Узнай, что значит быть мной… Мир создан так, чтобы в нём удобно было большинству. Мне неудобно – значит, я умру?

Глава 4

После моего дня рождения родители стали слишком часто ссориться. Много скандалов было по разным пустякам вроде не вовремя приготовленного обеда или плохо отглаженной рубашки.

Так как они при этом ужасно громко кричали, я отключался от смысла их речи и просто считал сколько слов они друг-другу скажут. Обычно, вне ссоры, мама говорила чаще и больше. Слова лились из неё непрерывным потоком. Отец же был наоборот молчалив и оживлялся только на темы науки или политики. Во время скандалов – было всё наоборот. Мама больше молчала и плакала, папа произносил длинные речи. Я насчитывал за всё время монолога отца не менее пятисот слов. Мама в ответ говорила не более пятидесяти. Понять, о чем они говорят я не мог. Мой мозг автоматически отключал приём звуков, если они превышали допустимую для него громкость. Если учесть, что я и так каждый звук слышал на уровне взрыва в двести децибел, то ещё до того, как они успокаивались, звуковая волна валила меня на диванчик. Она омывала мою голову приливами головной боли и температуры, вымывая из нее последние диатомеи жизни.

Но один их разговор я услышал и запомнил от начала до конца, потому – что в этот раз они не кричали. И даже говорили на равных – почти одинаковое количество слов. Отец произносил каждый звук чётко, размеренно и негромко. Мама плакала, но не как обычно навзрыд, а беззвучно. Стояла молча, напротив кресла в котором сидел отец, глотала слёзы вперемешку с соплями и комкала в руках носовой платок, забывая прикладывать его к лицу. Я в это время раскладывал на диване карточки алфавита – строго по порядку и в ровную линию.

– Мне совсем не понятно – во что превратился мой дом и моя семья. – цедил слова отец: – Когда я брал тебя замуж, я рассчитывал на домашний уют и налаженный быт. Разве я не сделал со своей стороны всё, чем мужчина должен доказать женщине, что он этого достоин? Я дал тебе свою фамилию. И не просто какую-то там, а известную. Ты ни в чём не нуждаешься. Захотела ребёнка? Родила. Лучшая больница и все мои связи были тебе предоставлены. Сын родился здоровым?

– Разве ты сам не помнишь? – отвечала мама.

– Ребёнок родился здоровым?

– Витя, он был абсолютно нормальным.

– В год он мог сказать несколько предложений, хорошо ел и не рыдал по всякому поводу. Вовремя пополз, вовремя встал и пошёл. В два с половиной года он уже решал вместе со мной уравнения и знал весь алфавит. Но кажется, уже тогда, ты называла моего сына идиотом и дебилом? Я что-то не знаю о твоей родне?

– Витечка, ты всё время был так занят.

– Занят чтобы услышать о том, что у тебя кто-то в семье имеет определённый диагноз? Из тех что ставит психиатр? Поверь, я бы нашёл время услышать твой рассказ на эту тему. – отец ни разу не повысил голос, говоря эти фразы: – Итак, что же ты от меня скрывала?

Мне нравился его спокойный тон. Я играл и слушал, не понимая того, что он не просто разговаривает с мамой, а обвиняет её во лжи. По правде говоря, я бы этого и сейчас не понял. Другие люди, как-то умеют различать ложь и правду, мне этого не дано. Невозможно понять, хочет ли человек тебя обмануть или он просто ошибается. Вводит ли он тебя в заблуждение, руководствуясь злым умыслом, или сам находится в неведении?

– Витя, в нашей семье все всегда были здоровы. Кроме вот Валеры… Ты был занят, чтобы увидеть те мелочи, с которыми я сталкивалась все время. Да он решал с тобой уравнения и даже научился писать мелом на доске. Но при этом, он писался в штаны и никогда не просился на горшок. Писал и писался! Писался и писал! – мама рассмеялась мгновенным смехом и тут же продолжила: – Слова, которые он говорил в год, исчезли из его речи полностью к полутора годам. Витя, он до сих пор не говорит.

– Мальчики очень поздно осваивают речь. Я и сам еле лепетал до четырёх лет. Сейчас – я профессор.

– У него слишком много странностей. Он никогда не будет есть, если кто-то возьмет хоть кусочек с его тарелки.

– Я тоже брезглив. Просто никто не ест, слава богу, с моей тарелки!

– Да и те продукты, что он потребляет, можно пересчитать по пальцам. Печенье, которое он обязательно макает в молоко. Отдельно друг от друга он эту пищу не воспринимает. Огурец признает за еду только если он порезанный на четыре ровные части. – мама продолжала монотонным голосом, как будто не слышала доводов отца: – Макароны, так только с каплями кетчупа, при этом нужно обязательно говорить: «Топ-топ». Капать соус на тарелку и «топать». Ещё половинку сваренного вкрутую яйца. Понимаешь, я ведь давала ему целое. Он не стал его есть. Смотрел так, как будто я дала ему жабу и заставляю её целиком проглотить. Стоило только порезать яйцо пополам и одну половину убрать, как он с удовольствием съел вторую.

– Я не считаю странным избирательность ребёнка в еде. Тебе не хватает времени порезать ему огурец или яйцо? Или у тебя нет денег на эти заморские дорогие продукты?

– Ты не понимаешь…

– Нет. Это ты меня, Ирина, не понимаешь. Либо я отец гения, либо я не отец. Если мальчик к четырем годам хорошо освоил университетский курс физики и математики, если он обладает феноменальной памятью и идеальным слухом. – это говорит только о том, что он совсем не тот дурачок или дебил, каким ты его пытаешься мне представить. Тут либо ты имеешь в анамнезе своего генеалогического дерева психов, которых вы с твоей мамашей скрыли от меня, либо ты своими глупыми словами пытаешься прикрыть свои огрехи в воспитании. Второе предпочтительнее первого. Я все понимаю, с подружками заболталась, в бассейн два раза в неделю, в кино, в кафе, к маме, куда тут воспитание ребенка вместить. Вот и упустила сына. Одну тебя не виню, сам глупец – слишком много воли дал женщине.

– Витя. Да у меня подруг-то нет…

– Ирина… Ещё раз… Внимательно вслушайся в мои слова. Если мой сын – дебил и ты что-то пытаешься от меня скрыть…

– Аутист. Врач сказала…

– Шизофреник, неврастеник, псих, аутист, придурок – мне перечислить все диагнозы, которых у моего ребёнка не может быть?!

Отец встал с кресла и потянулся. В домашнем трико натянутом почти до подмышек и майке, обтягивающей толстую волосатую грудь, он был очень большим и авторитетным.

– Ирина, ты должна признать, что ты упустила сына и заняться срочно пробелами в его воспитании. Иначе я буду вынужден подать на развод.

– Развод… – мама почему-то перешла на шёпот.

– Боже, какой развод, дети! – В комнату вошла бабушка, всплеснула руками и засуетилась вокруг родителей: – Витенька, что ты такое говоришь? Ну как можно даже думать об этом? Ирочка, просто девочка совсем. Неопытная. Замужем не была, с другим мужчиной не жила! Ты же её прямо от моей юбки оторвал. Она научится, исправится. Ужо она и книжки по воспитанию читает, и с внучком занимается. Ужо она и его любит, и тебя сильно любит.

– Развода не будет. – Мама обняла папу и прильнула к его плечу: – Я всё осознала, Витенька.

Я не знаю, что поняла тогда мама, она мне об этом ни разу не рассказывала. А вот я прочувствовал всё. Во всех громких ссорах, в молниях и водоворотах – виноват я. Нормальный ребёнок не должен есть пол яйца и писать в подгузники. Есть огурец только порезанным – не должен, и печенье – не должен макать в молоко. Тогда мама с папой перестанут кричать друг на друга и не наступит никакой развод. Только если кто-то думает, что аутист, осознав, что он не тот, каким его хотят видеть близкие, приложит усилия и перестанет быть самим собой, то он ошибается. Осознав свое несовершенство и несоответствие родительским ожиданиям, я стал ещё более бояться что-либо делать. Мне срочно нужны были инструкции, как поступать в том или ином случае. Если до этого я ел сам, то сейчас боялся даже поднести кусок ко рту. Маме приходилось брать меня за руку и помогать мне держать ложку. Я ждал помощи от взрослых, чтобы они подсказали как это – правильно. Мама и бабушка мое подобное поведение расценили, как регресс.

– Ириночка, тебе нужно показать его врачу. Может таблеточки какие-то про пишут?

– Мама, если Витя узнает, что мы ходим по врачам, он действительно потребует развода.

– Без врача нам не справиться, доченька.

– Врач будет настаивать на признании диагноза. Тогда мы все равно придем к тому, что он, все таки, не гений, а душевно больной.

– Давай сходим к частному врачу, который подскажет – как нам воспитывать мальчика? – старуха перешла на быстрый шепот: – Послушай! Ладно сейчас, Витя сам запретил тебе отдавать Валерку в детский сад. Но ему ведь придётся пойти в школу. Тут вряд ли твой муж оставит его сидеть дома.

– Школа… Да, тут ты права. Нам надо сделать с ним что-то до школы. С больным ребёнком на руках, в сорок лет, кому я буду нужна, если Витя нас выгонит… В конце – концов дрессируют ведь как-то животных?

Так началась эпоха большой лжи в нашей семье. Я уверен, что мама просто пыталась спасти свой брак от развода. Хотя они все равно потом развелись… Со мной.

Глава 5

Окончательно на наш визит к тайному врачу маму сподвигнул ещё один совместный праздник – Новый год. В этот раз специальных сюрпризов особо не планировалось, однако для меня любая неожиданность была подобна внезапно разорвавшейся бомбе.

Одним декабрьским утром я проснулся и вышел из комнаты в зал. То, что открылось там моему взору, заставило меня улепётывать назад в свою комнату. С учётом того, что я тогда ещё и ходил – то запинаясь ногой об ногу, а тут побежал, можно понять, с какой силой меня гнал страх. Как мама не уговаривала меня выйти и рассмотреть получше причину моего испуга, я упирался, орал и не давал затащить меня в гостиную. В конце концов мама прекратила свои уговоры, и подхватив меня на руки, вынесла туда, где теперь царило – это.

Оно было большое настолько, что я не мог охватить взглядом даже одной четвёртой его части. Оно было опасное, потому что из того куска, что попадал в сферу моего обзора торчали иголки. Тонкие, темно – зелёные, заострённые на кончиках. Оно пахло улицей и ещё чем-то тоскливо-ароматным. В общем мне не понравился ни запах, ни внешний вид того, что родители называли елкой…

Лесная дева стояла посреди комнаты, вытянув аккуратные, почти симметричные лапы во все стороны. Глава семейства расстарался и дерево ему досталось не старое с ободранными боками, а пушистое, с гибкими упругими ветвями, густо усыпанными ароматной хвоей. То тут, то там, сквозь зелень проглядывали шоколадные, хорошо просмолённые шишки. Добавляя к запаху мороза и свежести ещё и терпкие древесные нотки. От неё так и веяло зимой, новогодними праздниками, весельем и лесной сказкой. Женщина явно любовалась ей, погружаясь в воспоминания своего детства: о том, как они с отцом ходили в лес, выбирали молоденькое деревце и он, потерев о штаны заскорузлые ладони, в два маха топором перерубал тонкий ствол. После чего клал ёлочку на сани, поверху садил дочь и вёз их домой. Напористый, чуть горький аромат вился над салазками, а из сруба сочилась смолка, которая застывала янтарными капельками. Дома девочка отковыривала её и складывала в деревянную шкатулку, которую тоже ей вытесал папка. Ирина посмотрела на мать, та хлопотала, украшая предвестницу Нового года, в различные бусы и мишуру. «Вспоминает ли она его?» – подумалось ей: – «Папа умер двадцать лет назад, а мама так и осталась жить одна. Никому более не нужная. Если бы не сложности с Валеркой, то и я вряд ли взяла бы её из деревни к себе. Все таки семья – это муж, жена и ребёнок. Нормальный ребёнок!»

Женщина обернулась к дивану, куда посадила сына, но там его уже не было. Зимний праздник похоже мало его увлекал.

– Витя билеты принёс на ёлку в клубе. – Обратилась она к матери с разговором.

– Сходите, танцы – дело молодое.

– Мама! На утренник, а не на огонёк. Это с Валерой идти надо. Страшно мне, ещё день рождение не забылось.

– А где он кстати? Валерик…

– Да, кто его знает. Видишь не сидит тут, не понравилось ему дерево наряжать.

– Не пойдёшь значит?

– Нет.

Но вечером муж принёс большой свёрток, в котором лежало красивое иссиня-чёрное платье с люрексом. То самое, что она присмотрела намедни в ГУМе и в тон ему изящные туфельки лодочки. Наряд безусловно нуждался в выгуле, на вечеринки профессор жену не водил и кроме как детского утренника, ей было негде его показать. Вместе с платьем лежал и костюмчик из белого плюша. Сыну была предписана роль зайчика. Ирина решилась и в назначенный день нарядив себя и прихватив сына в одну руку, а пакет с одеждой для него в другую, поехала в клуб. Однако детский наряд в тот день так и остался невостребованным, Валера не позволил надеть его на себя. Именно там, среди всеобщего детского гомона и веселья женщина безвозвратно осознала, как её ребёнок не похож на его сверстников. С потерянным лицом и огромными заплаканными глазищами – он смотрелся чужестранцем среди всех этих красных шапочек, лисичек и мушкетеров. От того и она сама себе казалась тоже чужой для всех. «Безрадостный Новый год.» – думала она: – «И впереди беспросветная тоскливая жизнь»…

Она даже не замечала, насколько все дети разные. И что в одном углу плачет маленький Пьеро, которому не по душе шумное сборище, а в другом крошка белочка, раздраженно вырывается из рук своей бабушки, не желая водить хоровод. Ирина видела только облик своего ребенка, и он был не таким, каким ей хотелось. Изящные, тонкие черты его лица портил сведенный в полосу рот. Белые длинные кудри вились почти до плеч, делая похожим его на девчонку. Но подстричь Валеру было делом нереальным, при виде ножниц он прятался во все щели квартиры, откуда вытащить его юркое и болезненно худое тело не представлялось возможным потом часами. Что бы не стричь ногти, малыш сгрызал их под корень, от чего его пальцы были изуродованы заусеницами и кровоточащими ранками. Дополнял картину взгляд в пространство, как бы сквозь людей и предметы. Что он видел? О чем он думал? Понять было не возможно и от того вдвойне страшно. Так людям внушают ужас любые странности, особенно если есть подозрения, что они граничат с повреждениями психики…

Тот единственный в моей жизни утренник я почти не запомнил. Хоть это для меня необычно, так как про многие моменты из своей жизни могу рассказать так, как будто всё было вчера. Толи мне было совсем уж плохо, толи как-то запредельно скучно. А вот ёлку в нашей гостиной я помню, как сейчас. Через лет пять я прочёл в книге, что смола её называется живицей. Густая и вязкая, она служит живым пластырем для дерева. От того у неё такой лекарственный, сладковатый аромат. До последнего, уже на пороге гибели ствол лечит себя и жизнеутверждающий запах хвои смешивается с тлетворностью надвигающегося засыхания. Не думаю, что у ели есть душа, но дышать трупом даже если это останки растения все равно неприятно. Срезанные цветы так же пахнут тленом. От того и мертвых букетов в вазах я не люблю, не понимаю, от чего их называют «живыми». Многим людям нравятся, как сосновые, так и цветочные ароматы уже загубленных организмов, не всем дано слышать веяния прощальных тонов уходящей жизни.

Всю новогоднюю ночь я, не желая находится в зале, проплакал в своей комнате. На том праздники в нашей семье и закончились, а мама окончательно приняла решение отвезти меня к врачу. Хочу ли я? А меня не спросили. Позволит ли папа? А ему не сказали. Мама после разговора о разводе, принимала такие решения самостоятельно.

Глава 6

– Я знаю почему вы пришли ко мне. – Невысокая женщина в модных для того времени джинсах и водолазке под самое горло, смотрела на свою собеседницу с готовностью начать слушать её рассказ. Врача предупредили, что на приём придёт жена известного профессора с не совсем обычным ребёнком. В чем его необычность детский врач – психиатр Любовь Эдуардовна Гириян поняла сразу же. Очень знакомым было поведение мальчика, который предпочел не заметить её приветствия, обращенного к нему. Она усадила малыша на пол, к коробке с игрушками, которые он тут же начал доставать и расшвыривать вокруг. Наблюдая попутно за его поведением, врач пригласила присесть мать пациента на диван. В виду особого исключения и плотного конверта с пешкешем, приём велся у неё на дому, для соблюдения обязательного условия – полной конфиденциальности.

– Знаете ли вы, что происходит с вашим сыном? – начала разговор Любовь.

– В поликлинике мне сказали, что у Валерика возможно аутизм. Но врачу, который нас смотрел, да и мне самой – мало что известно о данном заболевании. Однако те крохи информации, что я нашла в книгах нашей городской библиотеки – говорят – врачи не ошиблись!

– Я соглашусь. По многим признакам, его поведение действительно выдает в нем черты ребенка из аутичного спектра.

– Как это лечится?

– Вы думаете это просто болезнь, как корь или ветрянка?

– Я не хочу развода! – Ирина нервничала, глядя, как сын с пустыми глазами вертит колесо у небольшого игрушечного грузовичка, от того и отвечала невпопад: – Муж поставил мне условие – либо я решаю вопрос адекватного поведения сына, хотя бы в пределах нашего дома, либо он ему не отец.

– Вам придётся приложить очень много усилий. – врачу не нравилось поведение матери ребёнка гораздо больше, чем поведение её сына. Пугал взгляд, полный отвращения, которым она награждала его манипуляции с игрушками. Однако деньги были нужны, связи и того более. Нужно было отрабатывать гонорар. «Однако, как они похожи. Женщина и ее ребенок.» – отметила про себя Любовь: «Оба светловолосые, голубоглазые, и того телосложения, когда все узкое и длинное торчит во все стороны.»

– Ваш сын не станет таким как те дети, которых вы в основном видите. Сам он, по своей природе совсем другой. Я попробую объяснить вам, что происходит – представьте, что вы приехали за границу и не знаете языка, обычаев и культуры…

– Мы были с Витей за границей на конференции, там было интересно. – прервала её собеседница.

– Вы понимали речь местных жителей?

– Мы остановились в хорошей гостинице, там было много русских и Вите был выделен личный переводчик.

– Представьте, что вы ушли из гостиницы и потерялись. С вами рядом нет никакого толмача. Вы не знаете, что можно, а что нельзя делать в чужой стране. Объяснить, сказать – невозможно. Было бы вам уютно и хорошо?

– Я не думаю, что эта ситуация была бы вообще возможна.

– И все же. Как бы вы изъяснялись с местными жителями?

– Скорее всего жестами. Можно всегда же объяснить, показать.

– Поведение вашего сына, те же самые жесты. Поневоле он оказался потерянным в чужой стране и пытается сейчас найти дорогу туда, где его будут понимать.

– Хорошо. – Ирина Сидоркова явно томилась эти разговором: – Вы выпишете нам лекарство?

– Аутизм не вылечить пилюлями. Есть конечное препараты, которые могут снять агрессию и самоагрессию, если они присутствуют, однако – это не панацея от, как вы говорите «болезни».

– Т.е. таблеток вы мне не дадите? А мне вас рекомендовали, как хорошего специалиста. – Ирина встала с дивана и подошла к окну, обойдя своего ребёнка, как одну из вещей интерьера: – Помогите мне!

– Я и не отказываюсь вам помочь. Только вам придётся много заниматься с ним.

– Если это единственный вариант, то мне деваться некуда.

– Другого нет. Расскажите мне о нем. С самого его рождения…

Я очень скучал. Квартира куда мы пришли, была чужой, женщина, которая разговаривала с моей мамой, была мне незнакома. Игрушки, которые мне дали не стоили моего внимания. Рассматривать их было не интересно, что еще с ними делать я не знал. Раскидывая наполнение коробки вокруг себя, я преследовал только одну цель – привыкнуть к незнакомой мне обстановке. Зная, что если придать вещам мой порядок, то сразу станет легче, я именно этим и занимался.

Разговор взрослых меня не заинтересовал. Хотя я сперва, выкинув из ящика все игрушки, немного послушал его. Как всегда, когда мне скучно, страшно или плохо, на ум пришел счет. В этот раз я стал считать шерстинки на ковре.

В комнате было ковровое покрытие с высоким ворсом. Я лег на бок и начал перебирать его руками. Лежал до того времени, пока передо мной не появилось незнакомое мне женское лицо. Стало тревожно и я выставил вперёд руки, стараясь не дать ему приблизиться ко мне совсем близко. Его хозяйка немного помедлила и заговорила.

– Что ты делаешь?

– Ты умеешь рисовать?

– Сможешь собрать вот эту пирамидку?

– Он не разговаривает. И возможно вас не слышит. – Было видно, как раздражает Ирину молчание сына.

– Давайте начнём с тех занятий, о которых мы сейчас поговорили. Проявите терпение. Пока что вы начнете соблюдать режим и установите понятный для Валерия распорядок дня.

– А таблетки? Хотя бы от агрессии? Вы даже не представляете, как часто он бьётся в истерике. На свой день рождения он и вовсе избил сам себя ладонями по лицу!

– Я не могу прописать вам никаких микстур в домашних условиях. – схитрила Гириян: – Если вы хотите пить лекарства, вам следует прийти ко мне на приём в больницу.

– Я не могу. Вы же прекрасно всё знаете. Мы приедем завтра? В смысле к вам домой, а не в лечебницу.

– Да, буду ждать вас. На будущее я составлю определенный график наших встреч.

– Валерик, иди ко мне. Одеваться, Валера! Валерка, ты меня слышишь? – не дозвавшись сына, мать повернулась к доктору: – Ну во как это понимать? Слух у него мы проверяли. Он слышит. Почему он не идёт? Что это? Каприз? Протест? Мстит за что-то? Речь не понимает?

«Она обращается к нему, как к собаке.» – отметила про себя женщина не преставая сомневаться, правильно ли она сделала, взяв такого пациента. С самим мальчиком не предвиделось сложности, а вот с его матерью. Врач не первый раз сталкивалась с отрицанием диагноза родителями, но такая неприязнь удивляла даже её.

– Он умеет слышать. Однако не всегда может сосредоточиться. Сейчас он сосредоточен на игре с моим ковром. Нас с вами нет в спектре его внимания.

– Другие дети не такие! Ну неужели правда, что от этого нет лекарств?

– Вот вы развода боитесь. А ведь многие женщины живут одни и детей сами на ноги поднимают.

– Другие могут хоть на луну летать. Мне то какое до этого дело? К чему вы это?

– Он бы тоже вам так ответил, если бы мог. Послушайте, ну вы же не просите у меня пилюлю от страха? Представьте, как было бы хорошо. Выпили её и совершенно не боитесь развода.

– Есть такая? Тогда – прошу – дайте мне две!

– Что же ты делал с моим ковром? – Спросило у меня чужое лицо.

– Считал

– Ответил! – Воскликнула у меня за спиной мама.