Солнечный луч. По ту сторону мечты

– Сиди, – велела она.

Фыркнув, я застыла, больше не проявляя любопытства. Оно никуда не делось, но было оставлено до поры, когда мы выберемся наружу. Так мы и ехали весь путь: в тишине и почти не шевелясь. Не могу сказать, сколько времени заняла дорога, мне казалось, что мы ехали целую вечность. Даже думала, что когда сани остановятся, метель уже стихнет и забрезжит рассвет. Ошиблась.

Я начала клевать носом, а после и вовсе задремала под монотонный вой за стенами возка, потому пропустила момент, когда движение прекратилось, и вздрогнула, ощутив толчок в плечо. Открыв глаза, я услышала вой метели, и он был столь же силен, как и в начале пути. Полог откинулся, тут же впустив в нашу темноту ледяной ветер и снег, и Ильд прокричал:

– Вещая, приехали!

Мать первой выбралась из возка, я последовала за ней, но в этот раз прижала россыпь башит ладонью к шее. Так оказалось намного удобней. Они больше не извивались и не лупили меня по лицу, даже дышать, кажется, было легче, чем у дома шаманки. Впрочем, здесь метель и вправду была потише. Она бушевала, но не ревела с таким остервенением. Должно быть, причиной тому были дома, стоявшие преградой на пути ветра.

Дверь дома, открывшаяся нам на встречу, стала спасительным маяком и тем пламенем, на который летят мотыльки. И я была таким мотыльком. Мне невозможно сильно хотелось оказаться подле огня и протянуть к нему свои крылышки. Но позволить себе такой вольности я не могла, сейчас писалась моя будущая жизнь среди этого народа, потому опозорить себя несдержанностью было недопустимой роскошью. В дом я входила за шаманкой, с той же надменностью и степенностью, правда, за кулузом их совсем не было видно.

И сразу нас окутал жар пылающего очага, а еще был запах – тянуло горящим деревом, жженой травой и немного потом. Сразу стало нестерпимо душно и захотелось поскорей избавиться от шубы, а лучше от всей одежды разом. Однако сделать это было невозможно, даже намекнуть, чтобы ненадолго открыли дверь и изгнали жар из дома – тоже. От меня требовалось стоять и ждать, что скажет Ашит.

Шаманка прошла к широкой лежанке, на которой лежала женщина, чье лицо лоснилось от пота. Ее белые волосы слиплись в неопрятные сосульки, губы кривились, и глаза покраснели, словно их изнутри заполнила кровь. Жуткие глаза, жуткая женщина… Но кроме оторопи я ощутила жалость. Она страдала.

Мой взгляд скользнул с лица Агыль на ее объемный живот, на котором собрался складками задранный подол рубахи. Женщина судорожно комкала сероватую ткань. Ее обнаженные ноги были разведены в стороны, и мне вдруг подумалось, что удовольствие и расплата за него приходят в одной и той же позе… Мысль была неуместной и пошлой, однако вызвала нервный смешок, который мне удалось подавить.

Рядом с лежанкой стояла пожилая женщина. На ее голове была надета матерчатая шапочка, похожая на перевернутую миску. Волос из-под шапки совсем не было видно. Название этого головного убора я вспомнить так и не смогла. От духоты уже начало подташнивать, а раздеться пока никто не предложил. Ашит еще оставалась в шубе, и я вместе с ней. Если честно, я чувствовала себя глупо. Даже порадовалась кулузу, за которым могла скрыть досаду и недовольство.

– Подойди, – не обернувшись, махнула рукой шаманка.

Я приблизилась, стараясь не смотреть на лежанку и на женщину, кривившуюся на ней. Мать скинула мне на руки шубу и велела:

– Готовься.

Нас ждал очередной ритуал, но я совершенно не представляла, что мне придется делать. Голова плыла от жары, мешая соображать. Я обернулась, держа шубу шаманки, и тут же увидела за своей спиной хозяина дома. Ильд протянул руки, и я с облегчением отдала ему верхнюю одежду: сначала Ашит, затем и свою. После выдохнула с облегчением и опять взяла в руку мешок, который мы привезли с собой.

– Орсун, накрой пол, – снова заговорила шаманка, надев свой головной убор. – Ильд, положишь туда жену.

Знахарка, послушно кивнув, поспешила к лавке, на которой лежало свернутое покрывало, сшитое из шкур. Ильд сдвинул всё лишнее, освобождая место, и Орсун споро расстелила покрывало на полу. Еще одна женщина, которую я не заметила сразу, шагнула из тени, откуда всё это время смотрела на нас. Она достала чистую простынь, такую же серую, как сорочка Агыль, покрыла ею шкуры, и Ильд перенес жену.

– Теперь уйдите, – велела Ашит.

Ильд и женщина послушно покинули нас. Они скрылись за полотняной занавесью, больше не мешая шаманке. Я проводила их взглядом, но больше смотрела на женщину. Судя по возрасту, она была матерью одного из супругов, но чьей, сейчас вникать не стала. Я посмотрела на Орсун, однако знахарка только отошла в сторону, а моя мать ее не гнала. Значит, она тоже нужна – поняла я.

– Разложи на столе, – теперь приказ относился ко мне.

Сообразив, что мать велит подготовить то, что мы принесли, я направилась к столу. Опустевший мешок я положила на лавку и теперь смотрела на то, что мы взяли. Передо мной стояли три деревянные фигурки. В них не было изящества – просто грубовато вырезанные человечки. Их явно делали даже не год назад. Мне подумалось, что они сменили уже не одного хозяина. Быть может, были старше самой Ашит.

Одной из фигурок была женщина с большим животом. Она сидела, скрестив короткие ножки, ступни которых едва выглядывали из-под объемного чрева. Женщина накрыла его руками такими же короткими, как и ноги. А вот голова ее была почти такой же большой, как и живот. Непропорциональное и не особо приятное создание. Но когда Ашит взяла его и поставила в голове Агыль, Орсун почтительно поклонилась фигурке, и я осознала, кто это. Дух, покровительница женщин – Илсым.

Ашит описывала ее прекрасной, как летнее утро, но неизвестный резчик по дереву явно имел свои взгляды на красоту. Единственное, что не расходилось со словами шаманки – это вечная беременность Илсым. По рассказам моей матери, этот Дух-женщина рожала всё, что видит взгляд: деревья, траву, облака, реки… Совершенно сумасшедшее верование, но я его приняла, раз приняла и свой новый дом. Помимо этого, она была сестрой Белого Духа, а высмеивать родню своего Покровителя было бы дикой неблагодарностью. Потому я преисполнилась трепета и благоговения перед Илсым.

Впрочем, рожала она не только природу, но и детей. Отца у них не было, по крайней мере, о нем Ашит не сказала. Вроде как сама решила, сама родила и отправила беречь другие свои создания. Ее детьми были менее значительные в своей грандиозности духи. Один приглядывал за растениями, другой за животными, третий за реками, ну и так далее.

Что до людей, то тут легенда не оставила пробелов. Первого человека Белый Дух слепил из снега, а чтобы он наполнился жизнью… правильно, его выносила Илсым. И это не было кровосмешением. Кстати, первой была женщина. Но, в отличие от Богини, она не смогла самостоятельно продолжить человеческий род, и тогда Белый Дух слепил мужчину, а его сестра дала ему жизнь. Эту легенду я тоже приняла безропотно. Из снега, так из снега. Зато понятно, почему все дети Белого Духа беловолосы и светлокожи.

Но вернемся к ритуалу. Вторая фигурка была мужской. Его руки были пусты: ни оружия, ни предметов обихода. Только на плече можно было угадать в странном наросте птицу. И это подсказало, что я вижу Духа, повелевающего сменой дня и ночи – Нушмала. На его плече сидел арзи – остроглазый гонец и мудрый помощник. Об этих птицах Ашит мне тоже рассказывала. На время зимних холодов арзи перебирались за Каменную стену – скалистую гряду, где не выли такие суровые ветра, и, по словам шаманки, правил младший брат Белого Духа – Илгиз, но о нем не стоило говорить в темноте. Эту статуэтку мать поставила по левую руку от Агыль.

Третьей фигуркой оказалось нечто жутковатое и недружелюбное с виду. Лицо его казалось месивом. Это был Дух добрых снов – Увтын. Он был уродлив до безобразия, но лишь потому, что должен был стать страшней ночного кошмара. Только так можно было отогнать ужас недобрых сновидений. Увтын, добрейший из всех Духов, имел самую жуткую наружность и светлую душу. Когда Ашит мне рассказала про него и предложила поставить в изголовье, я отказалась. Статуэтку мать тогда не показала, но мне хватило ее рассказов. И сейчас я его легко узнала. Увтын встал по правую руку от женщины, продолжавшей стонать и кривиться от боли.

Следующим шаманка взяла небольшой, но туго набитый мешочек. В нем оказалась трава. Какая, я не поняла, потому что она была перетерта почти в труху. Бормоча себе под нос, Ашит неспешно шагала вдоль подстилки Агыль, по пути рассыпая траву, и когда она закончила, роженица оказалась внутри круга.

Последним предметом из мешка была глиняная лампа, наполненная пахучим маслом. И поработать с ней пришлось уже мне, когда шаманка велела:

– Зажги.

Я отошла к очагу, зажгла лучину от огня, а после и фитилек лампы. И сразу же ее плотный запах пополз по дому. Он не был неприятным, просто въедливым, но скрыл под собой все остальные запахи. И это было даже неплохо.

– Дай, – Ашит протянула руку, и я отдала ей лампу.

Больше приказов не было, и я осталась стоять в стороне, наблюдая за тем, что делает мать. Шаманка опустилась на колени между ног Агыль. Продолжая что-то бормотать на древнем языке, Ашит водила лампой над животом женщины. Голос матери то набирал силу, то вновь превращался в едва слышное монотонное бормотание. А потом она встала, вознесла над головой сосуд и начала раскачиваться из стороны в сторону. Кажется, теперь она пела, но не могу сказать точно, просто звучание вдруг стало напевным.

Я перевела взгляд с матери на Агыль и увидела, что лицо ее больше не скривлено, словно на женщину снизошло успокоение. Она задышала ровней, даже немного расслабилась. Похоже, боль, терзавшая ее, уходила, подвластная воле шаманки. А потом Ашит обошла женщину, опустила лампу к травяному крошеву, и я охнула, потому что трава загорелась. Однако никто не спешил ее тушить, только Орсун сделала шаг ближе.

Шаманка распрямилась и протянула руку в мою сторону. Поняв, чего от меня ждут, я поднесла матери хот и било, как называлась короткая палка. Ашит отдала мне лампу, и я снова отошла, не зная, что делать дальше. Но мама на меня внимания уже не обращала. Она подняла над головой хот и пошла по кругу, следуя за язычком пламени на полу. Бум… Бум… Уже привычные глухие удары понеслись по дому. Я прикрыла глаза и медленно выдохнула, слушая звук хота. Мне вдруг подумалось, что если я смогу, как и в ночь спасения Танияра, войти в обряд, то увижу Белого Духа. Смогу еще мгновение полюбоваться идеальными чертами благородного лица.

Удивительно, но Его облик не будил во мне влечения, только чистый и искренний восторг. Преклонение и трепет – вот, что я чувствовала. И мне вновь хотелось заглянуть Ему в глаза, быть может, услышать свое имя из Его уст, понять, что Он всегда рядом… Но не вышло. Я просто слушала глухие удары, голос шаманки и вновь появившиеся стоны Агыль. В транс я так и не впала.

Открыв глаза, я увидела, что лицо женщины вновь исказилось. Удары в хот участились. Шаманка теперь не просто расхаживала. Ее движения напоминали своеобразный танец, сплетенный из раскачиваний, кружения и наклонов. И всё это она совершала, не останавливая своего хождения вокруг Агыль. И голос стал звучать громче и напористей. Я смотрела, и мне не верилось, что всё это может делать древняя старуха. Она ни разу не оступилась, не сбилась, не запнулась, и даже дыхание не подвело свою хозяйку.

А потом Агыль застонала громче, чем раньше, стиснула зубы и приподнялась, заметно напрягшись.

– Ы-ы-а-а! – надрывно выкрикнула она и снова растянулась на подстилке.

Вот теперь Орсун отлепилась от своего места. Она опустилась между ног Агыль, сдвинула ее подол повыше, и женщина снова поднатужилась.

– А-ах! – выдавила бедняжка, и знахарка что-то негромко сказала ей. – Я стараюсь, – прохрипела в ответ Агыль.

И мне стало не по себе от вида чужих мучений. В это мгновение я вдруг поняла, что ни шаманом, ни даже знахаркой быть не желаю. Мне хватит знания трав, это всегда может пригодиться. А то, что творилось на полу… бр-р.

– Ну-у же-е, – натужно протянула Агыль. – Пусть он вы-ыйдет, пу-усть… А-а! – громко выдохнула она и обессилено упала навзничь.

– Помоги, – махнула мне Орсун.

Я несмело приблизилась. Во рту в одно мгновение пересохло от кучи предположений, что я должна буду делать. Если бы не кулуз, то скрыть испуг мне бы не удалось, потому что глаза мои были широко распахнуты.

– Подними ее, – велела знахарка.

И я стала спинкой кресла, в которую Агыль уперлась плечами и головой. Ее ступни Орсун прижала к своим коленям. А за нашими спинами продолжала свои песни шаманка. Голос ее звучал теперь на пределе, удары слились в непрекращающуюся череду, и, казалось, сами движения превратили Ашит в смазанную тень. Я скосила на нее глаза, но тут же забыла о матери, потому что в мою руку вцепились мертвой хваткой пальцы Агыль.

– М-м-м, – замычала я, стараясь справиться с неожиданной болью.

Моих страданий никто не заметил, потому что Агыль натужно закряхтела. Орсун часто закивала, одобряя происходящее. Пальцы на моей руке сжались с новой силой и мое:

– А-а! – слилось с вскриком Агыль и плачем младенца.

– О-ох, – протяжно выдохнула женщина, и я выдернула руку из ослабших пальцев.

Мне хотелось выругаться ровно до того мгновения, как я увидела его. Маленький, красный, сморщенный, облепленный какой-то гадостью… Младенец сейчас совсем не выглядел так, как я представляла. Он разевал беззубый рот в надрывной крике, а на моем плече улыбалась женщина, кажется, готовая потерять сознание.

– Сын, – прошелестел ее голос.

И в тот же миг потухли последние тлеющие крошки травы, оставив на полу черный след, и оборвалось пение шаманки. Она согнулась пополам и тяжело дышала, постепенно приходя в себя. Отстранившись, чтобы уложить Агыль, я с тревогой смотрела на мать. Вот теперь она была похожа на древнюю старуху. Не знаю, как в молодости, но сейчас ритуал дался ей тяжело, как и тогда, когда она отбила Танияра у Смерти. Освободившись, я поспешила к ней, уже не обращая внимания на мужа и женщину, появившихся рядом с измученной родами матерью.

Подступив к Ашит, я бережно взяла ее за плечи, но шаманка покачала головой, убрала от себя мои руки и тихо произнесла:

– Я должна закончить.

Мне осталось только наблюдать. Шаманка распрямилась, потому что к ней шел Ильд с сыном на руках.

– Ахтыр, – произнес отец, словно представив нам свое дитя.

Ашит снова подняла хот, ударила в него и произнесла несколько слов. После склонилась к Ахтыру и что-то зашептала. Младенец замолчал, будто прислушиваясь к словам шаманки, а когда она отстранилась, чмокнул губками и заснул. А Ашит направилась к Агыль. Я машинально потерла ноющую руку и тихо фыркнула.

Женщина еще лежала на полу. Моя мать что-то шепнула и ей. Затем подняла фигурку Илсым, и Агыль с явным благоговением прижалась к ней губами, благодаря за помощь. Шаманка бережно собрала статуэтки богов, склонила голову, что-то негромко пробормотав им. А после махнула мне рукой, подзывая.

– Собери, – коротко велела она.

А вскоре мы уже вновь сидели в возке. Мне казалось, что прошло не больше часа с тех пор, как мы приехали, но когда вышли на улицу, там уже не было метели. Лишь легкие снежинки, оседавшие на ровный белоснежный наст, напоминали, что ночь закончилась совсем недавно. Тьму сменил всё более светлеющий сумрак, и усталость после бессонной и тяжелой ночи, наконец, дали себя знать. И всё, чего хотелось сейчас, – это поскорей добраться до дома и упасть ничком на лежанку.

Глава 7

Весна… Я не думала, что она вообще бывает в этом белом холодном мире. Да, знала, что однажды она наступит, но не верила. По насечкам на моем полене, я жила в доме Ашит уже девяносто девять дней, и все это время я слушала завывание метели ночью и скрип снега под ногами днем. И до того свыклась с этими звуками, что в ночь на сотый день открыла глаза и не поняла, что же меня встревожило. А потом догадалась – тишина.

На миг испугавшись, что оглохла, я подошла к окошку и увидела то, чего еще не было ни разу за предыдущие девяносто девять ночей – свет луны. Он серебрил снежный наст, рассыпал белые сияющие искры, и я захотела увидеть это не через окно. Я накинула на плечи шубу и приоткрыла дверь…

– Ох, – сорвалось с моих уст, и больше я не сумела произнести ни слова.

Завороженная красотой этой ночи, я подняла взгляд к небу и увидела там сияние звезд. Кристальная чистота воздуха превратила их в мириады бриллиантов, переливавшихся множеством граней. А после я снова посмотрела на землю и уже не отрывала взора от снежного перелива.

А потом за моей спиной заворчал Уруш. Он протиснулся мимо моих ног и уселся рядом, не спеша сбежать на прогулку. Турым не зазывал меня поиграть, не просил вернуться в дом, просто сидел и любовался вместе со мной волшебством. Не знаю, сколько прошло времени, я не чувствовала его, но очнуться нас заставил голос шаманки:

– Ашити, вернись в дом. Заболеешь.

– Мама, мне не холодно, – отозвалась я и вдруг поняла, что и вправду мороза больше нет. И я спросила, вновь глядя на россыпь белых искр: – Мама, что это?

Она подошла к нам с турымом, шире открыла дверь и улыбнулась:

– Это весна, дочка.

– Весна, – эхом откликнулась я. – Как же красиво.

– Красиво, – согласилась шаманка, но тут же строго велела: – Вернись в дом, простынешь.

Вздохнув, я послушалась ее, но не смогла лечь. Сна не было. Вместо лежанки, я снова подошла к окну, села на лавку и устремила взгляд на улицу. Не было сил оторваться и забыть о чудесном видении. Оно было подобно тому, что я видела в пещере Белого Духа, но там сияние было холодным, стылым, а сейчас я видела, словно пробуждение жизни. Ее предвестие.

Уруш вновь был рядом со мной. Он запрыгнул на лавку, уселся рядом и тоже глядел на улицу.

– Доброе предзнаменование – встретить первую весеннюю ночь, – произнесла Ашит.

Она подошла ближе и присела рядом со мной и Урушем.

– Больше не будет метелей? – спросила я.

– До следующей зимы не будет, – кивнула шаманка.

– У меня дома бывают метели весной, а зимой оттепель, – сказала я, снова поглядев в окно. О природе в родном мне мире я помнила отлично, в отличие от людей, окружавших меня.

А утром выглянуло солнце. Солнце! Увидев его, я поняла, как нестерпимо соскучилась по яркому свету и теплу. Я прекрасно помнила цветущий сад и солнечные лучи, скользившие сквозь кроны деревьев, покрытые свежей зеленью. Восхитительные цвета! И по ним я тоже соскучилась.

– Всему свое время, Ашити, – сказала мне шаманка, когда я стояла на следующий день посреди вдруг уплотнившегося снега. – Подожди еще немного.

– Иного не остается, – ответила я.

А потом снег начал таять. С каждым днем его становилось всё меньше и меньше, и спустя всего пять дней я увидела сквозь проталины черную землю. И когда Ашит выглянула из дома, я танцевала. Уруш носился вокруг меня, подвывая, а я, подставив лицо солнечным лучам, кружилась рядом с дровяным сараем, умудряясь совмещать движения, которые мне показала шаманка с теми, которые всплыли в памяти из прошлой жизни. Мой танец был дик и прекрасен в своей искренней необузданности. Мать стояла на пороге и с улыбкой наблюдала за моими замысловатыми, но в высшей степени странными коленцами. После я остановилась, раскинула руки и выкрикнула в голубое небо:

Бог наш Верховный, Бог-вседержитель,

Жизни земной ты – первый хранитель!

В вечные веки восславим тебя,

Отец всего сущего, Бог Бытия!

И вдруг застыла, в одно мгновение осознав, что вспомнила песнь совсем из другой религии, и она предназначалась совсем иному богу, имя которого я забыла. На миг задумавшись, я вскоре мотнула головой и улыбнулась, потому что посвятила ее своему Покровителю. Надеюсь, он принял мой маленький дар.

– Что это ты такое говорила, Ашити?

Я обернулась и посмотрела с улыбкой на шаманку, подошедшую ко мне.

– Это было для Него, – ответила я и снова посмотрела на небо. А потом мне пришла в голову мысль, и я спросила: – Мама, а какой бывает Его пещера летом?

– Такой же, как и зимой, – ответила Ашит. – Лед там никогда не тает.

– Наверное, удивительно войти туда посреди цветущего лета, – мечтательно произнесла я. – За спиной зеленая трава и солнце, а впереди искрящийся лед. Мне бы хотелось еще раз побывать там.

– В пещеру нельзя войти, когда захочется, – ответила шаманка. – Он решает, кого впустить, а кто не сможет сделать и шага. Если на то будет воля Отца, ты войдешь к нему еще раз, а пока Он не ждет ни тебя, ни меня.

– Но Он всё равно с нами, – улыбнулась я.

– Верно, дочка, – с ответной улыбкой кивнула Ашит. – Отец всегда рядом со своими детьми.

А через несколько дней проклюнулась зелень. Я глазам своим не верила, глядя на ровный ковер нежно-зеленой травы, покрывший двор шаманки всего за одну ночь. И солнце грело уже настолько, что я вышла на улицу даже без мехового жилета. Хотела и сапожки снять, но строгая мать погрозила мне пальцем даже раньше, чем я решилась воплотить свою мысль.

– Проклятая связь, – проворчала я, Уруш согласно заскрипел в ответ. Он понимал меня лучше шаманки и поддерживал. Настоящий друг.

– Дети, – хмыкнула Ашит и ушла в дом.

Мы с турымом проводили ее взглядом и поспешили скрыться за домом. Здесь нам никто не грозил пальцем и не следил за тем, что на нас надето. Воспоминание о рырхах уже притупилось, они, как и сказала шаманка, больше не приближались к дому. Да и с наступлением весны хищники уходили в места, наполнявшиеся дичью. К тому же теперь я научилась понимать по поведению Уруша, когда есть опасность, а когда нет. А сейчас он деловито перебирал лапами рядом со мной, не спеша убежать – его ничто не настораживало.

– Турым – зверь небольшой, но полезный, – как-то сказала о своем домашнем питомце шаманка, когда я ее спросила, почему она не завела сторожа помощней. – Он в метели не пропадет, след и под снегом почует. Об опасности предупредит, а еще верней его не найдешь. Хороший сторож, другого не надо.

– Уруш лучше всех, – согласилась я, глядя на самодовольную морду нашего турыма.

Так что рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. Жаль, только говорить не умел, иногда мне этого очень не хватало, но слушал всегда с интересом и вниманием. Однако обувь я все-таки снимать не стала, решив послушаться матери. А за домом меня ожидало еще одно открытие. Увидела его не сразу, даже чуть не наступила, но заворчал турым и, опустив взгляд вниз, я охнула и замерла, с восторгом глядя на цветок. После опустилась на колени и тронула нежные лепестки местного первоцвета.

Он был синего цвета с желтой сердцевинкой. Порывшись в памяти, я выудила название наиболее подходящего по внешнему виду цветка – колокольчик. Только этот цветок не опускал стыдливо головку вниз, он смело глядел на яркое солнце.

– Какой красивый, смотри, Уруш, – сказала я и отодвинула любопытную морду турыма, когда он сунул нос к цветку. – Не помни, пусть цветет.

Опустившись еще ниже, я вдохнула едва уловимый чуть сладковатый запах, мечтательно вздохнула и села на пятки.

– Цветом, как глаза Танияра, – сказала я, продолжая рассматривать свою находку.

– Уа, – заскрипел Уруш.

– Что? – я посмотрела на него и округлила глаза: – Ты о чем? Я просто больше никого здесь не видела… – Турым снова заскрипел, и я отмахнулась: – Да ну тебя. Агыль и ее муж не в счет. Там мне было не до их глаз. Мы, знаешь ли, роды принимали. То еще действо, скажу я тебе. Бр-р. И не спорь со мной. – Я легонько щелкнула его по носу. – Ты, Уруш, животное и ничего не понимаешь. – Он фыркнул, а я повторила: – Не понимаешь.

– Уа, – ответил турым и, встряхнувшись, ушел обратно во двор.

– Тоже мне, поглядите, какой гордый, – хмыкнула я, а затем, бросив последний взгляд на цветок, шепнула: – Точь-в-точь, как глаза Танияра, – и поспешила за Урушем.

Когда я вернулась во двор, Ашит уже сидела на ступенях крыльца, подставив лицо солнечным лучам. Поднявшись к ней, я уселась на ступеньку ниже и умиротворенно вздохнула.

– Как же хорошо, – сказала я, щурясь от яркого света.

– Да, – ответила шаманка. – Хорошо.

Мы некоторое время молчали, но вскоре мне стало скучно просто сидеть в тишине, и я заговорила:

– Мама, за домом расцвел синий цветок. Как он называется?

– Аймаль, – ответила Ашит. – Скоро их будет много. Сначала один вытянется, за ним второй. Переплетутся, а там и третий поверх полезет. Все стены оплетут. Издалека глянешь, а дом стал синим.

Я улыбнулась, представив себе описанную картину. Красиво…

– Скоро в поселениях праздновать лето начнут, уж совсем оно близко, – продолжила рассказывать Ашит, и я порывисто обернулась к ней.

– Праздник лета? – переспросила я.

– Он, – усмехнулась шаманка. – На большую поляну столы вынесут, кушаньями уставят, хмельной буртан рекой польется. Песни запоют. Мужчины с парнями удалью хвастаться станут. То на кулаках, а то скачки на саулах затеют. Летом на саулах ездят, они быстрей и проворней рохов. Зато зимой лучше роха не найдешь.

– Скачки, – эхом повторила я и зажмурилась от неожиданно яркого образа.

Мне вдруг представилось, что я сижу в седле, и что мой скакун несет меня быстрее ветра. Я услышала, как дробно стучат копыта по дороге, увидела, как взлетает грива в такт стремительному галопу. Скачки…

– Да, скачки, – повторила Ашит. – А еще на саулах в тиру играют. Разложат на земле шкуры, а всадники ловкость свою показывают. Кто быстрей на скаку шкуры соберет, тот и молодец. Много чего там бывает, но это всё днем. А как стемнеет, огонь разожгут. Старики по домам разойдутся, мужья с женами тоже с поляны уйдут. У этих свой праздник продолжится. А те, кто молод еще и без пары, да зелень подросшая танцевать у костра станут. Горячие танцы, сильней буртана пьянят.

– А ты танцевала? – с интересом спросила я.

– А как же, – усмехнулась шаманка. – До того, как в ученики к шаману пошла, успела повеселиться. Бывало за меня и дрались после танцев этих. – Я округлила глаза, а мать проворчала: – Не всегда же старухой была. Я, знаешь ли, красавицей слыла в своем тагане. Многие хвостом ходили, только меня Отец позвал. Всё веселье тогда забыла и к шаману ушла.

– И никогда не жалела? – спросила я с улыбкой.

– Глупая, – Ашит открыла глаза и погладила меня по щеке, – зов Отца – это честь великая. Тот шаман больше силы имеет, кого Белый Дух выбрал. А меня выбрал.

– А как позвал?

– Во сне приснилось, что иду по ледяной тропе, а впереди свет нестерпимый. Я глаза руками закрыла, отвернуться хотела, да имя свое услышала, и сияние будто на двое разделилось. Так я по тропе прошла и средь пещеры ледяной оказалась. Смотрю, а передо мной Белый Дух стоит. Большего тебе знать не надобно. Не каждому дано Отца увидеть, а тебе показался. Вот и думай, какую честь тебе оказали.

– Но меня он не звал…

– Не звал, – кивнула шаманка. – Но меня к тебе на помощь отправил, когда в снегу лежала, а потом позволил войти в пещеру, показался, языком одарил и волосы выбелил. А меня к тебе защитой приставил. Видать, и в тебе какую-то пользу увидел.

– Какую?

– То только Отцу ведомо.

Мы снова замолчали. Ашит продолжала нежиться в солнечных лучах, а я думала об ее словах, и вовсе не о Белом Духе. Тут я названной матери верила – каждой задумке Отца свое время. Но вот другое меня занимало всё сильней, и вскоре я уже ерзала, снедаемая любопытством.

– Мама, а мы на праздник пойдем?

Она снова посмотрела на меня и отрицательно покачала головой:

– Нет, дочка. Шаманы на такие праздники не ходят. Нам не место за хмельным столом. Меня позовут после, когда придет время урожай заклинать. На обряд пойдем. А праздник без нас пройдет.

И мне стало обидно. Душа просила развлечений, шумного праздника. От однообразия я, признаться, устала. А сейчас, когда природа ожила, игр с Урушем уже не хватало. Хотелось действий, движения, какого-то занятия, но найти себе что-то подобное в доме шаманки было сложно.

– Молодая ты, кровь кипит, – усмехнулась Ашит. – Скучно тебе подле старухи. Понимаю. Но отпустить одну не могу. Рано. Надо больше о людях узнать, своей им стать…

– Да как же я им своей стану, если мы к ним близко не подходим? – возмутилась я. – То я в лихуре сижу, то под кулузом прячусь.

– Всему свое время, – ответила шаманка. – Начнется торговля, тогда и будем в поселения наезжать. Пусть не по слухам, а сами увидят, с кем ты, и кто ты.

– А когда торговля начнется? – снова оживилась я.

Ашит рассмеялась и поддела мой нос согнутым пальцем:

– Скоро.

Я взволнованно вздохнула и прижала ладонь к груди, вдруг ощутив, как забилось сердце. Неужто и вправду к людям выйду? С открытым лицом, с именем, с возможностью говорить? Это было бы замечательно! Хотелось познать их не по рассказам шаманки, а на деле. Посмотреть на уклад своими глазами. Послушать разговоры и окунуться с головой в новый для меня мир. Я желала стать своей. Не диковинкой, а равной среди равных, чтобы наконец распахнуть крылья и найти для себя дорогу.

Быть может, у меня появятся новые знакомства, и я найду тех, кого могла бы назвать добрыми знакомцами, а может, и вовсе друзьями.

– Скорей бы, – прошептала я.

А потом, зажмурившись, я вдруг представила, что в толпе незнакомых лиц я смогу увидеть и того, кого уже знаю. Было бы недурно встретить его, улыбнуться и сказать… И я распахнула глаза, возмущенная собственной мыслью. Что за новости? Да и что бы я сказала воину, которого не видела с того дня, как он покинул наш дом? Он не объявлялся, продолжать знакомство не спешил, а я раскланиваться стану?

И тут же хмыкнула. Конечно, стану, потому что так велят правила хорошего тона. Мы ведь знакомы. И с чего вдруг это раздражение? Люди приходят, после уходят, и никто не неволит их возвращаться, если им этого не надобно. А не надобно, то и сердиться не на что. Так ведь? Так. Но почему-то всё равно раздражало. Наверное, потому, что говорил о нашей безопасности с матерью, но даже не пришел проверить, как мы прожили конец зимы. Разве же это хорошо? Вовсе нехорошо. А еще смотрел… Разумеется, смотрел! Он же расследование вел – откуда я взялась.

Но если это был исследовательский интерес, то к чему мне видеть в нем доброго знакомца? Пациент он и есть пациент. Вот пусть первым и кланяется. Верно? Верно. Стало быть, так тому и быть. И я независимо повела плечами.

– Глянулся, стало быть, Танияр, – усмехнулась за моей спиной Ашит.

– Мама! – возмущенно воскликнула я, спугнув этим Уруша, дремавшего рядом. – Это же мои мысли! Сколько можно подслушивать?

– Так ты думаешь, будто в лесу кричишь, – улыбка шаманки стала шире.

– Никто мне не глянулся, – проворчала я, независимо поведя плечами.