Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи

Второй важный фактор формирования личности Т. П. Знамеровской – героика Гражданской войны и влияние мужественного образа отца, а также непосредственная воспитательная политика последнего.

Когда произошла революция и началась Гражданская война, Тане было пять лет. Она позже отмечает: «Я узнала и недетски быстро освоила как нечто привычное грохот пушек и цокот пуль за окнами» [ЛЖ, с. 50]. Татьяна Петровна считала: «…Романтика нового рода, мужественная, суровая, вошла в мою жизнь, чтобы в ней навсегда остаться. Ею я обязана Гражданской войне, и сама Гражданская война навсегда осталась для меня овеянной романтикой. Она заронила любовь не только к необыденности, но и к риску, к смутному тогда чувству опасности и мужества. А ужасы ее оставались благодаря возрасту вне этой великолепной героики, воплотившейся тогда в образ безвестного армейца, черкеска которого пылала в закатных лучах, а серебро кинжала отливало узорами черни» [ЛЖ, с. 67]. Так, Т. П. Знамеровская вспоминала, как во время отступления красных от деникинцев она на пароходе любовалась одним из красноармейцев в романтичной кавказской одежде.

Отец Татьяны Петровны, Петр Иосифович Знамеровский, в 1918 г., когда Красная армия занимала Киев, три месяца служил в ней «начальником штаба артиллерии 1-й Украинской дивизии. Затем… вплоть до деникинского вторжения в Киев – инспектором для поручений по артиллерии при штабе Украинского фронта. С Новозыбкова до окончания польской эпопеи Гражданской войны – помощником начальника артиллерии 12-й армии… И до конца Гражданской войны (до лета 21-го года) – инспектором артиллерии при штабе Юго-Западного фронта» [ЛЖ, с. 72].

Конечно, в духе героизма воспитывали и книги, на которые Таню наталкивали родители, в первую очередь мама. Девочка, как уже указывалось выше, увлеклась Д. Л. Мордовцевым, исторические романы которого позволили ей почувствовать эпическую красоту борьбы Запорожской Сечи против поляков и подготовили почву для понимания героики «Тараса Бульбы» Гоголя. У Мордовцева же она восхищалась Надеждой Дуровой, примеряя ее героический облик на себя. Увлеклась героикой исторических романов Г. Сенкевича. «…А в Василькове появились все возможности широкого перехода от книг к играм в индейцев, переживаемым серьезно, реально, с высоким мужественно-моральным подъемом. Знакомство со школьниками и детьми из соседних домов дало возможность со второго лета уже создать племена. Я была одним из двух вождей любимых мною могикан под именем „Черного Оленя“…» [ЛЖ, с. 113]. Игра велась с таким азартом, что под вечер родителям приходилось просить красноармейцев, живших в доме, переловить всех «индейцев» и посадить их под замок в сенном сарае.

Дома у Знамеровских не раз собирались папины сослуживцы-артиллеристы, вызывавшие своим мужественным обликом горячую симпатию детей. «Громыченко, – большой, могучий, – любил, выпив, декламировать… исторические стихи Алексея (Константиновича. – А. М.) Толстого, и мне это очень нравилось. Тихо сидя в углу, я смотрела на него самого как на исторического героя, а голос его был для меня воплощением мужской силы и непоколебимого героического начала, – того, перед чем я в тот период научилась преклоняться. Тогда или в другое время, и при каких обстоятельствах, я уже не помню, я запомнила небольшую, худую фигуру и строгий профиль Грендаля, который теперь всегда сразу узнаю на украшающих стены листах с портретами крупнейших артиллеристов Красной армии. Папа по фронту Гражданской войны лично знал Щорса, о котором рассказывал, упоминая и о его красоте» [ЛЖ, с. 82–83].

Авторитет отца в семье был очень высок. В 1921 г., когда Тане было девять лет, «папа заметил среди своих дел и отсутствий мое страстное желание быть мальчиком, мою жажду жизни не обычной, а героической, и это нашло у него полную поддержку. Выбранное мною имя „Володя“ было одобрительно принято, и началось мальчишеское воспитание моего характера. Во-первых, я была посажена верхом на одну из лошадей, которых я обожала с пеленок, и могла шагом разъезжать одна по двору, действуя уздечкой и засунув ноги в ремни выше стремян. Во-вторых, во мне началось развитие стыда перед всяким страхом и вкуса к преодолению хотя бы даже только мнимых опасностей» [ЛЖ, с. 87]. Когда в деревне Поповке в гостях Таня как-то однажды, вспылив, несправедливо обидела брата, отец отослал ее уже поздно вечером одну домой через темный заросший сад, а потом успешно применял этот метод не для наказания, а для окончательного преодоления страха тьмы. Уже сама Таня научилась преодолевать страх боли, стерпев болезненный укус кобылы, когда ухаживала за недавно родившимся жеребенком. «В пределах детских пустяковых травм я все больше училась проявлять терпение и „героику“» [ЛЖ, с. 88], – отмечает она. В дальнейшем по мере взросления дочери ее мальчишеское воспитание под руководством отца вовсю продолжалось: Таня не только носила мужскую одежду, папаху, наган, шашку, ездила с красноармейцами на водопой лошадей, но и начала серьезно обучаться отцом верховой езде и даже заменяла ему ординарца в поездках «на коновязь», завершавших рабочий день командира.

Красноармейцы, окружавшие детей, особенно до 1924 г., тоже были прекрасными примерами мужества и героичности. «Для нас с Борей очень важно было пребывание живших в доме красноармейцев. Благодарная память сохранила их образы, – особенно наиболее любимые, – как образы тех, кто был в этот период нашими настоящими, но мужественно воспитывавшими нас няньками» [ЛЖ, с. 95], – пишет Т. П. Знамеровская.

После поступления в школу Таня всегда могла постоять за себя и за младшего брата, не давая его в обиду и вступая в борьбу и драку с обидчиками, даже если они были мальчишки и намного сильнее ее.

Мужество и мужское самообладание, терпение и выносливость были свойственны Татьяне Петровне и в дальнейшем. Во время геологического похода по Крыму с однокурсниками из Горного института Днепропетровска она, в отличие от многих девочек, никогда не ныла и шла всегда в первых рядах, не боясь ни холода, ни зноя, ни горных круч или оврагов. Столь же по-мужски вынослива она была и позже во время геологических практик от Ленинградского горного института на Урале, в Средней Азии и в Карелии. Облачившись в мужской костюм, превращавший ее еще недостаточно развившуюся фигурку в мальчика, она бесстрашно одна ходила по лесу, не боясь ни диких зверей, ни недобрых людей (случаи убийства в тайге в то время были почти рядовым явлением).

Что более всего поражает в Т. П. Знамеровской – человеке и ученом – это сила ее личности и ее воля. Она сама ковала свою судьбу и не желала склонять голову перед жизненными невзгодами. «„Сгореть дотла, но не чадить“, – это… девиз моего экслибриса, достаточно продуманный в течение жизни»^[10], – писала Татьяна Петровна в сентябре 1975 г. Уже у последней черты, перед концом, она остается верна себе:

 
…Я жажду смерти. Но хочу, хочу,
Чтоб и ее сама я выбирала.
Страданиям я долг не заплачу, —
Мне чужд их культ от самого начала [Л, с. 299].
 

И в своих исследованиях Т. П. Знамеровская отдает предпочтение героическим личностям, которых она интерпретирует в подчеркнуто романтическом духе. Это и Хусепе Рибера, и Сальватор Роза, и Караваджо. Например, Караваджо, книга о котором вышла в 1955 г., – бунтарь, страстная, порою необузданная натура, одиночка, противопоставивший себя и свой подход к искусству трем ведущим стилям эпохи – маньеризму, академизму, барокко. Т. П. Знамеровская отмечает, что «Караваджо всегда воспевает силу, стойкость, героизм людей из народа, подчеркивая в их образах прежде всего высокое человеческое достоинство, сильную волю, энергию, мужество. Это определяет огромное воспитательное значение, присущее произведениям Караваджо»^[11]. Рибера, по мнению ученого, «раскрывает тему величия и красоты человеческого героизма»^[12]. «Он [Рибера], – утверждает Т. П. Знамеровская, – испанец, обладающий необычайно мужественным, мощным, одновременно и страстным, и сдержанным, суровым и жизнеутверждающим талантом, испанец, не оторвавшийся от народного миропонимания, еще связанного с традициями реконкисты и рожденными ею идеалами, наивно-материалистически воспринимавший реальность, веривший в силу и величие своего народа, утверждавший красоту и достоинство реальных представителей народных масс»^[13].

Мазаччо, творчеству которого Т. П. Знамеровская посвятила свою докторскую диссертацию, защищенную ею в 1975 г., в интерпретации ученого – тоже героическая личность, как в плане смелости новатора, так и в своих образах. Описывая их, она подчеркивает их героику. Например, во фресках капеллы Бранкаччи во Флоренции для нее очень привлекателен и симптоматичен для творчества Мазаччо в целом образ Адама в «Изгнании из рая». «Поступь Адама, – пишет ученый, – вступающего на покрытый терниями путь человеческой жизни, красноречиво говорит о вере художника в силу человека, в его способность жить, бороться, вынести все трудности земного существования мужественно, стойко, с чувством глубокой моральной ответственности за свои деяния. Таков тот настоящий человек „вообще“, человек всех времен, с которым мы уже и ранее столкнулись в произведениях Мазаччо и которого он воспевает своим творчеством»^[14]. Так же важно для Т. П. Знамеровской подчеркнуть, что «в идейном отношении Мазаччо демократичнее большинства представителей в целом демократического по истокам искусства эпохи Возрождения. Он полнее других охватил жизненные запросы и чаяния различных слоев народа и научно-художественные устремления передовых умов своего времени»^[15].

Свойственная Т. П. Знамеровской оптика зрения была характерна не для нее одной. Это была оптика поколений, прошедших через Гражданскую и Великую Отечественную войны. И партийные установки, требовавшие от искусствоведения быть на переднем крае борьбы за светлое будущее^[16], учитывали романтико-героический настрой народа. Надо думать, что сила политического строя СССР во многом и состояла в успешном манипулировании уже имеющимися настроениями общества.

Сама сильная волевая натура, очень рано определившая для себя жизненные принципы и цели, Т. П. Знамеровская считала главным в своей жизни Любовь. Но в самой пылкой горячей любви в своих еще юношеских дневниках она всегда фиксирует, анализирует, разбирает, продумывает свое чувство, его развитие, события, в которых участвует, отношения с людьми и между людьми. Эта особенность сохранится в ней навсегда. Иногда кажется, что она жила только для того, чтобы преображать эту жизнь в художественный, и при этом реалистический, роман, настолько в ее воспоминаниях все жизненные перипетии учтены и продуманы. Но это, конечно, ложное впечатление, на самом деле она горячо любила жизнь, а записывала для того, чтобы на земле остался след ее жизни и ее Любви.

На первое место в любви она ставит искренность чувства. И в любви она умеет бороться за свое чувство, побеждать обстоятельства и беречь Любовь.

Как уже указывалось, «Танюша» еще в школьные годы познакомилась со своим будущим мужем «Павлушей» Чахурским. Далеко не сразу чувства стали взаимными. Было все, как в серьезных романах: и соперница, и ревность к ней. Закончив детскосельскую гимназию и уезжая к родителям в Днепропетровск, «Танюша» вслед за пушкинской Татьяной сама признается в любви «Павлуше», отдав ему свое письмо и подарив тетрадку посвященных ему стихов.

Отец будущего мужа принадлежал до революции к польскому дворянству, и Павла Сигизмундовича по социальному признаку из года в год не принимали в институт. У него были блестящие способности. Он профессионально играл на рояле, получив первые навыки игры у своей бабушки – ученицы А. Г. Рубинштейна. Павел был на несколько лет старше Татьяны, и его смущала собственная неустроенность. С большим тактом, но непреклонно он отверг эту девичью любовь. В своих дневниках Таня писала о пережитых ею душевных страданиях, но она слишком любила жизнь, чтобы навсегда потерять веру в возможность счастья. Она поступает в Горный институт Днепропетровска, потому что ее всю жизнь манила романтика путешествий. Она открытый, общительный, обаятельный человек, в их доме постоянно собираются сокурсники, которым Таня стала верным товарищем. Многие юноши были в нее влюблены. И когда отец был переведен начальником штаба в 1-ю Артиллерийскую школу в Ленинград и семья уезжала из Днепропетровска, Тане выпало выслушать много признаний в любви. Она возвращается в Ленинград и здесь снова встречается с Павлом, с которым эти полтора года переписывалась. Он понимает, что может ее потерять навсегда, и делает ей предложение стать его женой. Они оба геологи. Муж работает в геологических экспедициях, Таня учится в Ленинградском горном институте, куда она перевелась из Днепропетровска. «После ряда увлекательных студенческих практик в отдаленных районах нашей страны я в 1934 году окончила Горный институт и начала работать геологом-съемщиком. Этот путь не был ошибкой молодости, – если бы пришлось начинать жизнь сначала, я бы опять прошла через период экспедиционной работы, во всех отношениях меня обогатившей и оформившей» [А, с. 3]^[17], – писала Татьяна Петровна в автобиографии.

Очень многое в своей судьбе Татьяна Петровна для себя определила еще в ранней юности. Еще тогда она решила, что у нее не будет детей, иначе домашние обязанности ее затянут. А готова была к чему угодно, только, как она писала, не к обыденному мещанскому серенькому существованию. Еще учась в Горном институте, она решила, что, закончив его, ей нужно поступить на исторический или филологический факультет университета, чтобы развить в себе имеющиеся художественные литературные задатки. Еще тогда, в юности, она приняла решение в случае возможной гибели мужа уйти из жизни добровольно. В 1957 г. в разлуке, вызванной геологической командировкой мужа, она писала, обращаясь в стихах к своему «Павлуше», что если он, не дай Бог, погиб, «Своих уже ненужных дней / Сама прерву я срок» [Л, с. 239].

Все складывалось негладко. В 1935 г. муж был сослан из-за дворянского происхождения в административную ссылку в Казахстан. Татьяна Петровна сразу добровольно уехала за ним, бросив все. Ее усилиями они получили работу по специальности в Геологическом бюро в Караганде. И хотя после весны 1936 г. П. С. Чахурскому дали право вернуться в Ленинград, в экспедиции они ездили в Казахстан. В автобиографии Т. П. Знамеровская пишет: «Так мы пробыли ряд экспедиционных сезонов в Казахстане, а затем два года в Забайкалье на руднике, сезон на Урале и в Карелии» [А, с. 4]. Одновременно в 1936 г. Татьяна Петровна поступает на заочное отделение исторического факультета ЛГУ, «рассчитывая таким косвенным путем придти к истории искусства, которой начала интенсивно заниматься самостоятельно» [А, с. 4].

«Когда началась Отечественная война, муж мой работал в Забайкалье на оловянном месторождении, и я сразу же уехала к нему, чтобы по возможности не разлучаться и в мире и в войне» [А, с. 4], – продолжает Т. П. Знамеровская описание своей жизни. В войну они жили и работали на Дальнем Востоке на руднике Синанча. Вернувшись после войны в Ленинград, Татьяна Петровна восстановилась в университете. В 1950 г. она начала работать преподавателем на кафедре истории искусства и проработала там четверть века.

Муж торопил Татьяну Петровну с выходом на пенсию, им хотелось попутешествовать вдвоем, насладиться жизнью без расставаний. Но 25 августа 1975 г. Павел Сигизмундович скоропостижно ушел из жизни.

Татьяна Петровна уволилась из университета, завершила дела, привела в порядок бумаги, сдала в архив рукописи, подарила краеведческому музею Соликамска свою коллекцию керамики, собранную в многочисленных путешествиях по всему миру, а также ряд книг, многое раздала ученикам и добровольно, как и задумала когда-то, ушла из жизни. Базисом жизни для нее была Любовь, без которой, она считала, жизнь не может продолжаться. В одном из своих последних стихов она писала, мысленно обращаясь к умершему мужу, взяв эпиграфом строки С. Есенина «Будь же все (в оригинале «Будь же ты». – А. М.) вовек благословенно, / Что пришло процвесть и умереть»:

 
Умру я, жизнь благословив
За все, что нам она дала.
Пока жива, ты тоже жив,
Любовь в бессмертьи замерла.
Но близок день и близок час,
Когда я жизнь благословлю,
Тебе шепнув последний раз
О том, как я тебя люблю… [Л, с. 302].
 

Таким образом, самой своей жизнью и своей смертью Т. П. Знамеровская подтвердила искренность своей веры в мужество и героику, приложив их и к своей собственной жизни.

Третий важный фактор, сформировавший личность Т. П. Знамеровской, – это влияние ее мамы Марии Витальевны Знамеровской. Именно усилиями мамы, любившей и знавшей поэзию и литературу, Таня увлеклась ими, сама начала сочинять стихи, которые писала потом всю жизнь. У нее есть стихи гражданские, исторические, героические. Часть из них была опубликована при жизни Татьяны Петровны. Но многие стихи личные, о любви. Хотя даже в лирике Т. П. Знамеровской чувствуется присутствие героического начала (см., например, стихотворение 13 из части I «Пробуждение сердца» цикла «Любовь», представленное в настоящей книге), они практически не публиковались. Пристрастие к стихам неотделимо в Т. П. Знамеровской от интереса к искусству. Это явления одного корня. И корень их – материнское влияние. В результате в своих книгах Т. П. Знамеровская гармонично соединяет любование героикой персонажей живописи с тонким описанием их лирических чувств и переживаний, а также с высокопрофессиональным анализом живописной стилистики.

Мама подтолкнула Таню к писанию дневника, в котором та оттачивала свой литературный слог, так пригодившийся ей и в ее многочисленных научных и научно-популярных публикациях.

Дневники она пишет, как будто глядя на себя со стороны. Иногда даже не от первого, а от третьего лица. И описывает не только то, что видит, воспринимает, не только свои переживания и чувства, но и свои жесты, позы, движения, поступки как зритель. Например, она может написать: «…смеясь, сказала я» [ТЛ, с. 84]. Или: «„Напрасно вы так думаете“, – вспыхнула я» [ТЛ, с. 140]. Или: «Я прижала к себе его красивую голову и, целуя, с болью сказала: „Это за твою любовь. Потом я тебе все расскажу“» [ТЛ, с. 273]. Или: «Но я вызывающе улыбнулась и, взглянув на него, сказала…» [ТЛ, с. 268]; «Но я молчала, слушала без улыбки на губах, с опущенными ресницами» [ТЛ, с. 267]; «Он умолкает, и тогда звенит мой голос. Я даже не узнаю его звука, столько в нем боли» [ТЛ, с. 257]. То есть она как будто действительно видит себя со стороны, видит, что (как) она «смеется», «вспыхивает», слышит, что (как) «говорит с болью», видит, что (как) улыбается «вызывающе» или слушает «без улыбки на губах», видит, что (как) «ресницы у нее опущены», слышит, как «звенит ее голос», и чувствует боль не в сердце, а в своем голосе как уже ее вторичное отражение… Это проявляется и в ее стихах, в них часто присутствует две точки зрения – изнутри и снаружи. Ей важно, как она выглядит в глазах людей, что про нее говорят, что думают, она выковывает себя, прислушиваясь к этим замечаниям, хотя глубинные свои принципы никогда не преступает, но умеет учитывать взгляд со стороны. Может быть, ей это помогало, и когда она стала ученым. Не изменяя себе, она чутко прислушивалась к тому, чего от нее ждут. Поэтому ее книги были востребованы, их печатали, они были нужны читателю тех лет и остаются нужны современному читателю.

Мама заразила ее любовью к классической литературе – Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Л. Н. Толстому. Особенно любим с раннего детства был Пушкин, многие поэтические произведения которого, в том числе «Руслана и Людмилу» и «Евгения Онегина», Т. П. Знамеровская до конца жизни помнила наизусть целиком. «Руслан и Людмила» была одной из первых книг, подаренных маленькой Тане родителями. К Пушкину Т. П. Знамеровская всю жизнь относилась, с одной стороны, с огромным уважением, с другой – как к почти современнику. Его образы были всегда живы в ее душе. Часть ее детства прошла в Детском Селе близ пушкинского лицея. Во многом она считала Пушкина своим учителем жизни и наставником в поэзии.

Известно, как широко в СССР в 1937 г. отмечалось столетие со дня гибели Пушкина. Исследователи пишут, что тогда существовала тенденция к осовремениванию Пушкина, к превращению его почти в современника советских людей^[18]. На примере Т. П. Знамеровской мы видим, что база для подобной политики в нашей стране имелась. Другое дело, конечно, что Татьяна Петровна ценила в первую очередь общечеловеческие ценности в творчестве Пушкина.

Мама следила и в целом за образованием детей, хотя в годы революции, Гражданской войны и постоянных переездов на места службы отца Татьяны Петровны это было делать далеко не просто. Таня посещала танцевальную студию М. Г. Ленчевской в Киеве и хорошо танцевала, особенно характерные танцы, с которыми потом выступала и в детскосельской школе. Дети Знамеровских изучали языки: французский, немецкий, английский – с их носителями, изучали систематически, из года в год, находясь и в Киеве, и в Василькове, и в Детском Селе, и в Днепропетровске. Мама дала Тане и первые уроки нотной грамотности, а потом девочка занималась музыкой с музыкальным педагогом.

Сама Татьяна Петровна очень признательна своей учительнице в Василькове, которую для детей тоже нашла именно их мама. Это была Евгения Леонардовна Вишневская, закончившая университет в Гренобле и работавшая учительницей в школе Василькова, куда судьба забросила семью Знамеровских. «И тут, не знаю, каким образом, мама нашла такую учительницу, о которых пишут только в романах как об идеальных людях и педагогах, особенно в литературе XVIII века с ее идеей человека как „tabula rasa“, формируемая извне воспитанием и влияниями» [ЛЖ, с. 101]. «А мои занятия отличались уже большой сложностью. Это были и языки – русский, французский, немецкий, – и литература, и математика, и география… Где бы я ни училась потом, я всегда с изумлением вспоминала удивительную, широкую, разностороннюю образованность Евгении Леонардовны» [ЛЖ, с. 102]. Е. Л. Вишневская была «педагогом по призванию», умела заинтересовать учеников, никогда не прибегала к какому-либо насилию в отношении ученика, «кругозор ее был так широк, что само общение с ней развивало, будило ум, воспитывало. И она воспитывала морально, этически собственной деликатной воспитанностью, собственным душевным благородством, щепетильностью, какой-то органической человечностью во всем, без оттенка сентиментальности или тем более чего-либо показного. Строгая, но мягкая сдержанная искренность была эталоном ее поведения и, при нашей любви к ней, недостижимым, но постоянно воздействующим образцом для нас» [ЛЖ, с. 102]. Именно Евгения Леонардовна расширила поэтический кругозор Тани, познакомив ее с Тютчевым, А. К. Толстым, Буниным, она развила ее литературный вкус, она же способствовала в ней росту интереса к искусству изобразительному и архитектуре. «Учить же историю, – замечает Т. П. Знамеровская, – я начала только с Евгенией Леонардовной. И притом тоже не так, как в школе, а с раздела, ею наиболее любимого, – с античности. Какое колоссальное воздействие произвело это на всю мою жизнь, на мое мироощущение и художественные склонности, как бы все это ни менялось и ни усложнялось впоследствии! До самого последнего года моей „настоящей“ жизни, – до Британского музея с элджинскими мраморами…» [ЛЖ, с. 103] «Пропорции тел для меня навсегда образцом остались именно античные, как для классицистов, как бы я ни восхищалась другими качествами другого искусства. Никогда ничто не могло превзойти для меня античность в области чистой красоты и в сфере передачи квинтэссенции совершенства идеального человеческого тела» [ЛЖ, с. 104], – подчеркивает она.

И куда бы потом судьба ее ни забрасывала, она всегда знакомилась с памятниками искусства в новой местности. В Ленинграде и Москве она, конечно, долгие часы проводила в Эрмитаже и Третьяковской галерее. В Детском Селе много гуляла по Царскосельскому парку и любовалась украшавшими его копиями с античных статуй.

Т. П. Знамеровская выросла вдали от Ленинграда, она впервые увидела этот город уже в юношеском возрасте. Он не был для нее чем-то само собой разумеющимся, привычным или даже обычным. Она была поражена его красотой и величавостью, тем более что своим воспитанием и любовью к античности она была подготовлена к пониманию ясности и гармонии классицистических ансамблей Санкт-Петербурга – Ленинграда, и навсегда отдала ему свое сердце.

Очень важно отметить, что она была воспитана на идеалах античной и классицистической красоты, которые для нее на всю жизнь остались мерилом прекрасного. Поэтому, став искусствоведом, она много писала об искусстве Ренессанса, воспринявшем классический идеал от античности (об Учелло, Мантенье, Мазаччо), а в искусстве Испании, которым стала серьезно заниматься в ходе работы над дипломом и в аспирантуре, отдавала предпочтение периоду, когда испанцами были освоены уроки итальянского искусства Ренессанса, т. е. Золотому веку – XVII столетию. Искусство итальянского сейченто и французское искусство XVII в. не порывают с законами классики, поэтому они тоже были любимы Т. П. Знамеровской и изучались ею. Искусство же более позднее – XIX–XX вв. – она принимала только в его более традиционных формах. Авангард, абстракционизм, кубизм были ей скорее чужды. Н. Н. Калитина рассказывала, что из импрессионистов ее пленил только «Бар в Фоли-Бержер» Э. Мане, увиденный ею в Англии в оригинале.

Наряду с античными образами Т. П. Знамеровская с детства, с росписей Владимирского собора в Киеве и с открыток Соломко по репродукциям Васнецова полюбила былинные васнецовские эпические образы русских богатырей, подкупавших ее своей героикой. Под влиянием мамы она начала рисовать, поначалу перерисовывая репродукции произведений искусства, а потом перейдя и к натурным зарисовкам. «Именно в 12 лет я с открытки, увеличивая на глаз, акварелью писала старательно, до трав и костей, васнецовского „Витязя на поле брани“ («Витязь на распутье». – А. М.)» [ЛЖ, с. 122], – отмечает Татьяна Петровна в своих воспоминаниях.

Когда семья жила в деревне Поповка близ Конотопа, в доме поселился брат хозяек дома художник Аполлон Петрович (фамилию Татьяна Петровна, к сожалению, не указывает). Он дал Тане первые профессиональные уроки рисования, поручая ей срисовывать репродукции. «Но так как художница из меня явно не должна была получиться, то и в этом академически линеарном, сухом срисовывании была польза: хоть самое элементарное чувство правильности рисунка и углубленное рассматривание того, что для меня становилось оригиналом. А значит, и все большее постижение красоты, очарования изобразительного искусства вообще. Именно тогда я изнемогла от совершенства линий в профиле „Мадонны Литта“ и немыслимости для меня приблизиться к этому при копировании репродукции, что делалось всегда только на глаз, без всякой сетки» [ЛЖ, с. 86], – отмечает Т. П. Знамеровская. При расставании с Витей Телеченко Таня по его просьбе подарила ему свою акварель в круглой рамке, как она пишет, срисованную с какой-то английской открытки. «Изображен на ней „Поцелуй“: среди золотых осенних листьев юношеская и девичья голова, слившиеся в поцелуе» [ТЛ, с. 285]. В 1924 г. в 12 лет Таня по просьбе учительницы для траурного уголка В. И. Ленина в школе в Чугуево нарисовала по имеющимся изображениям его портрет в рамке из красных гвоздик, который был высоко оценен в школе. В архиве племянницы Татьяны Петровны – Наталии Борисовны Знамеровской хранятся до этого бережно собираемые мамой Татьяны Петровны рисунки дочери в достаточно большом количестве и хорошего художественного качества. То есть Т. П. Знамеровская знала азы живописи и рисунка, и это помогло ей в последующем, когда она стала искусствоведом.

В конечном итоге это увлечение искусством привело Татьяну Петровну к мысли о поступлении на заочное отделение исторического факультета Ленинградского университета, куда она пришла, как мы уже писали, в 1936 г. После его окончания в 1946 г. с отличным дипломом она поступает в аспирантуру. В 1950 г. она начала работать преподавателем на кафедре истории искусства, тогда же защитив уже упомянутую диссертацию на соискание ученой степени кандидата наук, позже опубликованную в виде книги^[19]. Если мужское начало в Т. П. Знамеровской-ученом проявлялось в ясности, логичности изложения концепций, их аргументированности, то женское – в том, как тонко она улавливала и описывала лирические чувства и переживания героев.

Четвертым фактором мы выделили интеллектуальную среду Детского Села и Ленинграда. В седьмом классе Таня, приехав в Детское Село, оказалась в Первой трудовой школе, бывшей Николаевской гимназии Царского Села, той самой, где до революции директорствовал Иннокентий Анненский и где учились Николай Гумилев, Николай Пунин, Николай Николаевич Калитин и другие известные люди. В Первой трудовой школе в те годы еще преподавали многие из гимназических педагогов. И хотя в целом в это время советская школьная система переживала реформы и старые школьные традиции уничтожались, но в Первой трудовой школе еще сохранялась высокая культура преподавания. О своих учителях Татьяна Петровна подробно и с благодарностью пишет в рукописях «Любовь и жизнь» и «Только о личном». В эти годы она познакомилась в оригинале с Гейне и через него с братьями Шлегелями, Фихте, Гегелем, начала читать Энгельса и внутренне ощутила, что нашла ту философскую материалистическую систему, которая была органична ее стихийному материалистическому миропониманию.

К тому же в Детском Селе она оказалась в центре интеллигентной молодежной кампании, собиравшейся в гостеприимном доме Абрамовых, в котором Таню были вынуждены оставить заканчивать среднюю (девятилетнюю) школу родители, сами с сыном уехавшие к месту службы отца в Днепропетровск, где не имелось девятилеток. В доме Абрамовых хозяева и гости много общались, Павлуша Чахурский играл на рояле, обсуждали различные жизненные коллизии, ездили в Ленинград в театры и Филармонию. В доме царила атмосфера непринужденности, дружбы, доверия. Именно в этом доме Татьяна Петровна встретила свою большую Любовь – Павла Сигизмундовича Чахурского, человека начитанного, много думавшего, имевшего на многое собственное мнение, по-рыцарски вежливого, воспитанного, тонко чувствующего, разбирающегося в искусстве и литературе, политике и истории. Высокий интеллектуальный уровень «Павлуши», его гордость и недоступность, а также несомненная красота и благородство сыграли главную роль в возникновении романтического чувства Тани.