– Не совсем. Мне нужна информация по одному мальчику. Точнее он когда‑то был мальчиком, сейчас он, конечно, уже не мальчик. Десять лет назад вы наблюдали пациента в поселке Артюхино. Его звали Павлик Теснов. Помните его?

– Конечно, помню. Это был одинокий и несчастный ребенок. У него, как и у вас были проблемы в общении. Он был настолько одинок, что даже выдумал себе друга. Часто при разговоре он вдруг замолкал, и начинал вести диалог с неким Степой. Или ссылался на него, говоря, что Степа не разрешает ему рассказывать о том или ином событии.

– Вы в курсе что его родители погибли?

– Да. Вроде это был несчастный случай.

– А того, что его допрашивала полиция и он был подозреваемым?

– Да. Но они так и не смогли ничего доказать: пожар уничтожил все улики.

– Как думаете, он мог убить их?

– За пару лет до пожара отношения с родителями у него испортились. Они начали спиваться. Случалось, даже поколачивали его. Поэтому теоретически, с учетом его особенностей, это могло послужить поводом для убийства. Однако я не специалист в этом вопросе. Вам лучше поговорить с психиатром, у меня несколько иной профиль. Тогда я была соплячкой ординатором и меня обязали посещать его в рамках паллиативной помощи.

Виктория замолчала задумчиво, размешивая молочную пену в стакане с капучино. Она вскинула голову и оглядела его оценивающим взглядом.

– Мне только не совсем понятно, для чего кому‑то разыскивать его.

– Чтобы восстановить истину и наказать виновного. Мой заказчик полагает, что Павел был непосредственно виновен в смерти родителей. У меня тоже есть ощущение, что именно он убил их.

– И что с того? Какой смысл в том, чтобы спустя столько лет разыскивать мертвеца?

Перед глазами все поплыло. Появился запах гари. Он вцепился в край стола чтобы не упасть со стула.

– Он мертв? Вы уверены?

– После того как дело закрыли его поместили в лечебницу закрытого типа для убийц и маньяков. Ни у кого не было сомнений в его виновности, но также не было и доказательств. Три года назад комиссия решила, что он больше не представляет опасности и постановила перевести в интернат «Сосновый Бор». Но во время перевозки машина скорой помощи попала в ДТП. Никто не выжил. Я в курсе того дела, потому что интересовалась его судьбой.

Виктория посмотрела на часы и сказала, что ее перерыв закончился и ей пора на работу.

– Я могу поискать его историю в нашем архиве, если хотите. Позвоните мне завтра на рабочий.

Вынув из кармана пиджака необычную ручку в форме шприца, она написала на обратной стороне чека номер телефона.

– Кстати, а вы похожи на него, – бросила она, надевая куртку.

Женщина вышла под дождь, раскрыла зонтик и помахала ему на прощанье. Он посмотрел на нее сквозь запотевшее все в дождевых каплях стекло. Мыслей не было. Внутри разрасталось странное ощущение пустоты.

Дождь превратился в ливень. Он то замирал, – и тогда, казалось, во всем мире наступала какая‑то абсолютная и зловещая тишина, – то лил с удвоенной силой.

Сон был неровный и прерывистый. Просыпаясь, он по долгу лежал с открытыми глазами и смотрел на ползущие по потолку тени – щупальца стали жирнее и длиннее, теперь они оплели всю комнату, извиваясь, свисали вдоль стен – и не мог пошевелиться.

Если бы для него хоть что‑нибудь значило священное писание, то мог поклясться на библии: в темном углу у окна, туда, куда не проникает свет фонаря со стоянки, стоит человек – один из вчерашних безликих санитаров.

Они нашли его. Надо было вскакивать и бежать. Но все что он мог – лишь бессильно следить за застывшей в углу внушающей жуткий ужас фигурой.

Из сна его вырвал телефонный звонок. Зеленые цифры электронных часов под телевизором уверяли, что уже начало седьмого. Он нашарил рукой вибрирующий телефон и, плохо осознавая, что делает, ответил на звонок, с запоздалым удивлением и досадой заметив над кнопками уведомление «

Номер не определен

– Михаил Анатольевич? – раздалось из динамика.

– Слушаю.

– Меня зовут Иванов Владимир. Капитан юстиции, следственный комитет. Вы не могли бы подойти сегодня и дать показа