Вечером Клавдия не вернулась с прогулки. Её братья, игравшие первым снегом, не могли определить, в каком направлении она исчезла. Они, разгорячённые беготнёй, повторяли слова друг друга о том, что сестра пропала. Большевики за дверьми шумели больше обычного, но это никого не задевало.

В семье опять засела тревога. Все понимали, что слишком много отрядов красноармейцев патрулировало улицы, а человеческая жизнь не стоила ничего. В глазах Ваеров они были производными Люцифера, и ждать от них можно было всего. Впрочем, дело было даже не в большевиках – в любое смутное время потерять человека слишком просто. Однако оказалось, что беспокоиться о безопасности Клавдии не нужно – в комнате девушки была найдена записка, прекрасно объясняющая всё. Мать и отец оцепенели над ней.

«Мама, папа, не нужно искать меня. Я вполне счастлива. Наконец, впервые в жизни, я могу сказать, что свободна. Прошу вас, не допустите с мальчиками того же, дайте им хоть каплю свободы. Как мне надоели все ваши школы и курсы, как мне хотелось отдохнуть хоть день, когда я обязана была брать уроки рисования или игры на фортепьяно! Вы, видно, пытались вылепить из меня идеал, который успешно выйдет замуж. А я хотела состояться, как человек, поступить в университет, пойти на службу, чему вы противились.

Не судите меня. Я люблю вас, но понимаю, как мы далеки друг от друга. Вы – прошлое, вы не приветствуете прогресс. Все видят его необходимость, только вы хотите сбежать. Зачем? Скоро Россия построит режим, где все будут счастливы, а вы в своей Германии будете со вздохом смотреть на восток и жалеть.

Я хотела открыть вам, что пойду со своими друзьями строить новую жизнь, но вы не дали мне шанса. Мама выгнала моего друга, не дав нам даже объяснить всё, чтобы расстаться без злобы. Не ищите меня, сейчас я по-настоящему счастлива. Не скучайте, у вас ведь ещё есть дети. Желаю счастья за границей, но родина вам не простит этого.

Клавдия»

– Ты виноват, ты! – кричала на мужа Елизавета, очнувшись от первого удара. – Ты никогда не занимался детьми, они были тебе, как собаки!

– Что ты говоришь такое? Я люблю детей, это ты всё время давила на них, шагу не давала ступить!

– Нет, хватит, хватит! Ты всё испортил! Ты никогда не говорил с ней душевно!

– А ты? Слишком много говорила с ней о глупостях, так, что она слушать не могла тебя!

– Бедная моя девочка!

Елену словно ударили сзади запачканным солдатским штыком. То, что происходило сейчас, было похоже на сон, а не на благополучную семью Ваер, крепкую и любящую. Что случилось с этими воспитанными людьми? Перед общим горем они не сплотились и не начали сообща искать выход, а просто обвиняли друг друга, упуская драгоценные минуты.

– Перестаньте, мальчики же слушают! – повысила голос и Елена. – Надо вернуть её, надо искать!

– Лена, тебе не кажется, что, раз она ушла, ей лучше там, а не здесь? – Алексей наклонился к её плечу.

Она посмотрела на него, словно не сознавая, кто он.

– Что ты говоришь? Ты что, не понимаешь, как сейчас опасно скитаться по городу в сомнительной компании?!

– Понимаю, – вздохнул Алексей. – Не нравится мне всё это.

Что именно ему не нравится, Елена не успела переспросить. Ваеры перестали клясть друг друга.

– Да, Ленушка, дорогая, ты права! Нужно немедленно бежать!

– Куда бежать? – с готовностью переспросил Фридрих. Он уже смутился из-за того, что наговорил, и пытался загладить вину.

Елизавета опять растерялась, Елена чуть не плакала, дети с надеждой смотрели на старших. За это короткое время их мир перевернулся несколько раз, и они перестали понимать хоть что-то. А, когда не понимаешь, становится страшно и досадно.

***

Елена шла по темнеющим улицам. Петербург с обеих сторон налетал на неё, придавливал своей мощью. Сочная тишина и успокаивала, и коварно усыпляла. Она боялась, что не дойдёт до дома, ляжет на гранит и блаженно уснёт. Сумерки с торжественной грациозностью стучали в стёкла выплывающим из синей дымки очертаниям шедевров архитектуры, а с реки тянуло тошнотворным запахом тины и помоев.

Елена отвыкла от красоты, от простого сознания, что жизнь – небывалой щедрости подарок привередницы – судьбы. На такие мысли теперь она, уставшая от поисков племянницы, хнычущая и чувствующая себя ничтожной, не была горазда.

Улицы наполовину опустели. Люди заперлись в своих промёрзших домах и жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Возле величественного Спаса на Крови стояла стройная женщина с чёрными волосами. Елена и в темноте умела различать оттенки цветов, а особенно женских волос, ведь была остроглазой и наблюдательной к внешности и туалетам других. Женщина величаво и просто, без налёта высокомерия, повернула своё лицо на шелест шагов Елены. У той перехватило дыхание, как в момент открытия занавеса перед торжеством искусства, и тёплые благоговение, признание, любовь разлились внутри.

Елена видела, как Она призрачно улыбнулась, повернулась и пошла навстречу. То невообразимое ощущение восторга, даже суеверного преклонения, какое чувствуют верующие перед святыней, нарастало в Елене. Она боялась пошевелиться, боялась, что слёзы защекочут ей глаза и помешают лицезреть минутное видение. Елена не могла поймать, схватить поэта за длинно спадающую с её вытянутой фигуры юбку. Ей казалось, что Анна просочится сквозь её пальцы, как неуловимый бархат, и оставит только сожаление и стыд. Она никому не принадлежит, разве только музе и вечности. Она – образец того, чем может стать Женщина, если она не растрачивает себя на пустяки.

Она удалялась уже, а Елена стояла по-прежнему в оцепенении, как будто её обкурили терпкими восточными благовониями. Так мало в её жизни осталось прекрасного, что она не могла просто так отпустить чувства, распирающие её. Догнать Анну и заговорить с ней Елене казалось кощунством, как будто она хотела вмешаться в ход времени. Ей казалось невообразимым, что с той, великой, можно говорить о пустяках, жевать баранки и искать деньги. Так можно было разрушить созданные собой дымчатые фантазии о чём-то лучшем. Наконец, Елена обернулась, чтобы посмотреть вслед видению.

Ты прошла, словно сон мой, легка…

На дороге, где только что она ступала, сиротливо белел небольшой кусочек ткани. Елена нежно взяла его в руки, как ценнейшую реликвию и, опомнившись, догнала Анну. Молча она воззрилась на благородное грустное лицо и почувствовала что-то родное в нём. Подумала вдруг, что не одинока в беде. Елена заслужила в ответ печальный, мистический, как вся ахматовская поэзия, взгляд и едва уловимую улыбку, не показывающую зубы. Елена ощутила почему-то, что уже видела это лицо – в далёком детстве, у постели больной матери. Конечно, судьба Анны не была ещё так печальна, как судьба безызвестной безответной женщины, носящей одно с ней имя, но Елена в тот миг была уверена в их схожести. То, что стихи – часть фантазий, а не отражение настоящей жизни, она не понимала. Она знала, что Анна трагической долей похожа на её мать, что она так же воздушна и так же живёт в её мечтах, фантазиях и даже воспоминаниях, и эта уверенность жгла.

В восторге, в благодарности за подаренные лучистыми тягучими стихами минуты Елена могла бы целовать… не песок, на такое унижение она не способна была, но платье. Но она просто смотрела на своего кумира, стараясь понять, потому что всегда надеялась, что высшее, какой-то потаённый смысл, открытый лишь избранным, есть.

Елена читала многих современных поэтов, объединённых позже под красивым именем «Серебряный век», но в большинстве случаев бегло пробегала их строки глазами, не цепляясь за них душой. Но по-настоящему существовали для неё только король и королева этого времени – Александр и Анна. Все остальные являлись их свитой, разноплановой, разношёрстной, буйной и великолепной свитой.

Глава 10

Они искали Клавдию уже несколько дней. Безрезультатно. Скитаясь по посветлевшим от первого снега, но нерадостным петроградским улицам, Елена всё больше отчаивалась. От её летней ослеплённости осталась бледная надежда на то, что тот подъём когда-нибудь повторится. Сейчас же было не до внутреннего мира – нужно было думать о материальном, и это отнимало всё время. Боясь, что с Клавдией случится беда, Елена бесстрашно ждала, пока мимо неё, застывшей не мостовой, пройдут группы большевиков. Немного привыкнув к вечному патрулю, она уже не вздрагивала и не ждала грубостей от них. Они оказались людьми, и были такими же разными и противоречивыми, как дворяне.

Однажды Елена забрела в странное место – не то приют, не то убежище. Множество лиц, измотанных жизнью, воззрились на неё. Здесь существовали разные слои населения – это чувствовалось и по одежде, и по манере держаться, разговаривать, смотреть. Некоторые с недовольством встретили ту, которая нарушила их относительный покой, другие звали поиграть с ними в карты. В целом это сборище не отталкивало, не вызывало тошнотворной жалости, как герои пьес о нищих – эти люди ещё не отчаялись – их сюда забросила революция, а не разбитые мечты.

– Что вам угодно? – спросила Елену молоденькая медсестра с маленькими добрыми глазами.

– Я ищу одного человека, – ответила Елена и протянула фотокарточку Клавдии. – Видели ли вы эту девушку? – спросила Елена, не надеясь уже на успех. Уже много раз она получала в ответ сочувственное отрицание.

– Нет, не видела, – вздохнула девушка.

– А что это за место? – вновь спросила Елена.

– Это временное убежище для тех, кто потерял свой дом или не хочет возвращаться в него. Его организовала моя семья.

– О, это похвально. В такое время мы должны объединяться, – рассеяно пробормотала Елена, косясь по сторонам.

Её взгляд ощупывал молодую женщину, сидящую на полу со свёртком на руках. Как всегда при своих встречах с Натальей Вороновой Елена почувствовала тесноту и что-то вроде чувства вины.

На момент их последнего свидания красавица Наталья выглядела утомленной и потерянной. Сейчас она казалась растоптанной. Подняв на изумлённую Елену свои голубые глаза, Наталья не отобразила в них ни удивления, ни радости, ни досады – ничего, что уместно в случае неожиданного возобновления старого знакомства. Но лучше бы Елена не видела её взгляда – сколько в нём было боли! Боли от всего, что случилось в последний отрезок жизни, оттого, как сильно по ней потопталась судьба. Потухшее, ничего не выражающее лицо – лицо той, которой восхищались, но которая не воспользовалась дарами природы, предпочтя обеспеченной жизни любовь.

– Наталья, вы… Как же, почему вы здесь? – изумлённо спросила Елена, садясь на пол рядом.

– Почему? Как вы думаете, почему здесь все эти люди?

– Им некуда идти.

– Вот и мне некуда…

– Боже мой, Наталья, вы не можете тут оставаться с… ребёнком. Вы должны пойти со мной, у нас есть место! Что это за условия для новорожденного!

– Что за условия? Какая разница. Всё кончено с нами, что империи думать о младенцах?

– Нет, Наталья, что ты говоришь?! – поразилась Елена. – Вставай немедленно, пойдём со мной!

– С тобой… – казалось, в Наталье, наконец, проснулось чувство. – А зачем мне идти с тобой, скажи на милость? Кто ты такая мне?!

Елена затаила дыхание. Как ни была она разочарована и взволнована, возможность проникнуть в тайные дебри чужого сознания восхитила её и заставила кротко ждать. Сегодня Наталья договорит то, что не захотела договорить тогда. Это что-то пугало, но и завораживало Елену, как будто способно было дать ключ к разгадке жизни.

– Я хочу помочь тебе.

Наталья загорелась недоброй улыбкой, которая в неверном свете свечей показалась Елене едва ли не зловещей. Она вздрогнула, подумала, что нервы её совсем расшатались, и ближе подсела к Наталье. Атмосфера тёмной комнаты завораживала. «Что сделало её такой? Не только война, не только бедность».

– Именно из-за тебя всё и пошло под откос в моей жизни, – слова Натальи, как когда – то давно, когда они только начинали свою дорогу, звучали нечётко.

– Но почему из-за меня?

– Ты что, так ничего и не поняла? Ты с самого начала, как только появилась, отбирала у меня любимых мужчин.

– Любимых мужчин?.. Я отбирала?!

Хмурая худая женщина с потушенным взглядом усмехнулась. Она не верила, что Елена находится здесь не для того, чтобы злорадствовать.

– Я понимаю, тебе было наплевать на меня, да и как иначе, но мне от этого не легче. Я так страдала, когда Алексей отдалился от меня, надеялась, он был первым, к кому я потянулась…

«Алексей, – стучало в висках у Елены, – так это была правда, я разбила её надежды…» Елена так надеялась, что Алексей и Наталья не были влюблены, что просто из-за схожести увлекались друг другом. Тогда её больше интересовали собственные чувства, но сейчас, здесь… С запозданием на шесть лет Елена всё – таки подумала, что, не вмешайся в их жизнь она, Елена Грушевская, они поженились бы, и, наверное, были бы счастливы. Елене стало больно и жаль. Жаль не себя.

– Но я пережила это, забыла его. В жизни всякое бывает, я понимаю тебя. Любить невозможно в пол силы – или любишь до самозабвения, или не любишь вовсе.

– Но зачем до самозабвения? Нужно в первую очередь жить собой, а не кем-то! Иначе в итоге и останешься с дырой в душе, одна, нищая…

– Я не такая, как ты. Это ты Сашу не любила, сама говорила об этом… И Алексея сначала предпочла размеренному существованию. А я не так, люблю – так люблю, и не думаю, как на меня посмотрит общество. Это неважно в минуты наслаждения жизнью! – прошипела она.

Елена с досадой почувствовала, как глаза начинают щекотать непрошеные слёзы.

– Вот ты подумай теперь. Чего ты добилась своим самоотречением, сидя на каменном полу в чьём-то разрушенном доме.

– Ты несправедлива… – глухо боролась Наталья.

– Я честна! И ты должна быть честна с собой, Наташа! Любовь растоптала тебя, довела до этого, и ты ещё обвиняешь меня, – хрипло докончила она.

– Удивительно, как ты всё-таки решилась выбрать Алексея, что же сказали твои родители! – Наталье, верно, не хотелось думать, что Елена может быть права.

– Выбрала, – отрешённо сказала Елена, – потому что потом уже стало наплевать на чужое мнение.

– Вот и мне наплевать.

– Да я не о том! Ты же на дне сейчас, на самом дне! И что дала тебе твоя любовь? Она только тогда и хороша, когда не несёт в себе опасности!

– Если ты не можешь пойти за ним до конца, значит, ты не любишь вовсе.

– Нет, это просто значит, что я смотрю на мир реально. Я не смогу любить того, кто топчет меня. Саша пошёл с тобой до конца, он свою жизнь разрушил?!

– Ты считаешь, что Саша топчет меня?!

– Посмотри на себя, посмотри, что стало с тобой! Как ты сама не видишь этого?! И ты ещё оправдываешь его… – поразилась Елена.

– Да, оправдываю! Я сама виновата во всём, я была слишком требовательна к нему, вот он и струсил! На него нельзя давить.

– Ты сумасшедшая, – отрезала Елена.

Наталья заплакала. Это успокоило Елену. Если женщина ещё способна плакать, потеряно для неё не всё.

– Теперь скажи мне, – продолжала Елена, поглаживая её по плечу, когда Наталья немного успокоилась, – что с тобой произошло, почему ты здесь?

– Мне… мне нечем стало платить за комнату, а тут ещё роды… Когда я вернулась из больницы, оказалось, что хозяйку моей комнаты арестовали, а в доме поселились большевики.

– А Александр?!

– Он ни в чём не виноват, он просто не знает!

– Ты разве не писала ему?

– Нет… Я не знаю, куда теперь писать, не знаю, где он…

– Он возвращается… уже вернулся. Ты должна пойти к ним. Я пойду с тобой. Хватит этого уже, я сама хочу освободиться от него. Он давно обещал дать мне свободу, и теперь с новой властью это возможно. Довольно мы все мучили друг друга. Если он ждёт указаний, он их получит.

Волчья тоска в настроении Натальи уступила место безразличному цинизму.

– Никуда я не пойду с тобой. Довольно мне досталось от тебя.

Как Елена ни пыталась уговорить Наталью, та не поддавалась, по-прежнему сидя на полу. Расстроенная, избитая, всё ещё чувствующая слабое царапанье в груди, причиняемое мыслью, что они с Алексеем, хоть и неосознанно, посодействовали падению Натальи, Елена ушла, с грустью обещая вернуться. Наталье было всё равно. Она продолжала бездумно смотреть на стену. Слышно было её ровное, но неприятно глубокое дыхание.

«Господи, как же помочь ей?» – дрожа то ли от холодного декабрьского ветра, то ли от прошедшей встречи, думала Елена, устало плетясь домой. Там, с гадкой тоской из-за собственного бессилия, она смотрела, как мечутся домашние.

Глава 11

Елена боялась, что не застанет Жаловых в их огромной квартире. Многих дворян уже выгнали с насиженных фамильных мест, заставив пережить то, что переживали во времена аристократического триумфа крестьяне. Мщение всё больше терзало Россию.

«Когда у них всё было, они с жалостью смотрели на крестьян и думали, как им помочь, ну а между делом (каждый день) развлекались. Когда у них всё отняли, они возроптали и начали жалеть себя, обвиняя рабов в том, что тем надоело их терпеть», – сказал бы Алексей, не стань он в последнее время молчалив и рассеян. Елена должна была позаботиться и о нём, одном из многих, доверенных её попечению, но столько у неё было забот в последнее время, что она, засыпая, не успевала продумать всё, что станет делать завтра. Таков удел тех, кто лучше слабых, глупых и бедных способен держать удар, оберегать их. А иногда даже тех, кто просто сбился с пути и никак не может найти новый смысл. После такой деятельности сначала гордишься собой, а потом кажется, что лучше уж самому быть слабее, глупее или беднее.

Опасения Елены не были напрасны – по старому адресу не оказалось никого из доблестной династии Жаловых. Запустение, разруха. В квартире Жаловых, как и у Ваеров, побывали большевики. Походив возле двери в надежде, что кто-то появится и расскажет, где они теперь, Елена задумалась о том, что стало с её жизнью за последние месяцы. Эти назойливые мысли, бросающиеся на неё, стоило ей остаться одной, выводили Елену из себя, потому что много в них было ропота и жалости к себе. Вслух она никогда их не озвучивала, но наедине с собой понимала, как они противоречат её идеалам, как они мерзки и мелки.

Елена отводила глаза от самой себя, как если бы разговаривала с отражением, и пыталась пресечь думы о том, что лучше бы всё шло по-старому, низшие классы продолжали бы выполнять функцию мулов. Тогда она смогла бы и дальше любоваться закатами, пожинать любовные плоды и с гордостью отмечать, как мужает сын. Такое течение мыслей вполне объяснимо для смертного, но ей было неприятно, как будто Елена Грушевская, первая защищавшая идеалы добра и справедливости, предала кого-то.

Она выбилась из старой жизни, на короткий момент подумала, что нашла себя в перевернувшейся среде разночинцев, но скоро поняла, что не может отыскаться в новом обществе.

***

Всё летело в преисподнюю, по крайней мере, Елене так казалось. Ей хотелось проснуться утром и понять, что вся боль и несправедливость остались в прошлом. Но каждый новый день всё больше отдалялся от этого желания. Иногда из центра города по улицам прокатывались, как оглушительные раскаты грома, леденящие очереди по людям. Елена начала опасаться, что Александра арестовали, и теперь ни Наталья, ни она не получат желаемого.

Елена не могла поверить в то, что Елизавета Петровна и Фридрих, утративший свою обычную склонность к ворчанию, всё-таки уезжают из России.

– Без Клары?! – вскрикнула Елена (в семье Клавдию величали на немецкий лад), только услышав от них то, что, казалось, не могло быть сказано вслух.

– Милая, – Елизавета Петровна пыталась скрыть, что оправдывается, – мы не можем искать её вечность, под угрозой мы все, мальчики!

– Лиза! – закричала Елена. – Да как ты можешь говорить такое?! Она твоя дочь!

– А они – мои сыновья, и я хочу, чтобы они видели счастье, а не смерть! Она сама свой путь выбрала.

Елена не добавила больше ничего. Даже Алексею она не сказала о своём разочаровании.

Ваеры уехали. Они долго и слезливо прощались, вздыхали и твердили том, что скоро вернутся, заберут Клавдию. Но Елена не могла слушать их. Ей только хотелось, чтобы поскорее отошёл поезд.

Но, когда она осталась одна лицом к лицу с Алексеем, ей стало ещё тоскливее. Человек, которого она так сильно любила, которому верила иногда больше, чем себе, в последнее время пугал её. Он стал ещё задумчивее и суровее, чем раньше, и походил на существо, потерявшее что-то важное для себя. А она, сбившись с курса, перестав верить всему, сбросила всю ответственность и инициативу на Алексея, несмотря на свои наполеоновские планы и вольнолюбивые речи.

Поэтому Елена и Павел начало 1918 года почти постоянно проводили с отцом и дедом. Аркадий Петрович, наверное, был рад сближению с дочерью, но никогда не показывал ей больше, чем можно было прочитать по глазам. Глаза он тщательно прятал и втайне боялся, что кто-то может залезть ему в душу.

Они много говорили в этот период. Жизнь вокруг стала так страшна, офицеров хватали на улицах и уводили в неизвестном направлении, женщины боялись открывать дверь на стук. Поэтому Грушевские окунулись в сладкий мир грёз и воспоминаний, приукрашенных и припорошенных фантазией. Елене начинало казаться, что вся её жизнь до революции была томно – цветочной. Все перипетии судьбы меркли, а то и вообще казались выдуманными по сравнению с теперешней жизнью.

Однажды Елена и Аркадий Петрович утомлённо и совершенно бесцельно бродили по Петрограду. Оба понимали, что нужно начать делать что-то, идти на службу или примыкать к одному из многочисленных политических движений. Но ни отец, ни дочь не могли совершить того, чего хотели. Вся жизнь стала для них одной бессмысленной тёмной повестью без ответа на главные вопросы, без счастья и радости. Да, когда – то в далёком будущем всё станет опять ослепляющее – цветным, душистым и игривым. Ну, а теперь…

– Расскажи мне о маме, – просила отца Елена, радуясь возможности впервые в жизни услышать от отца семейные истории, которые порой бывают так дороги. Они позволяют чувствовать, что ты пришёл не из ниоткуда, а это хоть немного, но облегчает груз непонимания начала собственной жизни. Никто не может сказать, откуда пришёл, куда идёт, и что встретит после жизни. Все религии мира преподносят свою версию человеческой сущности, и все они похожи, но… В мире хочется узнать всё самому, а не слепо верить в то, что придумал кто-то, поэтому Елене и казалось, что, познав себя, она сможет познать мир, его сущность, его безумие и совершенство. Когда она задумывалась о начале пути, находила столько непонятного, что невольно переставала думать об этом, но неизменно тянулась к привлекательному, но не разрешимому. Елене казалось, что, узнав больше о своём детстве, она сможет хоть немного приблизиться к сути. Задумываться над вечными вопросами человечества она начала недавно.

И Аркадий Петрович, сурово, но не без тихого одобрения смотря на дочь, начинал красивую историю о любви и верности, о трагическом конце и вечной памяти. Елена, хоть и не верила этим словам до конца, примято улыбалась, смотря на замёрзшие волны Невы. Река под ними расплывалась широко и бело.

На мосту к ним подошли несколько солдат в потёртых грязных шинелях. Говорили они громко и безграмотно, беспрестанно ругаясь и скалясь. Один из них, развязно посмотрев на Елену, выругался.

– Гляди-ка, крали буржуйские ещё по городу гуляют, – сказал он спутникам.

Аркадий Петрович быстро обернулся и, забыв, что не вооружён, сказал, едва сдерживая ярость:

– Господа, идите, куда шли, оставьте нас в покое.

– Ишь ты, брыкается ещё, скотина. Кончилось ваше время, наше теперь.

– Ваше не ваше, а за всё, что творите, вы поплатитесь.

– И как же, сударь? – издевательски спросил солдат.

– Папа, – прошептала Елена, – прошу тебя, не надо. Промолчи, пойдём отсюда.

Но Аркадий Петрович тем и славился, что никогда никого не слушал, а иногда даже шёл наперекор советам, боясь, что люди подумают, будто убедили его.

– Расстреляют вас, как изменников родины, когда истинная власть вернётся.

Трое в шинелях оторопели, потом переглянулись.

То, что произошло дальше, Елена видела через искажённое стекло. Казалось невероятным, что эти люди, незнакомые, нежданные, схватили Аркадия Петровича и долго били его, пока снег вокруг них не сбрызнулся чем-то тёмно – красным. Как бы в замедленном действии Елена со стороны созерцала, что пытается помешать солдатам, слышала глухие, разбавленные с собственным биением сердца, крики отца: «Беги, Лена, беги!»

Но она не могла. Перед глазами в ознобе проносились мысли – что станет с Павлом, если её убьют, как жаль будет дальше не видеть жизнь, пусть даже такую, как жаль… Наконец, огромным усилием воли заставив себя выплыть наружу, она, гонимая отчаянием и болью, неуклюже побежала по набережной, спотыкаясь и падая. Куда она бежала, она не понимала, да сейчас это было не важно. Внезапно её нагнала колющая мысль – отец… Он там один, она ничем не может помочь ему.

Резко повернув обратно и чувствуя только, как горло распухает от бьющего в рот ледяного воздуха, Елена увидела, как не её отца, нет, а мужчину, которого она совсем не знала, схватили под руки двое солдат. Протащив по замёрзшей улице, они насадили его на штык, который держал четвёртый участник представления. Мужчина на штыке тихо захрипел, с жалким выражением пытался сказать что-то, но не смог, перестав шевелиться.

Это не мог быть её отец. Не Аркадий Петрович, щёголь и сердцеед, всегда убеждённый в своей правоте, презирающий любое, кроме своего, мнение, валялся сейчас окровавленной грудой на белоснежном петербургском снегу. Не его дочь, неподвижно застывшая сейчас в двадцати метрах от тела отца, согнулась пополам из-за приступа тошноты.

Елена плохо помнила, как в страхе, что её догонят солдаты, добежала до дома, в котором жила теперь с сыном, Алексеем и Натальей. Наталья всё-таки оттаяла и согласилась принять помощь от женщины, которая, как ей казалось, разрушила её счастье. Конечно, теперь Наталья, имея время и силы поразмыслить надо всем, раскаивалась в сказанном и старалась загладить боль, причинённую Елене. Она извинялась, успокаивала её и ухаживала за Павлом и его сестрёнкой Анастасией, пока Елена бесцельно слонялась по оставленным им комнатам.

В тот день Наталья с лихвой загладила свою бестактную злобу – битый час она крутилась вокруг Елены, стараясь помочь той остановить истерику. Всё было тщетно. Елену била такая дрожь, что она не могла сидеть, а сползла на пол и лежала там, пока не затихла. Пришедший Алексей приглушённым голосом говорил что-то Наталье, дети тихо всхлипывали, почуяв в доме беду. Елена почти не слышала, как Алексей поднял её на руки и положил на диван, тревожно вглядываясь в любимое лицо. Весь мир вдруг стал для неё не более чем фоном, чтобы каждый человек наивно полагал, что счастье возможно. Впрочем, в тот момент она не думала ни о чём, а только смотрела вперёд. Алексей и Наталья, заметив её взгляд, поспешили отвести глаза.