Дар Калиостро. Повести и рассказы

IV

Дедом Смагина по материнской линии был известный художник, академик, писавший великолепные парадные портреты.

Пурпур знамен, изумрудная зелень скатертей, стать мундиров, сияние орденов – его холсты поражали величественностью. Что и говорить, смагинский дед был настоящим мастером!

В старости академик любил поболтать с внуком.

– Посмотри, Лешка, вон на тот портрет маршала с бородкой. Видишь, какое у него энергичное лицо, волевые глаза?! А какой уверенный жест! В жизни он был совсем другим. Этот говнюк даже маршалом настоящим не был: его потом в генералы разжаловали. Ты думаешь, он мне позировал? Черта-с-два! Он пил не просыхая! Так что пару раз съездив к нему впустую, я запросил на дом его мундир. Да… Мундир я писал с натуры. Все остальное – мастерство художника!

А вон та балерина… Посмотри, как хороша! Разрумяненная, жаркая, только что из танца… Ну и несет же от них по́том… не приведи, господь… С ней, дружок, я чуть в историю не влип… Но об этом потом расскажу, если жив буду.

Слава Богу, жил академик долго!

И вместе с ним под крышей его огромной квартиры с мастерской жил внук.

Дело в том, что родители Смагина практически беспрерывно находились за границей, так как отец его был дипломатом.

После смерти деда (бабушка умерла двумя годами раньше) начался раздел наследства. Поскольку завещания академик не оставил (как поговаривали родственники, нарочно), процесс проходил крайне тяжело. Переругавшись вдрызг (не этого ли хотел старик?), четверо детей академика все же договорились: наследство распродать, а вырученные деньги поделить.

В результате, Смагин стал обладателем кооперативной квартиры и портрета ткачихи – стахановки Ульяны Кавардак кисти академика.

К тому времени Смагин уже закончил Строгановку. Идя по стопам деда, он делал замечательные успехи.

Будущее манило, как восход солнца. Работы было через край. В числе заказов появился даже портрет руководителя профсоюзов страны.

Вот на этом-то подъеме Смагин и встретил красавицу Жанну. Она ослепила его! Недолго думая, Смагин предложил выйти за него замуж. Жанна, посоветовавшись с мамой, Риммой Викторовной, согласилась. И приготовила ошейник.

Так уж в семье у них было заведено: держать своих мужчин в ошейниках. Хватило бы и короткого взгляда на мужей старших сестер Жанны, чтобы убедиться в этом. Но влюбленного Смагина будущие родственники интересовали мало.

Между тем, оба зятя имели совершенно затравленный вид и явно себе не принадлежали. Каждый шаг несчастных контролировался, а чтобы жизнь не казалась совсем безрадостной, им позволялось, например, от души поработать на тещиной даче или навестить со всем семейством древнюю тетю Киру и отведать ее окаменевших сливочных помадок. Роковым для бедолаг являлось то, что сестрицы были на редкость хороши собой.

Впрочем, существуют красота и красивость. Кому как не художнику это знать, и со временем Смагин понял, что станет первым, "поднявшим бунт на корабле".

Хотя нет, вторым. Первым все-таки был супруг Риммы Викторовны, который лет пятнадцать тому назад поступил радикально – умер.

Когда Смагин объявил Жанне о намерении развестись, Римма Викторовна поселилась у них дома. Охотницы не хотели выпускать добычу: Смагин был обеспечен, перспективен и совершенно по-житейски неопытен, иначе не стал бы он сразу после свадьбы прописывать Жанну у себя.

Смагин съехал жить к родителям (те все еще находились за границей), но теща не оставляла его в покое.

– Вы, Алексей, ведете себя как подлец! – кричала Римма Викторовна в телефонную трубку. – Учтите, ни на развод, ни на размен квартиры мы не согласны! Или вы думаете, что я постесняюсь обратиться в ваш профком?

Смагин так не думал, да только профкомы вскоре ушли в темные воды истории.

Тогда-то факт написания Смагиным портрета руководителя профсоюзов страны представился многим в совершенно ином свете. Вспомнили, кстати, и деда-академика, известного придворного художника. Демократическая общественность отвернулась от Смагина. Заказы кончились. Пришло время нужды.

Разумеется, жене и теще Смагин сразу же сделался неинтересен, и они, согласившись на размен его квартиры, отпустили «счастливца» на свободу.

Так и оказался Смагин в коммуналке, а говоря вообще – "у разбитого корыта".

В дальнейшей жизни он побывал: продавцом на вещевом рынке, закупщиком продуктов в ресторане, помощником бухгалтера, кладовщиком в супермаркете и т. п. Но ни к этим, ни к другим занятиям он так и не обнаружил призвания – как и великое множество инженеров, учителей, актеров, учёных, выброшенных из любимой профессии Великим переустройством общества.

Полгода назад Смагину повезло: его приняли художником на комбинат художественных изделий.

Смагин был счастлив. Прикасаясь к краскам, он чувствовал, как поправляется, теплеет душа, как входит в него желание снова писать, по-настоящему – сердцем.

Правда, выполняемая им работа творческого подъема не требовала: Смагин тиражировал портреты Президента, а потому встречу с вдохновением откладывал на вечер. Дома его ждал натянутый холст…

К сожалению, вечером ничего не происходило.

И так – день за днем. То ли текучка заела: погряз в подробностях лица Президента, то ли не обрел необходимого внутреннего покоя: последний его роман – с Зоей, экскурсоводом из Центрального Дома художника – оказался нервным, изматывающим, то ли по другой причине, но вдохновение все не приходило…

Кстати, несколько дней назад случился окончательные разрыв с Зоей, и хотя Смагин был к нему готов, все – равно щемило сердце.

А вот к закрытию комбината он готов не был. Новые хозяева приобрели комбинат у старых за долги и, как водится, решили его перепрофилировать, то есть свернуть производство. В это не верилось до последнего дня.

Но вот он наступил, последний день. Сегодня Смагин получил расчет.

Значит, нужно было начинать все сначала.

V

Смагин почувствовал, что необыкновенно устал. Глаза закрылись сами собой, и он замер в кресле, погружаясь в предсонную путаницу мыслей. Еще чуть-чуть и Смагин не услышал бы стука в дверь.

– Войдите, – выплыл он из дремы.

На пороге стоял Нигелла и улыбался. Однако, разглядев Смагина, потух.

– Кто это тебя?

– Да так… Мир не без добрых людей…

– Это точно… Тут у меня гости собрались. На новоселье. Присоединяйся по-соседски.

– Куда ж я такой пойду? – потрогал Смагин разбитую губу.

– А ты не смущайся. Сейчас главное для тебя – развеяться. Пошли. "А почему бы и нет? – решился Смагин. – Черт с ней, с губой!"

В комнате у Нигеллы было людно.

С порога Смагин словно натолкнулся, налетел на чей-то взгляд. Молодая женщина смотрела на него от края длинного стола. Кого-то она напомнила ему – этими темными глазами, изящными взмахом бровей, оттенком каштановых волос, мягким контуром стрижки. Отводя взгляд, она очаровательно, светло улыбнулась – и стало очевидно: это артистка, которую Смагин видел на цирковой афише! Что-то невероятное происходила сегодня вечером…

– Братцы! Прошу любить и жаловать: мой сосед Алексей! – представил Смагина Артурыч.

– Штрафную ему! – раздались голоса.

– Водку будете?

– Вы, извините, боксер?

– Таня! Положи ему салата!

Все обещало интерес к новой персоне.

Однако, выпив со Смагиным, компания сразу ж о нем забыла, отчего тот облегченно перевел дух.

– Я знаю, что делать, – вернулся к прерванному разговору мужчина с длинным лицом. – Надо поступить так, как предложил один журналист, я в газете недавно читал: на должность Генерального прокурора следует назначить иностранца.

– Зачем?

– Неужели не ясно?! Они же за бугром все повернуты на соблюдении законов. Тамошний прокурор, в случае чего, и президента засадит – глазом не моргнет! А если в государстве все станут исполнять законы, то тогда, Петрович…

– То тогда, – перебил Петрович, – в России будет неинтересно жить!

Дальнейшее обсуждение темы утонуло в смехе и многоголосице.

Чувствовалось, что застолье подходит к той стадии, на которой еще ведется общий разговор, но компания вот-вот распадется, и тут и там возникнут островки задушевной уединенности, о пребывании на которых многие из гостей будут наутро сожалеть.

Смагин мысленно торопил минуты, чтобы быстрее все смешалось и можно было бы подойти к той женщине в конце стола. Удивительно, но ему показалось, что она этого ждет. Во всяком случае, время от времени он ощущал на себе ее взгляд, и сердце сладко замирало.

Между тем, соседка справа явно положила на Смагина свой шальной, с косинкой глаз.

– Меня, вообще-то, зовут Татьяна, – начала она с теплотой в голосе. – Я гимнастка… Мы тут все из цирка. А кто вы, помимо того, что сосед Альберта Артурыча?

– Художник.

– Какие же картины вы пишете?

– Я специалист по портретам Президента.

– Отчего же только Президента? Странно…

Татьяна приобиделась и, заметив, что Смагин смотрит в конец стола, изменила тон:

– А что у вас с лицом, господин художник?

– Я, Татьяна, иногда дерусь.

– Судя по всему, вы боец не слишком удачливый…

Смагин пожал плечами.

– Зря на Лерку пялитесь. Или мало вам неприятностей?

– Да нет, хватает… А в чем дело?

– В муже…

Смагин огляделся.

– Можете не озираться – он сегодня в программе занят. Гиревик, между прочим.

Услышанное было неприятно, однако не более того. Смагина все равно манило к этой женщине.

Он встал, решительно шагнул в ее сторону. И тут Нигелла, осветив всех улыбкой, объявил танцы. Кто-то выключил люстру и зажег торшер.

Они плыли в волнах музыки, и Смагин удивлялся той тишине, которая наступила у него внутри.

– Это ваше лицо я видел на афише? Она кивнула.

Смагин заглянул ей в глаза. Они были темно-карие и, казалось, совсем не блестели, как будто свет тонул в них. Настоящие омуты!

"Все, я пропал…" – спокойно подумалось ему.

– А кем вы работаете в цирке?

– Никем. Мой муж там работает. А меня просто попросили сняться для афиши.

– Я знаю: вас Лерой зовут, то есть Валерией. Мне Татьяна сказала.

– Вы обо мне говорили? – удивилась она.

– Я часто на вас смотрел. Татьяна заметила это и сказала, что ваш муж, которого здесь нет, может мне осложнить жизнь…

– Какая глупость! Я на вас тоже часто смотрела… Что ж теперь ваша жена…

– Я не женат.

– Ну, все равно… Разве людям нельзя друг на друга смотреть? Она улыбнулась.

– Знаете, Алексей, когда вы вошли, ваш синяк был почти не заметен. Потом он начал расти и менять окраску. Я никогда не видела, как образуются синяки… Болит?..

Под левым глазом Смагин ощутил тихое прикосновение ее пальцев. Он и не знал ничего о синяке.

В крушении маленькой надежды лишь то утешенье, что она не успела вырасти и окрепнуть, иначе пришлось бы сильней переживать. При желании в этом можно даже усмотреть некую благосклонность судьбы…

Однако все равно горько…

– А я-то думал, что вам понравился, – обескуражено признался Смагин.

И добавил в сердцах:

– Самонадеянный индюк!

Лера оказалась тоже застигнутой врасплох – смагинским простодушием, собственным смятением чувств.

– Просите, Алеша! Это было жестоко с моей стороны… И потом… Вы мне нравитесь.

"Наверно, пожалела", – не поверил Смагин.

– Не верите? Мне сразу показалось, что вы – какой-то очень мой человек… Ну, знаете, есть люди, которые с первого взгляда приходятся тебе по душе. Вот я и смотрела все на вас. А синяк…

Она потупилась.

– Про синяк тоже правда…

Смагин приобнял ее, и она доверчиво к нему приблизилась.

– Я хочу написать ваш портрет.

– Портрет? Вы разве художник?

– Вообще-то да. Я Стогановку закончил.

– Ну… я не знаю… А когда? Где?

– Начнем прямо сейчас. У меня в комнате – чистый холст.

– Хитрец вы, Алеша, – рассмеялась Лера. – Я что, по-вашему, совсем наивная?

– Честное слово! Только портрет!

* * *

– А ты меня обманул, – сказала она, рассматривая остатки лепнины на потолке.

Смагин и сам не мог понять, как все случилось. Что-то сродни горячки охватило их, как только переступили они порог его комнаты. Не хватало дыхания, сердца ходили ходуном, готовы были полопаться вены…

– Я в полном от себя недоумении, – снова заговорила она. – Раньше случалось: я изменяла мужу. Но чтобы так!.. Сколько мы с тобой знакомы?

– Всю жизнь. Тебе так не кажется?

– Кажется. Но так не бывает… А вообще-то, знаешь, мне совершенно не стыдно…

Из коридора послышался шум.

– Гости начинают расходиться, – заметила Лера. – Ты меня все-таки немножко порисуй, а то как-то совсем уж вызывающе получается.

Смагин заканчивал карандашный портрет Леры – такой, какие во множестве рисуют на Арбате, – когда в дверь постучали. Он нисколько не удивился, увидев Татьяну.

– Лерка, а мы тебя потеряли. Расходимся уже. Ты с нами? – стелился бархатом ее голос, а глаза были настороженные, недобрые.

– Покажите-ка, покажите-ка, – потянулась она к рисунку. – А говорили, что только Президента изображаете… Здорово! Просто красавица! Ну, а на меня у вас время найдется?

– Поздно уже, Танечка. Как-нибудь в другой раз.

– Все ясно… Ну, ладно. Бай, бай, господин художник!

Когда Лера уходила, Смагин незаметно для всех шепнул ей на ухо:

– Я буду ждать тебя каждый день.

Ночью Смагину приснилось, будто бы он – Президент. В огромном кабинете со штандартом позади кресла он подписывает указ о назначении Генеральным прокурором страны какого-то Марка дель Рондо.

VI

Смагин проснулся поздно и долго лежал в задумчивости, отсеивая сон от событий вчерашнего дня. Все перепуталось. Уж не приснилась ли ему пляска майора Насильникова? Зато в пальцах еще оставалось ощущение паркеровской ручки, которой он подписывал президентский указ. А Лера?

Вдруг в памяти осветилось: "Кажется, она забыла рисунок!"

Смагин вскочил. Рисунок с милой женской головкой лежал на столе. Значит встреча с Лерой – явь!…

Хорошо, что Нигелла устроил новоселье!

Вообще-то совсем необязательное, ведь не сегодня – завтра Артурычу предстояло, как и остальным нерасселенным жильцам дома, отправиться куда-нибудь в Бутово или Куркино.

Смагину захотелось действий. Пока принимал душ, готовил завтрак, родилось решение: отныне он будет зарабатывать на жизнь только профессией! Как художник, черт возьми!

"Надо б для начала побывать на каком-нибудь вернисаже, осмотреться, воздухом подышать…Прямо сейчас и поеду".

Доедая омлет с помидорами, Смагин взглянул на часы и включил телевизор. На экране возникло знакомое лицо ведущего «Новостей» Крапивина – худое, с провалившимся щеками и в крупных очках. Крапивин выделялся тем, что за многие годы работы диктором так и не научился читать без запинаний телесуфлер и обладал замедленным, как у совы, рефлексом моргания. Он, между прочим, был нисколько не хуже своих коллег, также примечательных всяк по-своему: кто дикцией, кто наружностью.

Похоже, отошли в прошлое те времена, когда к телеведущим предъявлялись строгие требования. Теперь при подборе кадров, видимо, действовал принцип: ну и что, что шепелявит? Ну и что, что челюсть квадратная? Никакой дискриминации!

Может, так и надо – вполне по-западному, демократично, только Смагин всякий раз искренне переживал за Крапивина, когда тот попадал впросак.

Крапивин, как всегда, пожевал губами, неторопливо сморгнул и начал:

– Президентом подписан указ о назначении на должность Генерального прокурора гражданина Италии Маркса… извините, Марка дель Рондо…

Смагин не донес до рта последний кусок омлета и не испытал обычного смущения за крапивинский промах. Ошарашенный, он пришел в себя только, когда сочная помидорная мякоть, сорвавшись с вилки, плюхнулась в тарелку.

"Да нет же, никакой чертовщины здесь нет, – попробовал успокоиться Смагин. – Все логично: сказанное вчера одним из гостей запомнилось мне на подсознательном уровне, а ночью проявилось во сне…"

"Так-то оно так, – выполз Червь Сомнения. – Но тогда получается, что Президент читает газеты. Да к тому ж почерпывавает из них здравые мысли! Воля ваша, но в это поверить невозможно!"

"Как-то чересчур безапелляционно… – попытался возражать Смагин. – Такое вполне возможно. И не только теоретически…"

"Но отчего-то раньше, – изогнулся Червь, – Президент в подобных поступках замечен не был"

Смагин выскочил из комнаты. В конце коридора плеснулась, исчезая за поворотом, тельняшка Нигеллы.

– Артурыч! Погоди!

Нигелла был, как всегда, бодр и улыбчив.

– Ты чего такой? Расслабься! А то пойдем ко мне – поправимся. У меня со вчерашнего осталось.

Но Смагин его не слушал:

– Артурыч, этот гость твой, ну, с длинным таким лицом, он кто?

– Горемыкин. Работает у нас номер с пуделями.

– А туда, – Смагин показал на потолок, – в президентские круги он не вхож?

Нигелла хохотнул.

– Горемыкин-то? Думаю, еще нет. Вот когда со слонами работать начнет… Что с тобой, Алексей?

– Помнишь, он вчера сказал, что нужно Генеральным прокурором назначить иностранца? Так вот. Сейчас в «Новостях» сказали, что Президент подписал соответствующий указ! Этот Горемыкин как будто заранее все знал…

– Простое совпадение – не более того… И потом, это же не его идея, а какого-то журналиста. Который, может, и пронюхал о ней в тех самых, – Нигелла вскинул палец, – кругах, а потом выдал ее за свою. Логично?

Смагин прислушался: Червь Сомнения свернулся и затих. Он повеселел. Заметив перемену в лице соседа, Нигелла улыбнулся:

– Что ты так всполошился?

– Да и сам не пойму…

– Может, зайдешь?

– Извини, Артурыч. Тороплюсь.

Стоило Смагину открыть свою дверь, как в глаза ему бросился… майор Насильников: телевизор, оставшийся работать, выдавал очередной сюрприз. Насильников понуро сидел в некотором отдалении от стола, за которым мужчина в синем мундире – прокурорский работник – что-то записывал.

Строгий закадровый голос вещал: "Сотрудниками Управления собственной безопасности раскрыта группа "оборотней в погонах". Ее возглавлял начальник одного из столичных подразделений милиции. В группу входила также и супруга главного «оборотня» – начальник паспортного стола…"

Вернувшись памятью во вчерашний вечер, Смагин отчетливо понял, что загадку Насильникова ему не разрешить: разум капитулировал перед ней. Пляшущий майор – оборотень, Генеральный прокурор иностранец… Нет, от всего этого явно попахивало чертовщиной…

VII

Ему не пришлось долго ходить по вернисажу, чтобы понять: выставленные здесь работы, за редким исключением, рассчитаны на очень посредственный вкус.

Художники в ожидании покупателей мерзли, сбивались в кучки и "принимали на грудь".

Интересующихся было немного, покупателей – единицы.

В основном предлагались натюрморты и пейзажи. Однажды только Смагин набрел на табличку с надписью "Рисую портреты по фотографиям". Для наглядности рядом с черно-белой фотографией молодого офицера с множеством боевых наград, снявшегося, наверно, сразу после Победы, – радостного, счастливого и имевшего от этого несколько глуповатый вид, висел его же портрет маслом – со спокойным, мужественным лицом, что, видимо, должно было демонстрировать творческий подход художника к исполнению заказа. Сам же художник, как заметил Смагин, готовился согреться, наливая что-то из фляжки в складной стаканчик. Выпив, он приосанился, блеснул взором. Было самое время приступить к нему с расспросами о здешних порядках, ценах и прочем. Но Смагин не успел: он увидел… Олю Зубареву.

Она стояла напротив, возле работ художника – пейзажиста, явно собираясь одну из них приобрести. Ее сопровождала пара охранников. Но это были другие, не вчерашние "лбы".

Пейзажист в предвкушении гонорара галантно кружил вокруг Ольги. Был он черноус, с бородкой и бархатной бабочкой, торчавшей из-за ворота плаща.

– Автор этих работ перед вами, – мягко басил он. – Солнечное, радостное состояние души перенес я на эти полотна…

Полотна представляли собой изображение белых березок на фоне голубенького неба.

Подобной дряни здесь хватало. Очевидно, Ольга совсем не разбиралась в живописи, а именно к этим картинам привлек ее внешний вид пейзажиста.

– Сколько вы хотите вот за это полотно?

Ответ поразил Смагина.

– Ольга! Постой! – вырвалось у него.

Она резко повернулась, набычились охранники, помертвел пейзажист, зная, конечно, как пуглива удача. Ольга смотрела на Смагина напряженным взглядом и вдруг посветлела.

– Алеша?.. Смагин?…

– А вчера ты меня не узнала…

– Вчера? Разве мы виделись?

– Я тебе после расскажу. А сейчас послушай моего совета: если ты заплатишь половину – будет в самый раз.

Вообще-то Смагин уже успел пожалеть о том, что вмешался: ведь от Ольги не убудет, а пейзажисту на какое-то время – сытая жизнь… Но, с другой стороны, надо же тому и совесть иметь! Половины названной суммы "за глаза" хватит.

– Надеюсь, вы согласны? – посмотрел он в упор на "мастера пейзажа".

Тот мгновенно сообразил, что удача, хоть и помельче, все же идет ему в руки.

– Чем только не пожертвуешь ради хороших людей! Будь по-вашему! – скромно улыбнулся он, являя доброту сердца.

Ольга расплатилась, и они направились в выходу.

– Ловко ты с ним! Спасибо.

Она взяла Смагина под руку.

– Сегодня юбилей у одного человека. Два дня ломала голову: что подарить? Разные там запонки, кальяны, трубки, вазы – надоело. Решила вот картину купить.

Смагин поморщился.

– Зря, – возразила ему Ольга. – Юбиляру точно понравится. Он ведь такой же ценитель искусства, как и я. Главное, теперь приобрести раму побогаче.

Ольга остановилась, внимательно посмотрела ему в лицо и, улыбнувшись, сказала:

– Раньше ты драчуном не был, – в глазах у нее метнулись чертики, – ты у нас по другой части… специализировался.

Смагин потупился.

– Не забыл, как на «физике» мне под юбку лазил?

– Да ты, вроде, не возражала…

– Гад ты, Смагин, – обиделась Ольга, будто сегодня был обычный день их школьной поры.

Помолчав, добавила:

– И хорошо, что тебя отдубасили.

– Между прочим, твои «опричники» постарались… Вчера…

– Постой, постой, – догадалась Ольга и рассмеялась. – Так это был ты?!

– Ну, я. И ничего смешного.

– Услышал Бог мои молитвы!

– Оля! За что?! – опешил Смагин.

– Ты расскажи лучше, куда после выпускного вечера сгинул?!

– Да что уж теперь… Столько воды утекло.

Ольга снова взяла Смагина под руку, и они пошли дальше.

– Ты прав. Воды утекло много. У тебя-то как? Не очень?

– Не очень, – подтвердил Смагин. – А у тебя, кажется, все получилось.

– Да. В общем, я в порядке.