Завтра

Я ложусь рядом и засыпаю со счастливой улыбкой на лице.

Проснусь несколько часов спустя от надрывного звонка в дверь. Лишь прошлепав к двери соображу, что Даника рядом нет. Потом будут лица, официальные и сочувствующие, с выпученными глазами и восковые маски. Скорая и полиция. Одни констатируют, другие запротоколируют. Сначала я буду хотя бы рыдать, потом не смогу и этого.

Она позвонит несколько часов спустя, когда приземлится. Спросит, как прошел наш день. Слова застрянут в моей глотке. Слова, что нет больше никаких нас, что этот день стал для Даника последним.

– Ты не закрыл балкон, – скажет она много позже. Когда сможет говорить.

***

В теле человека больше двухсот костей. Сломать все сразу – особого ума не надо. Остаться при этом в живых – совсем другое дело.

В палате нас трое – я и две мухи. В меня то и дело что-то вставляют, вытаскивают, что-то колют и капают. Мух не трогают.

Гипса во мне больше, чем в Венере Милосской, и не только потому, что у меня на две руки больше. Обе, правда, сломаны. А еще ключица, несколько ребер, челюсть в трех местах. Бедро теперь больше похоже на ведро. С костями разумеется. Медсестры уже шутят, значит я иду на поправку. А раз так, то когда-нибудь я встану на ноги. Мне немного надо – дойти до окна.

Но сначала я разобью проклятый телевизор. Не знаю, кто лежит в палате напротив, но он смотрит долбаный ящик круглосуточно.

– Это модный приговор. Мы начинаем! – раздается из динамика.

Жизнь умеет зло шутить. Сдохнуть от круглосуточного телевещания – приговор действительно модный. Вспоминаю, что читал где-то, как тибетские монахи силой мысли останавливали сердце. Тужусь изо всех сил, но выходит только бздануть.

– Это хорошо, – говорит медсестра, – значит, поправляетесь!

Я забыл, что она здесь, но меня это и не смущает. На самом деле поправляется она, и если не перестанет лопать на ночных дежурствах пирожные, скоро пополнит ряды бодипозитивных инсулинозависимых.

– Я – Лариса Гузеева, и это – Давай поженимся! – доносится из соседней палаты.

«Давай, сука, поженимся уже!» – хочется крикнуть мне, но членораздельность пока не мой конек. Я готов пережениться на всех до единой, только чтоб мне дали спокойно уйти.

Выбросить телевизор в окно и шагнуть следом. Такой нехитрый план на оставшуюся жизнь.

***

Влюбленные часов не наблюдают. Я не наблюдаю еще и календаря. Слабо понимаю, когда одна реальность сменяется другой под воздействием алкоголя. Я пью размашисто, самозабвенно, словно перематываю жизнь, не в силах просто нажать на стоп.

Мы давно не виделись. Она ушла с головой в работу, я нырнул на дно стакана и жизни. Я ни от кого не бегу, потому что алкаши со стажем утрачивают беговые функции.

Сначала она еще приходила, и в эти редкие вечера мы делили квартиру, как два привидения делят старый заброшенный особняк. Затем она предпочла гостиницы, а я – портвейн. Я начинаю забывать, как она выглядела. Как выгляжу я, лучше не знать никому.

Мои окна зашторены, в последнее время я не из любопытных. Перестал выходить из дома сразу после того, как наладил канал поставки алкоголя из соседнего магазина в свою квартиру. Магазин держит Вагаршак, и он слабо разбирается в законах. Мы с ним приятели, но это до тех пор, пока у меня есть деньги.

Вот и весь перечень достижений за последние несколько месяцев.

Я открываю глаза, пытаясь оценить дислокацию. Где-то в коридоре между ванной и кухней, лежу на спине, наблюдая за невозмутимостью потолка. Витрувианский пылесборник. Алкашу лучше бы спать на боку, чтоб не захлебнуться в собственной блевотине, но я стараюсь держать все в себе – и мысли, и слова, и вчерашнюю скудную закусь. Мне вдруг кажется, что это отличный день, чтоб уйти, нужно только добраться до балкона.