я. – Но звучит очень неправдоподобно. Я деталей не знаю, но слышал, что этот прибор создан для космических кораблей и его функции…

– Правильно говоришь, – перебил профессор. – Обеспечение дрифта в автоматическом режиме при уклонении от ракет противника. И контакты задействованы все. Синие на внутренний контур корабля, красные на внешнюю систему слежения. Четвёртый красный и синий маленькие контакты, выполнены, как вспомогательные, при отказе в работе одного из трёх других. Ни о каком векторе времени в описании прибора и речи нет. В теории, он учитывает только три пространственные координаты.

– Вот! И причём тогда…, – начал, было, я.

– А при том! – перебил меня этот учёный. – Я тебе говорю не про теорию, а про практику. Рассказываю о дополнительных возможностях этого устройства – необыкновенном чуде, потому что ты нормальный мужик, а ты делаешь морду кирпичом и не желаешь ничего воспринимать.

– Но в это же невозможно поверить, необходимо убедиться!

– На…, проверяй! – крикнул профессор и поставил дрифташтепсель прямо передо мной.

А… будь, что будет, подумал я, лучше уж сразу развеять все сомнения, чем думать о них всю свою жизнь.

Я схватился за длинные синие контакты, как показывал профессор.

Он внимательно наблюдал за мной.

Но дальше этого дело не пошло, я засомневался.

Что делать дальше, профессор толком не объяснил. Перед моими глазами было четыре маленьких контакта. К какому из них лучше всего прикасаться я не знал. Не мог сообразить и как.

– Прикасайся к любому! – видя мои сомнения, выкрикнул учёный. – Но не пальцами рук – не сработает. Можно носом или языком. Ещё лучше приделать к маленькому контакту провод со стальной пластинкой. Пластину положить на стул и сесть на неё голой жопой. Вариантов море. Можно провод и на конец намотать. – Лучший вариант – на неделю стояк обеспечишь.

И он рассмеялся в голос, сгибаясь пополам, закрывая от удовольствия глаза.

Но мне, честно говоря, было не до смеха. Я не очень-то воспринимал тупые шутки этого придурка.

Я боялся, но и отступить от задуманного было нельзя.

Этот профессор хоть и был ненормальным, но задел меня за живое. Если бы я спасовал, то, возможно, уже никогда не смог бы избавиться от своего страха.

Я мысленно сосчитал до трёх и легонько ткнулся носом в один из маленьких контактов, закрыв при этом глаза.

Выждал паузу. Понял, что ничего необычного не чувствую.

– А ты молодец, – сказал профессор совершенно серьёзным голосом. – Не испугался. Ладно, поднимайся.

– Я подпрыгнул, как ужаленный, краснея от накатившей злости. Если этот псих меня обманул…

– Успокойся Кузьмич, – сказал профессор. – То, что касается прибора – правда. Тут никакой шутки нет. И про пластинку к голой жопе, кстати тоже. Всегда лучше наблюдать за происходящим, а не тыкаться мордой в стол.

Я всё ещё с недоверием и зло смотрел на него.

Он же протянул через стол руку, взял «дрифташтепсель» и сунул его в карман.

– Не сработало потому, – сказал он, улыбаясь, – что ты забыл его активировать.

– Сука, – невольно вырвалось у меня.

– Не переживай, что ни делается – к лучшему. Такие эксперименты нужно проводить на трезвую голову. Через недельку повторим.

Я всё ещё пребывал в некоторой растерянности и поэтому ничего не ответил.

– Как там у нас? Осталось что? – спросил профессор, глядя на початую бутылку водки.

– Немного есть, – ответил я.

– Наливай.

Дальше мы просто пили.

***

– Это было моё первое знакомство с уникальным прибором, – сказал дед. – И состоялось оно в 1981 году. Тогда я и предположить не мог, что следующий раз, когда мне удастся взять «дрифташтепсель» в руки, будет только через пять лет в 1986 году.

– Как? Вы же с профессором собирались через неделю повторить эксперимент? – спросил я.

– Уволили профессора. Недели не прошло, как загремел в дурдом. По слухам, белая горячка. Но лично я думаю, что он активировал прибор в пьяном виде. Исказил работу мозга и не смог после эксперимента полностью восстановиться.

– А без него? Ты ведь уже знал, что и как активировать?

– Без него, Володя, было никак. Профессор на тот момент был единственной ниточкой, связывающей меня с «дрифташтепселем». Не забывай, что я работал в сверхсекретном учреждении. И хотя, на тот момент, проработал в нём больше тридцати лет, но кто я был? – Ответственный работник по хозяйственной части. – Ни учёный, ни разработчик и даже не испытатель. – Допуск, правда, был почти ко всему, но занимался я материально-техническим обеспечением и отгрузкой готовой продукции. Дрифташтепсель, в 1981-ом году был в стадии доработки. К готовой продукции не относился. Засекречен – дальше некуда. К нему у меня доступа не было. Я и знать то о нём знал, только понаслышке. О нём, вообще, почти никто и ничего не знал. Ходили слухи, что есть такой прибор, который способен вывести любой космический челнок из-под ракетного удара. Но если бы не профессор, которому я в своё время нормально помог с платиновыми припоями, я не узнал бы никаких подробностей о нём. И уж тем более, не держал бы его в руках.

– Странно, как-то. Зачем этот профессор, вообще, рассказывал о нём?

– Это действительно странно. И не только странно, но и опасно. Но в прошлом веке люди были более открыты и доверяли друг другу. И хотя мы были с ним разные и встретились исключительно по работе, но почувствовали некое родство душ. Ему хотелось поделиться, а я умел слушать, вот он и…

– Напились наверно, вот он и проболтался.

– Было дело. Выпивали. Ты подметил верно. И началось всё с того, что он должен был проставиться за платину. Формальность, но так было только в первый раз. Нам сразу понравилось общаться друг с другом, а водка, вовсе, не была главным – так, сопутствующий беседе напиток, для нужной энергетики.

Мы подружились сразу.

Даже в тот, самый первый раз, если тебе интересно, разговорились так, что не хватило, а вторую в знак нашей дружбы я уже покупал на свои…. Кстати, в тот день он ни слова не сказал о «дрифташтепселе».

Проболтался ли он, захотел ли по дружбе поделиться, я не знаю, но за язык я его не тянул, хотя и знал, что он участвует в разработке хитрого сверхсекретного прибора. Любые рассказы о нём, уже преступление, я не имел права даже спрашивать его ни о каких дрифташтепселях – с друзьями так не поступают. Где-то, через три месяца после нашего знакомства, когда он решил мне о нём рассказать, я даже его останавливал и…

– Так этот прибор не профессор изобрёл? – с удивлением спросил я.

– Не профессор.

– А кто?

– Его ученик.

– И что с ним стало?

– М…м…, не знаю, как и сказать.

– Слушай дед. Хватит темнить. Самое интересное скрываешь. Ведь этот ученик наиважнейший персонаж истории. Он изобрёл этот твой дрифташтепсель, и именно он знает о нём всё. Бросай свои шпионские штучки и рассказывай всё подробно.

– Зацепило, Володя? – Ладно, расскажу. Увидишь, как люди жили. Иногда это полезно, а учитывая, что они не меняются, а всего лишь меняют способы маскировки…

– Хорош уже, а? – Давай поконкретней…

– Не груби деду.

– Прости, но сам должен понимать. Уводишь в сторону – нить повествования теряется.

– Всё равно обрывать деда не смей! Мне лучше знать, что тебе нужно услышать, а что нет.

Он насупился. Потянулся за чашкой.

А я, почувствовал себя виноватым. Он и правда зацепил меня своей историей, и я совершенно забыл, что ему уже очень много лет и вёл себя совершенно недопустимо.

– Дед извини.

– Ладно, – ответил он, махнул рукой, не глядя на меня.

– Может кофейку с бутербродиком?

– Не хочу, Володя.

Я встал из-за стола, подошёл к нему, обнял за плечи. Прижался к его колючей щеке.

– Так что там ученик? – шепнул ему на ухо.

Кузьмич, улыбаясь, искоса посмотрел на меня.

– Ну, ты Володька и хитрован, знаешь, как подходить к деду. Ладно, давай свои бутерброды.

Мы немного перекусили, и дед снова подобрел. Встал, взял со стола свою кружку.

– Пойду ещё кофейку сделаю, – сказал он, – тебе не налить?

– Нет, – ответил я.

– Так на чём мы там остановились? – спросил он.

– Профессор и его ученик.

– Да… Профессор этот – тот ещё был фрукт, – продолжил Кузьмич свой рассказ, вернувшись за стол. – Негодяй одним словом. Взять хотя бы этот килограмм платины на припои. Ведь наверняка половину налево спихнул, но даже не поделился. Купил бутылку водки и думает всё, хватит Кузьмичу. Можно подумать, я водку купить не могу и ничего не понимаю. А я понимаю! И не только понимаю, но и считаю неплохо. – Набил деньгами карманы – гад, за казённый счёт. Я подставился, а он проставился.

– Так и не пил бы с ним.

– Как, Володя, не пить? – Обидится человек, а собеседник он хороший. Интересно и очень поучительно рассказывает. Опять же, если бы не пил, не видать мне «дрифташтепселя», как своих ушей.

– А ученик?

– Какой ученик?

– Ученик профессора.

– О нём ничего сказать не могу. Я с ним не пил. Не был даже знаком.

– Слушай дед, может, хватит про водку. Мы про прибор говорили. Как ты можешь ничего не знать об ученике профессора, если сам только что говорил, что тот и изобрёл «дрифташтепсель».

– Это да! Изобрёл. Профессор пьяный проговорился, когда прибор показывал. Ещё хохотал, что мол молодой и одарённый придумал, а все лавры и почёт ему.

Сволочь он – этот профессор, хоть и учёный. Задвинул гениального парня, своего ученика, в дальний угол, где его было и не видно, и не слышно. А сам, как сыр в масле …. То платину продаст, то премию получит. А гения в чёрном теле держал. Но Бог, он правду видит. Недаром у этого профессора мозг заклинило. – В дурдоме ему было самое место. – Там в смирительной рубашке, под замком, быстро от жадности лечат. По слухам, он до сих пор там.

– Нет, так мы дед, не продвинемся, – немного нервно сказал я. – Давай не будем отвлекаться. Нам необходимо собрать всю имеющуюся информацию об уникальном приборе.

Вот, например, этот ученик, он же наверняка всё ещё работает в вашем секретном институте.

Если он был молодой и даже, если и не очень молодой – пусть тридцатилетний – сейчас ему ещё шестидесяти нет. Он же за эти годы этот свой прибор полностью изучил. Нужно поговорить с ним и сразу всё станет ясно.

– Ничего не выйдет Володя. Сгинул он. Ещё профессор здоров был, а парень уже исчез. Сожрал учёный псих своего ученика. Толкнул на необдуманный шаг. Схватился парень от отчаяния за красные контакты и поминай, как звали.

– Плохо…, – мрачно ответил я. – Теперь никто не сможет помочь понять, что к чему.

– Не дрейфь, Володька – разберёмся, – бодро ответил дед. – У нас в руках дрифташтепсель – определим всё опытным путём.

– Похоже, ничего другого не остаётся, – согласился я. – Страшно конечно, но…

– Новое дело всегда страшно, – перебил дед. – Но ничего, мы потихонечку, аккуратно, авось и пронесёт.

– Только, это…, дед, я голой задницей на пластину не сяду. – Неловко как-то.

– Не хуже, чем голый провод на конец наматывать, – рассмеялся дед. – А носом или языком – вообще, несолидно и не увидишь ничего. Если стесняешься, одень сверху штаны, а провод подключения, через ширинку пропустим. На хозяйство твоё оденем резиновую перчатку – тебе ещё детей делать, мало ли что.

– Ладно, – немного подумав, согласился я.

И тут меня осенило.

– Дед, а ты же говорил, что вторая твоя встреча с дрифташтепселем состоялась в 1986 году. Что-то мы мимо этого факта лихо с тобой проскочили. И ты, как будто бы и забыл. Опять темнишь? Не рассказываешь….

– Да, там, Володя, нечего рассказывать. В 1986 году первая версия дрифташтепселя была разработана окончательно, и он из опытного образца перешёл в разряд готовой продукции. Было изготовлено десять штук и передано мне на ответственное хранение. Всё упаковано, опломбировано, но я добился того, чтобы один экземпляр распечатали, под предлогом, что мне нужно проверить, что принимаю на хранение. Рассчитывал, что при всеобщем бардаке обратно нормально упаковать забудут, и я с этой штукой потом поэкспериментирую на досуге.

Какое там.

В присутствии охраны распечатали одну из десяти ячеек стального бронированного контейнера с дрифташтепселями – случайную ячейку, ту, что выбрал я.

Начальник охраны вынул из этой ячейки мини сейф с электронным и механическим замками. Открыл и тот, и другой. Откинул крышку. К прибору, уложенному на мягкую подложку, он даже прикасаться не стал. Кивнул головой, разрешая взять и сказал – Можешь брать, осматривать. Только ради бога, Кузьмич, аккуратней и от кнопки активации держись подальше. Пойдёт что-то не так, за этот прибор башку оторвут.

– Действительно, крутая значит штука, – вставил я.

– Круче не бывает, – поддержал Кузьмич. – Платину так не охраняли. На платину, если с этим прибором сравнивать, вообще, всем было плевать. А тут…

– Ладно, и как ощущения? – спросил я, видя, что деда опять заносит.

– А что ощущения? – Нормально. Покрутил прибор в руках для вида и сунул обратно. Сказал начальнику охраны, чтобы запаковывал и отошёл в сторону, чтобы случайно не увидеть код от замков. Испугался немного, но внешне этого не показал. Когда ячейку контейнера запаяли, позвал двух грузчиков и переместил контейнер на склад.

– И не было соблазна попробовать открыть этот контейнер? – спросил я.

– Если честно, соблазн был. Сам подумай, если уж этот прибор охраняют в десять раз лучше платины, стоит он, наверное, баснословно. – Пару дрифташтепселей взять, и на всю жизнь обеспечен, думал я тогда. – Дурак, от жадности чуть голову не потерял, хорошо, страх оказался сильнее, а то, точно бы остался без головы – впаяли бы измену Родине…

– Я имел в виду возможности прибора, – чуть нервно осадил деда я.

– Возможности тоже конечно, – ответил он. – Но, когда речь идёт о таких деньгах, какие к чёрту возможности? – Я же молодой тогда ещё был – чуть больше пятидесяти. Семьи не было, вот и прикидывал варианты. Жизнь ведь она, Володя, не вечна, не успеешь оглянуться – спишут со счетов, и окажешься на помойке.

– Причём тут помойка?

– А при том! Живём, как по лезвию бритвы ходим, платину своими руками психу отдал, а судьба «дрифташтепсели подсовывает», вот и задумался.

– Пойду-ка ещё кофейку подолью, – добавил он, отводя от меня глаза.

Вот зараза, подумал я. – Да, он же там втихаря вместо кофе что-то другое, покрепче, подливает.

– Слушай дед, а с внуком не хочешь поделиться? – спросил я.

– Тоже, Володенька, кофейку захотел?

– Захотел. Только такого же, как у тебя.

Он оглянулся настороженно, понял, что раскусили. Улыбнулся.

– Тебе нельзя. Сестра, то есть, бабушка твоя ругаться будет, скажет, спаиваю внука.

– Да ладно тебе, мне уже двадцать пять лет. Бабушка меня всякого видела, а напиваться никто и не собирается. Грамм пятьдесят, если бы коньячка, за компанию с тобой.

– Так я его родимого и добавляю в кофеёк. Пристрастился в последнее время, но доктора говорят даже полезно, если в меру. Да только где она мера-то – у каждого своя. Ладно, давай кружку подолью.

– Мне лучше отдельно, не люблю смешивать, – ответил я.

– Значит, вприкуску с кофе любишь – тоже вариант. Только у меня рюмок нет, если в стакан налью нормально?

– Нормально, но чуть-чуть.

Кузьмич вернулся за стол. Поставил перед собой кружку, в которой плескалось прилично, а передо мной стакан, наполненный на две трети.

– Дед, я же просил чуть-чуть.

– Это и есть чуть-чуть, сам говорил, что тебе уже двадцать пять. А прыгать туда-сюда за добавкой, только отвлекаться, да и тяжеловато, не забывай, сколько мне лет.

Я кивнул головой. – С логикой деда спорить было трудно. В любом случае, меня никто не заставлял пить всё.

– Ладно, давай понемногу за встречу, – сказал дед, поднимая кружку.

Я поднял стакан, чокнулся с ним и сделал пару глотков.

Так вот, Володя, – продолжил свой рассказ Кузьмич. – Ты меня за те мои мысли не осуждай. Я пожил на этом свете достаточно. Многое видел, многое знаю. Вагонами воровали, и всё сходило с рук. А я хоть и работал по материальной части всегда оставался честным человеком и меру свою знал. Ну, дрогнула рука, мысль проскользнула и что? Кто без греха?

– Да я и не осуждаю, – сказал я, прекрасно помня, что ещё несколько минут назад осуждал.

И от своих мыслей и слов мне сделалось стыдно.

– Прости дед, – добавил я. – Кто я такой, чтобы тебя осуждать? – Я же очень тебя люблю. Дай я тебя обниму.

И я с твёрдым намерением обнять и расцеловать старика, стал подниматься из-за стола.

– Сиди уж. Я тоже тебя люблю. Понял, Володя и молодец. Давай лучше выпьем ещё немного, но не налегай, разговор предстоит длинный.

Мы выпили ещё.

И Кузьмич продолжил свой рассказ.

– Да…, – протянул он задумчиво, – 1986 год. – Год крушения мечты.

«Дрифташтепсели» спрятали в бронированные ящики, особых перспектив не было. Перемены всякие замаячили и добавили ненужной неопределённости. Всё куда-то покатилось, но совсем не в лучшую сторону.

Программа многоразовых космических кораблей начала сворачиваться и, как следствие, финансирование института урезали, а как печальный факт, исчезли доплаты и премии и дополнительных возможностей не стало.

Но «дрифташтепсели» продолжали клепать.

Было выпущено ещё три версии.

С интервалом чуть больше года на склад готовой продукции попадал очередной бронированный ящик.

– А этот какой? – Я кивнул на дрифташтепсель всё ещё лежащий на столе между нами.

– А это, Володя, самый лучший – четвёртого поколения – модернизированы контакты, шесть степеней защиты от окружающей среды, кнопка плавной активации с возможностью экстренной автоматической блокировки при сбоях систем корабля. Начинка – не знаю, но думаю, тоже усовершенствована. В любом случае, спаяна на платине, не то, что у ворюги профессора – на олове.

Этот прибор, Володя, вершина инженерной мысли – совершенный продукт – результат кропотливой работы множества прекрасных людей по доведению гениального изобретения до совершенства. – Последний достойный аппарат прошлой эпохи. Выпущен, как я тебе уже говорил, в 1990-ом году, за три месяца до моей пенсии.

До сих пор удивляюсь, как это, вообще, могло произойти. Денег в институте уже практически не было – исключительно, на голом энтузиазме, при полной самоотдаче людей.

– И вашего покорного слуги тоже, – добавил он, имея в виду себя.

Он печально посмотрел на меня, склонил голову и сказал:

– За это просто необходимо выпить! И выпить стоя, и до дна.

– Дед, если стоя трудно – сиди, никто не обидится.

– Нет, Володенька, только стоя. Труд людей уважать надо, а как выпьем садиться уже не обязательно. Будет маленькая просьба.

Мы выпили, и я остался стоять, глядя на деда, который сел обратно за стол.

– Просьба такая, – сказал Кузьмич. – Там у плиты, в правом верхнем ящике стоит початая бутылка коньяка. Тащи её сюда. Рядом стоит целая, её тоже прихвати.

– Не многовато дед?

– Этого мы с тобой, внук, знать не можем. Неси их сюда, а там разберёмся. Хуже если не хватит. – Придётся в комнату идти, но там не коньяк, а смешивать не хотелось бы.

Кузьмич, как всегда был очень логичен, и я в точности выполнил всё, что он говорил.

Початую бутылку мы допили почти сразу.

Дед никак не мог собраться с мыслями, чтобы продолжить свой рассказ. Пауза затягивалась, мы потягивали свой коньяк и заполняли её короткими репликами.

– Ну что ещё по одной?

– Давай.

– А что было дальше?

– Ну, как меня провожали на пенсию я уже, рассказывал, а после …. Давай, Володя ещё по чуть-чуть.

– Ладно, давай.

– А вот…

– Погоди, Володя, потерпи немного, мне нужно сосредоточиться.

Наконец Кузьмич был готов.

Решительно посмотрел на меня.

Взял пустую бутылку и поставил её под стол.

Взял полную и открыл.

Налил мне в стакан на три пальца.

Примерно столько же плеснул себе в кружку.

Молча поднял её, дождался, когда я подниму свой стакан, с силой чокнулся со мной и ни слова, не говоря – выпил. Я последовал его примеру.

– Я решился поведать тебе всё! – с силой в голосе сказал Кузьмич. – По-другому никак, может быть, в последний раз пьём и между нами должна остаться только правда.

– Да, брось ты дед. Почему последний? Мы с тобой ещё сто….

– Не перебивай Володя. Извини. Лучше послушай. – Забудь всё, что я говорил.

– Как? Что-то я не понял? Ты это о чём?

– Обо всём том, что я рассказал тебе, начиная с 1990 -го года. То, что я рассказал до этой даты, более-менее, правда.

Я с удивлением смотрел на него.

В моём не очень трезвом мозгу крутилась одна единственная мысль – Ну, ни хрена дед выдал. При этом объяснить, что эта мысль значит, я бы, наверное, не смог.

– Вернее, не совсем так, – добавил дед. – Цепь событий, описанная мной, в целом соответствует направлению и координатам, как пространственных векторов, так и вектора времени, но вот детали, из которых эти события состоят – несколько различаются.

– И что это значит? – всё ещё не понял я.

– Сейчас объясню. – Вот перед нами лежит «дрифташтепсель». Он образца 1990 -го года, четвёртого поколения, как я и говорил, но вот попал он ко мне иначе. Никто мне его не подкладывал.

– А какая собственно разница, как он к тебе попал? Зачем ты мне об этом говоришь? Зачем выглядеть в моих глазах хуже, чем ты есть? – Некоторые вещи, как ты и говорил, мне знать вовсе необязательно. Вот он прибор, уже здесь, давай просто разбираться с ним. Расскажешь, всё, что о нём знаешь, а потом мы с ним поэкспериментируем.

– Нет, Володя, ты ошибаешься. Сейчас мне трудно объяснить почему, но чуть позже ты сам всё поймёшь. Одно могу сказать точно – нужна только, правда. Но я готов согласиться, что, в данный момент, с ней можно и повременить.

– Да и вообще забыть! – выкрикнул я, немного устав от терзаний и разглагольствований деда. – Лучше кратенько рассказать, что было дальше, и лучше только то, что касается «дрифташтепселя».

– Дальше, я ушёл на пенсию и вся моя дальнейшая жизнь только с ним и связана. А что касается того, как и что мне говорить, вне зависимости от твоих предпочтений, будет высказано. – Выдам по полной программе! А если не согласен – можешь проваливать прямо сейчас! И нечего мне хамить!

Я молча встал, собираясь сделать так, как он предлагал. У меня тоже какая-никакая, но гордость была.

– Так и пойдёшь? – спросил дед.

Я молча пожал плечами.

– А на посошок?

– На посошок можно.

Дед налил мне в стакан грамм пятьдесят, плеснул себе.

– За единство и борьбу противоположностей! – выдал он тост.

Мы выпили.

Пошла хорошо.

– Ты должен понимать, – сказал дед. – Всё, что я рассказываю очень серьёзно, как и очень опасно. И я пытался оградить тебя от ненужной информации и проблем. От того и не договаривал, от этого приходилось, иногда, и лукавить. Проще всего сказать – Вот «дрифташтепсель» – хватайся за контакты, тыкайся в него носом и дрочись с ним сам, как захочешь…

– Так и я о том же! Давай упростим. – Только главное и по существу, – не удержался я, прерывая деда.

– Да, не получается так, дурья башка! Битый час объясняю. – Вреда от таких объяснений будет больше, чем пользы.

– Мне просто непонятно становится, о чём мы, вообще говорим, – ответил я. – Пообщаться, конечно, приятно, тем более видимся редко, но раз уж выбрали тему, давай попробуем, по существу.

– А это, Володенька, и есть, по существу. Вот ты говоришь – правда, не нужна, да и я сам – старый дурак полчаса назад так думал. Считал, что не нужно забивать мозг внука лишней информацией. А получается, что? – Полная ерунда получается. – Со временем, ты всё равно правду узнаешь и хорошо, если просто узнаешь, а не наткнёшься на эту правду, как на острый нож. Думая, что с этим прибором всё тихо и хорошо, а дед Кузьмич уладил все, связанные с ним неприятности, поймёшь, что это не так, да только поздно будет – накроют, пикнуть не успеешь. Или, ещё …, напоровшись на правду, поймёшь, что я тебе врал? – Возненавидишь меня, подумаешь, что я врал тебе во всём, забросишь «дрифташтепсель» на антресоли и забудешь о нём. А мне бы очень хотелось, чтобы этот прибор послужил тебе, твоей семье, твоим детям.