И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза

«Спасибо, мама…»

Светлой памяти мамы моей

 
Спасибо, мама.
Ты мне жизнь дала.
И ты была
такою, как могла.
Проходит время,
уводя от тризны,
но твой уход —
часть общей нашей жизни,
где свой расклад,
где сын, твой внук, со мною.
И суетно пред этим
остальное.
И память —
то тревожна, то светла,
ведь я была
такою, как могла.
Спасибо, мама,
ты нам жизнь дала.
А запоздало-горькое
«прости»
сама к тебе
смогу я принести.
…И дай нам Бог
при жизни обрести
сыновнее
«спасибо» и «прости».
 

Дочки-матери

САНА сидела на диване, рассматривая альбом с фотографиями. Увидев одну из них, неожиданно растерялась: эта девочка лет тринадцати-четырнадцати – она или мама? Сана перевернула фотографию, на обороте стояло: «14 лет». И всё. Она всматривалась в снимок и не находила ни одной приметы, чтобы определить, кто же это? Простая белая блузка могла принадлежать равно ей и матери, обе они носили почти одинаково короткие стрижки.

Она не понимала, почему, но ей так хотелось отличить себя от мамы на этом снимке. При внешнем сходстве, достаточно сильном, они ведь всё-таки два разных человека. Пусть близких, любящих, понимающих друг друга, но всё-таки разных – по возрасту, характеру, жизненному опыту. Да, они вместе и тяжело перенесли смерть самого родного им человека, но она теряла отца, а мать – мужа, что совсем не одно и то же.

Сана отчетливо помнила тот день. Ей исполнилось восемь лет, и на день рождения у неё собрались одноклассники. Дружной стайкой толпились они в углу гостиной, изредка поглядывая на празднично украшенный стол. Там хлопотала мама, раскладывая салфетки, поправляя скатерть и часто посматривая на часы. Сана тоже проявляла нетерпение – отец, всегда такой пунктуальный, задерживался.

Но вот, наконец, раздался звонок, все зашумели, и в комнату вошел отец. Он торжественно нёс к столу огромный торт, украшенный малиновыми розами из крема, а букет таких же малиновых, но только живых роз левой рукой прижимал к торту. За два шага до стола он вдруг остановился, побледнел и стал медленно оседать на пол. Застывшая от ужаса Сана видела, как отец успел поставить торт на пол, рядом с собой, и упал с зажатыми в руке цветами… Было ему тогда тридцать пять лет.

Первое время они жили как потерянные. Были родные, друзья, но это ничего не меняло. Они чувствовали, что остались одни на целом свете, что теперь никто и никогда не сможет дать им прежнего ощущения прочности и надежности бытия… Общая утрата ещё больше сблизила их, но теперь, повзрослев, Сана понимала, что матери всё-таки тяжелей – женское горе не сравнимо с детским. Она видела, что не один год прошел до той поры, пока мама вновь смогла радоваться жизни и улыбаться.

Сана тряхнула головой, словно сбрасывая внезапно нахлынувшие воспоминания, и снова стала всматриваться в фотографию – кто же это всё-таки? Много раз она спокойно держала её в руках, а теперь вот ей очень, очень нужно отличить себя от мамы… А может быть – отделить?

Она не отдавала себе отчета в том, что иногда ей становилось тесно в этой немыслимой близости с матерью, словно они не два отдельных человека, а один. Но ей уже не хотелось оставаться чьей бы то ни было «половинкой», хотелось обрести себя – независимую, самостоятельную, вольную распоряжаться каждым своим мгновением так, как захочется, – без объяснений и оглядки.

Но зачем, зачем ей это, если мама всегда так понимает её и никогда ничего не навязывает? Может быть… – она почувствовала, как ей стало жарко и кровь прилила к лицу – может быть, потому, что в её жизни появился… Евгений?!

ЕВГЕНИЙ подумал о том, как странно он познакомился с Саной. В тот день, вернувшись с работы и послонявшись часок по своей холостяцкой квартире, – недавно от него после официального развода уехала жена, с которой они прожили шесть бездетных и безрадостных лет, – он, неожиданно для себя, решительно вышел из дому. Просто так, побродить по городу. То ли устал от домашнего неуюта и одиночества, то ли просто захотелось движения – без цели, без необходимости покупать продукты или относить бельё в прачечную… Уже потом, вспоминая происшедшее с ним в тот вечер, он не мог решить, что же подтолкнуло его тогда? Или – позвало?

Легкой походкой шел он по еще солнечным летним улицам, заглянул в парк культуры, побродил по зеленым аллеям. Он чувствовал себя в свободном полете – ниоткуда и в никуда. Увидев измазанного мороженым малыша, купил себе такое же «Эскимо» на палочке. Подошел к аттракционам и, немного потоптавшись у кассы, взял билет на колесо обозрения. Протянув билет контролеру, услышал: «На этот круг отдельной скамьи нет. Или ждите, или садитесь сюда, с девушкой».

С девушкой так с девушкой. Он сел, и колесо обозрения медленно начало подниматься вверх. Чувство полёта, овладевшее им ещё раньше, когда он бесцельно бродил по парку, продолжалось, наполняя его непонятным ощущением какой-то особой внутренней свободы. От прошлого, которое позади. От будущего, которого просто нет в данную минуту. Всё тягостное, что было в его неудавшейся женитьбе, отодвигалось вдаль, становилось меньше, незначительнее, призрачнее – как и люди, и кусты, и деревья, оставшиеся там, внизу, на земле, от которой его отрывал этот нечаянный аттракцион. Он вдруг понял, что глухая боль в его душе отмирает, уступая место равновесию, надежде на возможную радость.

Рядом раздался сдавленный звук, похожий на стон. Евгений, забывший, что рядом с ним девушка, обернулся. Бледная, стиснувшая кулачки, она смотрела на него расширенными от испуга глазами: «Я боюсь… это в первый раз… не знаю, зачем я…» Он легко коснулся ладонью её плеча: «Не волнуйтесь, это не страшно». А сам подумал: «Господи, словно ребенок испуганный». Ему захотелось помочь ей, как-то защитить… «Вы не смотрите вниз, – он обнял её за плечи, – успокойтесь, мы уже снижаемся». Девушка не высвободилась из его рук, какое-то время сидела, словно натянутая струна, но потом он увидел, что она успокаивается. Ему показалось, что и в нём что-то меняется, что в его жизни теперь всё на своих местах: и продолжающееся ощущение полета, и непривычное, вернее, давно забытое чувство душевного равновесия, и девушка эта, которую он обнимает, не зная даже её имени.

Они стали встречаться. Вечерами бродили по августовскому городу, ели мороженое, иногда заходили в кинотеатр на первый попавшийся фильм или потягивали коктейль за столиком, расположенным на свежем воздухе.

Евгений был старше Саны на десять лет и нередко думал о том, что же тянет его к этой шестнадцатилетней девочке, почти ребенку? Тоненькая, выше среднего роста, она иногда выглядела нескладным подростком, но иногда… В нечаянном жесте или повороте головы, в доверчиво-мягкой улыбке, в том, как она маленькой ладошкой вдруг погладит кору старого дерева, – во всём проступала такая трогательная, только-только пробуждающаяся женственность, что у него перехватывало дыхание. Он видел, что и она тянется к нему, и почти безоглядно примет всё, что он сможет и захочет ей дать. Он замечал, что ей нравится разница в их возрасте, – это придавало ей вес в собственных глазах, она чувствовала себя старше, сильней, уверенней. Девочка, рано потерявшая отца, – она сама рассказала ему об этом, – видимо, подсознательно искала в своем избраннике надёжность и опору. И в то же время она во многом оставалась ребенком – могла шутить, баловаться, смеяться, могла, как трехлетний малыш балансировать по кромке тротуара. Она никогда не серьёзничала и, видя, что Евгению это нравится, готова была упоённо смеяться по каждому пустяковому поводу.

В конце вечера он провожал её домой. За десяток шагов до своего подъезда она неизменно начинала прощаться. «Что, мама строгая?» – как-то поинтересовался он. «Нет, я живу со старшей сестрой. Она врач, работает на „скорой“. Её зовут Тина». Ну что ж, сестра так сестра, его это не особенно волновало. «А на чаёк меня пригласишь?» Сана отрицательно покачала головой. Нет так нет – ему было легко и радостно с этой девочкой, и он не торопился ничего менять в их отношениях.

За несколько встреч Сана ни разу не пригласила его к себе. Он и не настаивал – кто знает, что за отношения у неё с сестрой. «Тина, Ти-на… странное какое-то имя», – подумал он и сразу забыл об этом.

ТИНА лежала в постели, готовясь ко сну, и думала о том, как удивительно близки они с дочерью. Как две подруги, которым хорошо вместе и которые всегда находят, о чём поговорить. И внешне они похожи, да и разница в возрасте минимальная, если речь идет о матери и дочери. Теперь их часто принимали за сестёр: в свои тридцать три года Тина выглядела на двадцать пять, а Сана – Саша, Сашенька, Александра, названная так в честь отца, казалась старше своих лет.

…Тина познакомилась со своим будущим мужем, когда училась в девятом классе. Александр был старше её на десять лет, работал на кафедре иностранных языков одного из столичных вузов и по совместительству вел кружок английского языка в её школе. Их роман был яркой сенсацией на фоне четкой размеренности школьных будней и вызвал множество кривотолков. Шестнадцатилетняя Тина прошла сквозь всё с высоко поднятой головой, ослепленная первой своей самозабвенной любовью. Через несколько месяцев она поняла, что беременна, но и это не заставило её опустить голову: ни на один миг она не ощутила страха быть обманутой и брошенной…

С возрастающим беспокойством Тина вспомнила недавний разговор с дочерью.

– Тина, сестрёнка, – окликнула её Сана из ванной комнаты, и Тина, уже улёгшаяся в постель, насторожилась: именно так, шутя, начинала дочь разговор, если хотела скрыть неловкость или чувствовала себя в чём-то виноватой.

То, что они походили на сестёр, нравилось им обеим, и они частенько пользовались этим, представляясь сёстрами, устраивая весёлые розыгрыши людям незнакомым. Это ещё больше сближало их, и даже дома Сана с шутливой теплотой обращалась к ней по имени. Так и на этот раз. Окликнув мать из ванной, Сана через мгновение прибежала к ней, распаренная, в синем махровом халате, с мокрыми волосами, взобралась на постель и приткнулась бочком, поджав коленки.

– Знаешь что, Тинуль… – А в глаза не смотрит. – Знаешь, я… – И пауза. – Я хочу тебе сказать… Только ты не волнуйся, я сейчас сразу скажу. Я… Я влюбилась.

– Знаю, – спокойно ответила Тина.

Глаза у Саны округлились.

– Да, знаю, и догадаться об этом не столь уж трудно. По твоему ежевечернему отсутствию – раз. По твоим постоянным недомолвкам – два. По усиленному вниманию к одежде – три… Это случайно не Антон, что без конца звонит тебе по телефону?

– Нет, – тихо ответила Сана, – это Евгений.

– Евгений? Я не помню никого с таким именем.

– Да, – тихо сказала Сана, – это очень редкое имя. – И замолчала.

Молчала и Тина.

– Что ты молчишь, мамочка?

– Я молчу? – удивилась Тина. – Рассказывай, я слушаю.

– Его зовут Евгений. Он инженер. Он работает в конструкторском бюро, на заводе. И он старше меня на десять лет. Да-да, как было у вас с папой. И он похож на папу, и у нас всё будет так же, как было у вас… Он… Я вас скоро познакомлю. Он такой… Я… – Сана остановилась, ощутив, что взяла весьма сильный разгон, а сказать ей больше нечего.

Тина гладила ее по мокрым волосам. Гладила и гладила.

– Хорошо, моя девочка. У нас будет время поговорить.

Материнское «девочка» вмиг сделало Сану маленькой и сонной. Она перевела дыхание, успокоенно зевнула, потянулась и ушла спать.

САНА проснулась с каким-то непонятным ей самой чувством. Но, вспомнив обращенное к ней вечером материнское «девочка…», ощутила нечто похожее на раздражение. Вот и Евгений, бережно целуя её в волосы при расставании, нередко говорил: «На сегодня всё, девочка, мне завтра надо пораньше на работу». Она понимала, что это отговорки, а суть именно в том, что она «девочка», что ей всего шестнадцать, и Евгений боится или не решается проявить свои чувства. Её обижала его сдержанность, так хотелось каких-то особенных слов, за которыми не только теплота и нежность, но и любовь, и даже страсть. Потому что сама она жила только во время встреч с Евгением: всё, что оставалось вне этих встреч, было для неё почти незаметным и несущественным, – так, время, которое надо скоротать. Только присутствие Евгения давало ей ощущение настоящей жизни, в которую она включилась так полномерно. И она взволнованно вбирала в себя каждый миг этой новой, почти взрослой, неожиданно открывшейся ей жизни. Одно лишь вызывала досаду: «Девочка… Они все считают меня маленькой…» В этом «все» она впервые объединила в своем сознании мать и Евгения. Объединила с обидой, словно провела черту между ними и собой.

…Она резко вскочила с постели и побежала в ванную умываться. И во время завтрака, и по дороге в школу, и на уроках она думала об одном: «Всё, хватит. Я люблю его. Люблю. И я уже не ребенок. Сегодня я пойду к нему домой… Вот так-то, Женя, Женечка, Евгений. Ты увидишь, что я уже взрослая».

ЕВГЕНИЙ посмотрел на часы – было семь тридцать вечера. Они договорились встретиться в семь, но Саны не было. Позвонить ей? Нет, решил, подожду. Давая ему телефон, Сана предупредила: «Только на крайний случай». Но сегодняшний день на крайний случай никак не походил.

Он вдруг различил её – вдалеке, в толпе прохожих. Не пошел навстречу, а остановился и стал ждать. Она мягко, медленно приближалась к нему – милая, тоненькая, чуть смущенная его взглядом.

– Извини, у Тины что-то случилось на работе, и она ушла в ночную смену. Я помогала ей собираться.

Он смотрел на Сану и видел, что она встревожена. Нет, не из-за сестры, – в этом он почему-то был уверен.

– Что мы сегодня делаем? Ты не хочешь куда-нибудь пойти? Может быть, на концерт…

– Нет, сегодня мы только гуляем. – В её словах была непонятная ему напряженность.

Вечер был непохож на остальные. Сана не подхватывала шуток, не иронизировала. Он чувствовал – она думает о чём-то своём.

– Ты сегодня такая серьезная, – сказал он, – я тебя даже немного побаиваюсь.

Впервые за вечер она рассмеялась: «Я себя тоже боюсь».

Позже он проводил её до дома, простился.

– Нет, – сказала она, – сегодня я провожаю тебя.

– Хорошо, – легко согласился Евгений, – а потом я тебя.

– Посмотрим, – она засмеялась снова. Они дошли до его дома и быстро, словно предупреждая возможность отказа или иного поворота событий, Сана попросила:

– Мне хочется чаю, – и насмешливо пригрозила, – не смей мне возражать.

Они пили чай и слушали музыку, разговаривали. Включить танцевальную музыку он почему-то не решался. Он понимал, что Тины нет дома и Сана не торопится. В нём нарастало смятение, страстное желание обнять, прижать к себе эту девочку и вместе с тем – страх: «Что же это я, она ведь совсем ребенок! Нет, я не обижу, я не могу её обидеть…»

Сана сидела тихо, почти присмирев под его взглядом. Но смирение было только кажущимся. Она была вся – ожидание. Только ожидание.

На какой-то миг молчание затянулось, и первой не выдержала Сана. Она встала из-за стола, почти вплотную подошла к Евгению и подняла на него глаза. В них было столько тревоги, любви, ожидания, надежды, что он не выдержал, рванулся к ней, подхватил на руки, прижал к себе: «Девочка моя… Дорогая…»

Она услышала только «дорогая» и успела подумать, что, наверное, отец вот так держал на руках мать, когда объяснялся ей в любви, и так же держал на руках её, когда она была совсем маленькой. Но теперь она взрослая, теперь всё иначе – её любит настоящий мужчина, и сейчас он, как отец маму, унесёт её не просто в другую комнату, а в другую жизнь…

ЕВГЕНИЙ чувствовал, как податливы и беспомощны её губы, как вздрагивают от каждого его прикосновения её по-детски угловатые плечи, и что-то в его душе стучало – остановись, остановись. Остановись, еще не поздно.

Поздно. В нём уже не было страха, потому что страх – это мысль о будущем, у него же было только настоящее в лице этой девочки, трогательно неловкой в каждом своём движении.

Потом они тихо лежали рядом и молчали. Он понимал, что должен сказать ей какие-то слова, успокоить… Но слов не было. И он гладил и гладил её по голове. Молчала и Сана. Молчала и потом – всю дорогу, пока он провожал её домой. Одна мысль неотступно билась в ней – он не сказал, что любит её… он ничего не говорил о любви…

Прощаясь, Евгений мягко обнял её за плечи, чуть склонившись, тихо сказал: «Всё будет хорошо. Ты ничего не бойся. Это всегда так трудно вначале…»

Он видел, как она поспешно и согласно закивала головой, как задрожали её губы, как закрылась за ней дверь. И странная мысль вдруг обожгла его: «Что я скажу её сестре?»

Почему-то он уже чувствовал себя виноватым. И как-то невпопад, уже не в первый раз подумал: «Странное всё-таки имя – Тина».

ТИНА, вернувшись под утро с ночного дежурства, первым делом заглянула в спальню дочери. Была суббота, и Сана спала. Тина уже хотела пойти к себе, но что-то заставило её пристальнее всмотреться в дочь. Сана лежала в не обычной для неё позе, сжавшись в комок, и тихо постанывала во сне. Тина коснулась рукой её лба, потного, с прилипшими прядями волос, но нет, температуры не было. Тогда она оставила записку на стуле: «Посплю до двенадцати, страшно устала. Надеюсь, всё в порядке? Ты собрала вещи?»

В этот вечер Сана с одноклассниками уезжала на трёхдневную экскурсию в Ленинград. Тина знала, как мечтала Сана о поездке, радовалась за дочку. Но сейчас у неё хватало сил только добраться до постели.

Проснулась она от странного ощущения, что кто-то смотрит на неё. Открыла глаза – у постели стояла Сана.

– Ты проснулась, мамочка? – Спросила она и села рядом, уткнувшись в материнское плечо. Тина почувствовала, как плечо стало мокрым и горячим.

– Сашенька, что ты? Что с тобой, девочка моя?

Сана мгновенно отодвинулась, оторвалась от неё:

– Я не девочка, не девочка! Я взрослая! – Она почти кричала. – Но только он… Он меня не любит! Я думала, у нас всё будет, как у тебя с папой, а он… Он меня не любит! – И зарыдала с такой детской безутешностью, что Тина буквально оцепенела. Но только на короткое мгновение.

– Неправда, – тихо и очень уверенно сказала она, – это неправда.

Сана взрогнула, беспомощно всхлипнула и мгновенно затихла, прислушиваясь.

– Ты ничего ещё не можешь знать. Потом, когда ты захочешь, мы поговорим с тобой обо всём подробно, а пока просто послушай меня. Любовь может придти в первый день или в первую ночь, или через год, или не придти никогда. Ты ещё не в силах понять, что происходит. Я тебя прошу – не спеши ни отчаиваться, ни делать выводы.

Она говорила ровным уверенным голосом, а сама вытирала лицо Саны краешком простыни. Потом увела её в ванную: «Смывай слёзы и собирайся в дорогу. Ты так ждала этой поездки – не омрачай её ненужными сомнениями».

Уехала Сана около восьми вечера, а до этого они вместе завтракали, делали какие-то нехитрые домашние дела, собирали её вещи, потом обедали, а за ужином даже пригубили по глотку вина:

– У тебя всё будет хорошо, доченька…

Имени Евгений никто из них не произнёс до той самой минуты, как за Саной захлопнулась дверь. Оставшись одна, Тина почувствовала себя неуютно. Она слонялась из комнаты в комнату, перекладывала с места на место вещи. Потом поняла: это не поможет, порядка нет в ней самой. Она села в кресло, сложила руки на коленях: «Всё. Хватит дёргаться. Я пытаюсь понять, что произошло…»

Да, дочь переживает первую любовь, это очевидно. Но почему такой резкий перепад в настроении? Что могло случиться – они поссорились или она увидела его с другой… Дальше подобных весьма элементарных предположений мысли не шли. Оставалось надеяться – может быть, там, в поездке, с друзьями, Сашенька отвлечется и ей станет легче. Знать бы этого Евгения, можно бы поговорить с ним…

ЕВГЕНИЙ ругал себя: как мог он, взрослый, зрелый человек, знавший, какими бесконечно сложными могут быть отношения между мужчиной и женщиной, – как мог он пойти на поводу у этой девочки, не успевшей даже задуматься, к чему могут привести подобные встречи! Нет, это он, он обязан был думать, а не терять голову, словно мальчишка. И хоть он ей ничего не обещал, он не мог не понимать, что для влюбленной девчонки всё – обещание: и обращенный к ней нежный взгляд, и частые встречи, и каждое прикосновение, не говоря уже о поцелуях и объятиях.

Но ведь он не фальшивил, его тяга к Сане была сильной и искренней. Оправдание выглядело весьма слабым, и он продолжал казнить себя. Да, ему хорошо вместе с этой девочкой отходить от своих прежних неурядиц, и порою казалось, что именно она – и есть его судьба… Но подобное настроение быстро отступало, и он снова плыл по течению, не особенно задумываясь о возможных последствиях. Да и зачем – жизнь сама расставит всё на свои места.

Но случилось иначе. Бесстрашием своего неведения, наивной безоглядностью эта тоненькая девочка-полуребенок спутала все карты. Да и не игра это была для неё, а жизнь. Он же… Ну почему, почему именно он оказался на её пути? И то, что ему нужно было перед самим собой отвечать на этот вопрос, отодвигало его от Саны.

Теперь же, вне всяких сомнений, её нельзя оставлять одну. Да и мало ли какие отношения у неё с сестрой. Позвонить, что ли… Он посмотрел на часы – было восемь вечера. Не прошло и суток, как он расстался с Саной. Он набрал нужный номер, услышал незнакомый женский голос.

– Здравствуйте, можно Сану? Я – Евгений. А вы, как я понимаю, её сестра Тина?

– Да, Тина – это я. Приходите, думаю, нам пора познакомиться.

Встреча втроём отнюдь не входила в его планы. Ему хотелось увидеть Сану один на один, поговорить, поставить всё на свои места, успокоить. А что они будут делать втроём – вести полусветский разговор ни о чём? Или её сестра такова, что возьмет и спросит о его намерениях – вот так, напрямую, без особых церемоний? Вряд ли, конечно, всё-таки врач и, скорее всего, интеллигентная женщина. Но, может, она старая дева и прямолинейна, как… Впрочем, что гадать, от приглашения уже не уклониться.

– Спасибо, сейчас приду.

За всю долгую последующую жизнь Евгений так и не решил, переступил бы он порог этого дома, зная о том, что произойдёт в тот вечер…

Через двадцать минут он был у знакомой двери. Ещё через две минуты, познакомившись с Тиной, с удивлением узнал, что Сана в отъезде, – от неё он ничего об этом не слышал. Еще через минуту сказал Тине, что она – настоящая красавица, а её младшая сестра – чрезвычайно милая её копия. Поймав при этих словах несколько странный взгляд, который никак не мог себе объяснить, легко согласился на предложение вместе поужинать. «Так нам легче будет», – пояснила Тина. Он понял: легче преодолеть неловкость, неизбежную в начале любого знакомства.

Они сидели за столом и разговаривали – обо всём и ни о чем. Потом он решился:

– Как случилось, что вы с Саной живете без родителей? Отец, я знаю, умер.

– Так получилось, – поторопилась уйти от ответа Тина, и он не настаивал.

…Пройдет год, два, десять лет, Евгений забудет всё, что говорил в тот вечер, но будет помнить – каждой клеточкой своего существа – эту сидящую перед ним молодую женщину. Он смотрел на неё и не мог оторвать взгляда. Это была Сана, но только повзрослевшая, ставшая пленительно женственной, с мягким, глубоким, всё понимающим взглядом. Это была женщина, о которой он мог только мечтать – встретить её в жизни было почти нереально. В каждом слове её, каждом жесте, каждом повороте головы ему виделась удивительная гармония. Она вела себя на редкость непринужденно и свободно, и в то же время в ней ощущалась сдержанность, почти отстраненность. Она умела – без малейшего напряжения – держать дистанцию. Она умела быть хорошим собеседником, оставаясь при этом весьма немногословной. Она умела слушать. Она…

Евгений вдруг понял, что это и есть – Она. Та, единственная, что может составить счастье всей его жизни. И в ту же секунду, когда он понял это, его захлестнуло отчаяние. Слишком поздно. Он опоздал. Пусть всего на одни сутки, но он непоправимо опоздал. Даже если Сана ничего не успела рассказать сестре. Он сам, сам лишил себя права на счастье, сам сломал свою жизнь. И, быть может, не только свою.

Ему вдруг захотелось встать и уйти, убежать, раствориться в сумятице вечерних улиц, затеряться в этом бесконечном и несправедливом мире, в котором он терял любимую женщину, едва познакомившись с нею.

– Вас не обидит, – он встал из-за стола, если я вернусь через час? Мне надо уйти.

– Хорошо, – сказала она, – я понимаю.

Он посмотрел ей в глаза – это было непостижимо, но она действительно понимала его.

ТИНА, не захлопывая, чуть прикрыла дверь за Евгением. Пусть войдёт без звонка. Без предупреждения. Только бы он вернулся. Только бы за этот час не произошло ничего, что помешает им увидеться. Хотя бы один раз. В ней всё словно замерло. Хотя бы один раз. Иначе жизнь в ней остановится, как остановилось сейчас время, посвящённое только ожиданию.

Она не обманывала себя, она ясно и отчетливо понимала, что произошло.

Семь лет после смерти мужа она жила, однозначно решив для себя, что её личная, её женская жизнь закончилась раз и навсегда. С ней будет только её дочь, её Сашенька – плод её первой и последней любви. Никто и никогда не заменит в её сердце безвременно ушедшего мужа. Но это случилось – неожиданно для неё самой. Человек, о котором она привыкла думать как о первой любви своей дочери, поразил её с той минуты, как переступил порог дома. Он показался ей до боли знакомым. Она заговорила с ним так, как говорила бы с Александром. Как говорила бы сама с собой. Всё в ней было открыто его взгляду – он смотрел на неё так, как раньше смотрел только муж. Она невольно поддалась той уверенной мужской силе, которая исходила от него. То же самое, видимо, произошло и с Саной. Но даже эта мысль, мысль о дочери, ничего уже не могла изменить. Это был дар судьбы. Оставалось только привыкнуть к имени Евгений.

ЕВГЕНИЙ понимал, что время, которое он выговорил себе, ничего не изменит. Он лишь переведет дыхание. Он уже отдал себя этой женщине, которую видел считанные минуты и ждал всю жизнь. Быть может, и к Сане его потянуло лишь потому, что в ней он предчувствовал ту, другую? Но сейчас это не имело значения. Как и всё остальное – всё, что не Она.

Через какие-то мгновения он вернется к ней, уже ожидающей его, – он почему-то знал это. И скажет… нет, он не будет заранее искать слова, они придут к нему, единственно возможные, когда он обнимет эту женщину. Ему остается только привыкнуть к её имени. Ти-на…

ТИНА знала: если он придет – он придет к ней, только к ней. Их поразила одна и та же болезнь, стремительная и внезапная, одно и то же сумасшествие, от которого нет спасения, от которого не уйти, потому что оно в нас.

И она ждала. Она не готовилась ни к защите, ни к нападению. Женское чутьё подсказывало ей, что они оба одинаково беззащитны перед происходящим. Сопротивляться бесполезно. Будет что будет, что бывает между мужчиной и женщиной, нашедшими друг друга в этом огромном мире, где легче разминуться, чем встретиться. Всё, что было и есть в их жизни, отодвинется на время встречи. Так было у неё с Александром. Неужели повторение возможно?

Она села на диван, откинулась на его мягкую спинку и погрузилась в воспоминания.

После свадьбы и после рождения дочери муж относился к Тине с той же трогательной заботой и вниманием, как и в первые месяцы знакомства. Она вспомнила, как однажды вечером держала трёхмесячную Сашеньку на руках, а муж подошел, бережно поднял обеих на руки и начал носить по комнате: «Девочки вы мои…»

С той поры минуло шестнадцать лет, но она вдруг явственно ощутила, – и это было как наваждение! – что сильные мужские руки подняли её с дивана и бережно прижали к себе:

– Ну что, Тинушка, вот и я…

Это был голос Евгения.

Наваждение кончилось. Или – только начиналось?

ЕВГЕНИЙ не удивился, что дверь была открыта, когда он вернулся. Его уже ничего не удивляло. И когда он поднял её на руки и сказал: «Тинушка, вот и я…», его встретил взгляд женщины, долгие годы ждавшей и, наконец, дождавшейся этой встречи.

– Ты знаешь, – он заговорил быстро, почти лихорадочно, будто слова давно жили в нём и переполняли его, и если их не произнести, они перекроют ему дыхание, – знаешь, этот час был как целая жизнь без тебя. Но теперь мы вместе, нам не нужно расставаться. Я хочу быть только с тобой. Возьми меня в свою жизнь. Я буду тебе всем – мужем, братом, другом. Я буду смотреть по ночам, как ты спишь. Буду по утрам подавать тебе тапочки, встречать тебя с работы. Я буду отцом твоих детей. Ты только прими меня. Только прими, и я всё смогу в этой жизни…

Он носил её по комнате, а она лишь улыбалась и кивала ему: «Да-да, конечно… Я знаю… Я верю тебе…» И обнимала его за шею.

Он отнес её в спальню, и ночь показалась им несправедливо короткой. И было утро – продолжением ночи. И был день – продолжением ночи.

– Сегодня уже воскресенье, – отдыхая в его объятьях, тихо сказала Тина.

– Да, – радостно подтвердил он, – воскресенье. Это наше с тобой воскресение. Из пепла. Из небытия. Для новой жизни.

Она молча слушала его. Как же она умела слушать!

Около шести вечера они встали поужинать. Он смотрел, как Тина в лёгком халатике, наброшенном на обнажённое тело, легко скользнула в душ, оттуда в кухню… Через полчаса они уже садились за стол. Это был второй их ужин, но ему казалось, что они прожили вместе целую жизнь, и это их вечернее застолье – одно из многих за долгие и счастливые годы.

И была вторая их ночь, такая же неотвратимая, как первая… Заснули они почти под утро. Уже проваливаясь в сон, Евгений почему-то представил девочку, очень похожую на Тину, которая медленно и понуро идёт по чужому городу.

САНА шла по городу, знакомому ей по множеству восторженных рассказов, красочных открыток и репродукций, касалась рукой его причудливых чугунных оград и ловила себя на странном отчуждении всему и вся, на том, что город этот ей сейчас не нужен и неинтересен. Её давняя мечта побывать здесь рассыпалась ещё до того, как она села в поезд. Рассыпалась даже не мечта, рассыпалась, раскололась на мелкие осколки душа её – под ударом, который она скорее ощутила, чем смогла до конца осознать.

А город был ни при чем. Он оставался всё тем же, это она… она была другой, выключенной, выпавшей из привычного измерения, не понимающей, почему произошло то, что произошло, и почему она ощущает себя отвергнутой. Где-то в глубине её жила мысль, которую она боялась даже додумать, но та проступала всё настойчивее: Евгений не любит её. Она поспешила навстречу своему чувству, не заботясь о том, что чувствует он. Её погубило собственное нетерпение, сбила с толку нелепая уверенность, что у них с Евгением всё будет так же, как у её родителей. Глупая девчонка – в жизни ничего не повторяется… Но если нет любви, ей не нужны встречи. Так будет лучше. Лучше для нас… Женя, Женечка, Евгений…