Рассказы и сказки для взрослых

– И оргазмы, оргазмы, оргазмы… Подтвержденные дипломами и медицинскими показаниями.

– В таком случае, давай будем любить друг друга. Здесь и сейчас. Немедленно. И хрен с этими оргазмами. После секса я всегда чувствую скорее легкую досаду, как после хорошей книги. Всегда хочется продолжения. Особенно с тобой. С тобой я ощущаю себя кентавром. С тобой мы Яты. Именно Яты. Нет ни меня, ни тебя, а есть он – страшный зверь Яты, оглашающий криком окрестности и наводящий ужас на деревенских собак. Танец Яты при полной луне. И важно здесь каждое движение, каждый штрих, каждая мелочь. Но приходит финал, и мы с тобой распадаемся с обреченностью трансуранового элемента, и ты, бывшая часть меня, переходишь в автономное плавание. Я продолжаю жить памятью единения, жить до востребования, жить…

– Может, ты не пойдешь?

Женька все-таки начала этот разговор. После кофе, после объятий и страсти, после тысячи других «после» она закурила сигарету, выпустила дым и задала вопрос, который висел над ними уже целую вечность с того самого времени, как…

– И в этом ты вся. В момент наивысшего доверия ты вонзаешь мне в спину булавку, не нож, а именно булавку, что чертовски больно, хотя и не смертельно, по крайней мере, ты так считаешь.

– Я боюсь за тебя.

– Я тоже боюсь за себя, но…

– А нельзя без «но»?

– Знаешь, большинство людей вполне свободно обходится без «но». А вот какой-нибудь Беринг без этого «но» не может, надо ему в свой пролив любой ценой. Таких людей мало, но они есть. Боюсь, что я один из них.

– Там опасно.

– Скорее всего, но… Опять «но». Видишь, сколько их у нас. У меня преимущество.

– Какое?

– Опасности обо мне и не подозревают. Я же наверняка знаю, что они там есть. Фактор внезапности.

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Тогда я с тобой.

2

Очередной привал в очередном низком душном коридорчике. С тех пор, как они вчетвером покинули дом, им ни разу не встретилось ничего похожего на жилье. Только душные извилистые коридоры, местами сырые и зловонные. Ни еды, ни пива, ни одежды. Ничего. Запасы приходилось экономить, как и сигареты. Они тоже были на вес золота. Каждую пускали по кругу. Все старались затянуться как можно глубже, а потом максимально задержать дыхание, чтобы необходимый для их отравленных тел никотин…

Ребята спали, Женька читала, а Костик о чем-то сосредоточенно думал. Точнее, не думал, а волновался, Какая-то скрытая тревога мешала ему спать.

– О чем ты думаешь? – Спросила Женька. – В последнее время ты сам не свой.

– Не нравится мне все это. Да и предчувствие.

– Все же спокойно.

– Вот именно. Спокойно. Слишком все гладко и спокойно. Не к добру. Расслабляет это, а нам нельзя расслабляться. Вот и сейчас. Бери нас теплыми, кто хочет. Завтра надо будет установить дежурство и места для ночлега искать побезопасней.

– Давай покурим. Одну на двоих, чтобы не торопясь? Забыла, когда уже курила по-человечески, а так это только расстройство.

– Нас же убьют.

– Скажем, что не добудились.

– Держи, – Костик протянул сигарету Женьке.

– Сейчас бы в душ, потом пива с тушенкой, потом на свежие простыни, и чтоб никто не мешал. А потом на всю катушку, как в первые дни любви.

– Меня всегда добивали фильмы, в которых главные герои, гуляя по пустыне так месяца два, начинали заниматься любовью. Раздевали друг друга, облизывали тела…

– Может, они так моются? Откуда ты знаешь?

– Моются, не моются, но мне почему-то не до любви, после таких прогулок.

– Да и мне тоже. Тут бы полежать, чтобы никто не трогал.

– Тише!

– Что?

– Ты ничего не слышала?

– Пора.

Он хотел, было, идти сам. Сейчас это было самым главным, встать и пойти, сделать несколько последних шагов. И чтоб без истерики и с сухими штанами… Он попытался встать, но ноги были ватными, чужими и не хотели слушаться. Будто бы это были не ноги, а пустые штанины с заправленными в них ботинками. Такое бывает, когда совсем отлежишь руку во сне так, что потом приходится трясти ее другой рукой, чтобы сначала по ней прошла армия мурашек, после которой, в обозе, уже приходит чувствительность и способность двигаться.

– Пора.

Охранник справился с замками, и они подхватили его под руки, даже не надевая наручники. Его мысли были сосредоточены на ногах. Он пытался их переставлять, чтобы создать у соседей по корпусу хоть малейшую иллюзию, что он идет сам, но ноги предательски волочились по полу.

Его уложили на кушетку, застеленную чистейшей белой простыней. Кто-то читал приговор, но он ничего не слышал и не видел. Смерть через инъекцию яда. Всем своим существом он постигал значение этих слов. К нему подошла женщина средних лет с удивительно для такой работы добрым, сочувствующим лицом. На ней был белоснежный накрахмаленный халат, подстать простыне. Добрый доктор Айболит из детской сказки. Сейчас она спросит:

– Нус, молодой человек, как наши дела? – и обязательно улыбнется.

Она внимательно на него посмотрела, потрогала руки, определяя, какие у него вены, немного задумалась, затем достала шприцы и ампулы. Привычным жестом она свернула ампуле шею, высвободила томящийся в упаковке шприц. Ее движения были обыденно точными, словно она колола витамины, а не… С другой стороны, она ведь колола ему лекарство, от недуга со странным названием виновен.

– Поработайте кулаком, – попросила она, перевязав руку жгутом.

Она хочет, чтобы он работал кулаком, чтобы он помогал ей сделать ее работу?!

– Да не будьте вы, как маленький. Я же так не попаду в вену. Будет больно. Придется колоть еще. Только хуже себе сделаете. Ну же.

И вот кулак, его кулак, восстав против его воли, начинает сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься, заставляя вены вставать на дыбы.

– Достаточно.

Она намазала место будущего укола спиртом и медленно вонзила иглу, из которой потекла черная густая кровь, затем быстро вставила шприц и начала медленно вводить яд, после чего вновь приложила к месту укола ватку и выдернула, нет, лучше сказать, извлекла иглу. Все как в больнице.

Эти ритуалы, эта игра во врачей, игра в стерильность могли бы быть очень забавными, если бы не были так ужасны в своей бессмысленности. Это была жестокая гуманность – оберегать от инфекции кровь человека, который должен умереть через несколько мгновений.

Она села на специально приготовленный для этого стул возле кушетки и взяла его за руку, чтобы определять пульс. Она слегка сжала его запястье, и он почувствовал в этом движении нечто большее, чем обычный профессиональный жест. Это было дружеское участие, попытка сказать, что он не один, что она будет с ним до самого…

У него начало отниматься тело. Оно становилось ватным и все более невесомым. Язык был огромным. Казалось, что еще немного, и он вывалится изо рта, чтобы заполнить собой все помещение. Слюна тонкой струйкой стекала на простыню, но он не замечал этого, как не замечал своих мокрых и грязных штанов. Это организм пытался бороться за последние мгновения жизни, стараясь всеми доступными ему способами освободиться от яда. Его рвало, но он не замечал и этого.

Вначале он еще пытался вспоминать всякие философские учения о жизни после смерти, думать о перевоплощении, вспоминать, как умирал Сократ. Но Сократ был Сократом, тогда как он… Затем его отравленный рассудок стал уходить все дальше и дальше от реальности, пока последняя искра осознания не потухла навсегда.

– Что с тобой, милый?

– Кошмар. Мне приснилось, что меня приговорили к смерти, и приговор привели в исполнение. Смерть… как настоящая.

– Поспи, у тебя еще есть час.

– Мне уже не заснуть. Слишком сильные впечатления. Давай ты поспишь, а я подежурю.

– Держи, – Женька отдала ему маленький, похожий на игрушечный автомат, зарылась поглубже в тряпки и моментально уснула.

Костик прислонился к стене тоннеля и закурил. Тоннели, тоннели, тоннели… Километры тоннелей просторных и тесных, чистых и грязных, светлых и темных, сухих и по колено в воде и нечистотах. Когда он впервые предложил дежурить по очереди по ночам, хотя какие тут дни и ночи, его подняли на смех, пока однажды утром они не проснулись втроем. Степка исчез, пропал без вести. Уйти он не мог, да и незачем ему уходить, тем более без воды, без еды, не попрощавшись, ничего не сказав, ночью… Нет, не мог он уйти. Около часа они искали, ходили туда-сюда по тоннелю, кричали, скорее для себя, для успокоения совести, которой понадобилось принять очередную снотворную пилюлю в виде чувства выполненного долга.

Потом, когда сначала ставшие редкими уцелевшие склады кончились совсем, у них кончились еда и вода. В последний раз, еще в прошлой вечности они смогли разжиться ужасными, местами подпорченными галетами и задохнувшейся тухлой водой. Хорошо, что вода еще попадалась. Она кое-где сочилась по стенам тоннеля. Ее можно было собирать тряпкой и выжимать потом в рот. Вода была невкусной, иногда отдавала нечистотами, но выбирать не приходилось. Когда надежда найти еду исчезла, Михей первым наелся грибов, растущих на стенах и потолке.

– Лучше я подохну от яда, чем от голода, – решил он, отметая все возражения.

Грибы оказались съедобными, хоть и противными на вкус. Они свисали со стен гроздьями там, где трубы (здесь вдоль стен тянулись коммуникации) прогнили, и из них сочилась зловонная жижа. Часто тоннель был заполнен почти до пояса вонючей кашицей, и им приходилось привязывать себя на ночь к трубам, чтобы не утонуть, и в таком подвешенном состоянии спать в грязи и зловонии. Спасением из этого ада стал колодец с прогнившими скобами, по которым им пришлось долго карабкаться вверх. Зато наверху их ждало блаженство – просторный сухой коридор, со свежим воздухом, да еще и светлый. Лампочки реагировали на движение.

И этот склад. Им повезло, что система защиты износилась в неравной борьбе с крысами и тенями, которых здесь была тьма.

Такое они видели впервые. Оружие, обмундирование, провиант. Было еще нечто, что они решили оставить в покое, потому что здесь все могло нести смерть. На складе была бытовка с чистой горячей водой (душ почему-то работал) и настоящими койками. Они отмылись, отъелись, отоспались, набрали еды и оружия.

Костик кроме автомата и нескольких гранат прихватил с собой небольшой огнемет. И уже на следующий день им пришлось с боем уходить от полчища опомнившихся и не желающих упускать добычу крыс. Потом был самый темный в их жизни коридор, где темнота была мягкой на ощупь, а вокруг то и дело сновали любопытные тени, шаркая своими бесплотными ногами. Можно было конечно включить фонари, но тогда бы они привлекли к себе внимание, а в этих коридорах могло водиться что угодно. Так они и шли вдоль стен пока вдруг те не кончились, и они остались в темной пустоте.

– Хорошо, что хоть пол оставили, – чтобы хоть как-то разогнать эту душащую тьму прошептал Михей.

– Здесь кто-то есть! – испуганно вскрикнула Женька, и ее голос разнесся по бесконечности тьмы.

– Тише ты! – успокаивающе и одновременно ласково прошептал ей на ухо Костик.

– Я чувствую их взгляды, – так же шепотом ответила она.

– Да нет здесь никого, это страх, страх темноты.

– Может, включим фонарь? Все равно неизвестно, куда идти – предложил Михей.

Свет. И одновременно Женькин душераздирающий крик. Кричать было от чего. Луч света выхватывал один за другим фрагменты огромной (они никогда еще не видели ничего подобного) круглой комнаты с высоким потолком, вдоль стен которой в несколько рядов висели прикованные цепями человеческие скелеты.

Оставаться здесь не хотелось ни секунды, и они, светя фонарем только себе под ноги, рванули в тоннель напротив, чувствуя, как скелеты провожают их пустыми, словно созданными для темноты глазницами. Они продолжали бежать до тех пор, пока усталость не свалила с ног. Но спины все еще чувствовали чей-то взгляд, будто кто-то невидимый бесшумно следовал за ними.

Уже на следующий день они наткнулись на гнездо, свитое из человеческих костей, скрепленных нечистотами и какой-то зловонной смолой.

И тут появилась эта тварь – ужас, который могли породить только кошмары тоннеля, наполненного тьмой и костями. Она приближалась, скаля свою лысую слепую морду, а из пасти текла густая слюна. Они открыли беспорядочный огонь, заглушая выстрелами крики, не останавливаясь даже тогда, когда закончились патроны. Они продолжали жать на спусковые крючки, присмиревшего, затихшего без признаков разрушающей жизни оружия, матерясь и не слыша ни себя, ни чего-либо еще. Грохот и ужас оглушили их, лишили способности думать, анализировать, воспринимать. Все достижения цивилизации были уничтожены, сметены нестерпимым страхом перед тварью, встреча с которой стала торжеством темных инстинктов природы.

Уже после, когда они, отдышавшись, пришли немного в себя, они поняли, что были на волосок от смерти, причем не в первый раз. Никто больше не сомневался в том, что Степана сожрала эта или подобная ей тварь. Патроны… Они перевернули все рюкзаки. В общей сложности патронов осталось только на один автоматный рожок.

Костик докурил сигарету до самого фильтра и запустил окурок в темную глотку тоннеля. Сердце, бившееся, как будто он бежал стометровку, вернулось к обычному ритму работы. На душе стало спокойно. Ему даже захотелось спать. Он потрепал Михея по плечу.

– Пора? – пробормотал тот сонным голосом.

– Держи, – Костик передал ему автомат и тут же заснул, где сидел, прислонившись спиной к стене.

Они не разбились только потому, что провалились сквозь тонкий прогнивший пол тоннеля у самого края огромной воронки, по краю которой и скользили какое-то время. Далее ход поворачивал в сторону, что тоже замедлило падение. В конце концов, выскочив всего метрах в трех от земли, они плюхнулись в воду.

Конечно, подобная прогулка кувырком вряд ли способствовала философски-созерцательному восприятию действительности, но настоящий шок они испытали уже после того, как выбрались из воды и слегка отдышались. Они были в царстве простора и света. Вверх смотреть было невозможно. Оттуда лился яркий, слепящий свет. Вокруг бассейна, куда они так удачно совершили посадку…

– Да это же цветы! – пришла в себя Женька, – Трава, цветы и деревья!

И люди. К ним уже спешили люди. Красиво одетые мужчины и женщины. Костюмы, фраки, платья, каблуки… Все женщины были в платьях, с красивыми прическами и в туфлях на каблуках, от чего Женька почувствовала себя неловко в старой военной форме и солдатских ботинках.

– Здравствуйте, – только и нашелся сказать Костик.

– Какие милые варвары! – воскликнула шикарно одетая дама.

– Варвары, здесь? При всем уважении, Беатрисса, – произнес, подчеркнуто грассируя, щеголь средних лет в шикарном смокинге.

– Сами полюбуйтесь. Или вы хотите сказать, что это эллины? – слышалось из разряженной толпы.

– Никогда не видела эллинов.

– В любом случае суббота обещает состояться, как вы считаете?

– О чем они? – толкнула Женька Костика. Ничего не понимаю.

– Подожди, – перебил ее Михей, – не будем дергаться. Пусть придут в себя. Тем более что их все равно больше.

– О чем ты? Это же мир! – воскликнула Женька.

– Они все путают, – всплеснула руками одетая как кукла старушка, – это Рим, деточка, Рим, а не мир. Мы – народ Рима, а откуда прибыли вы?

И тут они поняли, что не в состоянии ответить на этот вопрос. На выручку пришла все та же дама в шикарном платье:

– Да чего мы их мучаем. Им надо прийти в себя, выспаться, приготовиться к субботе…

Римом оказался огромнейший по меркам подземелья, шириной в несколько километров грот с высоченным, никто не знал, насколько высоким, потолком, излучающим яркий горячий свет, позволяющий расти траве и деревьям. Все свободное пространство Рима занимала городская площадь, превращенная трудами рабов в благоухающий парк. Здесь же в шикарных домах, вырытых в стенах грота, жили так называемые граждане Рима. С одной стороны это великолепие венчал обрыв, на краю которого, во всю ширину грота и был возведен Колизей. С другой стороны дома постепенно становились все хуже и хуже. Рим заканчивался лачугами рабов, сразу за которыми начинался непроходимый колючий кустарник.

Костик лежал на спине на поистине королевском ложе и смотрел в никуда, сквозь высокий лепной потолок. Несмотря на внешнее благополучие и роскошь ему было не по себе.

«Рим, Великий и Единственный, – думал он. – Еще одна подземная химера. Или не химера, а так, пародия на химеру. Или это первый круг рая? То-то их так встретили. Отдельные дома по несколько комнат. Жратва, какая хочешь, вина… Прелесть. Кровать, вот, огромная, больше, чем самая большая квартира там… Женьку завалили нарядами. Она от такого счастья в себя прийти не может. – Костик вспомнил, как она в первый раз пыталась легко пройтись на каблуках, и чуть не сломала ноги. – Дитя дитем. Она бы в этих туфлях и спала, если бы не уставали ноги. Михей нервничает. К нему еще и рабыню подселили для полного счастья, а он весь напряженный. Не нравится ему в Риме. Тем лучше. Мы же не собираемся навсегда…»

Размышления Костика прервало появление Михея.

– Лежишь? – спросил тот, останавливаясь у входа в спальный покой.

С тех пор как они свалились в Рим, Костик практически не вставал с постели, словно стараясь отоспаться за все прошлые и будущие дни и ночи в бесконечной веренице пустых туннелей. Женька, та наоборот, едва вскочив на ноги, отправлялась на рынок за новыми шмотками – благо римляне считали за честь подарить лучшее, что у них есть, гостям Рима.

– Заходи. Хочешь вина? – обрадовался другу Костик.

– Не откажусь. Жаль, что у них тут нет ни пива, ни сигарет.

– Зато есть многое другое. Первый круг изобилия или рай.

– Как бы он не стал нашим адом.

От этих слов по спине Костика прошла неприятная липко-холодная волна, настолько они перекликались с его тревогами.

– Не нравится мне здесь, – продолжил Михей изливать свою душу. – Не знаю еще, почему, но не нравится. Что-то у них тут не так.

– А, по-моему, тут у них слишком все так. Мы о подобном даже мечтать не могли, – возразил Костик, скорее, для собственного успокоения.

– У нас хоть тряпки да жратва попроще, зато нет всего этого… Не нравится мне. Варвары, эллины, римляне, патриции, рабы, гладиаторы. Я поговорил тут со своей. Ей сказали, она живет у меня, скажут завтра меня зарезать…

– Если бы они хотели нас убить, давно бы это сделали.

– Мы для них новая игрушка, забава. Пока им с нами интересно – никто еще в Риме не видел варваров, а что будет, когда им надоест?

– Почему ты на все смотришь с какой-то мрачной стороны?

– Ты думаешь, Рим безграничен? – усмехнулся Михей.

– Причем здесь…

– Думаешь, Рим безграничен?

– Нет, но…

– Вот именно. Если они будут здесь со всеми нянькаться.

– Ты же не собираешься здесь оставаться?

– Дело не в том, что собираюсь делать я. Вопрос в том, что собираются делать они.

– И что собираются делать они?

– Ты не интересовался субботой?

– Нет, я…

– И ты не знаешь, что такое гладиаторские бои?

– Наверно какие-нибудь соревнования.

– Да, только до нас соревновались исключительно проштрафившиеся граждане, да плохо работающие рабы.

– Хочешь сказать, что это своего рода наказание? Но за что нас наказывать, да и относятся к нам не как к наказуемым.

– В том то и дело. Почет, слава, жратва, бабы… Почему же тогда для них бои хуже рабства?

– Значит, они рабы, а не бойцы, – Костика уже начал злить этот разговор.

– Мы как будто в разных городах живем, – не унимался Михей. – Женька, та вся в тряпках, помадах, цацках. Она ничего больше ни видеть, ни слышать не хочет. Ну да ладно, ей простительно, но ты… Ты-то почему не видишь Рим?

– Ты считаешь себя самым умным? Ну да, у одних дворцы, у других хижины, одни работают, другие нет, ну и что? Что у нас по-другому? Здесь вилла с бассейном, у нас склад с тушенкой. Кто успел, тот и взял. Люди везде одинаковые.

– А ты давал кому-нибудь на халяву тушенку? То-то и оно.

Суббота. Еще задолго до начала представления весь Рим, включая детей и рабов, устремился на трибуны Колизея. В городе оставались лишь они, да еще необходимая свита. Их нарядили в яркие костюмы и дали мечи. Настоящее боевое оружие.

– Вот тебе и почести, – прошептал Михей.

– Ничего. Не из таких переделок выходили, – Костик бодрился с большим трудом.

Они вышли на арену и буквально утонули в цветах, так народ Рима приветствовал гладиаторов.

– Начало пока ничего, – прошептала Женька.

– Подожди, в еду они здесь тоже чего только не кладут, – приободрил ее Михей.

Протрубили трубы, и рабы при помощи специального подъемного механизма подняли ворота Колизея, те, что были напротив гладиаторских. Оттуда на арену неторопливой походкой…