Бесплатно

Имя женщины бессмертно

Текст
iOSAndroidWindows Phone
Куда отправить ссылку на приложение?
Не закрывайте это окно, пока не введёте код в мобильном устройстве
ПовторитьСсылка отправлена
Отметить прочитанной
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Глава двеннадцатая. Атлантида Китти

Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

(Евангелие от Матфея 16:26)

После разговора с Тео моя душа значительно успокоилась, если не сказать окончательно. Я просто однажды вышла из дома и осознала, что наступило лето. Я с удивлением наблюдала за сочностью зеленого цвета травы, постукивала пальчиками в такт поющим птицам, вдыхала вечерний теплый воздух. Мое настроение испортила безумно странная новость.

Я гуляла по центру Парижа, наслаждаясь одиночеством, когда вдруг увидела у газетного киоска толпу людей, смеявшихся и споривших о чем-то. Подойдя к ним, я решила уточнить, что происходит. Мне предложили купить газету, огромный заголовок которой гласил: «Атлантида Китти». Перелистнув страницу, я обнаружила поименный список куртизанок Парижа и пригородов, где рядом с именем каждой была неприемлемо отвратительная характеристика, касающаяся внешности, а также качества удовлетворения.

«Аделаида Пети – большие и некрасивые соски. Катрин Тома – неумеха в оральных ласках. Жули Мартен – рыхлая задница», – я пробегала глазами по списку, пока не нашла свое имя.

«Лилит Буланже – спит со священником, да и к тому же ненормальная собственница».

«Готова поспорить, это сделал клуб ревнивых страшных жен!», – я услышала знакомый голос. Повернувшись на звук, я узнала Рене.

«Рене! Как я рада тебя видеть! Ты тоже здесь есть?»

«Куда же без меня, Лилит! «Рене Леже – мужененавистница с трясущимися жирными руками». Как тебе?!».

«Ужасно. Откуда они все это взяли?! Боже, не дай Бог у Теодора будут проблемы. Они ничего не докажут!».

«Лилит, они и разбираться не будут! Уволят твоего Теодора и глазом не моргнут, лишь бы скорее замять дело и не бросать тень на их церковь!», – Рене закатила глаза и покивала головой.

«Слушай, ну тогда мне надо поспешить к нему. Я хочу поговорить с настоятелем их церкви!».

«Постой, раз уж мы встретились…», – Рене замялась.

«В общем, знаю, что дела у тебя сейчас складываются не очень, еще и статья эта теперь. Мама все уладит, а ты у нас в одного теперь работаешь. В общем, недавно я была на вызове. Среди многих был один мужчина. Он ко мне не прикасался, просто присутствовал на встрече, а потом ушел. Осман Йылмаз. Заинтересован в поиске девушке под постоянное покровительство. Богат, как дьявол. Он поможет тебе. Ты только приведи себя в порядок, я тогда и встречу устрою. Хорошо?».

«Рене, я не знаю, мне надо подумать. Сейчас есть заботы поважнее».

«Что может быть важнее, когда ты на грани нищеты, а ситуация может стать еще хуже? Ты и Теодор можете оказаться в таком положении, что придется довольствоваться самым необходимым. А вот если ты понравишься, то Осман может все уладить. Он влиятельный человек».

Я задумалась.

«А знаешь, что, пойдем прямо сейчас? В Дом Сирен. Мама по тебе соскучилась и девочки. Причешем тебя, а вечером вместе поедем на встречу. Договорюсь с Мамой, чтобы на первый раз без комиссии с тебя. Все! Решено!».

Глава триннадцатая. Цветок и нож

Сказал также Иисус ученикам: невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят.

(Евангелие от Луки 17:1)

Встреча прошла успешно. Мой новый спонсор, найденный по наводке Рене Леже, погасил все мои карточные долги, займы в магазинах на наряды, долги в заведениях, где мне давали отсрочку по старой дружбе. Снял уютную квартиру в центре, обеспечил охрану и предоставил личного водителя.

Мне с ним было интересно. Вообще, одна из причин, почему эта профессия меня не отпускает, заключается в мыслях мужчин. О чем думает и говорит женщина? О кухне, болезнях, туфлях, астрологии, ремонте. А о чем думают и говорят мужчины? О людях и о причинах каких-либо событий. Не о непослушных соседских детях, а о восстании в другой стране. Не о том, кто разбил сердце, а о том, кто нарушил мирное соглашение. Не о завистницах, а о теориях государственных тайн.

Мы вели исключительно партнерские отношения. Я приезжала к нему домой раз в два дня. В моей же студии он не был ни разу. Его особняк был очень красив снаружи и вместе с тем до ужаса странный внутри.

Начиная с кричащих расцветок и заканчивая прислугой. У Османа почти в каждой комнате было по канарейке или попугаю. В гостиной перед камином часто можно было увидеть разложившихся трех французских бульдогов – двух мальчиков и одну девочку. Также в прихожей стояла клетка с маленькой обезьянкой, которую два раза в день выгуливали на поводке из страз. Я так и не поняла, какие чувства испытывала к этому: то умиление, то жалость, то, почему-то, стыд. «Изюминкой», если можно так выразиться, среди обитателей этого дома была карлица Джоти. Однажды охранник, приставленный к Осману, сказал, что это умственно отсталая сестра Османа. Потом он сделал паузу и уже со страхом в глазах попросил ничего не спрашивать об этом у «хозяина», тем самым не выдавая его. Все стены дома были увешаны картинами красавиц и животных, некоторые из которых были порнографического характера.

Весь этот дом был неимоверно странным, местами даже неприятным. Меня пленил в нем лишь один проблеск света – подлинник картины Тициана Вечеллио «Кающаяся Мария Магдалина». Еще секунду назад она была грешницей. Но в данный момент ее тело не создано для привлечения похотливых взглядов. В красном стыде она судорожными движениями рук прикрывает свое тело, сминая податливую под ее силой ткань. Ее слезы указывают на горькое сожаление о злостном использовании подаренной Богом красоты. На фоне уже темнеющей синевы неба виден проблеск оранжевых оттенков – это закат, означающий закат ее эпохи в качестве куртизанки.

«Я околдован твоими любовными чарами и прикован к тебе прочными цепями привязанности, ровно, как и эта обезьянка с ошейником у шеи».

«Что?», – я испугалась от резкого голоса Османа за своей спиной.

«Ну ты же смотришь на эту картину с обезьянкой? Ее рисовали с натуры», – он показал рукой в угол с клеткой.

«О, нет, я наблюдаю за «Магдалиной».

«Ах, Магдалина! Я приобрел ее для плотского созерцания! Только глянь на ее полные прелести, едва прикрытые каскадом шелковистых волос. Прелестная грешница! Написано чудно! Глядя на нее, я буквально осязаю ее животный запах, аромат благовоний в воздухе и чувствую фактуру кожи», – Осман едва ли не зарычал в конце.

«О чем ты говоришь? Эта картина совершенно не о том! Она знает, насколько грешна и теперь раскаивается!»

«Да, сей сладостный грех! У меня подходящая фантазия для того, чтобы в резкой отчетливости представить все ее мыслимые и немыслимые грехи. Как раз один Бог знает что она вытворяла! Обожаю это произведение!», – Осман рассмеялся и тут же схватил меня сзади за талию, прижав бедра к своему возбужденному телу.

Он развернул меня к себе лицом, расположив одно колено между моих ног. Нависая надо мной, он с жаром проговорил мне прямо в ухо: «Я хочу целовать тебя». Его дыхание образовало на моей шее сотни мурашек. В следующую секунду он жадно и бесцеремонно впился губами в мой полуоткрытый рот. Я предприняла слабую попытку оттолкнуть его, нажимая ладонью ему на живот, однако у меня не было сил отвергнуть его напор. Тогда я на секунду отстранила лицо, чтобы сделать глоток воздуха и перевести дух. Он смазанно провел большим пальцем своей красивой руки по моим губам, с упоением рассматривая на моем лице каждый штрих. Моя грудь раскраснелась от нахлынувшей страсти.

«Я никогда не испытывал такого. Ни с кем. За такую страсть я отдам все что угодно».

Его длинные пальцы прошлись по ровному овалу моего лица. Он резко приблизился к моим губам, не касаясь их, заставляя страсть распаляться еще больше. Затем резко схватил меня за бедра, поднял и понес в спальню. Не помня себя, я пришла в сознание уже тогда, когда Осман усадил меня на себя. Стало жарко. С губ сорвался стон, который коротким эхом прокатился по всей комнате. По телу прошла волна, когда он бесцеремонно начал исследовать пальцами мое тело. Они мгновенно стали влажными. Затем он развернул меня спиной к себе и нагнул. Его то быстрые и страстные, то медленные и нежные движения заставляли мое тело ныть от удовольствия. Стиснутые на моем горле пальцы сводили с ума остатки моего разума. «Сомкни руки на спине». Я повиновалась, и он накрыл их своей горячей ладонью. «Ты чувствуешь, что происходит между тобой и мной?». В ответ я смогла только сглотнуть. «Я чувствую», – с этими словами он провел мне рукой от бедер до живота, затем до груди.

«Боже, почему я позволяю ему это?», – на моем лице отразилась блаженная улыбка.

* * *

На следующий же день я пришла к нему на званный завтрак. На нем присутствовала все та же компания – Рене, ее покровитель и несколько друзей Османа.

«Друзья, попрошу немного внимания, пожалуйста», – Осман забил десертной ложкой по стеклу фужера с шампанским.

Во-первых, хочу при всех подарить тебе, Лилит, этот некий атрибут твоей красоты, который также символизирует наши взаимоотношения», – чопорно сказал Осман, вручая мне винтажное зеркало с гравировкой Л. Б. «Во-вторых, объявляю, что мы с тобой уезжаем в Португалию. Я – работать, ты – отдыхать». Все посмеялись и зааплодировали.

Его слова символизировали приказ. Тем самым он лишний раз продемонстрировал при всех свою власть надо мной. Для меня, уже успевшей вкусить свободы сначала после ухода из Дома, а потом из отношений с Эдвардом, было странно слышать такой тон в свой адрес. Но я промолчала, потому что без его денег я бы снова оказалась без пристанища. Что касается его подарка – зеркала, для знающих людей было очевидно, что он, демонстрируя его при всех, объявляет о нашей интимной связи. Ведь это очевидно, зачем так открыто говорить об этом? Чтобы четко дать всем понять: я – его. И в этот самый момент я осознала, что в руках Османа я не «любимая Лил», а обезьянка в клетке с бриллиантовым ошейником.

 

Глава четырнадцатая. Ни суда, ни милости

…люби душу твою и утешай сердце твое и удаляй от себя печаль, ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет.

(Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 30:24)

«Ты настолько бестолковая, что действительно считаешь, что мне нужен ребенок от шлюхи?! Ха, я был о тебе лучшего мнения! Я тебе четко сказал, идиотка, приезжаем, и ты бежишь своими худыми ножками так быстро, как можешь на аборт!».

«А ты явно настолько глуп, что решил, будто мне нужен ребенок от человека, которого я не люблю, не ценю и использую исключительно как кошелек?! Я любила только один раз в жизни, и больше никого не будет!».

В воздухе прозвенел звук пощечины, а потом схваченной со стола скатерти, с которой впоследствии полетела вдребезги вся посуда, а далее удары, крики, и, наконец, вырванный кухонный шкафчик так, что из него полетели все приборы. Звякнул схваченный нож.

«Ты же осознаешь, что я тебя сейчас убью?! Эмир раздробит тебе кости молотком, а Хасан разрежет по частям, чтобы потом скормить собакам в ближайшей подворотне. И тебя, шлюху, никто даже искать не станет, потому что всем известно, что ты грязная проститутка, которая даже своей шалаве-мамаше не нужна была. Один надрез – и тебя словно никогда здесь и не существовало вместе с твоим червем, что подцепила от меня твоя мерзкая плоть. А когда с тобой будет кончено, я просто поднимусь в бар, что прямо здесь, на крыше этого же отеля, сниму самую красивую куртизанку в Лиссабоне и трахну ее ровно на этом столе, где сейчас перережу тебе глотку, а потом спокойно лягу спать. Вот настолько мне плевать на тебя».

После этих слов он начал давить на мое горло ножом. Почему только давить, а не разрезать? Потому что я приложила все свои силы в противовес. Я понимала, что, если отпущу, нож вонзится таким образом, что продырявит меня насквозь. Тогда я собралась с силами, проглотила слезы, страх и обиду, и пнула его в пах. От неожиданности рука Османа ослабла, а нож рикошетом прошелся по его щеке. Он отскочил от меня, закричав бранью от боли и гнева на родном турецком. Используя момент, хоть и не до конца веря в успех, я бросилась из номера.

«Боже, что же делать дальше? Он же сейчас пустит всю охрану на меня. Не знаю, насколько распространяется его власть? Во что я ввязалась…».

В голове кричали мысли, а я тем временем снимала туфли, готовясь к длительному и быстрому бегу. Оставив все вещи и имея лишь несколько купюр в бюстгальтере, я остановила такси, приказав водителю ехать в аэропорт. К моему удивлению, слежки я так и не заметила. Несмотря на это, я все равно чувствовала себя неспокойно, оглядываясь каждую секунду и потея от страха.

Буквально через два с половиной часа я уже приземлилась в родном Париже.

«В любом случае скрываться от него здесь – намного лучше, чем среди инакомыслящего народа».

Конечно, в квартиру, снятую Османом, я не поехала. И вообще, сначала я решила не ехать ни в какое замкнутое пространство. Меня охватило очень плохое предчувствие, да и физическое состояние невроза давало о себе знать. Я думала о том, что, видимо, не увижу больше своих вещей и денег, которые я хранила в квартире, да и вообще остро стоял вопрос: «Что делать дальше?». Продолжая испытывать чувство преследования, я то и дело отскакивала от «подозрительных» прохожих. В итоге, чтобы хоть как-то успокоить себя, я остановилась в уличной кофейне. Конечно, расслабиться не получилось, поэтому я просто бесконечно осматривала перспективу улицы.

За соседний столик сел мужчина. Он раскрыл свежую газету. Я невольно повернулась в его сторону, наблюдая за его действиями. Прошла минута, две, но его глаза не двигались. Он, словно застрял на одной строчке. Вдруг он перевел взгляд на меня, а потом куда-то вдаль. Я посмотрела в ту же сторону. Из-за угла вышел мужчина, направляясь к этой самой кофейне. Мой живот скрутило от ужаса, когда я заметила, как один из них кивнул другому. Как ошпаренная, я вскочила и побежала, куда глаза глядят, не оглядываясь. Скрывшись в арке, я остановилась, чтобы перевести дух. Однако паника накатила с такой силой, что я, не справившись с ней, расплакалась. В контрасте со мной, день был необыкновенно солнечный и теплый. Но я не могла ощутить тепло на коже из-за озноба. Не могла насладиться свежим ветерком. Наконец, выглянув из-за арки, я снова увидела этих двоих мужчин, шедших уже вместе, оглядываясь по сторонам. В памяти всплыло местонахождение мотеля, в котором мне приходилось бывать еще в самом начале своей карьеры. Именно туда я и направилась.

Остаток дня я провела там. Осознав, что у меня не осталось денег, я позвонила со стационарного телефона Мадлен, попросив о встрече и о деньгах. Она настойчиво расспрашивала, что со мной произошло, но я, не обмолвившись ни словом, лишь взяла помятые купюры и попросила ее никому не говорить о том, что мы встречались.

Без сил я брела до мотеля в вечернем полумраке.

«Эй, красотка, не желаешь испытать удовольствие?», – ко мне подошел мужчина в парике, одетый в блестящую юбку и топ с сигаретой в руке.

«Что продаешь?»

«Морфин».

«Столько хватит?», – я показала все что у меня было.

«Даже останется».

Глава пятнадцатая. Лилит

Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем.

(Второе послание к Коринфянам 4:8–9)

Лилит сидела на пыльном узорчатом ковре. В одной руке она держала бокал игристого "Вдова Клико", а пальчиками другой перебирала бахрому на краю ковра, ставшую серой от грязи. Подле нее лежал укол с веществом. Это был морфин.

Разум Лилит окутала беспросветная тишина. Она больше ни о чем не думала, ни о чем не мечтала, ни на что не надеялась. Она проводила последние минуты тишины наедине со своей давней подругой – Госпожой Смертью, которая вот уже год не отпускала мысли Лилит ни на секунду.

Каждое утро Лилит просыпалась, окутанная трепетными объятиями Госпожи С. Ее дурманящий и трепетный шепот требовал одиночества, темноты и антуража, так что Лилит чинно не спешила распахивать в ночи бархатные шторы и впускать во мрак своего будуара ни одну мужскую плоть. Однако нельзя не сказать, иногда Лилит, полная ярости, решительно отказывалась подчиняться Госпоже: она подскакивала с кровати, срывала с петель тяжелые бордовые шторы и бежала к зеркалу. Резко останавливаясь, она со злостью смотрела в свои полные слез красивые янтарные глаза и шептала: «Ненавижу тебя».

Выдохнув, она подходила к своему дамскому столику, тянула позолоченную ручку шкафчика и доставала оттуда те свечи, которые сегодня приглянулись ее душе. Розовые она использовала, когда хотела напомнить себе, что она – Женщина; медовые, когда думала пройтись по рынку и наладить наконец хозяйство в своей квартире; свечи с ароматом черного мускуса, когда была необходимость настроиться на работу с гостем.

Нет, она не всегда была погружена в сладкую муку экзистенциального мира. Были и солнечные дни, когда неизвестно отчего на нее находила волна благодарности за то, что ее жизнь еще не кончилась.

Были и моменты, когда она, после очередной неудачной попытки самоубийства, ругала себя и плакала от счастья, что сумела выжить. После таких событий порыв к смерти всегда казался ей ошибкой. Она думала о том, сколько еще чудесных событий ждет ее впереди, сколько приятных сюрпризов, прекрасных чувств и незабываемых вкусов она сможет ощутить.

Порывы ее настроения не зависели от событий. В шумной веселой компании дам и джентльменов она вдруг могла почувствовать себя одинокой, а прогуливаясь наедине с собой по вечерней набережной понять, что она наполнена цветущей энергией.

Но сейчас все было иначе. День назад она абсолютно точно поняла, что просто не в состоянии больше идти по жизни с этой могильной плитой на душе. Она уже мертва. А значит, осталось убить только оболочку из плоти. Дух же свой она отдала еще год назад тому мсье.

Почему она выбрала морфий? Почему не холодный ствол или упругую веревку, почему в конце концов не зеркальное лезвие на венах или не романтизированное хождение на дно ласкающей кожу реки? Причины были три.

Во-первых, укол – все же достаточно щадящий метод, а Лилит не из храбрых. Она хотела вдохнуть последние минуты этой гнилой жизни, а не моментально броситься в объятия Аида.

Во-вторых, наркотик – это символично для нее, ведь однажды она уже была там – на самом дне с ума сводящего наслаждения. Она обещала себе больше не открывать эту порочную дверь, но сейчас это было подтверждением ее ничтожности, ее недостойности этой счастливой жизни.

А в-третьих, могилой своей она выбрала крохотный мотель Монпелье, в котором ровно год назад переживала свое самое сильное опустошение – потерю ребенка от того самого Эдварда Стэнсгейта, о которой не знал никто.

В тот вечер она гуляла по грязным улицам Парижа, собственное поместье вызывало у нее отвращение, а прийти без приглашения в семейный очаг мсье было бы нонсенсом и означало окончание ее карьеры куртизанки. Так, с черной дырой в душе и белым сухим в крови, она и добрела до этого мотеля. И стены его стали для нее убежищем, кровом, разделив с ней боль ее утраты. Подушка благотворно принимала все ее слезы, небрежно скомканное одеяло укутывало ее в свои объятия, а стены отказались стать рикошетом горя; напротив, они мягко впитывали ее отчаяние.

В 01:03 она мягко ввела себе содержимое укола в вену, медленно запив боль красной кровью Иисуса. Она закрыла глаза и стала ждать.

Один год назад стояла необычайно теплая весна. Воздух искрился радостью, а ветер разносил сладкий аромат яблони и вишни. Лилит обедала в ресторане "Ля тур д'Аржан". Пикантный вкус фирменной утки из этого местечка отлично сочетался со сладостным видом на Нотр-Дам, а дополняли атмосферу лимеренции грубый тембр его голоса и терпкий аромат древесных нот его парфюма. Сквозь открытое окно просачивался легкий ветерок, что развивал каштановые локоны каре, в то время как лучи солнца нежно скользили по бархатной коже. Лилит чувствовала себя абсолютно гармоничной: ей было легко общаться, в кое-то веки она улыбалась мужчине искренне и была тотально уверенна в своей привлекательности, которая сочилась изнутри ее духа.

Через неделю, одним из вечеров, они быстрым шагом шли под руку, а Лилит звонко смеялась. Рядом с ним даже нарастающий с каждой секундой ливень не мог испортить ей настроение: он накрыл их обоих своим пиджаком, а аромат древесных нот от влажности стал еще более насыщенным и притягательным.

Ворвавшись в номер-люкс отеля "Де Крийон", они наконец-то могли выплеснуть свое желание друг в друга. Он уронил Лилит на кровать – в их первой ночи не было нежности, только животный инстинкт и психологическая страсть к владению человеком. Только спустя месяц он будет долгих десять секунд снимать одну бретельку и вдыхать аромат ее локонов, и даже разрешит ей овладеть им и занять главенствующую роль. Ну а пока их поцелуи сочны, резки и опасны укусами до крови. Уже через две минуты ее руки были «связаны» его ладонью и прижаты к изголовью кровати, а номер наполнился громкими стонами. Корсет, игриво подчеркивающий ее декольте своим ажурным кантом, решительно остался на прежнем месте: у них не было даже лишней минуты, чтобы развязывать его шелковые нити. Лунный свет мягко ложился на их возбужденные загорелые тела, играючи переливаясь от быстроты движений их силуэтов.

Однажды утром в дверь квартиры Лилит громко постучали. Это была доставка одной тысячи персиковых роз, символизирующих трепетную нежность к дорогой Лилит, и одной красной розы, ставшей знаком их страсти, с которой все начиналось. Безгранично счастлива и неизмеримо влюблена: она была одержима Стэнсгейтом. Все ее мысли отныне были заняты мечтами о его теплых ладонях и фисташковых глазах. А жизнь ее теперь состояла из двух сменяющих себя событий: обед в ресторане Парижа рядом с Люксембургским парком и ночь любви в поместье "Ла Ферте".

Надо сказать, что Эдвард действительно умел красиво ухаживать. Неделя за неделей в доме Лилит приживались различные вещицы, а еще много-много денег. Пачками он носил их Лилит со словами: «Купишь все, что пожелаешь, душа моя».

Вопреки предрассудкам, Лилит не была зависима от траты тех денег, что он давал ей. Более того, каждая дорогая покупка давалась ей тяжело. Только если эта вещь не касалась напрямую мсье. Например, она была крайне довольна приобретенным за баснословные деньги платьем, которое родилось на этот свет для единственной роли: быть снятым любимым мужчиной Лилит.

 

И вот теперь она сидит в эконом-номере на грязном ковре, вкалывая морфин. Слезы из глаз капают на непрезентабельный халат Лилит, она вытирает их рукой, на пальчиках которой красуется кольцо, подаренное им. Ее начинает клонить в сон, сердце замедляет ритм, а во рту появляется до боли ужасная сухость. Жалеет ли она о прошлом? Нет. Но не потому, что повторила бы это вновь, а потому, что ее мысли уже начал окутывать галлюциногенный дурман. Конечно, она всегда мечтала о большой семье – двух сыновьях с темными кудряшками и янтарными глазами, как у нее, и златовласой доченьке с зелеными глазами, как у него. Она была готова всю жизнь быть под его покровительством и делить его с другой женщиной, ведь она знала бы, что его постель, как и сердце, принадлежит только ей.

«Лилит, прекрати так вести себя. Мне нужно уехать. Работа не поддается слабости. Нет, я не знаю, когда вернусь, да и какая тебе к черту разница, я что, дал тебе мало денег за секс сегодня?». Лилит была настолько ошеломлена этими словами, что следы ее истерики испарились в воздухе, и только соленые слезы остались высыхать на ее щеках. И это после того, как она объявила ему, что беременна.

Он уехал. Обещал не вернуться. И оборвал с ней всякие связи. Он лишь передал ей через своего знакомого стеклянную баночку новомодного лекарства – амфетамина, который в числе своих побочных эффектов имел выкидыш. Ни записки, ни переданных слов. Будто их двоих и не было. Будто не было этих мгновений счастья. Будто не было между ними одного дыхания и сладкого послевкусия.

А дальше: бесконечные и бесполезные метания между докторами и их снотворными по рецептам, и гадалками по руке, между попытками самоубийства и лицемерными улыбками, между гниющей внутри пустотой и исповедью в церкви, в попытках заполнить эту дыру. Вещи, встречи, новые клиенты, деньги, оперы и театральные постановки – ничего не могло помочь ей стать нужной. Нужной, в первую очередь, самой себе. Она вновь и вновь проживала те благие закаты и рассветы и все больше чувствовала свою бесполезность в этой толпе, озабоченной только своим эго. Она была чужаком среди человеческого рода. И все больше она ощущала, как ее воспаленный разум перестал воспринимать свою телесную оболочку, а место ее грешной душе, как она думала, было в аду.

Она закончила свою предсмертную записку последним стихом. К тому времени она уже билась в горячке. Ей было тяжело дышать, а непрекращающееся слюноотделение бесконтрольно капало ей в декольте, стекало по халату и каплями падало на пол. И вот на секунду, на одну, но столь значительную миг, ее глаза расширились, она вдохнула полной грудью и в ее голове пронеслось: «Зачем я так?». И не в силах больше сопротивляться склизкому и горькому поцелую Госпожи Смерти, дух ее покинул тело. Больше ее страдания, которым она, бывало, придавала долю романтизма, не имели смысла. Бывшая королева постели того мсье лежала на грязном ковре, опрокинув голову на пыльную софу, а изо рта ее обильно вытекала белая пена. Грязная, ненужная самой себе Лилит.

А мир тем временем продолжал жить своей обыденной жизнью.

Дом свиданий мадам Тьерри, наверняка, все еще посещали богатые клиенты, которые, получив ответ на вопрос: «Почему нельзя заказать Лилит?», будут отмахиваться со словами: «Жаль. Ну ничего. Кто там у вас еще свободен на сегодня? Кажется, у вас появилась новенькая, брюнетка такая, с родинкой?».

А что касается Эда, то он узнает о смерти Лилит случайно. Пять лет спустя от их общей знакомой, мисс Эмильены – хрупкой блондинки с голубыми глазами, танцовщицы в местном кабаре «Дом Сирен». Месье глубоко выдохнет, цокнет языком и попросит Эмильену налить ему еще виски. Только на этот раз добавить один кубик льда вместо двух, чтобы было крепче.

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»