Читать книгу: «Войной опалённая память», страница 3

ГИБЕЛЬ ГАНСА

Были первые месяцы оккупации. Фашисты не обрабатывали нашу землю, они только начинали править на ней. Мы же пахали, сеяли, косили, убирали урожай, который нужно было сдавать иноземным захватчикам.

Спокойно ли было на нашей цветущей ниве? Нет. Здесь тоже было беспокойно. Горячие баталии проходили и здесь. Бывшие кулаки и репрессированные рвались к земле к прежним своим наделам и старым порядкам. А здесь к тому же пролетел фашистский самолет и сбросил листовки, в которых была все та же приманка: русский солдат сдавайся, получишь землю.

Работали мы тогда на «Широком поле», убирали рожь. Сотни небольших листовок падали нам на головы. Вот они уже в руках у отдельных крестьян. Читают.

Немец будет раздавать землю, – произносит Зенусь.– Будут делить колхозы, – поддерживает его мысль еще один ~ Ах, какая радость! Нашу землю будет фашист делить – попыталась я урезонить их преждевременную радость. Она же и так принадлежит нам.

– Тихо, Волечка! Они же тебя разыгрывают и издеваются над председательшей. Нарочно перед тобой так радуются. Не реагируй, выдадут, Их время сейчас наступило, – шепотом сдерживает Ясь Луцевич мое разбушевавшееся возмущение. И он был прав. Последующие события показали враждебную психологию этих доброжелателей.

Вместе косили сено по болотам реки Осиновки, дружно его убирали. Привыкшему к труду крестьянину не надо показывать на небо на дождевую тучку, поднявшуюся из-за горизонта. Подсохло сено на болотных кочках, оставляют всякую другую работу, которая может подождать, быстрее за грабли и вилы, скорее метать стога. Иначе задождит, возможно, надолго сено поплывет, врастет в отскочившую траву. Погибнет большой крестьянский труд.

Но молча работают люди, не слышно больше задорных песен, которые раньше витали по лугам н перелескам, Каждый теперь занят своими мыслями.

А раньше, бывало, заведет Анюта Писаричиха свою народную песню, ее поддержит десяток таких же стройных, звонких голосов. Слышно в Пересельках и Блащитнике, слышат дети и мужья, слышат бригадиры и председатели. Значит настроение у матерей и жен, значит с полной отдачей поработали сельские труженицы.

А что это за чудные голоса раздаются из Чесныков? Да это же группа молодых девчат идет с прополки льна. Ведущие голоса Серафимы и Стефаниды Корзун подтягивают. Молодые, задорные голоса. Веселый, счастливый смех. Красивые, жизнерадостные невесты. Их было в то время много. Но не слышно больше задорного смеха не, прежней радости в лицах людей. Враг внес смуту в жизнь народа. Война отнимает сыновей, женихов, мужей.

Вернулись люди с сенокоса. На общем дворе делили по трудодням говядину. Раньше было не так. Доброжелатель, с улыбкой. Теперь же люди стали раздражительными, злыми. Вот бросила свой кусок Петрусиха: – Кости эти получать, не желаю. Довели до чего коммунисты…

– Не спеши с выводами, голубушка, – урезонивают ее женщины. Посмотрим, чем гитлеровцы тебя накормят.

Фыркает. Чем-то недовольна эта баба. А что она сделала для улучшения нашей коллективной жизни? Ничего. Только пищала и злорадствовала.

Варились мы пока в своем соку. Занимали те или иные позиции наши односельчане. Война для всех несет горе. Шаткие были позиции у врага и его прихлебателей. Немцы к ним еще не заглядывали.

А что они могли делать в нашей глубинке? Пахать, косить, сеять? Это не для них.

Однако мы вскоре увидим почерк иноземцев. Достойный отпор давал ему и наш солдат, и наши люди.

Что тебе нужно Ганс, на этой чужбине? Ты хочешь править этой большой страной, этим непокорным, свободолюбивым народом? Ты здесь погибнешь, Ганс так и не достигнув цели. И никто не узнает, где ты покоишься. У тебя ведь тоже есть дети, жена. Мать будет ждать тебя… Но тебя уже нет в живых. И лишь небольшой холмик в кустах при дороге напомнит о тебе, о разыгравшейся здесь трагедии.

Фашист с закатанными рукавами с автоматом наперевес ведет двух наших красноармейцев. Другой рукой он как то ухитряется вести велосипед. Странная картина. Где мог пленить он наших двух бойцов? Как мог оказаться в нашей глубинке этот конвои? Измученные наши солдаты, со связанными руками, обреченно бросают взгляд на встречных прохожих крестьян. Путь их лежал из Поречья в сторону Ветеревич, где их ждала неминуемая гибель. С горечью взирали мы – женщины эту картину, не станет еще двух сыновей. Помочь, однако, ничем не могли, в руках у нас только грабли. Фашист держал автомат наизготовку.

В это время навстречу этой группе приближался старик Колыхневич. Он встречался с немцем еще в первую империалистическую войну, знал их характер и повадки. Старый вояка моментально оценил обстановку. Дать хлопцам закурить, хоть на миг отвлечь внимание фашиста. Поздоровался, взял под козырек, поклонился, как всегда он при этом делал и стал приближаться.

– Хальт! – прокричал конвоир, направляя на Колыхневича ствол автомата.

– Пан, курить хлопцам надо, – поясняет старик, указывая на табак.

– Нихт! – орет настороженный фашист.

«Ага, по-русски, значит, не понимаешь, Ганс, – подумал Колыхневич и. раскланиваясь, прошептал, – ногами его хлопцы, на верную гибель идете…»

Не успел Колыхневич отойти и сотни метров, как услышал последний крик добиваемого фашиста. Один из бойцов бросился ему под ноги, сбил его с ног. Второй, не давая ему опомниться, встал на горло, второй ногой придавил автомат. С немцем было покончено. Красноармейцы распутали друг другу руки, схватили оружие и рванули в кусты.

Несколько дней лежал на обочине дороги фашист, закончив бесславно свой поход на земле Белоруссии. Он направлялся расширить пространства Германии, но ограничился лишь двумя метрами. Проходя его, путник отворачивался, убыстрял шаг.

Идя на сенокос, мы захватили лопаты и тут же рядом с дорогой зарыли этого бесславного вояку. И только холмик земли прямо у обочины, у короткого моста, напоминает о разыгравшейся здесь драме. Проходя мимо этот места после войны, дети всегда ускоряли свой шаг: здесь убит фашист. Кто толкнул тебя, Ганс на столь опасное и далекое путешествие? Разве не рассказывали твои «гроссфатер» чем кончались такие походы крестоносцев за чужой землей.

Колыхневича с его мудрым советом никто не выдал, а этот поединок на дороге говорил, что с врагом можно бороться любым путем…

ЛАСТОЧКИ ПРАВДЫ

Неспокойно было на душе в первые месяцы вражеской оккупации, ох как неспокойно. Фашисты торжествовали, распространяли слухи, что Красна, Армия разбита и вот-вот падет Москва. А от мужей наших никаких известий. Но мы понимали, что наша армия сдерживает натиск ошалелого фашиста, а наша столица как стояла, так и стоять будет во веки веков. Незря оставили Русак и Иосиф Иосифович Коско приемник у Владимира Рухлевича. Заговорил в его руках он сразу.

Забросит Владимир проволочную антенну на дерево, настроит на Москву, внимательно выслушает сводки и сообщения, кое-что помечает. Да, тревожные вести, неутешительные, но Москва держится, призывает народ к борьбе, учит каким путем это делать.

Распространяет сводки тракторист Рухлевич по доверенным людям. Подключил к этому Ивана Прановича, сыновей Петра Лукича. Отец их уехал с Красной Армией защищать Родину, а они здесь разоблачают фальшивую пропаганду оккупантов. Поднимают дух народа. Рушится злобная пропаганда немцев о скорой победе.

Не хватало бумаги, чернил и красок. Дочь София достала из сундука обои, резала на листки и тут же писали текст, передавали в надежные руки, а те дальше. Помню, как Рухлевич принес сообщение о разгроме немцев под Москвой. С какой радостью встретила эту новость молодежь.

Дочь София (на снимке) побежала сообщить эту новость своим подругам Антонине и Софии Матусевич. Пришла с ними в наш дом и стала немедленно его переписывать. Одна писала ручкой и чернилами, а другая химическим карандашом, постоянно смачивая его губами, от чего губы вскоре стали синими. Попробовали соком из свеклы. Бордовый цвет был ярким и броским.

Старались писать большими печатными буквами Старания комсомолок, их синие от химических карандашей губы вызывали у нас с Рухлевичем невольную улыбку, но сводки Совинформбюро на плотной бумаге обоев, к тому же выведенные печатным шрифтом, были надежными и впечатляющими источниками достоверной информации о событиях на фронте.

Надо было разнести информацию по окрестным деревням. Знали мы тогда, кто чем дышит, кто друг, а кто будет при этом сообщении злорадствовать и доносить немецким властям. Тем более, что сводка заканчивалась призывом: «Бейте фашистских гадов, везде и повсюду!».

Решили отнести листки с хорошей для народа вестью о разгроме немцев под Москвой в деревню Пересельски к Константину Карпуку и Ивану Корзуну, в деревню Блащитник – Николаю Далидовичу и Афанасию Кульпановичу, в деревню Завод – семье Подоляко, Туры – семье Юрас, Михалевича, в деревне Ладымер – семьям Петкевича и Макаревича, в Кошели – К. Варивончика и Михаила Павловича.

Эти семьи мы хорошо знали, близкие и родственники некоторых как раз и били немца под Москвой. Сложнее было передать сводки в Кошели, там проживал руководитель полиции Степан Илясов и многие из его свиты.

Люди с радостью восприняли эту радостную весть о пощечине фашистам под Москвой, а сыновья Николая Додидовича Георгий и Евгений взялись доставить сводки Совинформбюро в деревни Карничее, Зимовище, Мижилище, где у них проживали близкие. Их друг Александр Кульпанович наметил себе маршрут в деревни Заречье, Пахарь, Поречье – там у него были родственники.

Надо размножить больше, этик будет маловато, – пришли к выводу ребята.

Будьте осторожны, давайте только надежным и доверенным людям, – напутствовал парней Николаи Игиатьевич Далидович. Опытный воин, он знал, что не только распространение сводок и прокламаций, но даже неудачно сказанные слова могут обернуться для их семей гибелью.

Задание было выполнено.

В дальнейшем мы увидим этих парнишек с оружием в руках, смело выполняющими любое боевое задание партизан и подпольщиков.

Молва людская быстро разносит вести хорошие и плохие. Наострили уши полиция и каратели. Шли сообщения о кровавых акциях с активистами и подпольщиками в селецкой волости. Мы с Далидовичем предупредили Рухлевича о предельной осторожности и приемом сообщений из Москвы. Запрятать надежнее радиоприемник, отводить даже малейшие подозрения, только так можно было обезопасить себя и семьи.

РАССКАЗ ГУРИНОВИЧА

О событиях на фронтах и в своей местности мы знали. Но хотя бы весточка от ушедших на фронт мужей, братьев, родных и близких? Где они сейчас? Как они держатся?

И скоро я дождалась этой горькой и печальной вести. Как-то глубокой осенью 1941 года передает мне знакомая женщина просьбу жены секретаря сельсовета Ивана Захаровича Гуриновича, чтобы я пришла к ней в деревню Карничее, где они жили. Это в километрах четырех от нашей деревни Борцы. Иван Захарович вместе с И. И. Коско и работниками Гресского райкома и исполкома уезжали на восток вместе с частями Красной Армии. Сел за руль полуторки Петр Лукич Курьянович. Прошло почти полгода, а вестей от них не поступало…

О каких сообщениях тогда могла быть речь? Пользуясь внезапностью, враг рвал связь и коммуникации, сеял смерть и разрушения.

Хотя женщина мне и не сказала, для чего я понадобилась жене Гуриновича, однако какое-то чувство подсказывало что есть, видимо, весточка о наших мужьях. Пешком быстрее в Карничее. Ольга (жену Гуриновича тоже звали Ольгой) была в это время дома. По хате носились малые дети. Она вызвала меня в другую половину дома и говорит: – Волечка дорогая плохие вести. Вернулся мой муж. Под Брянском держали бои. Твой Юзик погиб. А мой попал в окружение. Пробрался в тыл. Их часть была разбита. Выбирались из окружения кто как мог. Такая была команда. О том, что он вернулся, никто не знает. Фашисты его сразу схватят, как коммуниста.

Пока прячется в варивни. Идем к нему, он расскажет обо всем подробнее.

– Вот тебе и долгожданная весть. Не помню, как я добралась до их погреба. Разные мысли лезли в голову, все делалось машинально. А может не так, может ошибка, какая получилась? Вместе постучали в дверь варивни. Но никто из постройки не отзывался. Тогда хозяйка подошла к маленькому окошку в торце постройки и негромко позвала, – Иван открывай – это я.

Вскоре загромыхал внутри засов и дверь открылась. Передо мной стоял бледный и изнуренный длительным переходом в тыл секретарь сельсовета, соратник и помощник моего мужа. Иван Захарович конечно же сразу понял, кого привела его жена. Дверь снова заперли. Разговор был в полумраке.

Семьи наши дружили. Жена Гуриновича была хорошая, душевная женщина. Не только работа, но и какие-то другие особые отношения связывали также и наших мужей. Они полностью доверяли друг другу.

– Садись, Ольга, и крепись дорогая, – сказал Иван Захарович, пододвигая мне какой-то чурбачек. – Не хочу скрывать от тебя правду. Все произошло у меня на глазах. Погиб твой муж, нет больше нашего председателя сельсовета, моего лучшего товарища. Крепись, смотри детишек.

– Расскажите все по порядку – попросила я.

Хозяин повел свой печальный рассказ.

– Шли мы все время с частями Красной Армии. Прошли Осиповичи, Кричев. Возле Климович остановились. Начали нас распределять по воинским частям. Иосиф Иосифович вместе со мной попал в 129 особый разведывательный батальон 155 дивизии. Назначен был политруком батальона.

Получили пистолеты, обмундирование. Погрузились на поезд, доехали до Новозыбкова. Здесь мы прошли краткосрочное обучение, затем нас направили на пополнение частей. Вместе был и Николай Чумак, наш предшественник по сельсовету. 26 июля получили боевое крещение. Но враг наседал. Окопались в Журавичах в саду.

Фашист теснил и здесь. Самолеты и танки врага шли по пятам, не давая занять рубеж и закрепиться. Свежие моторизованные части врага думали тогда о молниеносной воине, о завершении своего знаменитого «блиц-крига».

С боями отошли мы до Брянских лесов, до реки Дисны. Немец занял переправу. Началась усиленная бомбежка и артиллерийский обстрел скоплений наших войск. Батальон разорвал вражеское кольцо и выходил из окружения. Вот здесь и случалось. Снаряд лег рядом с окопом, где находился Иосиф. Его выбросило на бруствер. Кровь полилась изо рта и ушей. Осколками изрешетило гимнастерку, попадание в грудь. Санитары подбирали раненых, наскоро хоронили убитых. Там, в окопе, на передовой он, видно, и покоится.

На глазах Гуриновича заблестели слезы, он прервал свой рассказ и на минуту задумался.

Враг снова оказался впереди. Поступила команда рассредоточиться небольшими группами и самостоятельно пробиваться из окружения по лесу. Пути вперед были все отрезаны противником. Оставался единственный путь назад, вглубь леса. Шли ночью лесами несколько недель, пока не достигли границ Белоруссии.

Переоделись в гражданскую одежду и каждый пошел своим путем. Я с Пархимовичем добрался до Бобруйска. Пристроился к повозке и под видом хозяина прошел вражеские заслоны и посты. Все ближе и ближе к своей местности.

Сколько опасностей и риска было в пути. Стоит ли об этом говорить.

Гуринович опустил голову и умолк в раздумьях. – И вот видишь сижу здесь в ловушке, тоже в окружении врага Никто об этом не знает. Сразу схватят оккупанты партийного работника. Жена рассказала мне о событиях в родной местности. Здесь тоже лютует враг. Кругом карательные гарнизоны, организованы новые оккупационные власти. Прямо под боком, в здании сельсовета, где мы с Иосифом столько лет размещались и руководили, организовали полицейский участок Он снова замолчал. Наступали сумерки, в полуподвале стало еще темнее. Безысходность положения было налицо.

Гуринович был действительно, как в ловушке. Видно было, что усиленно ищет выход из создавшейся ситуации. А выход был один – бороться. Если ты не уничтожишь врага, то он уничтожит тебя.

СВЕТ НАДЕЖДЫ

Горькую весть поведал мне секретарь сельсовета, друг моего мужа. Грустные и противоречивые мысли лезли в голову. От них можно было кричать и плакать. Но рыдать и убиваться было бесполезно. Никому слезами уже не поможешь, они уже были выплаканы за эти месяцы сплошных преследований и угроз расстрела моей и других семей коммунистов.

Перед глазами поплыли картины шестимесячной оккупации. По-разному складывались обстоятельства в первые месяцы войны. Единственный путь у Ивана Захаровича был в тыл врага – на запад. Другие же бойцы пробивались на восток, к линии фронта. Я начала свой рассказ. В погребе, в темноте я не видела лиц Гуриновича и его жены.

Сотни попавших в окружение и оказавшихся в нашей местности, красноармейцев пробирались на восток, чтобы слиться с частями Красной Армии и продолжать борьбу с фашистами. Наши люди помогали своим бойцам восстановить силы, давали медикаменты, продукты, одежду, указывали безопасный путь продвижения. Около сотни красноармейцев осталось в наших поселках под видом приписников, родственников и просто окруженцев. Часть скрывалась в лесу, готовилась к боевым действиям в тылу врага.

Численность приписников с каждым днем редела после вызовов в немецкую комендатуру Гресска, Щиткович, Шацка, Пухович, Слуцка. Увозили в концлагеря, в рабство в Германию расстреливали на месте. Ушли мы с дочерью Софией в конце июля в урочище «Остров», собрать ягод для малышей.

И вот прямо в лесу наталкиваемся на группу красноармейцев-окруженцев. Пробираются с запада. Раны загноились, комары и мошкара высасывают последнюю кровь у обессилевших бойцов. Нужна помощь? Она была оказана нами немедленно.

София побежала домой, тащила в лес все возможное, простыни, полотно, продукты, лекарства, даже захватила школьную карту. За сообразительность командир поцеловал.

Промыли и перевязали раны. Какой радостью и благодарностью светились глаза бойцов за эту заботу.

Немного окрепнув и оправившись, они просили проводить их дальше на восток для выполнения своего долга перед Родиной.

В тайниках было оставлено оружие, они указали нам эти места. Знали, что борьба будет всенародной, оружие понадобится.

Мы проводили их безопасными тропами. Враг будет разбит, – сказали они нам на прощание.

Казалось бы, впереди огромные трудности, но стойкости и веры в победу бойцы не теряли.

Такая же встреча была и на болотах реки Осиновки, где мы убирали сено. Группа красноармейцев-окруженцев скрывалась в густых ивовых кустах. Расспросили о местности, о ближайших вражеских гарнизонах. Мы все им разъяснили. Потом почему-то спросили, кто среди нас старший. Все указали на председательшу, то есть на меня, хотя я старшей не была даже по возрасту. Действовал, как и раньше, авторитет председателя сельсовета.

Указали мне на тайники с оружием. Оружие было надежно запрятано в кустах ивы и тщательно замаскировано. Его было очень много: автоматы, винтовки, гранаты, ракетницы, патроны. Сказали передать партизанам. Окруженцы намерены были переодеться в гражданскую одежду и таким путем добираться к линии фронта. Проводили мы их в направлении Поречья и Омельно.

Тайники я показала своей старшей дочери и Жуковской Анне. Она пришла с западных границ к своей матери. У нее трое детей, муж ее офицер-пограничник в Красной Армии. Мало ли что может случиться со мной, пусть знают о тайниках с оружием и они. Все будет в надежных руках. Чувствуется, что Анна жена командира, так и рвется в борьбу с врагом. Кое-что нам удалось сделать во вред фашистам.

Полтора месяца назад Петр Макей выводил окруженцев из леса возле Блащитника. Было 14 бойцов, среди них узнал майора, у которого служил в 39-ом году под Белостоком в артиллерийском полку. Сколько было радости от встречи. Но опасность рядом. Кое-что заместили вражеские осведомители, скоро напомнят о тайных встречах и проводах наших армейцев. Но что поделаешь, помогать надо нашим защитникам. Тяжелый вздох вырвался у меня из груди. Внимательно слушавшие меня в темноте муж с женой зашевелились, стали успокаивать. Ольга принесла воды.

– Иван Захарович, – продолжала я. – Положение наше очень сложное и трудное, а у меня в особенности. Полиция считает, что Иосиф Иосифович оставлен в тылу с районными властями для организации подпольной и партизанской борьбы. Есть донос в Гресскую комендатуру. У меня делают обыски и засады. Семья приговорена к расстрелу. Ваш племянник по жене Костик Сивец служит в полиции. Через него вам надо входить в доверие властям. Расскажите ему о гибели моего мужа – это спасет мою семью. Он, конечно же, донесет начальнику полиции Степану Илясову и так дойдет до комендатуры Гресска. Ослабят наблюдение и репрессии.

– Как он, подлец, попал в полицию, как он, сопляк, мог предаться? – искренне возмущался и недоумевал Г уринович, направляя свой гнев, конечно же, в сторону жены. Это был ее племянник. Но гневные взоры его в подвале в сплошной темноте рассмотреть было невозможно. – Высунусь отсюда, снесут голову и коммунисту и его племяннику. Хорошо надо продумать, как все это использовать.

– Вылезать надо из норы и браться за оружие, – твердо и наставительно отрезала жена Гуриновича. Было ясно, что у них это не первый разговор на эту тему. – Если бы здесь был Иосиф – это организатор и вожак. За ним пошли бы все, вставил мысль секретарь сельсовета.

– Сложили головы наши мужья и братья на передовой фронта. Здесь гибнут невинные мирные люди, особенно семьи активистов и коммунистов. Бороться и только бороться – иначе перестреляют поодиночке, – произнесла я в заключение и поднялась уходить.

На улице темень. Расстояние около пяти километров. Голова кружилась, подступала тошнота от потрясений. Усталая, надломленная и опустошенная я напрямик, через лес, чтобы не встретить полицаев, поплелась домой.

Муж погиб под Брянском на берегу Дисны, на глазах у своего соратника. А у дома моего засада, ждут его… Живы ли дети?

Как-то утром летом 1942 года я пошла набрать воды в колодец, колодец во дворе в виде журавля, сруб обшит досками. Но что меня поразило: гончак мужа Бушуй остервенело рвался на цепи, шерсть вздыблена, яростно брехал и сверкал глазами за дом, где рос люпин.

Дом близко подступал к лесу и я подумала, возможно волка учуял. Были у нас случаи нападения на живность, даже в сараи залазили. Я постучала ведром по обшивке колодца…

И вдруг вижу, из люпина поднимается из засады отряд полицаев во главе с Ильясовым. Тот подбежал ко мне, ударил прикладом, начал колотить, чвалил у колодца и рычит: – Что, мужа предупреждаешь, красная сволочь?

Дети с плачем выбежали из дома. Старшая София пряталась у родственников от угона в Германию.

– Щенят твоих перестреляю, «петуха» ночью пущу и заживо поджарим. Кто приходил прошлой ночью? Муж? Большевик твой? – Орал Илясов.

Опять мне стало понятно, что был донос.

– Какой муж, если он погиб под Брянском, – отвечаю ослабшим голосом. Рвет и мечет остервенелый фашист. Дети дрожат и жмутся ко мне. Вы же свои люди, уже год я о нем ничего не знаю, погиб он, есть свидетели и очевидцы – искренне говорила, полагая, что Антон Хурсевич и Костик Сивец остепенят своего начальника.

– Степан – возможно, действительно не видели. Может не дошел еще? – От нас они никуда не денутся, пусть будут приманкой, – успокаивали предатели своего вожака. Детей уже крестили в церки.

Степан обернулся на рвущегося Бушуя, готового растерзать непрошеных гостей, он помнил их визиты. Раздалась очередь и пес затих навсегда. Это послужило разрядкой, кровь пролилась. Ушли душегубы и на этот раз. Мы были на волоске от гибели, каие страдания.

Через несколько дней многое прояснилось. Вести были неутешительные, напряжение возросло до предела, добавились новые испытания и риск.

Тареся Елишевич из Мижилищ (сын ее Костик Елишевич был в полиции) передала через Марию Козич, что из деревни Омельно жена Юдышского сообщала моей семье, что муж Иосиф находится в Бобруйске и допрашивается в гестапо.

Этой молве я не верила, хотя сердцем хотела верить, что муж жив, но ведь от очевидца его смерти узнала о его гибели. Я пошла в Мижилище уточнить все это у Тареси Елишевич. Та была в огороде. Я ей говорю «Тетка, вы напраслины не наводите, вы же знаете, что мой муж погиб у Гуриновича на глазах. У него еще три брата, возможно ошибка. Ваш сын в полиции, делают засады и допросы, что же будет с моей семьей?».

Тареся сказала, что надо сходить в Омельно и все узнать у Юдыцких. Омельно от нас в 15 километрах. На следующий день я отправилась туда. Дождь, слякоть, ноги потрескались, сил было мало, но я шла через Поречье, Омеленский лес, никто меня не останавливал.

Юдыцкие жили на панском дворе. Молодой Юдыцкой не было, она с четырехмесячным грудным ребенком уехала в Пуховичи. Дома была мать, ее перед этим грабили полицаи и побили.

Я дождалась молодой Юдыцкой. Она говорит, что была в Бобруйске, где сидит ее муж – староста за подозрение в помощи партизанам. Там она видела И. И. Коско, который передал записку для семьи, но она в пеленках не сохранилась. Пробирается в свою партизанскую зону.

Казалось бы, все прояснилось, но легче не стало. Предпринимать что-либо было невозможно. А может, не муж, может один из его братьев. Их трое.

С надеждой в сердце и неопределенностью в мыслях я ушла от Юдыцких.