«Сейчас у нее своя семья. Но ничего, ничего, она еще приползет ко мне на коленях, будет прощения просить. А когда я умру, станет на моей могиле плакать и просить: «Мамочка, вернись», но не будет ей прощенья». Маргарита, закончив бинтовать лодыжку мужчины, принялась яростно собирать все инструменты, мимолетно поглядывая на Исраэль, очевидно, ожидая его реакции.

«Сестра, зачем же ты тогда в доме мира, если ты ни себе покоя не даешь, ни другим его не желаешь? Знаешь, порой говорят, что роскошные одежды, иной раз прекращают убогость тела. Сестра Маргарита, не пытаешься ли ты прикрыть служением Богу убогость своей души?».

Маргарита ошарашено посмотрела на еврея. Ее губы скривились: «Ты смеешь осуждать меня? Да моей судьбы врагу не пожелаешь». После чего она резко вскочила с постели больного и, отряхнув рясу, и пошла прочь из лазарета.

Громко топоча, она направлялась прямиком к своему любимому месту во дворе – к колодцу. Сквозь зубы она прошептала: «Я буду наказана за свои грехи, а их всех пусть покарает Дьявол».

В этот день была необычайно приятная погода. Прохладный ветерок нежно гладил нагретую солнечными лучами кожу, воздух возле женского монастыря пах морем и еловым лесом. Шум прибоя был как никогда медитативен, а дополняла картину уже начавшаяся служба. Тонкие мелодичные женские голоса переливались в молитве. Они пели:

«Верую во единого Бога, Отца Всемогущего,
Творца неба и земли, видимого всего и невидимого.
И во единого Господа Иисуса Христа,
Сына Божия Единородного,
от Отца рожденного прежде всех веков,
Бога от Бога, Свет от Света,
Бога истинного от Бога истинного,
рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу,
через Которого все сотворено»

Гармонию нарушал лишь хриплый женский кашель. Кто-то до исступления кашлял и не мог остановиться, а потом резко вздохнул… и все утихло. Оставив всю ту же мирскую картину: прекрасный монастырь, из которого лились молитвы, вихрем доходившие до самых небес, стоявший на горе, откуда открывался поразительно красивый вид на морскую гладь, над которой мягко пролетали белоснежные чайки.

* * *

Не попаду больше
В омут любовный,
Мистической силой твоею ведомая.
Не поцелую ладонь,
не прильну
Своими губами к лицу твоему
Не стану с утра я ловить лучи солнца,
На теле твоём считать родинок звёзды
Не буду молиться за имя твоё
Отныне смолчу я во веки его!
Меня не отравишь своим поцелуем
Не назовёшь меня больше своей
Твоих не почувствую губ я,
Ты бес.
Я больше не верю.
Мне прОклято здесь.
И брошу записку небрежно на стол,
Залитую слёзами душу – в котёл.
На растерзанье отдамся, умру,
Но милый,
В твой омут я не попаду.

* * *

Поцелуи мои завещаю
я отныне своей пустоте.
Сладость чрева, горячие стоны
я оставлю в рассветном огне.

Письма, что я писала
Аккуратно на теле твоём
Своею губною помадой
Я тоже выброшу вон

Наши встречи, тепло объятий,
пусть достанутся – никому
Твой парфюм, что на губах был так сладок,
В земле я похороню

И закрою глаза я, не в силах
Устоять на ногах от боли
Меня саваном накрывают
Наконец-то теперь я в покое

Анастасия

«Милая Анастасия,

Сегодня я принял окончательное решение: оставить мою любовь к Вам. Не спрашивайте, от чего. Я хочу оставить свои мысли при себе и без обсуждения. Нас разделяет многое: океан, года и взгляды на жизнь, в конце концов. Я знаю, моя дорогая Анастасия, Вы направились бы за моей ничтожной жизнью куда угодно, Вы были бы мне преданы навеки, но именно это меня и отпугивает. Я более не в силах давать Вам надежду на общее гнездо и совместный бюджет. Ваш любимый – приверженец более простых прелестей: любовных переписок с одними незнакомками и томных ночей с другими, но тоже незнакомками. За последние месяцы нашего общения не было ни дня, чтобы я не казнил себя, что обрекаю Вас, мелодия души моей, на разбитое сердце. Но, мой голубоглазый ангел, я не в силах более обманывать и Вас, и себя – я создан Господом для проживания своей жалкой жизни, полной искушений, но никак не любви одной единственной.

Прошу, не обрекайте себя на одиночество ни на день, после прочтения этого письма.

Это был чудесный год, наполненный томлениями по Вашему телу, подробности о котором я узнавал из ваших писем. Надеюсь, и Вам было приятно вести со мной светскую беседу.

Прошу простить. На этом всё.
Навсегда твой,
Готье».

Тонкие женские пальчики стали аккуратно заклеивать конверт с письмом. Полный сожаления взгляд оливковых глаз смотрел сквозь письменный стол. Наконец, девушка заправила за ухо рыжий волнистый локон, поправила неизменный элемент своего каждодневного наряда – шляпку с веточкой лаванды, спрятанной за ленту, и вышла на улицу.

Погода была гармонична чувствам нашей героини: Темза выливалась из берегов, ветер свистал так сильно, что бедные лошади, запряженные в кареты, еле прорывались сквозь порывы. Было досадно, ведь пройти предстояло не меньше трех километров. Это письмо должно было быть доставленным до Анастасии во чтобы то ни стало. Так что было решено сократить путь: пройтись сквозь череду парков – Сейнт-Джеймс и парк Грин. При таком шторме мысли изрядно путаются: нужно думать о чувствах к мисс Анастасии Бафорт, единственной дочери из четырех детей лорда Сеймура Бафорта и леди Лилиас Бафорт.

Сокращение пути к особняку не помогло уберечь прическу от ветра. Однако, работать надо было быстро. Женская тень отразилась на ступеньках фамильного особняка – через считанные секунды письмо было заброшено в отверстие в двери. Эту милую соломенную шляпку с лавандой еще очень долго здесь не видели.

Так прошла промозглая осень, закончилась ветреная зима, подошла к концу и прохладная весна. Наступило долгожданное и, к слову, довольно душное лето. Анастасия расселась в кресле таким образом, что от ее титула «леди» остался лишь один видимый признак: шелковая ночнушка цвета ванили. Несмотря на время суток, на часах был уже полдень, капризная особа отказывалась переодеваться в парадную одежду и выходить из комнаты. В особняке было чрезмерно душно, а окна ее спальни, какая удача, выходили на теневую сторону. Да, это не прибавляло воздуха в комнате, но по крайней мере и не отнимало его. Так вот, Анастасия заперлась и, не церемонясь, ругала свою нянечку всякий раз, как та повторяла попытки вызволить леди хотя бы на завтрак. Но милой мисс было не до завтрака. На ее сердце нахлынула грусть, причем, по нелепой случайности. Она нашла письма, которые в порыве гнева и слез спрятала под свой дамский туалетный столик. По несчастливой случайности она выронила свою, испещреную рубинами, заколку, а та укатилась под столик. Когда Анастасия заглянула туда, то про заколку больше не вспомнила, ведь весь ее разум отныне утоп в воспоминаниях о нелепо закончившейся прошлой любви. Теперь она уже битый час сидела в своем бархатном розовом кресле. Ее волосы растрепанно ложились на плечи и грудь. Она обмахивала свое красивое личико, покрытое испариной, то ли от жары, то ли от нервов, одним из этих конвертов. Анастасия никак не могла решиться, что же ей сделать: прочитать эти письма или просто сжечь и забыть? Она думала: чтение старых писем – это слабый или сильный поступок, а их сжигание – это признак малодушия или все же он про решимость характера? Второй же рукой она гладила своего верного пса породы Сенбернар, по кличке… по ровно такой же кличке – Сенбернар. Пес энергично дышал, вальяжно высунув язык, он больше был не в силах терпеть эту жару. А тем временем у Анастасии в груди уже разрастался целый пожар: она углубилась в черную дыру воспоминаний.

Одним теплым осенним вечером слуга передал Анастасии письмо. Оно было щепетильно аккуратно упаковано в конверт с чудными узорами. От кого – не было указано. Дворецкий нашел его на пороге их дома. Заинтригованная девушка ринулась в гостиную залу, которую уже прогрел камин своим легким пламенем. Не было сомнений, что это был очередной влюбленный в нее граф или лорд. Так оно и оказалось, только вот чин этого «Казановы» разгадать было невозможно:

«Милая Анастасия,

Позволите ли Вы быть мне строками на том клочке бумаги, который Вы держите у себя в руках? Я недостоин и малейшей секунды Вашего внимания, но позвольте мне хотя бы чернилами излить свои чувства к Вам.

Наша мимолетная встреча произошла на закате во дворике церкви Тампл. Вы были не одна, а в окружении своих нянечек и большого лохматого верного пса. В ручках Ваших была книга. Название я не разглядел, но, несомненно, она была данью сантиментам, ведь что еще может читать столь нежное создание. Тому доказательством стал Ваш мило открытый от интереса ротик. Ваши каштановые локоны сияли в закатных лучах и отливали янтарем. Я не мог оторвать взгляда от этой будоражащей мое тело картины, как вдруг Вы подняли взгляд.

Взгляд своих ангельских небесно-голубых глаз. Хотел бы я в тот момент отрастить крылья, чтобы взлететь и навсегда остаться в том чистом, без единого облачка, небосклоне. Кажется, Вы мне даже улыбнулись, или же это было помутнение моего рассудка, так что я позволил моим фантазиям претвориться в реальность.

Так или иначе, я безоговорочно влюбился в Вас с первого взгляда. Не в силах этого скрывать, я прибежал домой и вот сижу, ослепленный красотой Вашего лица, не помня себя, вывожу эти буквы для Вас.

Нисколько не рассчитываю, что Вы это прочтете, прекрасная Анастасия, однако, надеюсь.

Навсегда Ваш,
Готье».

В придачу к письму этот смелый незнакомец положил букет сухоцветов лаванды, обвернутый лиловой лентой в цвет. С этого небольшого, но столь цепкого письма и началась эта история, полная бессонных ночей, наполненных фантазиями о внешнем виде некого Готье, и мучительных дней, в ожидании нового письма на пороге дома. Удивительно, Анастасия могла часами сидеть у порога, чтобы лицом к лицу встретиться с Готье, но этого так ни разу и не произошло. Каждый раз она не угадывала нужное время, а стоило ей зайти в дом, как тут же письмо появлялось! Анастасия досадно дулась, ежедневно ругая себя за такую оплошность интуиции, ведь ей казалось, что сердце непременно должно почувствовать присутствие Готье, но она постоянно ошибалась.

Так закружился калейдоскоп писем, признаний, пылких строк, чрезмерных откровений. Анастасия решила, что во что бы то ни стало, она выйдет за Готье. Как бы он не выглядел, какой бы чин не имел. И тогда она ответила ему:

«Дорогой Готье,

Я не внемлю своей скромности и поступлю так, как моя маменька учила меня никогда не поступать: я сыграю главенствующую роль в нашем общении. Пожалейте своего ангела и просто поймите – я больше не могу молчать. Я умоляю тебя, Готье, нам необходимо повенчаться. За эти долгие-долгие строки я узнала о тебе больше, чем о ком-либо еще, и уверена, ты тот самый мужчина, за которого я готова умереть.

Мое тело больше не в силах терпеть мучения разлуки с тобой. Я встаю на колени и прошу тебя, нам необходимо увидеться. Я хочу жадно целовать твои мягкие губы и до утра говорить с тобой обо всем.

Прошу простить мне мою напористость. Каждую секунду я стану ждать ответного письма, мой милый друг.

Навсегда твоя,
Анастасия».

Буквально на следующий день Анастасии передали конверт. Он, как и всегда, обильно пах лавандой. Уже знакомые узоры на конверте заставляли ее сердце полыхать от волнения и предвкушения ответа своего любимого. Она, как обычно, заперлась в своей комнате, чтобы от таинства момента никто не мог отвлечь её. Усевшись прямо на пол и обвив рукой старика Сенбернара, она принялась читать.

«Милая Анастасия,

Я не спал всю ночь и долго думал, как же нам поступить. Есть много того, чего Вы обо мне не знали и не можете знать. И это, однозначно, испортит нашу встречу. Больше всего в жизни я боюсь потерять тебя, мой ангел с голубыми глазами. Поэтому представь, что еще в десяти письмах наперед я умоляю тебя оставить между нами все так, как есть. Однако, предвижу в порыве твоего предыдущего письма, что для тебя это уже невозможно.

Анастасия, ты даже не представляешь, какую честь ты оказала бы для меня, подарив мне свою руку и сердце на век. Мне не нужно венчание: каждый день я клянусь перед Богом в своей любви к тебе! И я никогда не откажусь от этого чувства. Как бы я мечтал проводить с тобой дни и ночи напролет, растить детей, которых ты бы подарила мне и встретить вместе достойную старость. Я готов каждый день собирать тебе в поле лаванду и целовать твои колени.

Дай мне немного времени, и я обязательно придумаю, как нам с тобой осуществить задуманное. А пока что прими от меня в знак моих серьезных намерений этот скромный подарок, который я вложил в конверт.

Навсегда твой,
Готье».

Оставив слезы счастья стекать по лицу, Анастасия принялась вытряхивать конверт. Из него выпало серебряное кольцо с изысканной буквой, первой буквой ее имени – «А». Она надела его на безымянный палец левой руки в знак их помолвки. У нее не было сомнений, что это украшение является безукоризненным символом их с Готье любви и скоро они непременно поженятся. На секунду Анастасия вздрогнула: «Как же сказать об этом папеньке?», – а потом выдохнула: «Ничего. Я сбегу из дома, если потребуется, только, чтобы быть с ним».