Байкал. Книга 5

Глава 4. Смущение

…О, нет, не приказал, Дамэ. Он действовал иначе… куда хитрее и мудрее, как прежде. Он теперь куда мудрее и хитрее того зловонного рогача, что являлся нам некогда. Он ныне поступает иначе. И не далее как сей день. Точнее, ночь. Он явился мне во сне, и сон прервался, я задохнулся жаром и страхом, словно мне наступили ногой на грудь. Оборачиваясь, я увидел, что Аяя тихо спит рядом, но я потревожил её, вздрогнув…

Рядом с ложем, а летом мы не спали на печи, для этого у нас было богатое ложе, я сам развлекался тем, что вырезывал на его деревянной спинке звёзды и солнца, так вот, совсем рядом, и с Аяиной стороны, не с моей, стоял Он. И не был как всегда отвратителен, он был хуже, чем всегда, потому что был красив и обнажён, громадный уд его поднялся и дрожал от вожделения, словно Он был готов пустить его в дело…

– Чего Тебе?! – задыхаясь, спросил я шёпотом, спеша подняться и так, чтобы не разбудить Аяю. Я не хочу даже напоминать ей, кем сделал меня Князь Тьмы.

– Как она хороша, а, Арий? Как же хороша! Как никто боле на всей земле. Как ни одна из женщин, – усмехнулся Диавол. – Хороша, да? Не зря ты взял мою руку? Сколь лет она твоя теперь? Сколько веков прошло? Сколько утекло песка в часах Времени. Ты и считать забыл? А я скажу тебе: целые пустыни утекли с тех пор. А она всё твоя. И не вспоминает ни об Эрбине, ни о мире, которого ты лишил её, ни о той безмерной власти, что у неё в руках, но которую она презрела ради тебя. Кто тебе всё это дал?

– Ш-ш-ш! – я поманил его прочь из дома. – Не смей шуметь тут!

Он весело расхохотался, но странно тихо, не грохоча, и отступив от ложа, последовал за мной на двор.

И уже на дворе полным голосом я ответил, едва не срываясь на крик, зло рыча:

– Не ты дал её мне! Никто и никогда не давал мне того, чем она одарила меня сама, потому что её сердце лежало ко мне!

Но Лукавый, похохатывая, покачал головой, обходя меня вокруг, оглядывая с удовлетворением, а было чем быть довольным, я и впрямь теперь глядел красивее, чем всегда, должно быть Его кровь придала мне красоты. И, качнув головой, сказал:

– Но её сердце неплохо лежало и к Эрбину, Арий, – Он остановился передо мной. – Она очень любила его, и не спешила оставить ради тебя, но ты отвратил её от него. А, как, и с чьей помощью? И, самое важное, КАК?

– Замолчи!

– Больно ты дерзок со своим отцом, Арий! – снова засмеялся Диавол. – Не нагличай, иначе, весь мирок твой, с таким удовольствием созданный и бережно хранимый, полетит в пропасть, как и тот прежний, Байкальский… Али ты попривык терять-то? И всё же, давненько живёшь в спокойствии, благодаря мне.

– Не стращай, Сатана, – скривился я. И заторопил: – Чего Ты хочешь? Для чего явился?

– Сейчас говорить не стану, – ответил Он. И уже не обнажён вроде, чёрный глянцевый плащ на Его плечах, укрыл всю его очень стройную и сильную, широкоплечую фигуру.

Он остановился возле меня, и сказал, сверкнув глазами:

– Завтра прилетишь к реке Иордану, покажу тебе кое-что.

– Для чего?

– Я был нужен тебе, я тебе помог, теперь ты понадобился мне.

– Я не стану служить!

– А я служить и не просил. И теперь не попрошу. Я взял тебя в сыновья, Арий, и просто так ты от меня не можешь отвернуться ныне. Завтра жду на брегах Иордана.

– Я не могу перемещаться мгновенно.

– Можешь. Не пользуешься, но можешь. Нет почти ничего, чего не может мой сын. Но до завтра!

И пропал.

А я остался, размышляя, немедля взбунтоваться и напомнить Ему, как Он сам, своим словом отпустил меня на волю или погодить и не сердить Его, ведь немедля за этим последует Его гнев и какая-нибудь беда…

Я решил погодить, но беда в виде Дамэ, нежданно явившегося сюда, всё же посетила меня.

– Тебе пора, Дамэ, – сказал я.

– Что и отдохнуть не позволишь?

– Не позволю, я страшно ревнивый муж, Аяя не жаловалась тебе?.. Потому не могу оставить тебя, не обессудь и не держи сердца. Ты и так пробыл здесь слишком долго в моё отсутствие. Ведь и подгадал, следил, должно?..

– Ар… – ахнула Аяя, сокрушённо качнув головой.

– Не волнуйся, Яй, с горы не скину его, до самого дома доставлю, где бы он ни был, – хмурясь, ответил Арий. – Мировасору мне достанет сил отвесть глаза.

– Мой дом вовсе не там, где дом Мировасора, я уж говорил тебе, – проговорил Дамэ негромко.

– Мне плевать, где твой дом. Скажешь, куда, туда тебя и доставлю.

– Мой дом там, где дом твоего брата, – сказал Дамэ, глядя мне в глаза открыто и без боязни. – Не забыл ещё Эрбина?

– Не говори со мной так! – рассердился я, какое право имеет этот наглец, этот разжалованный чёрт, пытаться уязвить меня в самых сильных, самых болезненных моих чувствах?..

…Что-то промелькнуло в лице у Ария, когда я упомянул имя его брата, грусть ли, или желание сказать что-то, мимолётное, но ясное, расправились складки меж ровных широких бровей, глаза заблестели светом. Однако в следующий миг, Аяя сойкнула:

– Передай здравия Эрику! От меня и… и от нас!

Этого мига хватило, чтобы взгляд Ария потемнел, сверкнул воронёной сталью, вместо просвета голубого неба меж туч, черты снова стали резче и сам он, словно старше.

– Идём, Дамэ, в другой раз поговорим, – сказал он, хмурясь и не оборачиваясь на неё.

– В другой?

– Да, так. Заскучаешь об Аяе, позовёшь.

– Как?

– А ты шибче думай о ней, я услышу… – скривил затвердевший рот Арий. И я не понял, в его словах больше угрозы или шутки.

Оказалось, ни того, ни другого. Мы с ним спустились по той самой дорожке через сад, к озеру.

– Странное озеро, Арий, ты, что думаешь о нём, как учёный?

– Много чего передумал, тут ты угадал, Дамэ, вон, вместе с Аяей думали-размышляли, исследовали. То Мёртвая вода и Живая тож, вот, до чего дошли, – не шутя, сказал Арий. – Живого легко умертвит, а вот умирающего али больного на ноги поднимает.

– Под стать себе ты нашёл место.

– Не болтай зря, сказал уж… – проговорил Арий сквозь зубы.

– Разве Аяя по сию пору не знает, али не верит, что ты…

Арий остановился и повернулся ко мне.

– А ты считаешь, для неё радость помнить всякий день, с кем она разделила свою жизнь? Она обо мне знает то, чего не знает никто. И, к тому же, чувствует меня, мою душу так, что ты её от меня не отвратишь, и не пытайся. Даже напоминанием об Эрике, – очень тихо и зло прошипел он, словно опасался, что она услышит нас.

И вдруг небольшое происшествие разрушило это ощущение сгустившейся угрозы, что вроде он немедля не то что низвергнет меня с этих скал, но и испепелит своими холодными глазами. Маленькая птичка, быстро и ласково чирикнув, села ему на плечо, он повернулся, и улыбнулся ей, поднял руку и… погладил кончиком пальца пёрышки на её животике, приговаривая:

– Что, славная пичужка, не беспокойся, и Селенге-царице передай, не обижу я Дамэ, её названного брата, снесу домой, ещё и отдохнёт дорогой. А мне пущай баню пока истопит… – мягко улыбаясь, сказал Арий птице.

– Ты что… говоришь с ними? Как она? Как Аяя? – изумлённо проговорил я и кивнул вверх, на дом и сад, стоящие на уступе.

– Они говорят со мной. Я лишь слушаю, что она передаёт мне. А сам говорю… – он усмехнулся, птичка, снова чирикнув, улетела, словно кивнула ему. – А сам говорю, потому что я всего лишь человек, и языку их не обучен. Что они там понимают из моих слов, кто знает…

Тут оказалось куда больше чудес, чем я видел, пока не заговорил с ними. Арий снова посмотрел на меня, и теперь лицо его было светлее и мягче, чем перед этим.

– Так, где твой дом, Дамэ?

– Ныне в Персии, Арий. Скоро, думать надо, снова в Индию вернёмся. Эрбин словно знает, где вы, будто чувствует, не удаляется от энтих вот гор.

– Чувствует, что ж… И я чувствовал, иде он, а токмо полагал, что и Мировасор с вами. Как же разошлись? Отчего?

– А тебе чаялось, что Эрбин останется дружен с теми, кто изгнал тебя?

– Не хотелось так думать, но… мне казалось, Эрик примкнул к нашим гонителям.

– Или ты самого себя убедил в том, чтобы… Признай, чтобы Аяя не видела Эрбина.

– Что признавать, ясно, что… – хмуро проговорил Арий, отвернувшись.

– Некогда в Кемете, я упреждал тебя, чтобы ты не доверял Аяю Эрбину, ты не слушал.

– Не тебе же, демону, доверить.

– Демон я, не зря пеняешь мне, не человек и нечеловеческой жизнью живу, но Аяе я верный. И дружбы её и доверия никогда бы не предал!

– Ладно, не серчай на мои слова, Дамэ, – негромко и примирительно сказал Арий. – Страшно устал я нынче, а тут ещё ты в моём дому, где никого быть не могло, оказался. Как думашь, в своём праве я злобиться?

Я вздохнул, кивая, можешь, что ж, ты в своём праве.

– Всерьёз, летим к нам, с Эрбином увидишься.

Арий взглянул на меня, сомневаясь, но после всё же… вдруг раскрылись громадные чёрные крылья за его плечами, он подхватил меня за пояс, отрывая от земли, я задохнулся и ослеп на несколько мигов, а когда смог дышать, уже свалился в пыль, не устояв на ногах, недалеко от городских ворот Багдада…

Что это стены Багдада, я понял не сразу, потому что пришлось некоторое время дышать глубоко и полно, чтобы вернуть себе и зрение и слух, и силы в ноги, достаточные, чтобы встать. Арий сидел поблизости на большом камне, ожидая, пока я приду в себя. Он не был больше крылат, нет, снова выглядел собой, но бледным от усталости, и даже немного лохматым.

– Живой? – спросил он, увидев, что я смотрю на него.

И поднялся:

– Ну, веди к Эрику. Что ж, коли день такой…

– Правда, пойдёшь?

– Ежли поведёшь, – он пожал плечами.

– Здесь и Агори тож, он теперь за Эрбином как некогда за тобой на Байкал…

Арий лишь кивнул. А спустя несколько мгновений мы с ним шли рядом уже по улицам города, Арий, принявший вид седобородого старика в одеянии, подобающем здешним обычным одеждам, шёл рядом со мной, оглядывая улицы.

– Мы были здесь с Аяей, – сказал он. – Но мельком. И то давно было.

– Значит, тогда нас ещё не было здесь – сказал я. – Мы здесь всего только третий год. Эрбин… впрочем, сам увидишь.

И Арий увидел и роскошный дворец, и сад, и даже нескольких жён, что были теперь у Эрбина, каждая из которых была днесь беременная, но на немного разных сроках. Это богатство мы все вместе зарабатывали по разным городам, чудесно исцеляя страждущих, здесь же продолжилось то же, но тайно. Рыба изображала ту самую великую лекаршу, Эрбин же тайно посещал её хитро устроенный и спрятанный от посторонних глаз дом, спасая больных, а я со всем тщанием следил, чтобы всё сохранялось в тайне. Даже Агори не знал всех наших секретов. И всё так повторялось так в новых городах, и по кругу в старых, когда лет через семьдесят мы возвращались… Золото неиссякаемым ручьём лилось в наши кошели. То есть в кошели Эрбина, конечно, но мы, его близкие, не были обижены и даже более чем, Эрбин щедр как никто, злата не считает и не жалеет, любит его, но и злато за то его любит, что не жаден он.

Арий усмехнулся, кивая, когда я вкратце поведал ему это.

– А начальное золото, небось, с Байкала ещё?

– Верно, – кивнул я. – Как ты понял?

– Да уж понял… Эр никогда лекарем быть не хотел, Сингайлом он был кудесным и то скрывался, токмо за громадное злато соглашался врачевать. Потому и звался Льдом, а я же по деревням бегал, других лекарей учил, усовные книги переписывал сотнями, да раздавал. Но моё уменье обыкновенное человеческое, его – необычайное, настоящее чудо. Вместилище его Силы.

– Я больше узнал, Арий. Эрбина боится сама Смерть. И давно прикончила бы его, ежли бы не боялась, что он всё царство разорит ей. Потому и тебя и Аяю наделила Печатью Бессмертия, чтобы ему никогда не пришлось больше за вами к Ней спускаться.

Арий остановился, удивлённо глядя на меня.

– Ты… откуда это взял?

– Ты забыл? Они, и Смерть, и Диавол не видят и не слышат меня, но зато я их отлично слышу…

– Ну и ну… – усмехнулся Арий. – Так при тебе власть над ними, как это я забыл…

– Пришли мы, однако – сказал я, потому что мы стояли у громадных роскошных ворот дома Эрбина.

Арий покачал головой, оглядывая и ограду с коваными пиками, и верхушки башен дворца, видные из-за неё.

– И кем мой брат здесь обретается?

– Сыном одного из Индийских царей. У них там междоусобицы не стихают, раджи ихние бьются и бьются, города друг другние захватывают али разоряют, бросают на съедение джунглям, так что даже в самой Индии никто не упомнит всех этих царей и их сыновей. А тем паче в Персии… А Эрбин собой вполне царь, как ты знаешь.

– Собой-то – да, токмо на северный манер, как он за индуса тут сходит? – усмехнулся Арий.

Я засмеялся, качая головой:

– Вот видно, что ты давно вдали от людей живёшь, отвык совсем, – сказал я. – Да за такое злато, что всегда при Эрбине люди поверят, что мать ваша не токмо с дальних северных рек, но с Луны. Всего и делов…

– Ну я примерно так и думал, – сказал Арий, усмехаясь и в лице его было что-то такое тёплое, почти нежность. О брате думает с такой любовью?.. надо же, я и подумать не мог…

Привратники, знавшие меня как приближённого Эрбинура, как звали здесь Эрбина, проводили нас во дворец, всю дорогу почтительно, даже подобострастно кланяясь.

– А где же Агори? – спросил Арий, пока мы шли меж цветущих кустов роз и жасмина.

– Его Эрбинур своим племянником тут кличет, все так и принимают.

Я не ожидал, что Эрбин видит нас из высоких окон дворца и, тем более что он выбежит нам навстречу.

– Арик! Ар! Ах ты ж… чёрт! – изумляя невольников и многочисленных прислужников в белых рыхлых штанах и чалмах, Эрбин обнимал и трепал своего брата, так, что у того мотались волосы во все стороны, как плотный шёлковый плащ. – Где ты взял его, Дамэ? где отыскал этого мерзавца?! Арик…

– Сам отыскался, – пробурчал, улыбаясь и смущаясь немного, Арий, в свою очередь тоже обнимая его, быть может, не так радостно, но с большой любовью, я это отметил не без удивления. Действительно, эти два брата очень привязаны друг к другу, как Рыба сказала позднее, когда я рассказывал ей об этом:

– Смешной ты какой, Дамэ, чему ж удивляться? Они ж близнюки, считай с одного кома теста два вышли.

– Как же Аяя?

– А что Аяя? Она, чай, выбрала. Да и Эрбин один-то не страдает, поди, и дня холостым не живёт.

Я не стал спорить, хотя у меня было своё мнение на этот счёт. Потому и женат всё время, что о ней тоскует. Ежли я тоскую, токмо её друг, названный брат, притом забытый, то, что говорить о том, кто был ей мужем… Но то было позже, а сейчас я смотрел на двоих братьев и в глубине своего странного сердца завидовал им, у меня никогда не было брата, который был бы так похож на меня и так отличен во всём.

…Во всём… Ну, возможно. Я всегда любил роскошь, Арик чурался её, я всегда хотел быть среди людей, быть любимым всеми и прославляем, Арик сторонился толп, предпочитая свои книжки и кельи шумным застольям. Мы схожи только в одном, похоже, в том, что единственная по-настоящему желанная женщина и для меня и для него – это Аяя. Это было первое, о чём я подумал и хотел спросить его, но удержался, боясь всплеска, а может и взрыва его ревности. Спрошу позднее… а может, сам расскажет?.. А пока я лишь смотрел на него и думал, он видел её сегодня, смотрел на неё этими же глазами, что сейчас смотрят на меня, спал с ней в эту ночь… а сколько у них детей народилось за эти годы? Сколь их, тех лет, прошло? Страшная бездна времени…

– Четыреста, Эр, – сказал Арик и засмеялся. – Но это неточно… может статься, и четыре тысячи. А может восемь тыщ… Счёт годам я хоть и веду, Эр, и очень строгий, но не замечаю того счёта, как чётки перебираю…

– Не может быть…

…Я смотрел на моего брата, живущего здесь так, как он привык, в роскоши и неге, прекрасного собой, как всегда, в окружении невольников и красавиц, услаждающих его взор танцами, его уши песнями, его сердце сладкой лестью, его тело ласками. На что ему понадобилась Аяя, она была бы как чужеродный предмет здесь… Или нет? Или захотела бы стать хозяйкой всего этого богатства, этого бело-красно-золотого великолепия?.. Она могла бы иметь всё, и вот такой же дворец, если бы только раз намекнула, что хочет этого, а не странного нашего жилища высоко в горах с этими глупостями вроде сада-огорода, скотины, и наших бесконечных занятий науками. Но ведь и с Эриком Аяя жила так же, в простоте, никакого злата они не забрали и не уехали с Байкала, чтобы зажить вот так, как теперь живёт Эрик… Стало быть, она счастлива со мной? Как это глупо сейчас спрашивать себя…

– Я вижу, ты процветаешь, Эр, как обычно, впрочем, – сказал я, когда мы в громадном просторном зале из белого мрамора, уселись на низкие мягкие диваны, обитые алым шёлком и позолоченные по завиткам резьбы на ножках и спинках. Струи фонтана, устроенного прямо здесь, в середине этого гулкого зала, журчали, освежая воздух, и услаждали наше дыхание.

– А ты? Ар… выглядишь… что говорить, как всегда. Красивее вроде даже стал, чем допрежь был. Я всегда удивлялся, откуда и взялась в тебе красота… в детстве такой был неказистый! – засмеялся Эрик. – Угощайся, лакомство чудесное – лукум, здесь вообще, знаешь, в сластях знают толк, во всех смыслах, что можно этому слову придать.

– Я это знаю, Эр, в прежние года и я здесь, а Востоке, немало времени провёл. Но сладость такая приторна и докучна. Нет?

– Возможно, – не стал спорить я, внимательно разглядывая его. Я ничем не слукавил, Арик, действительно стал краше, чем был некогда, откуда, что в нём берётся…

И не выдержав, спросил:

– Поздорова ли Аяя?

Арик посмотрел на меня, в глазах его мелькнул огонь, мгновенно, словно молния.

– Что ты… Любишь её? По сию пору? – быстро спросил он, прожигая меня быстрым взглядом.

Я перестал усмехаться и проговорил, отворачиваясь, потому что от тех слов мне было больно, а лгать я не хотел и утаивать от него не мог.

– Что вопрошаешь? Нешто можно разлюбить?.. – не узнавая свой голос, вдруг осипший, сказал я. – Хорошо живёте? – спросил я, снова посмотрев на него.

Вот тут лицо у него просияло, и он не говоря ни слова, только кивнул, краснея, опустил глаза. Как мальчик, надо же… Выходит, лучше даже, чем прежде, выходит, и не ревнует её больше… даже ко мне, даже к прежнему? Я так люблю её, так желаю по сию пору, думаю о встрече, какова она будет, а он и не ревнует? Выходит и она не вспоминает меня?..

– Ревную, отчего же, ещё как, что ты!.. – выдохнул Арик. – До ужаса. Представь… Не могу даже, если не глядит на меня… Токмо ей боле не говорю… умнее тоже стал. Тебя слушал, как ты учил некогда, счастием дарить, а не досаждать дурной любовью.

– Поумнел, стало быть… А я-то тоже, дурачина, научил на свою голову… – засмеялся я, пряча взгляд полный зависти. Потому что всё это моё богатство, чудесных невольниц, всё, что я имею и в чём купаюсь все эти годы, я отдал бы за те нищие дни, когда мы с Аяей тащились с караванами по этим вот пустыням. А за час, хотя бы час, что провели мы на Байкале вместе, я вообще отдал бы всю жизнь. И почему я не он, почему она выбрала его? Ведь любила меня. Любила и ещё как, как ни одна из этих кукол пучеглазых не может, любила, но выбрала его… Потому что он чёрт теперь? Князь Тьмы помогает ему? Кто раньше помогал?..

…У меня было дело к моему брату. Я не мог поделиться этим с Аяей, боясь отвратить её от себя, а ещё, потому что знал, что она сказала бы мне на то. А вот с Эриком – могу, быть может, он поймёт, чего я хочу, в чём моя мука сей день.

А потому я посмотрел на него, отвернувшегося в этот момент, и хорошо, что он не смотрел, потому что мне невозможно было бы начать говорить, если бы он смотрел на меня своими яркими и чистыми синими байкальскими глазами.

– Эр, я… хочу попросить тебя кое о чём… – горло сразу пересохло, но я справился с голосом всё же. – Прародитель Зла хочет, чтобы…

– Ты теперь в рабстве у него?

– Нет… но я не хочу, чтобы Он узнал об этом, – негромко проговорил я.

– Не понимаю…

– Эр, давай не теперь… Длинно и нет у меня сил. Я хочу, чтобы ты полетел со мной и взглянул на одного человека. А после скажу, чего от меня хочет Тот, Кто назвал себя моим отцом.

– Ар… у нас с тобой один отец, и то царь Кассиан, а не Прародитель Зла.

– Я это помню. Но Князь Тьмы считает иначе…

Эрик долго смотрел на меня, потом выпрямился и спросил:

– Когда тебе это надо? Теперь же?

– Если хочешь, то да.

– Я вовсе не хочу, но ради тебя, паршивая морда, что вечно влезает в самые худшие переделки, я, конечно, полечу куда угодно. Но с условием. Ты будешь мне должен. Идёт?

– Идёт.

Я обернулся по сторонам.

– Есть у тебя тут место, открытое под небом и где мы можем остаться наедине?

Эрик усмехнулся, кивнул и поднялся.

– Идём в сад, Ар. У тебя самолёт тут недалеко?

– Да нет, Эр, у меня есть, конечно, самолёт, и даже не один, но сей день, нам понадобится кое-что почище…

Мы вышли в сад, он был поистине великолепен, даже тот, что был у меня или у Кратона некогда в Кемете бледнел в сравнении с этим благоухающим царством цветов, самых разных деревьев, кустарников и трав. Там и тут журчали ручьи и фонтаны, цветы и цветущие кусты поднимались по специально для этого придуманным лесенкам на стены.

– Это я в Вавилоне подглядел когда-то, там их называют «Висячими» садами… – с гордостью сказал Эрик в ответ на моё удивленное восхищение.

Я обернулся по сторонам, в один миг, пока никто нас не видел, распахнул крылья и, обняв Эрика, взмыл с ним в небо…

…Путь не был долгим, мне кажется, моё сердце не успело ударить и трёх раз, а выдох и вовсе вылететь из моей груди, когда мы опустились на мягкую траву под густую сень какой-то рощи. Да, именно, оливковая роща. Суховатая и кривоватая, и как трава-то мне могла показаться мягкой, не пойму, она была такой же сухой и пыльной, как и ветви и листва деревьев, но, как и всегда после этих полетов было так приятно опуститься на землю, вот и почудилось…

– Ну как ты? – спросил Арик, ещё придерживая меня за плечо. Крыльев этих жёстких, пугающих, уже не было видно. Да, прежние, белые, словно светящиеся были намного приятнее…

– Да ну тебя… с полётами… твоими!.. – икнул я, и меня тут же вытошнило давешним лукумом на ту самую траву.

Пришлось Арику ждать ещё некоторое время, пока я смог снова нормально дышать.

– Всё-всё, не смотри так, – сказал я, утираясь и досадуя, что нечем даже умыться. – Нормально уже… ох… Куда принесло нас, что за засохший лесок? Жара к тому же?.. Хоть и закат вроде скоро…

Арик кивнул, у него был очень усталый вид, даже измождённый, я давно не видел его таким.

– Идём, посмотришь на одного человека, послушай, его… Недолго, – сказал он. И, вздохнув, добавил: – Надолго меня не хватит днесь.

И мы направились куда-то, куда было ведомо только самому Арику, я же последовал за ним, и вскоре заметил, что оба мы выглядим как еврейские юноши.

– Так мы в палестинских землях? – проговорил я, догадываясь.

Арик, прижал палец к губам:

– Тихо, Эр, не бренчи зря, послушай его…

И вот мы приблизились к группке таких же, как мы юношей, были там мужи и постарше и даже несколько девушек и женщин, все сидели вкруг, в разных позах, кто-то и обнимал друг друга, муж и жена или жених и невеста, должно быть, но что они делают здесь, на этих странных посиделках?..

– …Как же ты говоришь, что все равны? Ведь даже от рождения все люди неравны. Кто-то родится во дворце, а иного норовят выбросить в канаву…

Небольшой, не щуплый, но довольно худой, и бледный, не слишком красивый юноша поднял лицо, у него было обычное, кажется, здешнее лицо, но светлые глаза и длинные светлые, даже белокурые волосы, что обрамляли его, делали его каким-то необычным среди всех этих детей знойного юга. Он улыбнулся немного, не снисходительно и не заносчиво, он улыбнулся так, что его лицо вдруг стало неизъяснимо прекрасно, прекраснее всех, кто смотрел на него. И более того, оно было как-то остро знакомо мне. Словно я видел его. Словно я давно и глубоко его знаю, и эти огромные глаза и… он сидел где-то глубоко и больно во мне…

– Неравенство, о котором говоришь ты, Араний, не врождённое, не того, кто пришёл в мир, а того окружения, где человеку пришлось явиться на свет и быть испытываемым богатством, или же, напротив, нищетой. И то и другое испытание не из лёгких. А младенцы, кои явились суть есть младенцы, во всём равны, плачут, дышат и тянутся к своим матерям…

Тогда вступила девушка и весьма красивая собой.

– А если один из них красив, а второй уродлив, разве и тогда они равны?

– Всё то же, Мария. Как богатство и нищета, так и красота и уродство – лишь соблазн и обещание. И разве они осознают сою внешность? Потому души у обоих родившихся чисты и непорочны, ничем не замутнены и светлы, ярче самого солнца…

Возбудился ещё какой-то вопрос, но Арик потянул меня в сторону от этого интереснейшего собрания.

– Ар, ну… – вздохнул я, чувствуя себя ребёнком, которого уводят с каруселей. В детстве я страшно их любил…

– Захочешь, я ещё устрою тебе путешествие сюда, хоть сто, но теперь давай возвращаться, – сказал Арик, уводя меня подальше от собрания.

И вот снова миг и тяжко звякнувшие крылья и мы опять в моём приятно прохладном и благоухающем саду. Тут уж совсем вечер, скоро нетопыри полетят…

Я сел на траву, чтобы отдышаться, не в силах дойти до скамьи на трясущихся ногах.

– Кто это такой? – спросил я Арика, сидевшего рядом со мной.

Он пожал плечами.

– Я не знаю, Эр, кто он. Какой-то просветлённый мудрец или… не могу сказать. Тебе… не показалось, что он… напоминает кого-то?

– Да… Только… я не могу вспомнить, кого… кого Ар? Ты знаешь?

– Нет. Но сердце у меня не на месте, словно я смотрю, но чего-то не вижу…

– А зачем мы летали смотреть на него? Князь Тьмы хочет его убить?

Арик покачал головой.

– Нет, не убить, Эр, ныне Лукавый куда умнее и тоньше, грубое злодейство уже не по его части, это так, развлечение для мелких бесов. Ныне Он хочет смутить, обольстить его. Погубить его чистоту. И хочет, чтобы это сделал я.

– Что сделал?

– Говорил с ним. Смущал его… лгал, лил ему в уши смрадный яд… Чтобы смог разубедить его в том, что он сын Божий.

– Мы все сыновья Божьи, оттого Враг Человеческий и приходит терзать нас, – сказал я, удивляясь.

– Вот то-то. Ты это знаешь, я это знаю, так как я смогу убедить кого-то, что это не так?..

Я рассмеялся, потрепал Арика по крепким плечам, прямым и сильным, чего они только не вынесли уже на себе.

– Ты устал сей день, вот и не соображаешь, братец Ар! Не хочешь убеждать и не надо. Он же не проверит, добросовестно ты выполнил его приказ или нет. Это Бог читает в наших сердцах, потому что живёт в них, Князю Тьмы надо ещё суметь заглянуть туда…

Арик посмотрел на меня, просияв. Да, таким измождённым я давно не видел его.

– Эр, ты…

– Да ладно, я знаю… – засмеялся я, не собираясь слушать его благодарных восторгов. – Предлагаю вот что: отдохнёшь и возьми меня с собой в следующий раз, может, и ещё чем помогу тебе. По крайней мере, хоть послушаю ещё раз этого чудного парня…