Записки брошенного карандаша, дружившего с лампочкой

Толпа или остолоп?

Столб-остолоп

упёрся прямо в асфальт.

Когда уж повяжут и в гроб

пенистых скал?

Стоит, как муфлон,

и не двинется с места.

Упрямый баран высоко

раскинул свою поясницу.

Не свалишь, впитался

корнями бетонными в землю.

"Болван, уметайся!" -

кричала банка консервная.

Лопатами толпы

согнали кучу большую

бестолкового народа.

Кряхтят и шутят:

"Собьём, отдерём

оторвём, не заплачем!

Упрямый какой!

Да пошло оно на черт!"

Столб-остолоп.

Остолопился ль столб?

С лопатой толпа -

истинный столоп.

О безответной любви тех, кто остался вдвоём в одной комнате

Творец влюбился в своё искусство

один,

а искусство любило искусственных

тысячу лиц.

Творец создавал, колдовал из огня

для них,

а любовь безответной была

для двоих.

Оба мучались и ругались впрямь

не на шутку.

Оно на оно и сложить пополам

с сутками.

Хотя и питал творец светлое

чувство,

влюбиться смогли не все

в такое искусство.

После споров и пота с лица

на минуты-смуты

у искусства остался творец, у творца -

искусство.

Мать сироты

Мать сироты,

опьянённый зноем надежды,

историю тихо шуршит

голосом свежим.

Ласкает струны-жилы,

играя на нервах,

повторяет за ним хриплый

зелёный оркестр.

Птица несла,

как поймала, маленький жёлудь

зарыла в землю – весна,

осень – в холод.

Сверху вниз пролился рекой

отец дождливый.

Его капли одну за другой

всю ночь хоронили.

Рос, молодел

оставленный всеми дуб.

Сколько бежать хотел,

но не мог и всё тут.

Один посреди

бушевавшего зеленью моря,

один в бесконечной степи

белых рос прикованнный.

Дул на поляне

и дружил с листвою хороший

ветер-гуляка,

теплом поросший.

Стали вместе жить,

друг друга спасая:

дуб укутался в нити,

а ветер – в фуфайку.

Мать сироты,

опьянённый утренним зноем,

жаждал любви

и отдал сердце с душою.