Семь буханок чёрного… Сборник рассказов

Дети и внуки бобыля

Они приехали вдвоём, отец и сын, в середине апреля, в полдень. На тополях едва пробились первые клейкие листочки, их запах дурманил голову. Тёплые весенние волны, завихряясь на высокой насыпи проносящимися грузовыми и пассажирскими составами, обрушивались на нежно-зелёный от молодой травы луг, на дачные посёлки, разбросанные по берегу реки. С другой стороны студёного водного разлива, поднявшегося до максимума от бурно таявшего снега, горячий воздух прорывался с нагретого солнцем поля, что окаймлял Кабаний лес с крутыми оврагами, поросшими мшистыми елями и шелестящими на ветру осинами.

Несколько дней подряд Василий Иванович Лихачёв, живущий на реке постоянно, буквально кожей чувствовал тёплые потоки воздуха, пахнущие землёй и болотом. Они будоражили память, не давали спать, звали в дорогу, ведущую в юность, а, может, и детство: его новым соседом по даче в столь раннюю пору стал белобрысый мальчик, шести – семи лет от роду. Малыш, оставив отца в доме, подошёл к зелёным штакетинам забора, прижался к вертикальной дырке и стал смотреть на террасу, где Василий Иванович, заслуженный дед по количеству четырёх, имеющихся у него внуков, сидел за круглым столиком и пил кофе.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал Василий Иванович. – У кустов малины – калитка… Можете заходить в гости, будем знакомиться.

– Здравствуйте, – ответил без всяких речевых дефектов мальчик, – меня зовут Филипп… Папа зовёт Филипок. С одним «п», так проще. А вас как зовут?

– Как Чапаева… Василий Иваныч. Слышал про Чапаева?

– Нет. А что вы делаете?

– Вот, кофе пью. Да за вами наблюдаю: соседи всё-таки приехали. Надолго ли, молодой человек?

– Папа не решил пока. Но на выходные – точно останемся…

– Филипок! – Имя мальчика с одним «п» донеслось от крыльца соседнего трёхэтажного домины, близко прижавшегося к забору Василия Ивановича. – Ты где?

– Здееесь… Рядом с кустами! – Прокричал мальчик, не поворачивая головы, и задал трудный для пенсионера вопрос:

– А можно звать вас дедушка Василий?

– А у тебя есть дедушка?

– Не знаю… Я никогда не видел его.

– Конечно, можно… А ты знаешь, что дедушек должно быть два?

– Нет… Спасибо, – уже торопливо сказал Филипок и помчался к отцу.

«Вот тебе и фокус, похоже, пятого внука завожу, – улыбнулся Василий Иванович, отпивая остывший кофе. – Упустил за разговором время. Не кофе, а помои. Но, уж больно собеседник-то хорош. Копия мой младший лет двадцать пять тому назад. – Он сделал ещё глоток и переключил мысли на семью. – Что ж, так и будем жить? Я здесь, как старовер Лыков в чащобах Хакасии, который год в одиночестве… Они там, в городе? И что сыновья придумают на это лето? Опять проигнорируют? Старшему, с кровью пополам, вытянув все жилы, купили квартиру: он всё-таки двоих малышей поднимал. Младший, пока учился да жил с нами, помалкивал, доволен был, что у мамки с отцом на всём готовом. А теперь вот женился, обрёл голос: продай да продай жильё и дачу, купи им трёхкомнатную квартиру, а себе – „однушку“, да на первом этаже, чтоб подешевле было. Всё равно, мол, помирать скоро… Так и сказал.»

Василий Иванович не смог сдержать то ли стона, то ли всхлипа на вдохе, его крупные плечи затряслись, будто от кашля: «Боже мой, кровь ведь моя, как я тебя любил, белоголового… И куда, куда всё девалось? Одна ненависть и злоба остались. Не хватило бы денег на такой расклад, нет!! – Почти прокричал забытый всеми отец и дед. – В конце-то концов, ты живёшь в моей квартире, – мысленно обратился он к младшему сыну. – Я понимаю: тоже двоих растишь… Но я-то нигде оказался? В семьдесят с гаком – торчу на садовом участке. Прости меня Анфиса, царствие тебе небесное, но хорошо, что не увидела всё это. А я – не бабка: постирай, поняньчись, сготовь, накорми малышей… Значит, никому не нужен? Вот дарственную не оформил, не отдал тебе дачу. А куда бы пошёл тогда? В канализационный люк, бомжевать? Господибожемой, страшно-то как. Ведь я – известный учёный, публицист. Старший сын тихо и незаметно ушёл и младшего потерял…»

– Есть, кто живой? – Во внутренней калитке дачного забора, распахнутой настежь, стоял высокий, статный мужчина лет тридцати с небольшим. – Не помешал? Можно к вам, «для познакомиться»?

– Да… Простите, задумался, – не сразу среагировав, заговорил пенсионер поставленным голосом профессионального преподавателя. Тяжело приподнявшись из глубокого и мягкого кресла, сказал:

– Василий Иванович Лихачёв, профессор, публицист. Рад знакомству… А мы уже с вашим сыном поговорили.

– Он мне рассказал, когда спать его укладывал… Пусть часок отдохнёт с дороги, притомился. А меня Евгений Витальевич Серенко зовут, можно просто Евгений или Женя. Майор неких органов по охране особо важных лиц…

– Бывшая девятка КГБ, что ли? – Блеснул осведомлённостью Василий Иванович.

– Точно… Только сейчас по – другому называется. Но я не об этом. В обед вроде бы рановато, – сосед вынул из-за спины бутылку коньяка с яркой этикеткой, видно, что дорогого, марочного. – С другой стороны, сегодня же суббота, выходной, дача… Да и кому какое дело, чем мы тут занимаемся? Как, Василий Иваныч, по рюмочке, за знакомство?

– Тогда присаживайтесь, будьте терпеливы, молодой человек: схожу за фужерами и бутерброды сделаю. – Василий Иванович отодвинул от стола кресло, поднялся, оперевшись на протянутую Евгением руку, поправил полы бархатного стёганого халата вишнёвого цвета и прошёл в дом. Через пять-семь минут, выйдя в японском спортивном костюме серого цвета, с подносом в руках, он увидел майора, спящего в мягком кресле-шезлонге. «Познакомились, – рассмеялся пенсионер. – Я как-то расслабляюще действую на молодёжь: после Филипка и отец уснул»

Василий Иванович хотел достать ноутбук, немного поработать, но в последний момент передумал, снова уселся к столу, взял в руки бутылку и прочитал на этикетке известную французскую марку. Настолько известную, что невольно хмыкнул: «Ни себе хрена! Скромные военнослужащие… И как он попал на дачу соседа, – подумал он, – полковника внутренних войск? Друг сына? Но Веня погиб почти пять лет назад, а его отец как-то сразу сдал, не смог оклематься, вышел в отставку, по два-три раза в году лежит в военном госпитале. Последнее время вообще не приезжает. За десять лет я ни разу не видел здесь майора, тем более, с Филипком. Господибожемой, какая разница: каждая семья несчастна по-своему… Может, и у них что-то произошло? Почему без жены приехал, почему мальчик ни слова не сказал о маме? Сто этих почему»

Василий Иванович аккуратно и довольно умело вынул пробку из бутылки, понюхал горлышко, улыбнулся чему-то своему и налил в пузатый фужер на два пальца высотой искрящейся коричневато-желтой жидкости. Тонкий аромат коньяка будто встряхнул майора: он открыл глаза, поднял голову.

– Простите, Василий Иваныч. Расслабился: ночь не спали, сопровождали вице-премьера на военный полигон…

– Да, скажу честно: живя на пенсию, не забалуешь таким коньячком.

– Вы и преподавать перестали, и статьи, вижу, больше не печатаете?

– Уходя – уходи… Так, пишу для себя. А мою кафедру прикрыли якобы за нецелесообразностью. Денег, короче, нет у нового правительства, секвестируют образование. Кому сегодня нужны теория и практика международной журналистики в рядовом университете?!

Помолчали: тема больная, Евгений не хотел ещё больше огорчать Василия Ивановича. Решил переключить разговор на другое:

– А мне дядя Степан отдал ключи от дачи… После смерти Вени он практически здесь и не жил. И тётя Сима всегда с ним, куда она поедет без него?

– А вы, стало быть, друзья с погибшим Вениамином?

– Со школы. Потом закрытое учебное заведение. Потом – невостребованность, а ведь по два языка знали. Я кое-как сюда вот устроился. Венька – в спецназ, даже обогнал меня в звании. Но Кавказ уготовил ему страшную смерть. Вся группа погибла, он, командир, полуживым, без сознания, попал в плен. Из кожи на его спине боевики резали ремни, голову буквально отпилили… – Женя долго молчал, длинно, через нос, вдыхая воздух. – Прошло полгода, раньше не было никакой возможности, прежде, чем я нашёл яму, куда сбросили его обезглавленное тело… Веню мы перезахоронили с почестями, потом ему звание Героя присвоили, у родителей золотая звезда хранится. Семьёй-то он так и не успел обзавестись.

Опять длинная тягучая пауза. Василий Иванович, всё еще держа фужер в руке, первым очнулся, проговорил:

– Что же я не наливаю вам? Вот растяпа.

– Василий Иваныч, можно со мной на «ты»? Не привык я, хоть и начальник отделения уже. И можно я поухаживаю за вами, долью чуток, а потом – себе?

Он долил каплю коньяка в фужер пенсионера, плеснул в свой бокал и сказал:

– Мне дядя Степан много хорошего говорил про вас. Давайте за знакомство… И за ваше здоровье выпьем.

Выпили. Пока жевали бутерброды, снова молчали. Видно было, что майор голоден, доедал уже второй кусок, стараясь захватить на хлеб побольше холодного мяса.

«А как же малыш? – Сразу подумал пенсионер. – Надо что-то придумать, проснётся, надо покормить его»

– Василий Иваныч, – утолив голод, проговорил Евгений, – мне надо вернуться на службу… В Москве – нет проблем! Филипок настолько самостоятельный, что остаётся один, готовит чай, яичницу, чистит зубы и спать укладывает себя. Здесь мы первый раз. Он, конечно, ничего не знает. Продуктов я набрал на неделю, но разбирать их просто некогда.

– А я только что хотел предложить накормить вашего сына горяченьким…

– Ну, спасибо! Родители Веньки не сомневались, что вы не откажете в помощи. Можно, я позвоню, вызову машину? Всё-таки глоток коньяка я сделал, за руль нельзя. А Филипок проснётся, я ему сказал, сразу придёт к вам.

– Нет, Евгений, не так надо сделать. Ты спокойно езжай, похоже, вернёшься только утром? А я пойду к вам, поработаю на компьютере, дождусь пробуждения мальчика. Разберем вместе с ним продукты, разложим вещи. В общем, придумаем, как станем жить-поживать. Я понял, что приехали вы не только на выходной день?

– Да, тут обстоятельства… Жена вернулась… с новым ребёнком. Ей негде жить… Другой брак, заграница, чёрте что! Но я не мог не уступить ей квартиру, говорит, что временно. Так что мы с сыном поживём пока вашими соседями. По крайней мере, до школы. Ему осенью в первый класс… Вот такие пироги, Василий Иваныч.

– Тогда ещё по глотку за знакомство, за то, чтобы всё нормализовалось. Прости, ещё один вопрос: а что, Филипок, не знает, кто и где его мама?

– Знает… Она так захотела. Этой зимой, после нового года, я, как смог, рассказал ему. И он до сих пор молчит… Молчит! Больше ни разу не спрашивал о маме.

– Значит, знает, что мама жива и растит другого малыша?

– Да, выходит так… Но он молчит!! Меня это страшно пугает. И вы, ради Бога, будьте осторожны.

– Не учи учёного…

Филипок спал, взрослые обсудили все скользкие вопросы бытия. Василий Иванович, чуточку захмелев, достал «НЗ» – спрятанную сигарету, прикурил, сделал несколько затяжек. Потом вместе с Евгением пошли к калитке внутреннего забора, где суглинок, обычно твёрдый как камень, размяк под лучами весеннего солнца и расползался под ногами, замазав ботинки майора по самое некуда. А Василий Иванович, щеголяя в глубоких татарских галошах, посмеивался над Евгением. Майор быстро собрал походную сумку, готовый отправиться к поселковым воротам: надо встретить машину, чтобы та, у дома, не разбудила малыша. Ботинки он помыл, убрал в карман сумки, а затем отыскал в шкафу галоши хозяина дома. Они оказались чуточку маловаты, но на ноги всё-таки налезли.

Василий Иванович успел спросить майора:

– А почему малыш не знает своих дедов?

– Мои родители умерли рано. Родители жены считают меня извергом и предателем, не хотят нас с сыном видеть после развода и отсуждения Филиппа по суду. В общем, грустная история.

– Ладно, разберёмся… Ни пуха, и береги себя. Помни, ты у сына один, Женя.

Василий Иванович много раз бывал в доме соседа, даже совместные застолья по случаю праздников устраивали. Но всё это происходило в другой жизни, до смерти Вениамина. Степан Семёнович Сапсай был хозяйственным мужиком, рукастым, в войсках отвечал за маттехснабжение. В его трёхэтажном доме, кроме семи просторных комнат и настоящей «дворянской лестницы», были горячая и холодная вода, паровое отопление, со вкусом оборудованный санузел – белая зависть Василия Ивановича. Кухня и столовая занимали почти весь первый этаж дома: через них – ещё один выход на веранду и террасу.

– Поместье! – Говорил сосед-профессор с горьким юмором, понимавший, что его дачка в подмётки не годится хоромам полковника. – Вот, Стёпа, ты сжился с существующим строем, служишь ему, оберегаешь его, как свою задницу. Потому что барахлом оброс».

– Да, Вася, сжился, приспособился… Только вот почему-то не вылезаю из горячих точек: то Афганистан, мать их так и эдак, то Средняя Азия, то Кавказ, опять же. И сына отправил «заграницу»: не вылезает с Кавказа, три, Вася, три (!) лёгких, слава Богу, ранения и контузию имеет. И до сих пор там находится. Я русский офицер, Вася, и служу Отечеству, как это делали мои отец и дед! А теперь – я и сын.

После этих слов он, как всегда, наливал полную 125-граммовую «походную» стопку водки, такую же наполнял для Василия Ивановича, поднимал правую руку с зельем на уровень груди и громко, каким-то трубным голосом, говорил:

– За Рассею! За русский народ!! Уррра!!! – Выпивал залпом, выдыхал через нос и добавлял. – Хотя я по маме – хохол, а по отцу – еврей.

Вспоминая о встречах и застольях, Василий Иванович переходил из комнаты в комнату, раскладывал, вынимая из большой сумки-мешка бельё Филипка и Евгения. «Не так уж и много скарба у мужиков, – думал он, – наверное, большую часть в квартире оставили. До лучших времён»

Он прошёл два этажа дома, очутился снова в кухне, осмотрел её, открыв все шкафы, вернулся на большую веранду к сумкам. Проверил продуктовую: много еды, кое-какая посуда, упаковки с разовыми тарелками, стаканчиками, ложками и вилками. Повесив сумку на плечо, снова отправился на кухню. Шведский двухдверный холодильник, как вечно голодный крокодил, поглотил почти все съестные припасы. Остальное, включая хлеб, сахар, крупы, макароны и соль, он расставил на полках.

«Ну, что ж, теперь и на третий этаж можно подняться, – подумал Василий Иванович, – только тихо, что-то разоспался, малыш».

Он, перехватывая перила одной рукой, стал, не спеша, подниматься по дубовой лестнице, выкрашенной в цвет слоновой кости и, действительно, похожей на парадный вход в уездное дворянское собрание. Голова уже оказалась на уровне третьего этажа, когда он услышал торопливые шаги: из открытой двери спальни бежал Филипок. Светлые волосы взъерошены, глаза, отдохнувшие, сияют, улыбка во весь рот. На плечах – бежевая фланелевая майка. Малыш обхватил рукой последний столб на перилах лестницы, его круто развернуло, и, чтобы не упасть, он буквально бросился на шею Василия Ивановича. А тот, ещё не поднявшись до конца ступенек, едва устоял на ногах, свободной рукой прижал к груди маленькое теплое тельце. Пенсионер без сил опустился на широкие ступени лестницы, усадил малыша на коленях. Филипок торопливо заговорил:

– Дедушка Василий, я знал, что найду тебя… Мне папа сказал, что мы едем к дедушке. Но он не знал, мой ли ты дедушка? А теперь я знаю, ты мой… Мне сейчас сон приснился. Мы летели с тобой на ракете. Я нашёл тебя на Марсе. И привёз сюда, на землю.

Старый бобыль плакал. По щекам текли слёзы. Он не вытирал их и не дышал носом, боясь спугнуть мальчика. Тёплые волны радости накатывали на сердце. «Весна, – думал он, – вот оно, моё пробуждение. Я чувствовал эти волны. Я верил им.»

Василий Иванович точно знал, что с приездом пятого внука лето будет счастливым.

Полюсы недоступности

Соня походила на летящий ветерок. У нее были острые ключицы и недоразвитые бугорки грудей. Она стала для Ивана божественным созданием, таким легким и ломким, что ему постоянно хотелось защитить ее. Он знал о моде «сталинских соколов» на балерин, на умение богатых содержателей создавать иллюзию счастья на одну прекрасно проведенную ночь. Но женились они, как правило, на провинциалках, которых выписывали по окончании летных училищ из дальних уголков необъятной Родины, из тех сел и деревень, где учились вместе в сельских школах – семилетках.

Иван полюбил эту незаметную девушку из кордебалета Большого театра с первого взгляда. Она была такая худенькая, такая беззащитная, что у него, мастера спорта по боксу и гребле, сжималось сердце при одной только мысли, что ее кто-то может обидеть, вот так просто взять и переломить пополам. Вместе с другими «поклонниками» Большого театра он несколько раз стоял у подъезда служебного входа, но так и не решился остановить стремящуюся незаметно пройти девушку. Через подружек своих друзей он узнал, что зовут ее София, что она коренная москвичка, что весит как большой барашек и что у нее нет кавалера.

Познакомил их случай. Иван прилетел после двухмесячной командировки с острова Рудольфа, прямо в полярной куртке приперся к театру, встретил там старого знакомого – штурмана экипажа знаменитого летчика. Тот был с огромным букетом роз, бутылками шампанского в карманах тонкого кашемирового пальто, в белом шелковом кашне.

– Пойдем со мной! – Заорал он, словно глухой.

– Ты с полетов? – Спросил Иван. Он знал, что, находясь в полете по 20 с лишним часов беспрерывно, уши закладывает так, что голос сам по себе начинает вырываться наружу. – Я тоже, даже не переоделся еще…

– Кого заприметил, скажи? Я – ветеран среди поклонников, может, знаю.

– Да мы даже не познакомились толком, не представились друг дружке…

– Ну, ты даешь, брат! Покажи, я быстро обстряпаю это дельце.

– А ты чего с вином?

– Так сегодня у моей примы день рождения. Рвался к ней со всех паров. Еле успел.

Помолчали, закурили. Иван достал короткую трубку, не стал набивать ее табаком, чиркнул спичкой и тут же прикурил, раздувая дымок из маленького эбонитового вулканчика.

– Эх ты, черт, как удобно. А табак ты что, заранее набил?

– Да. Мне хватает на два прикура, если спешишь, или, как сейчас, когда не хочется возиться с мешочком.

– Надо перенять опыт.

– Дарю, – сказал Иван, выбил из мундштука остатки табака и протянул трубку своему товарищу. – Новая почти, раскуривай сам, привыкай. Но главное в трубке я тебе сделал… Это сложная наука: ее надо аккуратно обжечь, отшлифовать…

В это время двойные двери служебного входа открылись, из них выпорхнула первая стайка девушек. Не поймешь, кто был танцовщицами, кто хористками. Все молодые, смешливые, красивые, довольные тем, что хорошо прошел спектакль, что их, наверное, похвалили, что и они могут, наконец-то, бежать к своим семьям и возлюбленным. Знакомый Ивана сделал несколько шагов вперед, вместе с цветами обхватил девушку довольно крупных размеров, поднял ее кверху и заорал на все округу:

– С днем рождения! С днем рождения…

Потом развернул ее к Ивану и сказал:

– Тая, познакомься, это мой кореш, Иван… Он ищет свою неразделенную любовь. Надо ему помочь.

– Таисия, – сказала девушка и протянула руку в белой вязаной варежке.

– Между прочим, заслуженная артистка Республики, солистка, – начал перечислять летчик заслуги своей возлюбленной. Но в это время из дверей вышла Соня. Она подняла глаза, увидела Ивана, быстро отвела взгляд, хотела незаметно проскочить возле шумной компании. Но Таисия была на страже: она моментально все поняла, схватила девушку за руку, подтянула к себе и сказала:

– Сонечка, милая моя, давно все хотела с тобой поговорить, да дела, гастроли. Все никак не получалось… Ты у нас в какой группе-то?

– В третьей группе, – тихо-тихо сказала девушка. А у Ивана сжалось сердце. Он впервые услышал этот грудной, чистый, ровный голос.– В третьей, – громче повторила Соня.

– Надо думать, как тебе помогать будем, – сказала Таисия. – Но это, Сонечка, потом, завтра, а сегодня пойдем-ка на мой праздник. Вот и кавалер тебя заждался, бедолага, рта открыть не может от волнения. А еще ас, «сталинский сокол» называется…

– Я не совсем могу… Мне бы надо зайти в магазин, мама просила.

– Маме позвоним от меня, что хотела купить в магазине, купим в «Елисеевском». Все равно надо заезжать, у меня вина мало.

Штурман в кашне демонстративно достал «Шампанское» из одного кармана.

– Убери, – довольно зло бросила Таисия, – разобьешь… Вот, дурачина, – сказала Таисия для Ивана. – Кстати, Сонечка, познакомься, это тоже полярный летчик, Иван. Как бишь, тебя, по ФИО?

– Афанасьев… Только я не летчик… Штурман.

– Он хочет сказать, что он из интеллигентной профессии, – захохотала Таисия, – тангенсы-котангенсы… А не пойти ли нам, Афанасьев, за три моря? Поухаживай за девушкой, – и она передала Соню на попечение Ивана.

Иван взял руку девушки в огромные ручища, долго тряс, пока не понял, что сейчас оторвет этот стебелек от туловища. Хорошо, что в это время подрулила машина, заказанная товарищем Ивана, чье имя он до сих пор так и не мог вспомнить. Соня не сопротивлялась, она умоляюще смотрела на Ивана, глаза выдавали, как она хотела бы любить, но жуткий страх перебивал это естественное чувство. Иван не выдержал, сказал ей почти в самое ухо:

– Не бойтесь меня, я прихожу к вам, если не в командировке, на все спектакли… Только Господь не дал возможности познакомиться, подойти к вам.

– Я знаю, – сказала Соня.

Они один за другим сели в машину, Соня оказалась между Иваном и штурманом. Таисия удобно расположилась спереди.

– К Елисееву! – Скомандовала Таисия.

– Наша красавица приехала! – Солидные по возрасту и габаритные по размерам, чистенькие, в накрахмаленных передничках и кокошниках, полдесятка продавщиц подбежали к угловой незакрытой нише прилавка, где какой-то дурак из хозяйственников поставил огромных размеров китайскую вазу тончайшего фарфора. Одно неосторожное движение – и это чудо искусства может свалиться на пол, сверкающий плиткой цвета слоновой кости.

– Девоньки мои, рада вас видеть живыми и здоровыми! – С чувством искреннего участия прокричала Таисия. – Давненько вы не были у меня…. Кто сегодня свободен? Прошу сориентироваться, едем ко мне на такси…. По случаю моего дня рождения.

– Урааа! – Завопили женщины, – но нам еще целых полчаса работать.

– Пока отоваримся, и время подойдет…

– Что берем, Таинька? – Сказала, видимо, бригадир смены продавцов.

– Все, как обычно, но с учетом всего троих мужичков., – бросила с вызовом Таисия, – четвертым будет мой родненький брат, малопьющий музыкант.

– Кто третий? – Спросил штурман с «Шампанским», фальшиво разыгрывая сцену ревности.

– Сюрприз… Узнаете дома.

А время неумолимо приближалось к закрытию магазина, когда из него стали выходить последние покупатели, укладывая продукты в соломенные плетенки. Особенно заметен был хлеб вечернего завоза: он источал такой потрясающий дух жареной муки, что у Ивана невольно сжалось горло, он сглотнул слюну, вспомнив, что не ел с самого обеда. Невольно сглотнула и Соня. «Что, есть хочется?» – спросил одними глазами Иван. «Да, но я малоежка, выдержу», – примерно так ответили глаза Сони. Ей почему-то было так спокойно с этим коренастым сильным человеком с открытым лицом, широкими скулами и светло-карими глазами, огромными плечами, закрытыми тугим брезентом лётной куртки на коротком меху, что она опять прильнула к руке Ивана, нагруженного увесистой корзиной с продуктами, тихонько потащила его к выходу из резных, ручной работы, дверей знаменитого «Елисеевского» магазина.

Из бригады продавщиц к Таисии поехали только две довольно молодые подружки, остальные благодарили именинницу за приглашение, но, сославшись на позднее время, семейные дела, детей, разъехались по домам. Две машины такси нашлись сразу: продавцов и последних покупателей у «Елисеевского» таксисты не только знали в лицо, но и любили развозить их по домам.

В машине Соня не вынимала свою руку из руки летчика, сняла варежку, такую же белую, вязаную, какую заметил Иван на Таисии. На коленях летчика стояла корзина, мешала ему ласкать руку девушки. Он развернул верхний бумажный пакет, отломил кусочек свежеиспеченного батона и незаметно протянул Соне. Она сначала не поняла, что он пытается вложить ей в руку, смотрела ему в глаза, будто спрашивая: «Что, что случилось?». Иван показал губами жевательное движение. Соня все поняла, заулыбалась и положила кусочек хлеба в рот. Она зажмурила глаза, замурлыкала словно маленькая кошка, покачивая головой в такт движению машины. Потом, не поворачивая головы, одними пальчиками нашла рот Ивана и вложила в его губы крохотный кусочек хлеба: поделилась. У Ивана перехватило горло, он незаметно откашлялся, стал жевать хлеб с едва заметным привкусом дрожжей.

***

– Приехали! – Заорал штурман. – Все близко, все с доставкой! Выгружайся.

– Телефон? Где телефон, – говорила Соня, бродя по прихожей, смахивающей на малое футбольное поле.

Иван поднял тяжелую хозяйскую шубу, под ней, на столике, нашел телефонный аппарат, снял трубку и протянул ее Соне. Та благодарно закивала головой, дозвонилась до дома:

– Алло, мамочка! Это я. Не волнуйся, я в гостях, на дне рождения у Таисии. Да, той самой, да, заслуженной… Представь себе, пригласила и меня, познакомила с летчиком, Иваном зовут…

– Не летчик, а штурман.

– Вот он говорит, что не летчик, а штурман. Да, он проводит, – сказала Соня, увидев, как энергично закивал головой Иван. – Все, пока, целую…. Да, в магазин я зашла, купила. Говорю, что принесу домой. Ма, но мы же после спектакля. В какое нам другое время можно собраться? Завтра – репетиция и снова спектакль. – Соня положила трубку, покачала головой: – Вот так всегда. Никак не может привыкнуть к нашему режиму и образу жизни.

Вечер был сумбурный, шумный, с солированием Таисии и энергичного штурмана, которого звали, наконец-то, вспомнил Иван, Леонидом. После полуночи в квартиру ввалилась большая компания во главе с генералом тыловой службы.

– А вот и обещанный четвертый мужчина! – Закричала Таисия, бросаясь на шею генералу.

– Обижаешь, я не один, со мной еще двое, журналисты из «Гудка»…

Начали знакомиться, Иван никак не мог вспомнить, где он видел этого моложавого генерала. Пришлось сделать вид, что помнит, как они встречались, что Иван готов продолжить беседу, не законченную в свое время. «Стоп! Испания», – Иван вспомнил, как на Волжском испытательном полигоне проверял состояние навигационного оборудования самолётов, расписывался в большом гроссбухе на фанерном столе, стоящем прямо в поле, за которым восседал этот военный. Сзади него виднелись временные рельсы, ведущие в ангары с самолётами.

– Полковник Стеклов? – Радостно сказал Иван.

– Бери выше… Комиссар. А ты был там? (Испанию вслух никто не произносил).

– Не пришлось. Так и сидел на навигации…

– Что ж, это тоже надо. Кто-то и навигацию должен доводить. Вот, Иван, времечко было. Как мы все успевали? А ты уже старшим штурманом стал? Помнишь анекдот? Про старшего техника и боевого истребителя?

– И мы не знаем, – завопили за столом, – расскажите, не жадничайте!

– Служили два товарища, – начал генерал, – один был боевым летчиком-истребителем, а второй – техником – лейтенантом. Жен привезли в городок, воевать пошли в некоторые районы. Доходят слухи до жен:

– Мой уже капитаном стал, – говорит жена боевого летчика-истребителя.

– А мой все еще техник-лейтенант, – отвечает ей вторая женщина.

Прошло еще какое-то время:

– Мой стал майором, боевой орден получил, – говорит жена летчика-истребителя.

– А мой все еще техник-лейтенант.

Встречаются через месяц, жена истребителя вся в черном, в слезах:

– Погиб смертью храбрых…

– Сочувствую, дорогая. Давай-ка, приводи детей, пока будут похороны, присмотрю за ними…

– А твой-то как?

– Стал старшим техником-лейтенантом… Служить после отпуска будет в Московском гарнизоне.

Тишина наступила в комнате такая гнетущая и тревожная, что слышались шумное дыхание Таисии, затяжки папиросы Леонида.

– Пошутил, – сказал Стеклов. – Да, простите, не в кон…

***

Иван и Соня ушли по-английски, хотя Таисия все видела, успела показать штурману большой палец, а затем соединила большие и указательные обеих ладоней в форме колец, ткнула ими себя в пышную грудь. Иван зарделся, закивал головой. Соня их переговоров для глухонемых не видела.

Они перешли пустую центральную улицу, прошли бульваром рядом с Пушкиным, девушка по-прежнему крепко держала Ивана за правую руку. Он сказал ей, что эту руку следует освободить, военному надо держать правую руку свободной для приветствия. Соня нехотя перешла на другую сторону, к его левой руке, канючила, как маленькая, говорила, что ей удобнее висеть на его правой. Иван спросил:

– Ты устала?

Она кивнула. Он посмотрел на занесенные снегом длинные тяжелые скамейки, и вдруг левой рукой подхватил ее за спину, правой – ноги под коленями. В долю секунды она очутилась у него на руках, голова лежала на согнутом локте, ладонью он аккуратно поправил ее голову вправо, и они встретились взглядом. Соня не сопротивлялась, зеленоватые глаза светились, в них было столько добра и благодарности, что у Ивана снова перехватило дыхание.

Он осторожно приблизил губы к ее губам, холодным, с легким привкусом домашних солений. «Любительница фасоли», – вспомнил Иван, как Соня аппетитно уплетала длинные стручки дальневосточного растения. Она приняла его горячие, пахнущие табаком для трубки, губы, стала лизать их, будто стараясь слизнуть горький запах никотина, спокойно впустила его язык внутрь рта и, закрыв глаза, полностью отдалась Ивану.

Он подошел к скамейке, ногой расчистил снег, уселся так, чтобы хоть краем короткой куртки закрыть нижнюю часть спины. Ивану казалось, что он теряет сознание, улетает от чувства, которое рождалось в нем, когда от поцелуев губ переходил к поцелуям ее глаз, щек, пролезал под оренбургский платок и целовал мочки ушей.

Они потеряли счет времени, не помнили, сколько просидели на скамейке. Вернее, сидел на заснеженной скамейке Иван, а Соня покоилась у него на коленях. Прошел милицейский патруль, но, видимо, распознав летную атрибутику на одежде Ивана, даже не остановился. Но этот эпизод все-таки отразился в памяти Ивана, он подумал, что утром ему надо на доклад, и, не куда – нибудь, а в службу главного штурмана Полярной авиации. Предстояла встреча с начальником.

– Сонечка, мне пора в часть…

– Господи, что это я? Да, конечно. Вы… Ты беги, тут рядом, я дойду сама.

Он проводил ее до двери квартиры, они еще с десяток раз прощались, целуясь, крепко обнимаясь, до боли в спине и суставах. Она первая приняла решение, открыла дверь квартиры.

– Мы когда увидимся? – Спросил Иван.

– Хочешь, сразу после спектакля.