Целитель. Пятилетку в три года!

– Меня тоже! – хихикнулось в ответ.

* * *

Без четверти одиннадцать труба блестела голым металлом. Тетю-агронома до того умилил наш ударный труд, что она каждому выдала по бумажному пакету со свежими, только что с грядки, огурчиками.

Весело галдя и хвастаясь добычей, одноклассники потопали на выход, а я, доверив свою долю близняшкам, потащился в инструменталку сдавать щетки – уж такова она, лидерская участь. Всё сам, всё сам…

В коридоре у котельной меня поджидала Лариса. Сняв косынку, она теребила ее в пальцах, будто пытаясь завязать в узел.

– Привет! – улыбнулся я, перехватывая ящик со щетками. – Оказываем шефскую помощь?

– Да нет, – девушка отзеркалила мою улыбку, но как-то бледновато, – я здесь работаю. На заочное перевелась и… вот.

– Лариса, – я поставил ящик на замызганный деревянный диванчик под табличкой «Место для курения», и взял серьезный тон. – У меня такое ощущение, что ты меня избегаешь.

– Нет, нет, что ты! – всполошилась старшая сестричка, и потупилась, несчастно и беспомощно глядя в сторону. – Просто… Стыдно из-за Инны! – выпалила она, мигом краснея от шеи до ушей.

– Лари-исочка! – завел я, обращаясь, как к малолетке. – Ты-то здесь каким боком? Ну, да, вы очень похожи с сестрицей, и что? Кстати, ты гораздо женственней Инки. И сексуальней.

Я нарочно болтал, уводя в сторону шалостей да игривостей – жалко было девчонку.

– Да ну тебя! – зарозовела Лорка. – Как скажешь что-нибудь… – она смяла платок, косясь исподлобья. – Ты… знаешь про Инну?

– Застал их обоих, – мой голос звучал совершенно спокойно. – В съемочном павильоне. Его Олег зовут?

– Ну да, это же Видов!

– А-а… Слыхал про такого, – равнодушно отозвался я.

– Олег, конечно, козел, но и Инка – коза! И дура! Ох, какая же дура… – Лариса горестно покачала головой, и вздохнула. – Всё так запуталось… В январе она сделала аборт. Испугалась, что беременность помешает съемкам! Ну, вот что ты скажешь… Был жуткий скандал, маме «скорую» вызывали… Инку даже хотели выгнать за аморалку, но Гайдай молодец, отстоял. Я тогда чуть не чокнулась, правда! Спала часа по три, а днем – дурдом полнейший! Инка в истерике, Олег в истерике, вся съемочная группа в истерике! Рассказывали даже, что Вицин хотел морду Олегу набить, но вроде оттащили. Жена Видова сразу подала на развод, Олег неделю за Инкой бегал, чуть ли не силком в ЗАГС приволок, и их моментом расписали… Говорят, по прямому поручению Демичева. Вот только свадьбы никакой не было…

Выговорившись, Лариса затихла, сникая. Я обнял ее, и девушка тут же расплакалась – навзрыд, трясясь, всхлипывая и причитая.

Мои руки будто сами погладили ее по голове, по спине – было жалко старшую сестричку. А вот младшую – нисколько. И вовсе не потому, что предала… изменила… предпочла… Нет. Просто, когда слышишь о чужом несчастье, душа дрогнет далеко не всегда. Чье-то горе тронет тебя, а чье-то оставит равнодушным. Инна, Инна… Мне казалось – мы с нею идем навстречу друг другу, а вышло, что разминулись – и отдаляемся. Зона отчуждения между нами растет – не одолеешь, да я и не хочу. Пускай мой роман о любви останется недописанным…

– Ну, не плачь, не надо… – проговаривал я ласковые пустяки. – Всё же хорошо, чего ты?

Чумазые кочегары вышли курнуть, но, видя такое дело, обратили разудалые матерки в смущенное покашливание, и удалились, стараясь не грюкать кирзачами.

Вечер того же дня

Первомайск, улица Карла Либкнехта

Углепластика КМУ-4 на Киевском авиазаводе в Святошино было, как гуталина у Матроскина – ну, просто завались! Помогла нерасторопность планового производства – пока химзаводы раскачались, пока выдали углеродное волокно, многие детали на «Ан-22», должные, по идее, стать карбоновыми, быстренько выпустили в металле. Военные ждать не умели.

И Ромуальдыч привез целых два ящика пластин из углепластика. Незаменимый человечище!

– Изя, ты куда трубки дел? – глухо донесся голос из коридора, сопровождаясь звонким клацаньем.

– Я ж их тебе положил! – завопил Динавицер.

– Куда?

– Сюда! А, вот они, скатились…

Я мельком улыбнулся, пробираясь к столу. Мой кабинет все больше напоминал съемочную площадку «Терминатора» – на столе и в углу блестели полировкой суставчатые, коленчатые «ноги» модульных протезов. Те грубые, выструганные из дерева изделия, что пугающими обрубками были свалены в нынешних протезных мастерских, не слишком эволюционировали со времен одноногого Джона Сильвера. А тут… Я довольно усмехнулся – будет, с чем в Москву ехать!

– Альбина! Обмеры точные?

– Ой, да вы что? – обиженно отозвалась Ефимова. – Конечно, точные!

Ромуальдыч кивнул, и отобрал нужные силиконовые чехлы.

– Как раз под гильзы… Нормально всё? – развернулся он ко мне.

– Нормально… Подогнал под каблук. Если дома босиком, то вот, – я постучал по регулируемой щиколотке, – переключается клавишей. А гидроцилиндр – больше для удобства. Когда дед Егор сядет, то мысок стопы вот так встанет, – показал на пальцах, – как на живой ноге.

– Не дай бог без ног остаться… – проворчал Вайткус.

– Без рук еще страшней.

– И не говори… – Ромуальдыч приблизил к глазам листок, разбирая мой почерк. – «Пяти…осный коленный модуль с гидравлическим контролем фазы переноса и фазы опоры…» С переносом понял – чтобы ходить с разной скоростью. Так? А опора?

– А это… – я намертво закрутил клапан. – Ух… Это для подгибания. Когда по лестнице идешь или с горки… Всё!

Вайткус смешливо хрюкнул.

– Ты уже третий раз говоришь: «Всё!»

– Теперь уже точно, – выдохнул я и очень бодро вопросил: – Где наш испытатель?

– Внизу ждет, – доложил торчавший в дверях Женька. – Жутко волнуется! И жутко стесняется.

– Девочек выгоним, – сурово сказал я. – Понесли!

И мы торжественно промаршировали в мастерскую, неся модульники на руках.

Собрались все наши – еле протолкнешься. Пришатнувшись к Рите, я тихонько сказал:

– Уведи девушек. Дед в одних трусах… Мы вас позовем.

Сулима серьезно кивнула, и без церемоний вытурила весь наш малинник. Девчонки оживленно шушукались, хихикали, но ни одна не повысила голос – наши подружки отличались не только прекрасными внешними данными, но и сообразительностью.

Стало заметно тише, но градус волнения не упал.

Егор Пименович сидел на диване, одеяльцем прикрывая культи, как срам. Момент истины… И не только для конструкции – я Риткиному деду целую неделю реабилитацию устраивал. Приду, типа, отливку примерять, а сам исподтишка культяпки разрабатываю. Это у одного Иисуса получалось сразу: «Встань и иди!», а в реале безногому месяца два приспосабливаться надо, если не больше…

– Начали! – выдохнул я. – Вставляем… Закрепляем…

Бледный фронтовик едва дышал, неловко заталкивая то, что осталось от молодых, крепких ног в приемные гильзы.

– Мягко… – пробормотал он, розовея. – Приятно даже…

– Зафиксировали? Встае-ем…

Дюха помогал деду Егору слева, а Ромуальдыч страховал справа. Шевельнув ногой, инвалид переставил стопу из упругих карбоновых деталей, и покачнулся.

– О-ох!

– Все в порядке, Егор Пименыч! – подбодрил я, сбрасывая напряжение. – Вы просто долго не ходили. Но не разучились. Это как катанье на велике – тело вспомнит, и поедете! Сделайте шаг!

Хрипло дыша, безногий шагнул. Я переживал не меньше, но конструкция не подвела – коленный модуль согнулся в переносе на положенный угол, и щиколотка оперлась на пятку из углепластика. Едва слышно пискнул гидроцилиндр.

– Вы, как киборг! – восхищенно завопил Изя, и расстроено смолк. По щекам деда Егора катились слезы.

– Нет, нет, – всхлипнул он. – Я не про то… Просто… Ох… Я ж тридцать лет не ходил! Забыл уже, как это – смотреть на все стоя… Ох… Мужики, тут даже «спасибо» не звучит! Я же хожу! А ну, дайте сам попробую…

Дюха вопросительно глянул на меня, и я успокоительно кивнул. Ромуальдыч отпустил правую руку «испытателя», напряженно следя за фронтовиком, и тот шагнул сам. Чуть шатнулся (Вайткус дернулся), но удержался. Касаясь пальцами верстака, калека прошелся до станков и обратно. Постоял, перетаптываясь – и пересек мастерскую по диагонали.

– Отлично! – воскликнул Ромуальдыч. – Теперь давайте в штанах и в обуви!

– Я что, – охнул счастливый дед Егор, – сам домой пойду? Пешком?

– Да хоть бегом!

Фронтовик с нашей помощью натянул штаны папы Альбины. Деду они оказались коротки, а вот ботинки, обычные «прощайки», впору пришлись – мы по ним и делали стопу.

– Встаем… Изя, впускай девочек!

– Щас!

Первой вбежала Альбинка. Замерла, закрывая ладошками рот, и заревела.

– Де-еда…

Натужно улыбаясь, Егор Пименович прошкандыбал к внучке, и обнял ее.

– Ну, чего ж ты плачешь, дуреха? – ласково проговорил он. – Радоваться надо, а она нюнит…

– Я ра-адуюсь…

– И ноги не мерзнут! – мелко засмеялся дед Егор.

Рита протолкалась ко мне, вцепилась в рукав. Всхлипнула.

– Мишечка… Ты… Ты такой молодец…

– Все мы молодцы, – слабо улыбнулся я, и приобнял девушку.

Головная боль мягко вкручивала штопор в висок.

«Хорошо, хоть не зубная!», – мелькнуло у меня.

Воскресенье, 15 февраля. Утро

Первомайск, улица Дзержинского

Проснулся я рано. Обычно по выходным люблю поваляться, в особенности зимой, когда светает поздно, но в этот день сновидения выветрились моментом. И их место заняли переживания.

Автопробег, эта влекущая мальчишек идея, чуть ли не с первых дней стала обрастать плотью, наливаться сутью…

«Мальчишек… – я усмехнулся. – А ты-то кто?»

Сколько раз ловил себя на том, что поступаю вовсе не «по-взрослому», а даю волю детским позывам. И понял, что невозможно сохранить пожилую душу в юном теле. Духовное обязательно омолодится, чтобы совладать с телесным…

«Да уж, куда там! – хмыкнул я мысленно. – Совладаешь с ним, как же… Хотя бы совпадать!»

Автопробег влек меня самого. Я убеждал себя, что стремлюсь придать известности нашему Центру, заодно помогая таким, как дед Егор. Святое дело! Достойная цель, но как бы внешняя, что ли.

А внутренней потребностью было иное – я просто хотел вырваться из привычного круга забот. Отвлечься от буден, чтобы хоть по вечерам, когда автомашины соберутся в круг и разгорится костер, было время посидеть, подумать. О жизни, о себе, о других.

Вроде бы, все уже решено, но я снова и снова выверяю свои расклады, взвешиваю и подвергаю сомнению…

Тут всё мое лицо сморщилось, как будто половинка лимона зажевана – это голову просверлила боль. Не утихая, она колыхалась, проходя все стадии мучения – от резучей остроты до тупого нытья. Спадает, вроде…

Не нравится мне эта «мугрень». Ох, не нравится…

Я хмуро огладил лоб. Что там, в черепушке? Сосудики бунтуют? Или разбухает опухоль, как у деда Семена?

Пообещав себе обязательно сделать электроэнцефалограмму, я встал и подкрутил радио.

– …Вывести Николая Викторовича Подгорного из состава Политбюро в связи с выходом на пенсию, – бодро доложил дикторский баритон. – Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Григорий Васильевич Романов выступил с предложением передать полномочия Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарищу Леониду Ильичу Брежневу. Данное решение было принято единогласно.

«Горячо поддерживаю и одобряю! – оценил я. – Турнули на год раньше. Молодец, Леонид Ильич. Черненко и Гречко – на кладбище, Подгорного – на пенсию. Тихая чистка сплоченных рядов…»

– Новости экономики, – радиоэстафету подхватил деловитый женский голос. – В соответствии с долговременной программой перестройки управления народным хозяйством, начато разукрупнение Министерства черной металлургии. Из состава Минчермета выведены Магнитогорский и Нижнетагильский металлургические комбинаты. В течение переходного периода оба предприятия будут налаживать прямые связи со смежниками, заключать договора с Госпланом и Госснабом, чтобы с наименьшими потерями перейти на рыночные отношения, используя все положительные моменты социалистической конкуренции и социалистической предприимчивости.

«Демонополизация! – кивнул я. – Нормально…»

Упав на ковер, поотжимался, стряхивая остатки сонной дремы, и завел комп. То бишь, микроЭВМ.

«Коминтерн» загудел, зашелестел вентилятором. На экране монитора высветилась четырехлучевая звезда «оськи». Я сразу заглянул в почту. Ага… Два теста… Так… Письмецо из Зеленограда! Я щелкнул «мышей», наведя курсор, и послал на печать. Принтер вздрогнул – каретка суматошно заметалась, поскрипывая и взвизгивая. Плавно вылез лист с распечаткой.

Гордо хмыкнув, я понес почту на кухню. Разумеется, мамуля уже развела кофейную церемонию – запахнувшись в халатик, то ли священнодействовала, то ли колдовала. Аромат кофия витал, наполняя кухню.

– Что это вы так рано, Михаил Петрович? – улыбнулась мама, снимая джезву. Бодрящая струя пролилась сквозь ситечко в маленькую зеленую чашечку из полупрозрачного фарфора. – Еще девяти нет.

– Дела, – отозвался я, плюхаясь на диванчик рядом. – Вам письмо, Лидия Васильевна!

– Да? – оживилась Лидия Васильевна. – Петечка никак не угомонится…

– Скучает.

Прочитав коротенькое послание (еще не напомаженные губы сминались улыбкой), мама вздохнула и приобняла меня за плечи.

– Ой-ё-ё, ёжечки, ё-ё… Раньше я почему-то думала, что вот – вырастут дети, и тревог станет поменьше. Ага… Больше! И я себя как-то неуверенно чувствую. Уж очень вы быстро выросли и перестаете быть детьми. Ты уж точно повзрослел – и беспокоишь меня постоянно… Мой Мишка, Мишенька уже не в шутку, а всерьез превращается в Михаила Петровича!

– Таков уж жизненный цикл на стадии имаго, – философически заметил я. – Вредные дети закукливаются в отроков и отрочиц, а потом из коконов вылезают вредные взрослые. А как насчет Анастасии Петровны? Что-то ее не слышно, кстати… Почивать изволят?

– Изволят… Настя еще ребенок, – женский вздох выдал сомнения.

– Мам… Девушка со вторым размером груди уже не совсем дитё.

– Всё-то ты знаешь… – мать растрепала мне волосы, и загрустила.

– Мам, – я обнял ее и прижал к себе, – не переживай, ладно? В моем списке любимых женщин ты всегда будешь занимать самую первую строчку!

– Ну, ты меня утешил! – мама рассмеялась, возвращая очарование утру. – Эх, Мишка, Мишка… Какой же ты у меня большой!

– Пей свой кофе, – улыбнулся я, – а то остынет.

«Любимая женщина» отхлебнула.

– Само то, как наш мастер говорит.

Шлепая босиком, прибрела сонная Настя в старой маминой ночнушке.

– Доброе утро, красавица! – приветствовал я ее.

– Доброе утро, краса-авец… – ответила сестричка, зевая. – Никому к удобствам не надо? А то я надолго…

– Мокни! – уступил я по-братски.

Девушка убрела в ванную, и тут же осторожно тинькнул звонок.

– Кого это с утра принесло? – заворчала во мне скрытая дедовская натура.

Как был, в футболке да в трикушнике, так и вышел ранних гостей встречать. За порогом стоял Сима, то бишь Серафим Павлович, второй секретарь райкома ВЛКСМ. В непривычном для него строгом костюме он напоминал деревенского парубка. Хорошо, хоть без галстука.

– Могу? – ухмыльнулся Серафим, выражаясь с незатейливым лаконизмом.

– Прошу, – шаркнул я тапком.

– Миша, кто там? – донесся мамин голос.

– Это ко мне!

– Нет, если кофе угостите, – жадно принюхался Сима, – то я к вам!

На кухне засмеялись.

– Проходите!

Скинув туфли, второй секретарь пошел на запах.

– Серафим, – скромно представился он. – Просто Сима. Райкомовские мы. Расходуем свой выходной по причине инициативы комсомольских масс.

– Присаживайтесь, Сима, – улыбнулась мама. – Попробую компенсировать потерю времени.

– Премного благодарны!

В ванной зашумел душ, и теперь уже я улыбнулся – Настя дождалась, пока ситуация с визитом прояснится, и лишь теперь включила воду, узнав все подробности.

«Просто Сима» пригубил кофе – и завел глаза под потолок.

– Божественно! – замычал он, и мамины щеки слегка порозовели. Все-таки, до чего красивая мне родительница досталась!

Чмокая и качая головой, Сима ополовинил чашку и лишь затем сказал, отпыхиваясь:

– Ну, что, Миша? С автопробегом все в полном порядке. С таким девизом, как у вас, я иного и не ожидал, а когда Егор Ефимов – Герой Советского Союза, между прочим, – станцевал с нашей завсектором… Все аплодировали стоя!

– Он так хорошо танцует? – удивилась мама.

– У Егора Пименовича ног нет. Ребята, – второй секретарь кивнул на меня, – смастерили ему… Ну, это протезами назвать – язык не поворачивается. Искусственные ноги! Блеск инженерной мысли! Миш, сколько у вас сейчас таких?

– Три пары, если и те считать, что у деда Егора. Да мы бы и больше сделали, но больно дорого выходит.

– Профинансируем, строго обязательно! – веско сказал Сима. – Вопрос на контроле у первого секретаря. Вашу инициативу, товарищ комсорг, поддержали и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве! С директором школы я договорился уже, талоны на бензин выбил. Но это все присказка. Короче. Пятеро ветеранов войны, включая Егора Пименовича, тоже хотят поучаствовать в автопробеге. У них на всех – одна здоровая нога! Как раз одноногий – капитан в отставке Скоков – поведет «ЗиС-110». Последние тридцать лет он, если и выбирался на улицу, то на костылях. Можете вы себе такое представить? – обратился он к маме.

– У-ужас! – выдохнула та.

– Во-от! – вытянул палец второй секретарь. – А теперь он будет ходить! Ведь будет, Миш?

– Будет, – твердо пообещал я. – Строго обязательно.

Мамины глаза повлажнели. Она так на меня посмотрела, что я тут же подрос и раздался в плечах.

Глава 4.

Вторник, 17 февраля. Позднее утро.

Сомали, Зейла.

– Товарищ полковник! Прием! Да едрить твою… – Ершов, согнувшись в три погибели, корпел над рацией. Рация шипела, трещала, в моменты хорошего настроения передавала пару слов – и тут же срывалась в свист и вой. Завоешь на такой жаре…

Солнце палит в затылок, пот капает со склоненного лица на панель… Зимний зной.

Сощурившись, Григорий осмотрелся. Его батальон засел в районе старого порта, отстроенного еще османами. Одни каменные арки да башни остались. Вот и всё, на что можно глянуть в Зейле. Ну мечеть еще, десятка два зданий пожиже, в один-два этажа, а остальное – хижины, кое-как слепленные из досок, жестянок, картонок, фанерок, тряпья… Но место стратегически важное – порт. Перекресток. Отсюда километров десять до границы с Джибути. Эфиопия не дальше.

А вокруг, куда ни глянь, унылая равнина, редко где встопорщенная термитником, всклокоченная акацией или колючими кустами. Бакалия – пыльная, душная, безрадостная полупустыня, где усохшие полукочевники пасут полудохлых овец. Анус мира, как кучеряво выражается сержант Юдин.

– Товарищ капитан!

Ершов оглянулся. К нему трусцой подбегал старший лейтенант Шатов.

– Товарищ капитан! Обе зенитные ракетные батареи развернуты и готовы к бою! – отрапортовал он, четко прикладывая руку к уставной панаме.

– Ат-тлично, старлей! – обрадовался Григорий. – А я уж думал… К-хм… Сиадовцы на подходе. Посматривайте кругом, но основное внимание на юго-восток. Авиация попрет с базы в Хургейсе!

– Есть!

Ершов вышел бочком в узкую тень древней арки и навел бинокль на зеркальную гладь моря. Крейсер «Грозный», где ты? Твой силуэт на фоне Аденского залива так скрасит жизнь…

– Во-оздух! – взревел Юдин, скрытый масксетью.

Григорий резко развернулся. Вдали, над синей полоской гор, трепетавших в горячем воздухе, висели две темные черточки. Они приближались. Мать, мать, мать…

Бросив взгляд на злобно скворчащую рацию, Ершов помчался к ракетчикам.

«Думай сам, товарищ капитан, – прыгали горячащие мысли, – принимай решения, бери ответственность… Знаешь же – крейсера приходят в конце фильма!»

На бегу он прикидывал шансы. Мало народу. Мало стволов. ПТО – по нулям. А Сиад Барре бросит на них Т-34-85 и Т-54, старенькие, да удаленькие…

С моря их не взять, и с севера не обойти – сплошные минные поля. К западу – Зейла. Если дойдет до уличных боев, то найдется, где закрепиться – турки строили на века…

У ракетчиков за внешней суетой проглядывал строгий ритм окончательной готовности – ОГ. Стремительных, хищных очертаний «стодвадцатьпятки» будто притаились на пусковых установках, а их глаза и уши шарили незримыми лучами по всем азимутам.

Шатова Ершов застал как раз у ПА – антенного поста. Дверца распахнута настежь, а бойцы в одних трусах, мокрых от пота, и в касках, напряженно отслеживают мутные горизонты.

– Цель с юго-востока! Идет на нас!

Старлея будто подбросило.

– Тревога! Все по местам!

Шатов нырнул за дверцу, а Григорий занял его место в зыбкой тени маскировочной сети.

– Вижу цель!

– Готовность!

– Готовность к бою одним каналом!

– Захват цели!

– Есть захват!

– Идет пара «Ил-28»!

Оператор – худой веснушчатый парнишка с выгоревшим на тропическом солнце чубом – взял цель на автоматическое сопровождение. Оператор ручного подслеживал.

– По ведущему! – сипло скомандовал Шатов. – Пуск!

С-125 с громовым шипением распушила лисий хвост пламени и сорвалась с направляющих, взвилась в небо оперенной стрелой. Бомбовоз уже просматривался в бинокль – прыгал в перекрестье, но опознавательный знак сомалийских ВВС – белая звезда, вписанная в голубой круг – виднелся четко. И вдруг бомбардировщик лопнул, расплылся огненной тучкой. Обломки крыльев, гондолы движков закувыркались по курсу – черные на оранжево-красном.

– Есть! Цель поражена!

– Целимся по ведомому!

– Есть захват!

– Готов к стрельбе!

– Пуск!

Ершов опустил бинокль. «Ил-28» бешено ревел, словно обещая страшную месть за сбитого собрата. Поспешил ли штурман, или бомбардировочный прицел страдал «гнутием ствола», не ясно, но самолет вывалил фугасы задолго до кварталов Зейлы.

Авиабомбы красиво рвались, вздымая тонны песка и пыли, но еще красивее сгинул «Ил» – потеряв крыло, он завертелся, распадаясь на части, и врезался в землю на окраине древнего пустынного городишки.

– Товарищ капитан! – Юдин бежал, придерживая берет. – Танки! Лэггэсэ выдвинул «Шилки», чтоб с высоток шмалять, так разве ж это калибр…

Ершов покусал губу, соображая.

– Телефон хоть работает?

– А то!

– Вызывай Азамата!

– Есть!

«Не тот калибр… – крутилось в голове. – А ведь есть у нас ат-тличный калибр…»

– Тащ-щ капитан! Азамат на проводе!

– Алё! – схватил Григорий протянутую трубку. – Ты где? На минарете?

– Так точно, товарищ капитан!

– Танки видишь?

– Вижу!

– Много?

– Да почти батальон! Три танковых роты точно! «Тридцатьчетверки», в основном!

Ершов передал трубку сержанту, и рванул к старлею.

– Шатов!

– Товарищ капитан…

– Забудь устав, понял?

– Есть… – растерялся ракетчик.

– А теперь слушай. Ракет у тебя много, гораздо больше, чем авиации у Сиада. Сможешь ты ими влупить по танкам, да по пехоте?

Шатов не удивился. Он задумался.

– Нет, ну-у… Можно, в принципе. Если С-125 пускать с «загрубленным» радиовзрывателем, она сработает метрах в десяти-пятнадцати от земли. Шестьдесят кило поражающих элементов по пехоте – это, знаете… Мокрое место размером с волейбольную площадку!

– Действуй, старлей! Пускай зенитных красоток в упор!

– Есть!

Короткими перебежками Ершов выбрался к мечети. Фаллический силуэт беленого минарета манил высотой.

«Одного снаряда хватит… – мелькнуло у капитана. – Ну, это если попадут…»

Покрутившись по винтовой лестнице, Григорий выбрался на площадку, где с комфортом устроился Азамат.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – осклабился спецназовец. – Вон они, «коробочки»! Вид сверху!

Даже без оптики различались Т-34 желтоватой «пустынной» окраски. Танки выползали из сухого русла и перли на Зейлу, фыркая черными выхлопами. Слабый ветерок сдувал бурые шлейфы пыли. Между «коробочек» бежали мураши-пехотинцы. Внезапно из пары орудий вырвался огонь, и вскоре донеслись отрывистые громы выстрелов.

– Давай, Шатов, – процедил капитан, – давай…

Ракетчик словно услышал его. Сразу три С-125 вынеслись, разворошив облако песка, и полетели «нызенько-нызенько», лопнув над танковым клином. Три шара огня распухли, сдувая пехоту и пересыпая песком человечье месиво. Одна из ракет угодила прямо в единственный Т-54 – башня ушла в кувырок, а корпус полыхнул весь и сразу.

– Товарищ капитан! – заорал вдруг Азамат.

– Что?

– Не туда смотрите!

Ершов, не вставая с колен, развернулся к морю. Его небритые щеки, покрытые корочкой пыли, замешанной на поте, раздвинулись в улыбке.

– Ура-а… – выдохнул он шепотом.

С моря подходил крейсер «Грозный», а в небе, поблескивая лопастями, кружил «Ка-25». Дымка размывала корабль, и что там творилось на палубе, не давалось зрению. Но вот развернулась счетверенная пусковая установка, и по косой растянулся оранжевый факел пламени, унося тяжелую ракету П-35. И еще одну. И еще, и еще…

– Давай… – шептал Азамат. – Давай…

Четыре исчадия спикировали почти одновременно, разворачиваясь вдоль линии наступавших танков. Четыре взрыва, один за другим, перетрясли пески полутонными БЧ. Волна горячего воздуха ударила, едва не скинув Ершова с минарета.

– Эпичный натюрморт! – захохотал спецназовец, колотя кулаком по хлипким перилам. – Ты только глянь, капитан!

Ершов глянул. Четыре воронки в ряд как будто прочертили красную линию: за нее – ни шагу. С десяток танков горело, еще несколько валялись вверх гусеницами. Около роты «Т-34» откатывались задним ходом, пехота лезла на броню, бросая оружие. Но не все.

Ершов поневоле втянул голову в плечи, заслышав мерзкое зудение. Одна из пуль впилась в перила, расщепляя сухое дерево, а другая мягко чмокнула.

– Чуть не попали! – нервно хихикнул Ершов. – Азамат!

Спецназовец медленно съезжал на пол, скользя спиной по колонне. Неотесанный камень пачкался кровью. Сев на пол площадки, словно в изнеможении, погибавший боец шевельнул губами, силясь что-то сказать, но его время истекло – лицо застыло, будто смерзлось.

– Азамат…

Григорий осунулся – и медленно встал. Сиадовцы больше не были для него «вооруженными силами противника», сегодня они стали врагами.

– Рвать буду, с-суки, – тяжело обронил Ершов. – Азамата я вам не прощу…

Мертвый взгляд спецназовца был устремлен сквозь чересполосицу балясин – в спину бежавшим ворогам.

Тот же день, позже.

Первомайск, улица Мичурина

Украинская зима обильна снегами, а вот на морозы жадна. Зато так и норовит устроить оттепель. Пушистого снега не найдешь даже в саду под деревьями – сугробы опали и затвердели, блестя смерзшейся коркой. Взять в пригоршни, чтобы омыть лицо, не получится, только пальцы исцарапаешь о ледяные чешуйки…

– Марина! – разнесся в чистом воздухе высокий голос Наташи.

– Иду!

Исаева развернулась на скользкой дорожке, и пошла, ускоряя шаг. Во дворе позванивала пила – непривычные Умар с Рустамом тягали ее резко, словно вырывая друг у друга. Зато Иван Третий управлялся с колуном умеючи – с размахом, да с выдохом разваливал чурки, а Иван Второй «добивал» их топором, мельча здоровые поленья.

Улыбнувшись друзьям, «Росита» пошагала к дому. Ивану Первому сегодня подфартило – он тащил ведро антрацита, и куртуазно распахнул перед девушкой дверь веранды.

– Пр-рашу!

– Благодарю, вы очень любезны!

В общем зале было пусто и тихо, даже старенький «Саратов» не тарахтел, как обычно.

– Мы тут! – Верченко выглянула из кабинета Иванова, и юркнула обратно, будто в норку.

Неуютная комната выглядела, как раскомандировка ЖЭКа – обшарпанная мебель, скучные графики на стене, гора папок на подоконнике.

Сам генерал-лейтенант восседал за столом, перечитывая сводки, заштемпелеванные грифами секретности. Напротив, попирая скрипучий деревянный диванчик, бронзовел Славин, изображая памятник уверенному спокойствию. Верченко независимо устроилась рядом, и капитан робко подвинулся, краснея, как мальчик.

«Всё с вами ясно…»

Взглянув на Марину поверх очков, Иванов кивнул ей, и повел рукой – садись, мол, где тебе удобно. Капитан Исаева примостилась на старый венский стул.

– Та-ак… Ну, что… – генерал-лейтенант снял очки и помассировал двумя пальцами переносицу. – Не знаю даже, с чего начать… – проворчал он добродушно, приподнято даже. – Больше года мы толклись на одном и том же месте. И росло ощущение, что где-то мы свернули не туда. Упустили что-то важное, хоть и казавшееся пустяком. М-да. Вчера… Нет, позавчера, когда отлучался в Москву… Кстати, Коля, пока не забыл – я тебе привез аж килограмм твоего излюбленного «Рокфора». Он там, в холодильнике.

– Спасибо, Борис Семенович! – обрадованно прогудел Славин.

– Кушайте, не обляпайтесь, – Иванов откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Так вот, в Москве меня… хм… постигла удача. Совершенно случайно я пересекся с Сусловым-младшим, нашим «генералом от кибернетики». Револий Михайлович хвастался новой шифровальной программой, а написало ее одно юное дарование из Первомайска. Выпускник 12-й школы Миша Гарин.

Марина похолодела. Стараясь не выдать волнения, она задумчиво потерла пальцы, опуская глаза.

– Тот самый Миша, что учится в одном классе со Светланой Шевелёвой, исцелившейся в позапрошлом году от паралича обеих ног, – продолжал Борис Семенович флегматичным тоном, каким делятся воспоминаниями. – Генерал мне и фотку показал. Снимали на госдаче Суслова-старшего. В кадр попали и хозяин с внуком, и Револий Михайлович с женой… И Миша Гарин. Оказывается, он гостил в «Сосновке-1» год назад, на зимних каникулах. Вот тут-то у меня всё и сложилось. В январе Гарин встречается с Михаилом Андреевичем, а месяцем позже наш главный идеолог проходит медкомиссию на Грановского. И что же выясняется? А выясняется, что Суслов здоров! Вроде, и обширный инфаркт перенес, а давление, как у молодого. И ЭКГ фиксирует – сердце в норме! Дальше – больше. Не стало атеросклероза сердечных сосудов. Вот, не стало, и всё! Пропал. Сахарный диабет перешел в легкую форму. А последствия туберкулеза, перенесенного в юности? Ведь Михаила Андреевича не зря прозывали «человеком в галошах» – очень уж боялся простудиться. И не зря. Если для нас насморк или больное горло – неприятность, то для Суслова простуда могла обернуться летальным исходом. И вдруг пораженные участки легких зажили!

– Миша Гарин его исцелил… – вынесла вердикт Наташа, восторженно глядя на генерал-лейтенанта.

– Да! – Иванов звонко шлепнул ладонью по столу. – Синицына я отослал в Москву, надо кое-что проверить, а вам – особое задание.

– Захват Михи? – хищно прищурился Славин.

Холодно глянув на него, Марина проговорила ровным голосом:

– Борис Семенович, если все, сказанное вами, правда, то я не могу участвовать в задержании Миши Гарина. Он меня спас, в общем-то! Я живу благодаря ему!

– Понимаю вас, Марина, – кивнул генерал-лейтенант, близоруко щурясь. – Только никакого захвата не будет, это совершенно исключено. Я получил от Юрия Владимировича совершенно четкие инструкции на этот счет. Но сначала о вашем задании. Миша с товарищами по Центру НТТМ устраивает автопробег до Москвы. Командором пробега будет… Угадайте, кто. Вайткус! Помните, небось?

– Да кто ж не помнит Арсения Ромуальдыча! – забасил Славин, возбужденно елозя.