Под водой, в небесах, на паркете. Том 2

К середине 1993 года все было готово. Долгосрочный прогноз обещал благоприятные погодные условия в период проведения работ. Для руководства операцией по подъему ВСК в Мурманск из Москвы вылетел мой первый заместитель, опытнейший моряк, всю службу проведший на Северном флоте, контр-адмирал Михаил Григорьевич Толоконников. Он держал свой флаг на аварийно-спасательном судне, оснащенном лебедкой, которому предстояло сыграть основную роль в планируемом подъеме. К месту катастрофы «Комсомольца» подошло и научно-исследовательское судно Российской академии наук «Академик Келдыш», оснащенное глубоководными аппаратами финской постройки «Мир-1» и «Мир-2». Волнение моря не превышало 2—3 баллов, шел мелкий дождь.

Первыми ушли под воду «Миры». Операция по подъему ВСК началась с ее нового осмотра. На этот раз удалось заглянуть и внутрь. ВСК была пуста. По крайней мере, обнаружить в ней какие-либо документы, предметы или останки командира и двух других членов экипажа не удалось. Это было странно, но разбираться с нюансами времени не было. Операторы «Мира» приступили к ювелирной операции – вводу в верхний люк ВСК захватывающего устройства. Со второй попытки это удалось сделать, и спасатели перешли к следующему этапу операции – заводу основного троса и зацеплению его с захватывающим устройством. Снимаю шляпу перед операторами «Миров». Удерживать продолжительное время на течении тихоходный аппарат рядом с ВСК и проводить при этом сложнейшие действия при помощи неуклюжих манипуляторов – высший пилотаж, и они справились с заданием на «отлично». С самого начала у нас были большие проблемы со связью. «Келдыш» и спасательное судно поддерживали между собой связь на УКВ. Спасатель также имел связь со штабом Северного флота, «Келдыш» – через Санкт-Петербургское отделение РАН с ЦКБ МТ «Рубин», а уже оно – с КОПРОНом. Таким сложным путем мы получали информацию с акватории Норвежского моря, где разворачивались основные действия. Кипела работа и в ЦКБ МТ «Рубин», и в КОПРОНе. Вся информация анализировалась, вносились соответствующие поправки в план действий, они утверждались и тут же передавались на борт спасателя руководителю работ. Погода между тем, вопреки прогнозам, стала ухудшаться. Появилась крупная зыбь, хотя ветра еще не было. Операцию решили продолжить, ибо отцепить ВСК было уже невозможно. Лебедка плавно набрала обороты, и спустя несколько минут после того, как выбрали слабину, трос натянулся. Расчетные усилия отрыва ВСК от грунта, с учетом присасывающих сил, должны были превышать ее массу примерно на 40%. Динамометр лебедки отсчитывал нагрузку. Вес камеры прошли быстро. 10, 15, 20% сверх того. 25%. Напряжение на борту росло. 30, 35%. Слабый толчок ознаменовал начало подъема ВСК. Ветер и волнение стали усиливаться. Демпфирующее устройство срабатывало все чаще и чаще.

…Я сидел в своем огромном кабинете на четвертом этаже бывшего здания Министерства судостроительной промышленности СССР на Садово-Кудринской, 11. До меня в нем располагался один из замминистров. Не знаю, приходилось ли моему предшественнику испытывать подобные нервные нагрузки, полагаю, что да, причем неоднократно, но мне казалось, это я сейчас пытаюсь своими силами подтянуть с почти двухкилометровой глубины к поверхности капсулу массой около двух десятков тонн. Попросил секретаря не соединять ни с одним местным абонентом. На столе стояла очередная (шестая? десятая?) чашка крепчайшего кофе. С трудом сдерживал свои эмоции и желание позвонить самостоятельно в Питер: хорошо понимал, что любую информацию до меня доведут незамедлительно, а звонки начальства ничего, кроме лишней нервотрепки, не дадут, процесс не ускорят. Около 17 часов зазвонил аппарат ПМ, массивный телефон, все еще украшенный гербом давно несуществующего Советского Союза на диске номеронабирателя (правительственный, междугородный). С замиранием сердца поднял трубку. На связи был генеральный конструктор и генеральный директор ЦКБ МТ «Рубин», академик АН СССР (в ту пору уже РАН) Игорь Дмитриевич Спасский:

– Тенгиз! – голос академика звучал глухо. – Плохие новости. Камера сорвалась. Подробностей пока не знаю, связь очень плохая. Что-либо выясню – позвоню.

Академик был крайне расстроен. Игорь Дмитриевич знал меня с лейтенантских погон, был старше почти на тридцать лет, и кривить душой ему было незачем. Очевидно, он действительно больше ничего не знал. Подробности неудачной попытки подъема стали известны через несколько часов, когда на связь вышел непосредственный руководитель работ, контр-адмирал Толоконников.

…Волнение моря достигло 3—4 баллов. Шли под разными углами, накладываясь друг на друга, две системы волн – ветрового волнения и появившаяся откуда-то издалека зыбь. Спасательное судно с подвешенной на корме ВСК мотало из стороны в сторону. Михаил Григорьевич находился на крыле мостика, откуда было удобнее наблюдать за всем происходящим. Судно медленно дрейфовало по волнению, подрабатывая машинами, чтобы держаться носом к набегающим волнам. ВСК, выбираемая лебедкой, выполняла роль своеобразного плавучего якоря. Трос старались постоянно держать в натянутом положении, не допуская провисаний, ибо ВСК, как крупная рыба на крючке, в процессе подъема крутилась и скручивала его, а любая слабина могла привести к появлению петель и заклиниванию троса в верхнем блоке демпфирующего устройства или его обрыву. Первые сотни метров прошли относительно гладко. Нейлоновый трос сам неплохо амортизировал, сглаживая рывки судна на волнении. 200, 300, 500 метров от грунта. 1000 метров! Люди физически ощущали, как ВСК приближается к поверхности. О том, что придется делать дальше, Михаил Григорьевич пока старался не думать. Посылать водолазов в легком снаряжении в волнующееся все сильнее и сильнее море, чтобы остропить камеру, было по меньшей мере рискованно. Толоконников уже давно решил для себя, что будет проводить эту операцию на глубине 35—40 метров, большей, чем планировалось изначально, чтобы волнение было максимально погашено, но все ухудшающаяся погода вселяла серьезные опасения в реализуемости данного замысла. Погода на Севере вообще непредсказуема. Яркое солнце может смениться снежным зарядом, штиль – внезапным шквалом, а спустя всего несколько минут вновь будет сиять солнце и уже ничего не будет напоминать о недавнем разгуле стихии…

…Счетчик лебедки показал 1500 пройденных метров. Пошел последний, самый тонкий участок троса, диаметром всего 22 миллиметра. До поверхности оставалось чуть менее 200 метров. Казалось, еще чуть-чуть, и округлая верхняя часть ВСК, как спина загарпуненного кита, покажется на поверхности Норвежского моря. Увы, этого «чуть-чуть» не произошло. Произошло нечто совсем иное – непредвиденная на море случайность, как философски отметили бы английские морские волки – совпадение двух волн – ветровой и зыби. В не самое подходящее время и уж точно в не самом подходящем месте. Нос спасателя задрался вверх, а корма просела метров на пять. Демпфирующее устройство добросовестно выбрало свои три метра люфта, но на большее оно просто не было рассчитано. Оставшийся провисшим трос, закрученный ВСК, тут же свернулся в петлю диаметром в 20—30 сантиметров. Нос судна пошел вниз, а корма, соответственно, вверх. Последовал рывок. Петля резко уменьшилась в диаметре, что привело к критическому радиусу изгиба троса. Динамический удар довершил дело. Натянутый, как струна, трос лопнул в месте максимального изгиба…

ВСК вновь, уже в третий раз за свою недолгую жизнь, затонула. На этот раз – окончательно. На высшем политическом уровне было принято решение признать «нецелесообразным возобновление попыток ее подъема».

Это решение позволило многим вздохнуть с явным облегчением. Кто знает, сколько нежелательных тайн могла приоткрыть эта уникальная титановая конструкция? Какие записи таил в себе вахтенный журнал АПЛ? Как проходила борьба за живучесть субмарины? Были ли перенесены в чрево ВСК секретные документы и приборы? Почему ВСК не отделилась своевременно от носителя? Почему плотно не закрылся нижний люк? Почему ВСК все же затонула? Почему она оказалась пустой? Выбросило ли все и всех, кто в ней находился, остатками воздуха или кто-то побывал в ней до нас? Вопросы, вопросы, вопросы…

А так все в полном ажуре. ВСК лежит на грунте, нижний люк прикрыт, в верхнем торчит захватывающее устройство с двухсотметровым тросом в придачу. Камера запечатана наглухо. В ближайшие десятки лет в нее никто не проникнет, а там хоть потоп. Аминь!

Увы, эта неудавшаяся попытка подъема ВСК, которую я и все наши специалисты восприняли как личное поражение, тогда ничему нас не научила. Мы наивно полагали, что в случае успешного подъема всплывающей камеры будут найдены и опубликованы ответы на все вышеперечисленные вопросы, сделаны соответствующие выводы, внесены коррективы в процессы подготовки АПЛ к выходу в море, обучения личного состава подлодок, отточены конструктивные решения…

Как мы были слепы! Потребовалась гибель и подъем подводного крейсера «Курск», гибель еще 119 человек, чтобы стало очевидно: правда ни тогда, ни сейчас никому из руководства не была нужна.

Как иначе объяснить те горы лжи, что были нагромождены вокруг этой катастрофы? Нагромождены и осенены Генеральной прокуратурой РФ, лично генеральным прокурором России (на тот момент) Устиновым. Хочется посмотреть в глаза тем, кто на протяжении почти двух недель безбожно лгал в СМИ о «проведении спасательной операции», о скором «спасении личного состава», давно мертвого к тому времени, о «столкновении» с «неопознанным плавающим объектом», а после подъема АПЛ и ее обследования придумали сказку о «взрыве неисправной торпеды» и «гибели оставшихся в живых подводников через 3—4 часа после катастрофы». Эти люди лгали не просто по привычке – они выгораживали себя. Допустив катастрофу, они не сделали ничего путного для спасения людей. Именно бездарнейшие действия руководства привели к гибели 23 человек в кормовых отсеках «Курска», уцелевших после взрыва боезапаса.

Лгали всем – от простого народа, две недели надеющегося на чудо спасения подводников, до президента России. Именно эти «специалисты», очевидно, и убедили его в связи с «незначительностью инцидента» в «нецелесообразности прерывать отдых» в славном городе Сочи. Весь цивилизованный мир изумился в те дни тому, что Владимир Владимирович, верховный главнокомандующий, сам сын военного моряка, не прервал свой отпуск и не прибыл в Североморск, или по крайней мере в Москву, чтобы лично возглавить операцию по спасению подводников или контролировать ее ход.

Ни секунды не сомневаюсь, что знай президент России правду, он немедленно взял бы управление ситуацией на себя. Надеюсь, президент по достоинству оценил вклад этих «советников» в создание своего имиджа.

Коммунисты поступали честнее. Они просто скрывали все несчастья от народа. Сейчас негативную информацию подают в препарированном, сильно усеченном и «исправленном» виде. Остается только процитировать классика: «Полуправда значительно хуже, чем отъявленная ложь». С этим утверждением трудно не согласиться.

За прекрасную даму!

Новый 1994 год для меня начался 2 января с крупного совещания: наступал второй, завершающий, этап подготовки к изоляции на грунте «потекшей» АПЛ «Комсомолец», затонувшей в Норвежском море пятью годами ранее описываемых событий. Дело спорилось, все присутствующие на совещании были специалистами высочайшего класса, так что понимали друг друга буквально с полуслова. На мне лежала полная ответственность за успех всей операции. Когда я как-то раз попытался на очередном заседании Правительства РФ доложить о намечаемых возглавляемым мною КОПРОНом (Комитетом по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве РФ) работах, меня довольно резко попросили «не засорять» головы присутствующих техническими подробностями. После этого я решал все инженерные вопросы самостоятельно, консультируясь с лучшими представителями отечественной науки и промышленности.

На следующий день, первый «официальный» рабочий, 3 января, меня неожиданно пригласил первый вице-премьер Правительства РФ Олег Николаевич Сосковец, один из двух первых вице-премьеров, курирующих мою тематику (вторым был Владимир Филиппович Шумейко).

– Собирайся, вылетаешь в Лондон, – сходу озадачил он меня, – нужно согласовать наши действия с англичанами.

– Так я же «невыездной», Олег Николаевич!

– Еще как выедешь! По высшему разряду! С диппаспортом. Я уже распорядился, завтра вылетаешь. Отправляйся к Квасову, он тебе все объяснит. Понимаешь, англичане – законодатели мод в подводно-технических делах. Сейчас все шавки поднимут вой, что мы неправильно нейтрализуем «текущую» АПЛ, а если эти господа одобрят твои действия, то никто и вякнуть не посмеет. Словом, без их одобрения обратно можешь не возвращаться!

Слова первого вице-премьера имели смысл, хотя, как потом оказалось, несколько иной. Владимир Петрович Квасов, руководитель Аппарата Правительства РФ, был немногословен. Подтвердив чрезвычайную важность моей миссии, он обещал всемерную поддержку со своей стороны и просил не стесняясь звонить ему напрямую в случае любых проблем. Не знаю, какие были пущены рычаги в ход, но через несколько часов мне на стол положили зеленый «дипломатический» загранпаспорт с открытой визой (!), командировочное предписание, билеты на самолет и приличную сумму в фунтах стерлингов. Одновременно в моем кабинете появился некий невзрачный субъект среднего роста и неопределенного возраста, представившийся начальником управления Аппарата Правительства РФ и заявивший, что летит вместе со мной (за свой счет, точнее – за счет Аппарата Правительства РФ). Вторым сопровождающим был назначен (кем?!) улыбчивый молодой человек с безукоризненным пробором, блестящим английским и сверкающей улыбкой.

– Владимир Владимирович, – скромно представился он.

В те времена я еще ничего не знал о Владимире Владимировиче Путине, но если б я имел честь тогда общаться с нашим будущим президентом и премьер-министром, то тот факт, что они не только тезки, но и коллеги, отметил бы непременно.

На следующий день наша «веселая» компания вылетела в Лондон. Я впервые отправлялся за границу не в подводном положении, а по воздуху, к тому же совершенно легально. Несколько беспокоило то, как пойдут переговоры, ибо шутливый намек Олега Николаевича на, мягко говоря, нецелесообразность возвращения без английского «одобрямс», содержал лишь долю шутки… Лондон встретил нас пасмурной погодой. Посольство лихорадило. Предыдущий посол, Борис Дмитриевич Панкин, был освобожден Указом Президента России от своей должности 16 сентября 1993 года, а до назначения следующего, Анатолия Леонидовича Адамишина, оставалось еще долгих восемь месяцев (5.9.1994). Хмурый и. о. посла восторга по поводу моего прибытия в столицу Великобритании явно не испытывал. Коротко поздоровавшись, он попросил держать его в курсе дел и, извинившись, откланялся, поручив нас заботам одного из своих советников.

Переговоры начались в тот же день. Посольская машина доставила нас к старинному монументальному зданию в центре Лондона ровно за шесть минут до начала переговоров. Наша пятерка (к нам присоединились сотрудник посольства и официальный переводчик) в сопровождении мрачного субъекта в строгой тройке цвета маренго проследовала в зал переговоров. Английская делегация была многочисленна, но состояла, на мой взгляд, из совершенно случайных людей. Глава делегации, лорд Дерик Вуоден, пэр Англии, безукоризненно одетый пожилой джентльмен, вошел в зал, сильно прихрамывая, даже изящная трость с вычурной ручкой из слоновой кости не слишком облегчала его передвижение. Я уже знал, что лорд – бывший морской летчик, много лет назад повредил ногу во время аварийной посадки пилотируемого им самолета. Весь его вид внушал уважение – начиная от благородных седин и аристократических черт лица до белоснежных манжет и матово поблескивающих штиблет, не говоря уже о вышеупомянутой трости. Остальных членов английской делегации я особо не запомнил, за исключением своего коллеги, представителя ВМС Великобритании в звании капитана 3 ранга. Запомнился он мне по нескольким причинам. Во-первых, для переговоров такого уровня он был слишком молод и погоны его были слишком малы, во-вторых, он был надводником, и как я быстро понял, абсолютно не разбирался в вопросах, связанных с подводно-техническими работами. Третья, основная, причина – неприкрытая ненависть ко всему русскому и беспрецедентное хамство. Мне стало от души жаль английского переводчика, которому пришлось здорово попотеть, чтобы переводить оскорбительные реплики каптри на более или менее пристойные фразы на русском. В какой-то момент, на особо язвительное замечание английского моряка, я не сдержался и, не дожидаясь, когда переводчик попытается облечь его слова в некую парламентскую форму, попросил своего английского коллегу вести себя прилично. Не помню точно, что я тогда наговорил ему, но закончил словами:

– Мне стыдно за вас как морского офицера. Ведите себя прилично, тем более что я старше вас по званию. Я не просто руководитель федерального органа исполнительной власти Российской Федерации, а подводник, действующий капитан 1 ранга российского ВМФ, и прошу проявлять должное уважение.

Очевидно, каптри был включен в состав комиссии в последний момент, или он подменял кого-то другого, но он оказался явно не готов к такому повороту событий. Мои слова произвели на него потрясающий эффект: его глаза округлились, щеки побелели, а уши приобрели малиновый оттенок. Больше в этот день он не произнес ни слова. Тем не менее переговоры явно буксовали. На следующий день, также не принесший каких-либо положительных подвижек, лорд Вуоден неожиданно пригласил меня с Владимиром Владимировичем на ужин в Пэл-Мэл Клаб. Мы приняли его приглашение, вызвав крайнее неудовольствие прилетевшего с нами начальника департамента и представителя посольства, не удостоившихся такой чести.

В 19:00 мы встретились у здания клуба, точнее у одного из них, ибо клуб состоит из двух отдельно стоящих зданий, одно из которых имеют право посещать только члены королевской семьи и епископ Кентерберийский, а второе – английские лорды и их гости. Лорд Вуоден взялся лично знакомить нас с достопримечательностями этого старинного здания. Гвоздем программы, с точки зрения лорда, была центральная мраморная лестница, знаменитая тем, что адмирал Нельсон после очередного скандала со своей благоверной (вновь отказавшейся дать ему свободу) привел себя в нетрезвое состояние путем употребления спиртных напитков, попытался въехать по ней на второй этаж, но не справился с управлением кобылой, сорвался и сломал себе руку. Лестница была действительно великолепна, но значительно больше меня поразили морские картины, в основном изображавшие батальные сцены, авторы которых, к моему стыду, мне были неизвестны. Я с детства знал, что самые выдающиеся маринисты – это наши соотечественники: Айвазовский, Боголюбов, Чехович… Увы, как далеко им до этих неизвестных мне английских маринистов, создавших подлинные шедевры. Море на их картинах было живым, корабли просто поражали достоверностью и проработанностью деталей, пороховой дым и пламя пожаров завораживали. Каждая картина была помещена в массивную позолоченную раму и снабжена серебряной табличкой. Помимо названия картины и автора, она содержала и сведения о том, кто и когда подарил данное произведение искусства родному клубу. Стандартная надпись выглядела примерно так: «Бой у мыса Трафальгар 21.10.1805. Художник – Джозеф Меллорд Ульям Тернер (1806 г.). Подарок первого лорда Адмиралтейства, адмирала Вильямса 12.10.1872»… После осмотра центрального зала, где мы обозрели портреты всех царствовавших в Великобритании особ, нас провели в небольшой ресторан при клубе. В полутемном зале было малолюдно. Мы уселись за круглый стол из мореного дуба. Бесшумно появился метрдотель во фраке. Перед нами легли на стол папки с меню. Лорд Воуден любезно предложил мне выбрать подходящее блюдо. Я смело открыл папку и понял, что заказать что-либо не в силах, ибо практически ни одно название мне ровным счетом ничего не говорило. Надо было срочно искать выход из положения. Невольно огляделся. Метрдотель понял мое движение как желание проконсультироваться и склонился ко мне в полупоклоне. Только сейчас, когда скудный свет осветил этого уже немолодого человека, я понял, что, несмотря на весь его британский лоск, он явно «лицо кавказской национальности», как принято писать в наших милицейских протоколах. Меня осенило:

– Нерецек, дук хаес? (Простите, вы армянин?)

Наверное, если б дубовый стол заговорил по-английски, эффект был бы менее заметен. Он вздрогнул, брови его поползли вверх:

– Ха, ес хаем, байц инчпесек ду имацав? (Да, я армянин, но как вы узнали?)

После этого заказ ужина был, как говорится, делом техники. Попутно выяснилось, что родители Амаяка бежали в Иран во время геноцида армян в 1915 году, побродили по миру и лет 45 назад осели в столице Великобритании. Он сам работал в этом заведении уже 41 год, пройдя все ступени служебной лестницы, и достиг ее вершины в 1980 году. Нам стало неудобно продолжать общение на языке, недоступном лорду, и извинившись, Амаяк отбыл по своим делам, а мы с Дериком вновь перешли к обсуждению клубных правил и традиций. Я был проинформирован, что являюсь то ли третьим, то ли четвертым гражданином СССР и России, побывавшим в данном заведении за всю его историю. Получив еще ряд подобных «важных» сведений, я был поражен, обнаружив перед собой тарелки с различными яствами. Когда они появились, я не заметил – Амаяк был действительно профессионалом. После обильного изысканного ужина, уже в фойе, прощаясь, лорд поинтересовался, можно ли задать мне один вопрос, и получив положительный ответ, спросил:

– Простите, на каком языке вы говорили с нашим служащим? Видите ли, это не совсем праздное любопытство: я посещаю данный клуб уже около 40 лет, но меня еще ни разу так не обслуживали… Кстати, у меня есть деловое предложение. Нашей делегации надо детально разобраться с вашими материалами, поэтому давайте завтра с утра посетим Тауэр, поверьте, там есть на что посмотреть. Вечером же прошу ко мне в Вуоден-Холл, на ужин, а послезавтра, на свежую голову, посмотрим, что наработают за сутки наши специалисты. Принимается?

Мы приняли предложение пэра Англии.

Собственно говоря, у нас все равно не было другого выбора…

Лорд задал мне сложную задачу. Посещение дома официального лица такого уровня без соответствующего согласования с Москвой и получения всех необходимых разрешений в те времена могло быть расценено как государственная измена. Но невыполнение служебного задания было бы классифицировано точно так же. Я попросил наших «спецов» из посольства просветить меня относительно Дерика Вуодена и подобных приглашений на ужин. Через пару часов я уже знал, что 64-летний пэр Англии, лорд Вуоден – потомственный аристократ, один из самых уважаемых и почитаемых членов палаты лордов. Человек с безукоризненной репутацией. Вдовец, имеет дочь 40 лет. Пару лет назад женился на Анжелике Альба, 42 года, из рода герцогов Альба, получивших свой титул в далеком 1400 году. Родовое поместье лорда, Вуоден-Холл, находится в 20 милях от Лондона. Несколько недель назад, в самом конце 1993 года, на территории его поместья археологи откопали останки какого-то динозавра. Попутно выяснилось, что приглашение на обед в Англии обычно выдается малозначимым гостям, а ВИП-персоны приглашаются именно на ужин.

Подготовка к посещению родового гнезда лорда была омрачена истерикой, которую мне и и. о. посла закатил начальник департамента, прилетевший с нами, но уже второй раз проигнорированный лордом Вуоденом. После его воплей пришлось решать другую довольно сложную задачу – что можно подарить супругам подобного уровня. Проще всего оказалось с подарком герцогине. Корзина прекрасных белых роз отвечала всем требованиям этикета и явно была подобрана флористом с безукоризненным вкусом. Сложнее оказалось с лордом, да еще и пэром Англии. Так ничего и не решив, мы отправились на экскурсию в Тауэр. Красочно одетые в средневековые одежды отставные морские пехотинцы, охраняющие замок, торжественная смена караула в высоких шапках из медвежьего меха, потрясающие коллекции старинного оружия и всяких древностей, собранные со всего мира, сокровищница королевства, и наконец, огромные иссиня-черные вороны, важно прогуливающиеся по газонам исторического парка, настроение мне не улучшили. Воронам было хорошо. Их предки много веков назад спасли крепость от приближающихся врагов, разбудив ее защитников своим громким карканьем, и теперь они пользовались привилегиями, наверняка большими, чем многие служители в человеческом обличии. Все же мои мысли были заняты составлением плана дальнейших действий. Переговоры с английской стороной явно зашли в тупик. Мне, откровенно говоря, было абсолютно безразлично, что думают по поводу нашего проекта «законодатели моды» в данной области – я был убежден в правильности выбранного решения по изоляции потекшей субмарины непосредственно на грунте. Другого реального пути локализации последствий катастрофы просто не существовало, и это признавали все авторитеты в области подводно-технических работ. Другое дело – большая политика и реакция наших чиновников на любой «чих из-за бугра». Перестраховщики – они и в Англии, и в России перестраховщики. Мне могли просто запретить дальнейшие работы по изоляции АПЛ, вплоть до «всестороннего рассмотрения проблемы „компетентными“ специалистами» и «согласующими комиссиями», в том числе международными, элементарно «заболтав» проблему, и довести дело до загрязнения акватории и дна Норвежского моря радиоактивными веществами, со всеми вытекающими для России последствиями. Впрочем, это могло многих из действующих на тот момент на российской политической арене персонажей и устроить, ибо их лозунг был предельно прост – чем хуже, тем лучше. Хуже – для страны, лучше, разумеется – для них. Этого нельзя было допустить ни при каком раскладе. Насмотревшись на корону, церемониальные мечи, королевскую мантию из горностая и прочие атрибуты правящей династии, мы вернулись в посольство с тем, чтобы, наскоро пообедав, отправиться в Вуоден-Холл. На душе скребли кошки. Чем больше я размышлял о перспективах своей миссии, тем большие сомнения в ее успешном завершении меня одолевали. Шансы добиться одобрения нашего проекта от этих холодных, вежливых снобов были исчезающе малы…

Замок лорда Вуодена был плохо освещен снаружи, и его громада, выступающая из тумана, представилась нам мрачным тюремным зданием. Впрочем, это могло мне просто показаться в силу моего отвратительного настроения… Дверь отворилась практически сразу после звонка. На пороге стоял пэр Англии, лорд Дерик Вуоден собственной персоной, опираясь на толстую трость, на этот раз с литой серебряной ручкой в виде головы слона.

– А мы с Анжелой отпустили на сегодня всю прислугу, нам сегодня вечером никто не помешает, – лицо старого летчика просто излучало доброжелательность. От его английской чопорности не осталось и следа.

Я уже знал от советника посольства, устроившего мне ликбез по местным обычаям и нравам, что прием, когда в доме отсутствует вся прислуга и ее функции берут на себя хозяева – это проявление высшего уважения к гостям, так что смог оценить слова и дела лорда по достоинству. Мы вошли в просторный холл старого замка. Первым, что бросилось в глаза, был настоящий пропеллер от самолета, висевший на противоположной от входа стене. Концы лопастей были завернуты «розочкой».

– Да, это все, что осталось у меня на память от той посадки, не считая искалеченной ноги, разумеется, – лорд перехватил мой взгляд. – Увы, не всегда все проходит благополучно, бывают и проблемы…

Вокруг немого свидетеля ошибки его пилотирования разместилась коллекция старинного оружия. Индийские тальвары, фиранги, непальские кукри, вперемешку с кутарами и пеш-кабзами, мирно сосуществовали с афганскими шамширами и персидскими кардами, штыками от винтовок всевозможных систем и абордажными саблями корсаров Ее Величества. Среди восточных клинков как-то нелепо выглядела российская полицейская «селедка» (шашка образца 1881 года), невесть как оказавшаяся в данной коллекции. Я невольно вздохнул с облегчением – по крайней мере, тема для начала разговора уже была. Два коллекционера всегда найдут о чем поговорить… Мы так увлеклись обсуждением достоинств кавалерийской паты XVII века, что я пропустил момент появления в холле хозяйки дома.

– Добрый вечер, – потрясающей красоты невысокая женщина, казалось, осветила своим присутствием все окружающее пространство.

Пролепетав что-то невразумительное в ответ, я преподнес герцогине Альба заготовленную корзину роз, по всей вероятности действительно пришедшихся ей по душе, во всяком случае, она очаровательно улыбнулась, а на смуглых щеках проступил легкий румянец, сделав ее еще прекраснее. Я не мог оторвать глаз от этого шедевра природы испанского происхождения, пока лорд деликатно не кашлянул у меня за спиной и не пригласил нас в каминный зал. Мы уселись в глубокие старинные кресла, хозяйка дома подала высокие бокалы с аперитивом. Стаканы представляли собой типичный образец английского юмора. Примерно в пяти миллиметрах от их дна была черточка и изображение женской фигурки. Еще пятью миллиметрами выше, у очередной черты, фигурка в цилиндре и с тросточкой ограничивала допустимую дозу для джентльменов. Примерно десятью сантиметрами выше, в паре сантиметров от края стаканов, жирная черта соседствовала с не менее жирной свиньей, прозрачно намекая на состояние, в которое данная доза может привести любого поклонника Бахуса. И в завершение этой своеобразной шкалы, под самый обрез, рядом с волнистой чертой (!) был изображен моряк в тельняшке! Золотистая жидкость, налитая щедрой рукой хозяйки замка, плескалась на уровне его бескозырки, по всей вероятности, в честь гостя-моряка.

– Вы полагаете, что если русский моряк, то алкоголик? – улыбнулся я лорду.

– Ничего не могу сказать о российских моряках, но наши – алкаши точно!

Мой взгляд упал на горку, в витринке которой были выставлены разные статуэтки и вазочки, а также коллекция жилетных часов, и меня осенило. Я снял с руки часы с изображением подводной лодки на циферблате и, сказав несколько приличествующих случаю слов, вручил их лорду. Это были, разумеется, не те часы, за десятки тысяч евро, которые недавно дарил наш бывший президент и нынешний премьер-министр Владимир Владимирович Путин простым российским гражданам, но лорд, далеко не простой и даже не российский гражданин, пришел в полный восторг. Забегая несколько вперед, скажу, что спустя пару лет Дерик прислал мне поздравительную открытку (кажется, с Рождеством), в которой постскриптум написал, что ходит с моими часами на заседания английского парламента и его коллеги ему сильно завидуют. Но я отвлекся. Перейти к служебным делам никак не удавалось. Обстановка явно не располагала. Лорд сыпал шутками и анекдотами, навсегда подорвав мое доверие к описанию англосаксов как холодных, чопорных людей, являющихся заложниками своих традиций и соответствующего воспитания. Он с большим чувством юмора описал быт и нравы английских моряков, в первую очередь своих коллег – лордов-адмиралов. Мы от души смеялись над его анекдотами, героями которых были адмиралы Нельсон, Битти, Фишер и бог знает кто еще. Экскурс в историю прервала герцогиня, пригласившая нас к ужину. Огромный дубовый стол был накрыт на четыре персоны. Хозяин замка занял свое почетное место в его торце, мне предложили сесть по правую руку лорда, Владимиру Владимировичу – по левую. Анжела села рядом с ВВ, впрочем, села – не совсем правильное определение, ибо она постоянно отлучалась, выставляя на стол все новые и новые яства, приготовленные собственными руками. Лорд Вуден явно был, что называется, по уши влюблен в свою новую супругу. Этому, несомненно, способствовали как ее молодость (на 22 года младше лорда), так и ее сказочная красота, сочетающаяся с идеальной фигурой. Невысокого роста, с чуть смуглой кожей, она смотрелась изящной статуэткой в этом старинном замке. Дерик Вуоден разлил вино, взял свой бокал в руку. Я полагал, что сейчас последует тост, попытался представить, что я могу сказать в ответном слове, но лорд довольствовался тем, что просто пояснил нам, урожая какого года и какого сорта виноград пошел на его изготовление, в какие бочки оно было разлито, и пообещал как-нибудь показать свой винный погреб. Тоста не последовало. Бокалы были пополнены, но тоста от пэра Англии мы так и не дождались. Я лихорадочно соображал, как себя вести. Произнести тост? Но как это воспримут хозяева? Не нарушу ли я этим какие-либо английские или испанские традиции? Что делать с нашим злосчастным проектом? Что сказать и. о. посла о результатах визита? Вопросов было явно многовато. От мрачных размышлений меня оторвала Анжелика Альба, поставившая на стол блюдо с каким-то очередным кулинарным шедевром собственного производства, и я решился: