«Вехи». Сборник статей о русской интеллигенции

Допустим, однако, что «платформа» сборника не возбуждает никаких сомнений и что на ней, действительно, следует объединиться всей нашей интеллигенции. Но и при таком допущении невольно возникает мысль: достаточно ли одной этой платформы, чтобы наша интеллигенция пошла по пути, указываемому «Вехами»? Как увидят ниже читатели, авторы сборника считают необходимым, чтобы интеллигенция воспитывалась в духе религиозности, государственности и национального самосознания, в уважении к культуре, к науке и к развитию производительных сил страны. Очевидно, что задачи такого воспитания очень сложны. Упомянутая выше «платформа» сама по себе мало может помочь делу. Достаточно вспомнить, напр‹имер›, Л. Н. Толстого, которого, судя по предисловию, авторы «Вех» считают своим учителем. И что же мы видим? Л. Н. Толстой и толстовцы, глубоко проникнутые идеей верховенства личного совершенствования над общественными формами, являются по содержанию своих взглядов антиподами авторам «Вех». Они отвергают государственность, культуру, науку, проповедуют космополитизм и проч. Да и религиозность Толстого и его последователей такова, что с нею едва ли, например, помирится г. Булгаков. В сборнике нет даже схематических, даже самых общих указаний на то, какими путями, какими средствами надо достигать перевоспитания интеллигенции в духе тех начал, которые ими выставляются. Ведь недостаточно же в этом деле одной проповеди, одного морализирования. Это осознает, например, даже г. Гершензон. Он говорит: «Нет, я не скажу русскому интеллигенту: „верь“, как говорят проповедники нового христианства, и не скажу также: „люби“, как говорит Толстой. Что пользы в том, что под влиянием проповеди люди в лучшем случае сознают необходимость любви и веры? Чтобы возлюбить или поверить, те, кто не любит и не верит, должны внутренне обновиться, а в этом деле сознание почти бессильно. Для этого должна переродиться самая ткань духовного существа человека, должен совершиться некоторый органический процесс в такой сфере, где действуют стихийные силы, – в сфере воли». Что надо сделать для перерождения духовного существа человека, об этом г. Гершензон ничего определенного не говорит, но важно, что он указывает на недостаточность одной проповеди и призыва к покаянию. А если это так, то являются необходимыми какие-то другие меры. И нам кажется, что когда авторы «Вех» задумаются над этими мерами, они невольно придут к мысли, что для успеха их «духовно-реформаторской работы» нужно создать, между прочим, благоприятную атмосферу и обстановку во всей окружающей нас жизни. Иными словами, нужно будет позаботиться о том, чтобы создать новые формы общественной жизни. Иначе их проповедь может не привести к желательным результатам, как и проповедь их предшественников-единомышленников. Ведь проповедь личного совершенствования давно уже имела место в нашем обществе. И неверно, что русское общество оставалось глухим к такой проповеди. Вспомним, напр‹имер›, толстовство 80-х годов. Оно захватило одно время довольно широкие круги нашего интеллигентного общества. Толстовством увлекались тогда очень многие, но все-таки это было одно лишь увлечение, которое скоро рассеялось, когда обнаружилось, до какой степени затруднительно, почти невозможно перерабатывать духовное существо человека в атмосфере рабства, произвола и насилия, при тех формах общественности, в которых мы жили и живем. Значение форм общественности признается в известной степени и авторами «Вех», когда они объясняют происхождение пороков и недостатков русской интеллигенции. Почти каждый из них делает ссылки на наш деспотический строй, на наши общественные непорядки. Но если пороки и недостатки в существенных основах объясняются общественно-политическими условиями, то надо думать, что эти условия будут действовать и впредь. И в будущем будут сказываться на психике людей условия общественной жизни – хорошие в хорошем направлении, дурные – в дурном. Особенно это важно в деле перевоспитания общества. Ведь воспитывают не одни слова, не одна проповедь, а целый ряд общественных учреждений, в том числе и школа. Чтобы школа действительно могла воспитывать в умственном и нравственном отношении, она должна быть свободной, построенной на разумных педагогических началах; а разве возможна такая школа в ненормальном общественно-политическом строе? С последним необходима борьба во имя того же совершенствования личности и духовного существа человека. А такая борьба вот уже несколько десятков лет ведется тою интеллигенцией, на которую нападают авторы «Вех». Разумеется, необходимость этой борьбы не снимает с человека нравственной обязанности вести достойную жизнь, заботиться о своем нравственном и умственном совершенствовании. Но признание этого требования неравносильно признанию «платформы», выдвигаемой нашими авторами. Они, по-видимому, надеются, что события последнего времени заставят русскую интеллигенцию перейти на их сторону. Мы сильно сомневаемся в этом, хотя на временный успех они, вероятно, могут рассчитывать. Но успех этот, думается нам, будет именно временным и очень эфемерным.

* * *

Авторы «Вех» усиленно утверждают, что теперь наступило время, когда интеллигенция должна отвернуться от прежних своих идеалов и стремлений, так как она «не выдержала экзамена» и так как освободительное движение потерпело поражение главным образом вследствие того, что русская интеллигенция оказалась неспособной к общественно-политическому творчеству, к созидательной работе, не сумела проявить надлежащего такта, не могла понять переживаемого ею момента и учесть свои силы и силы противника, выказала такие эксцессы политического безумия, которые неминуемо должны были вызвать реакцию и контрреволюционное движение. Интеллигенция санкционировала будто бы проявления хулиганского анархизма и максимализма со стороны худших и наиболее разнузданных элементов населения и сама пользовалась недозволительными и безнравственными приемами борьбы. Такое поведение интеллигенции явилось, по утверждению авторов «Вех», результатом ее нравственной и политической невоспитанности, ее грубо материалистического миросозерцания, ее безрелигиозности и антигосударственности.

Чтобы разобраться в этом обвинительном акте, необходимо прежде всего уяснить себе, насколько в действительности была велика роль интеллигенции во время революции 1905–1906 годов. Нам думается, что авторы «Вех» глубоко ошибаются, полагая, что революция эта была главным образом «интеллигентской» (так ее назвал г. Булгаков).

Интеллигенция, в том числе и «левая» часть ее, которую главным образом имеют в виду авторы «Вех», конечно, подготовляла освободительное движение и деятельно принимала в нем участие и во многом руководила им. Но целый ряд событий, имевших место во время революции и при этом придавших ей кровавый характер, совершился независимо от непосредственного влияния интеллигенции или же при слабом ее участии. Нередко случалось, что интеллигенция вообще и «левые» партии, в частности, только примыкали к начавшемуся уже движению и не имели возможности направлять его, ибо события иногда развертывались с необычайной быстротой и интенсивностью. Припомним некоторые важнейшие события из недавнего прошлого.

Первое наиболее крупное событие этой эпохи – 9 января 1905 года^[2] – было подготовлено и приведено в исполнение совсем не интеллигенцией. Творцами его были Гапон и его предшественники Зубатов, Трепов и др. Для огромного большинства нашей интеллигенции 9 января явилось совершенной неожиданностью, а между тем оно придало кровавый характер дальнейшему течению революционного движения, возбудило страсти и ненависть среди рабочего населения. Почти столь же мало повинна интеллигенция в создании крестьянских аграрных погромов. В первых аграрных погромах, имевших место в 1902 году в Полтавской и Харьковской губерниях, все старания Плеве раскрыть «преступную пропаганду и агитацию» оказались тщетными^[3]. Крестьянские беспорядки осенью 1905 года^[4], принявшие особенно широкие размеры, были столь же стихийными, как и беспорядки 1902 года. Роль интеллигенции была тут совсем минимальная. Скажем даже более: Крестьянский союз, возникший в 1905 году и руководимый интеллигентами, стремился придать аграрному движению более мирный, более легальный характер. Крестьянское движение выливалось в резко революционные формы в большинстве случаев вне непосредственного воздействия и руководительства интеллигенции. Еще в меньшей зависимости от русской интеллигенции находились революционные движения на окраинах: в Прибалтийском крае, Финляндии, Литве, Польше, на Кавказе и проч. Русские интеллигенты стояли очень далеко от революционных организаций на окраинах и даже слабо были осведомлены о их деятельности. Сближение началось только в разгар самой революции и не могло принять более или менее организованного характера. Бунты матросов также были подготовлены не интеллигенцией, а Цусимой и другими нашими поражениями во время японской войны; бунты эти возникали стихийно, и участие в них интеллигенции было крайне ничтожным. В гораздо большей степени революционность и активность интеллигенции сказалась в терроризме; но, во-первых, надо помнить, что терроризм практиковался у нас только одной партией с‹оциал›-р‹еволюционной›, остальные же социалистические партии (нар. соц., трудовики и самая обширная из них с‹оциал›-д‹емократическая›) относились к терроризму отрицательно, не говоря уже о кадетах, а во-вторых, как теперь выяснилось, Азефы и им подобные в организации террористических актов повинны, по-видимому, более, чем революционеры. Всю нашу оппозицию часто обвиняли, что она очень долго не решалась открыто высказать порицание терроризму, но это происходило не потому, что оппозиционные партии одобряли терроризм, а потому, что к порицанию террора их призывали правые партии с чисто провокационными целями. Наконец, в экспроприациях, убийствах частных лиц и проч. интеллигенция, за самыми малыми исключениями, вовсе не участвовала, и все партии, кроме ничтожных групп максималистов и коммунистов-анархистов, вполне определенно и ясно протестовали против таких приемов как в своей литературе, так и на своих конгрессах, конференциях и пр. Авторы «Вех» утверждают, что эксцессы революции явились неизбежным следствием интеллигентского миросозерцания, что всякого рода хулиганы и разбойники нашли в нем санкцию для своих поступков. Один из критиков разбираемого нами сборника И. Н. Игнатов по поводу последней мысли справедливо указывает, что ко всякому, даже самому высокому, учению приставали худшие элементы общества, искажая эти учения. Г. Игнатов говорит: «Оглянитесь на историю мировоззрений, признававших объективные или абсолютные ценности, – какую массу преступлений и действительно отвратительнейшего „хулиганства“ находите вы в ней, прилепленных к великой идее… Сделаете ли вы Христа и заповедь „Люби ближнего, как самого себя“ ответственными за инквизицию, за аутодафе, за современные погромы?»