Ошибка природы (сборник)

– Как у того мужика, которого убили, – проговорила очень тихо Маринка. – «Седин волнистых льны».

Я уже хотела было обдумать этот постулат, но тут Юлька вдруг прижала палец к губам и резко потушила свечку.

Отчетливо донесся звук приближающихся шагов. Шаги были тихие, словно крадущиеся.

– Закройте дверь, – прошептала я.

– Она не закрывается, – с ужасом в голосе ответила Маринка.

Шаги приближались.

По моей спине забегали мурашки. Я прижала к себе едва дышащих от ужаса девчонок. Дашка спрятала у меня в коленях лицо и, кажется, боялась дохнуть.

Я оттащила их в самую глубь подвала, туда, где можно было укрыться за старым, полуразвалившимся шкафом.

Шаги замерли у самой двери.

– Мамочки, – пробормотала Юлька. – Кажется, нам конец!

Дверь начала тихо открываться…

* * *

Я смотрела на образовавшуюся полоску света как зачарованная, боясь вздохнуть.

Кого мы увидим? Убийцу, который хочет извиниться за то, что собирается лишить нас жизни?

Призрак?

Да фигня это все с призраками!

Говорят, в минуту опасности наш рассудок вместе с адреналином начинает выбрасывать светлые идеи. Как-то это все взаимосвязано, но я не психолог. Только в тот момент, когда чертова дверь приоткрылась и слабый луч фонарика заставил нашу славную компанию отодвинуться подальше в тень, меня осенила совершенно безумная мысль, что все это взаимосвязано!

Не знаю как, но вот связано, и все тут!

Жалко, конечно, что мне, увы, не придется нащупать эти связи.

– Есть тут кто? – вопросил мужской голос.

Мы боялись дышать.

– Должны быть, – авторитетно заявил второй голос.

Я обреченно подумала, что если бы с одним убийцей у меня еще получилось бы справиться, то с двумя – навряд ли.

Фонарик блуждал по подвалу, все ближе и ближе подбираясь к нам.

– Да тут же есть свет, – раздался удовлетворенный возглас.

Щелкнул выключатель. Я невольно зажмурилась и заслонилась рукой от ярко вспыхнувшего света.

– Ну вон же они, – удовлетворенно сказал первый голос.

Я открыла глаза.

Прямо передо мной стоял долговязый парень, отдаленно смахивающий на Ларчика.

Он рассматривал нас с огромным интересом, засунув руки в карманы длинного пальто.

Я в свою очередь уставилась на него.

Дело не в том, что его уши торчали, как у слоненка, а глаза были безупречно изумрудного цвета. Это еще можно перенести!

Но вот волосы у него…

Я вздохнула. Парень этот был моим товарищем по несчастью. Поскольку волосы у него были точно такими же спело-морковными, как и мои!

Глава 5

Я сидела и наблюдала, как Лариков злится. Увесистый том Шекспира, пристроившийся на моих коленях, так и норовил сам шлепнуть моего босса по голове.

Босс пыхтел так, словно это он провел ночь в ментуре, терпеливо отвечая, как партизан, что в подвал мы с девочками забежали случайно, потому как репетировали сцену для драматического спектакля. «Дети подземелья» называется. Конечно, рыжий, как солнце, Ванцов нашим рассказам не очень-то поверил, и вызволять нас пришлось Ларикову.

Лариков после этого не желал разговаривать со мной, а только разгуливал по комнате с видом оскорбленной нравственности и, как статуя Свободы, иногда застывал в отдалении, с укоризненно поднятым вверх указательным пальцем.

Я так и не смогла понять смысл этого жеста, как ни силилась – то ли Лариков Небеса призывал в немые свидетели моего безобразного поведения, то ли намекал на расплату, грядущую оттуда, за то, что лезу не в свои дела.

Девиц я оставила на мамашино попечение – она даже ухитрилась запустить их в ванную, а на мой суровый намек, что это – важные свидетели преступления и я должна беречь их как зеницу ока, мама моя недоверчиво хмыкнула и сообщила, что я сама бессовестная девица, болтающаяся ночами по злачным местам, и она не позволит мне дурно воздействовать на податливые детские души.

Надо отдать должное девицам, они старались изо всех сил. Лишь бы не попасть в руки детдомовских теток!

Маринка, отчаянно гнусавя, даже попыталась воспроизвести «романсу» Офелии. Вышло у нее трогательно, почти слеза прошибла.

Конечно, Ванцов-то догадался, что девчушки мои – беглянки, и пытался воздействовать на них, но я вступилась. Ванцов попытался воздействовать и на меня.

– Вы понимаете, милая девушка, чем кончат эти создания, оставшись на улице?

Он смотрел на меня своими зелеными глазами и хлопал светлыми ресницами. Как у всех нас, рыжих бедолаг, ресницы у него были очень длинные и очень пушистые, но абсолютно незаметные из-за своего светло-каштанового цвета.

– А вы понимаете, что, если сейчас вы отправите их назад, они снова убегут и окажутся в месте, куда более отдаленном от нас? – так же сухо вопросом на вопрос ответила я.

Он вздохнул.

– И что прикажете делать?

– Найти нормальный детский дом, – сказала я. – Где детей не лупят за то, что они стащили кусок хлеба. Не унижают, если они не подчиняются… Дом, где можно просто жить. А пока пусть живут у меня. Это все-таки лучше, чем в подвале.

– Вы сумасшедшая? – с интересом спросил он.

– Может быть, – кивнула я.

– Найдите мне убедительный довод, почему их нельзя отправить в детский дом, и я пойду навстречу вашему безумию, – подумав, обрадовался он.

– Они, между прочим, были свидетелями преступления, – заметила я. – В Штатах, например, вообще существует программа охраны свидетелей. От меня они не сбегут. И пока они у меня, они под надежной охраной…

– Вашей? – он откинулся на спинку стула и постукивал карандашом по краю стола, насмешливо рассматривая меня сквозь частокол полуопущенных ресниц.

– Не только моей, но и вашей, – спокойно ответила я.

Если бы он не был таким же рыжим, как я, влепила бы ему по первое число.

Но солидарность рыжих не давала мне права это сделать. Я относилась к нему, как к брату. Вредному, занудному, и все-таки – такому же отмеченному солнцем и осмеянному окружающими.

Вам этого не понять. Вам же никогда не орали в детстве «рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой!».

Вас никто не называл «Морковкой».

Видимо, Ванцов тоже воспылал ко мне такими же чувствами «родственника» по несчастью. Потому что, подумав, вздохнул тяжело, как палач, все-таки решивший на собственную беду не отрубать голову Марии-Антуанетте.

– Ладно, – сказал он. – Сделаем так. Я выясню, что там за ферня с этими воспитателями. Если все, рассказанное вашими девицами, правда, поищу им другое пристанище. Пока пусть живут у вас. Только одно условие!

– Какое? – спросила я, поднимаясь.

– Не лезьте с Лариковым в дело Гордона, – попросил он.

Я вздохнула. Мне очень хотелось влезть в это дело, но свобода девчонок была дороже.

– Хорошо, – согласилась я.

Он взглянул на меня с сомнением. Будучи сам рыжим, он не мог не знать, что рыжие – чрезвычайно хитрые собаки!

* * *

Так что теперь я спокойненько торчала в собственном офисе, а Лариков делал вид, будто решает мою дальнейшую судьбу.

Я, в свою очередь, тоже делала вид, что очень сожалею о дурном своем поведении, а сама в то же время упорно притягивала за уши к двум странным происшествиям несчастного датского принца, историю которого Шекспир раздул до масштабов вселенской трагедии.

То есть сначала-то я честно пыталась поместить «человека-невидимку» в Сонину квартиру. Причем, черт знает почему, мне в голову пришла некая мысль.

Я даже сама посчитала ее безумной.

В конце концов поклонник Шекспира заявился бы в Чистый переулок в роли Тени отца Гамлета. Произнес бы грозно и загадочно, что дико извиняется, но кинжал уж занесен и лезвие в лунном свете уж сверкнуло.

То есть не в лунном свете, а в свете утренней зари!

Я окончательно запуталась и потеряла нить рассуждений, так чудесно скользящую в моем сознании.

Мой взгляд, доселе рассеянно блуждающий по страницам бессмертной трагедии, вдруг остановился на следующих строчках:

 
Отцом все время бредит, обвиняет
Весь свет во лжи, себя колотит в грудь,
Без основанья злится и лепечет
Бессмыслицу. В его речах сумбур,
Но кто услышит, для того находка,
Из этих фраз, ужимок и кивков
Выуживает каждый по желанью,
Что дело дрянь, нет дыма без огня,
И здесь следы какой-то страшной тайны.
 

Сердце в моей груди затрепетало, как птица, запертая в клетку.

Ответ Гертруды я прочесть не успела. Только первую строчку: «Я лучше свижусь с ней».

Потому что надо мной навис Лариков и, угрюмо посмотрев сначала на книгу, потом мне в глаза, спросил зловещим тоном:

– Александра, свет очей моих! Я просил тебя не ввязываться в это дело?

Я кивнула, пытаясь вернуться к книге, которая сейчас волновала меня куда больше нотаций моего бесценного начальника.

– Тогда какого черта?

О боже! Я и не знала, что Лариков умеет реветь, как подстреленный вепрь!

Удивленно вскинув глаза, я увидела, что он и сам испугался собственного вопля. Во всяком случае, отпрыгнул от меня с таким выражением, будто это я, а не он, орала тут во всю мочь своих легких!

– Андрей Петрович, – тихо сказала я. – Всю глубину вашего гнева я уразумела. Свою позицию поясню, если вы, конечно, выслушаете меня без ваших комментариев.

Он хотел возразить, причем, думаю, с обильным использованием ненормативной лексики, но пробурчал:

– Во-первых, ты идиотка, которая лезет в темный подвал, рискуя жизнью.

– Там были дети, – напомнила я.

– Дети могли оказаться бандитами. Это во-первых. А во-вторых, этот Ванцов не любит, когда кто-то влезает в его дела, а ты еще не знаешь, кто это такой!

– Знаю, – сказала я. – Очень милый молодой человек. И мы с ним обо всем договорились. А теперь, если вы пришли в себя и соблаговолите выслушать меня, попытаюсь объясниться.

Он скрестил руки на груди и слегка наклонил голову, насмешливо давая понять, что он весь внимание.

– Ну так вот, Андрей Петрович… Мне кажется немного странным, что в этой истории с Сониной квартирой есть нечто общее с убийством Гордона. Не спорю, сначала я действительно просто сунула нос не в свое дело. Чувствовала ведь личную ответственность за человека, который намеревался стать моим клиентом. Но теперь к этому прибавилось еще кое-что. Из рассказа девочек я вынесла, что убийца Гордона начитан и артистичен. Не всякому придет в голову загримировать себя бинтами. Второе – этот человек считает себя известным или является таковым. То есть, по моему скромному убеждению, он или артист, или телекомментатор. То есть человек, у которого есть основания опасаться быть узнанным. А теперь перейдем к посетителю Сониной квартиры…

Я помолчала, закуривая. Лариков смотрел на меня во все глаза. Кажется, гнев уступил место любопытству.

Мне удалось его заинтересовать. Впрочем, я и сама была удивлена тому, как плавно получается у меня изложение моих безумных идей.

– Так вот, в этом посетителе наличествует эстетизм. Правда, немного своеобразный – я бы назвала это эстетизмом человека, очень долго обитающего на «дне» жизни, то есть в полной нищете, и мечтающего о красивой «рекламной» жизни. Отсюда страсть к дорогим вещам и запахам. Более того, он как бы бравирует этим. Второе – он знает Шекспира. Это склоняет меня к тому, что он актер. Гамлет – болезнь всех актеров. Если тут нет какой-то другой, более глубоко эшелонированной подоплеки, конечно. И вот тут у нас возникает точка соприкосновения… Два случая сливаются воедино. Понимаешь, Ларчик, может, я и ошибаюсь. Может случиться так, что все мои рассуждения гроша ломаного не стоят, но… Чтобы убедиться хоть в чем-то, мне…

Я вздохнула и закончила свою «объяснительную записку» словами Гертруды:

– «Я лучше свижусь с ней. В умах врагов не трудно ей посеять подозренья».

Он смотрел на меня с таким выражением, которое можно было принять за восхищение, но я вовсе не отличалась такой идиотской самоуверенностью.

Поскольку точно так же смотрят на людей, внезапно на глазах утративших рассудок, я скорее склонна была заподозрить своего шефа именно в таком отношении к моим «откровениям».

– Так, – наконец решился он прервать молчание. – Позволь тебе задать один вопрос. Это все твои личные достижения или результаты спиритуальных влияний поэта-висельника?

– Шекспир, ма шер, не был висельником. Правда, сейчас вовсю муссируются рассуждения о том, был ли он вообще, или наш гений – плод коллективного разума. Хотя лично я склоняюсь к тому, что человечество просто не согласно видеть своих отдельных представителей выше самих себя. Последняя версия относительно бедолаги Вильяма особенно шикарна – будто его создали два голубых «вольных каменщика»…

– Сашенька, – простонал мой босс. – Мне кажется, мы сейчас заняты совсем не Шекспиром!

– Да? – искренне удивилась я. – А чем мы тогда занимаемся?

– Квартирой. Мадам Сони.

– Вспомнила, – хлопнула я себя по лбу. – Если принять во внимание, что рассказать нечто о тайне должна мне «она»…

– Кто? О какой тайне?

– О господи! Соня скрывает страшную тайну! То есть я так думаю, что скрывает ее именно Соня, но может скрывать и Маша, только это вряд ли. Маша не создана для сокрытия страшных тайн…

– Сашка! Я ничего не могу понять! Какая тайна? Что за тайна?

– «Что дело дрянь, нет дыма без огня и здесь следы какой-то страшной тайны», – объяснила я ему со всей возможной доступностью.

– Апсайдаун, – горько покачал он головой. – Если я тебя понимаю, можешь треснуть меня по уху. Откуда этот бред?

– Фи, – сморщила я нос, хватая трубку и набирая номер Сони. – Нельзя же так вот называть шедевр драматургии! «Бред»! Это надо же так сказать! И про что? Про «Гамлета»! Нет, Лариков, тебе все-таки надо хоть немного заняться самообразованием! Нельзя же читать только Роджера Желязны и думать, что единственный принц, когда-либо посещавший нашу грешную Землю, назывался Корвином!

Он засмущался, мой бедный шеф. Трудно ему со мной, сочувственно вздохнула я, слушая длинные гудки. Не каждый выдержит такую интеллектуальную личность рядом!

Можно и закомплексовать…

Гудки. Гудки. Гудки.

Мне стало немного не по себе.

– Похоже, ее нет, – пробормотала я, вешая трубку.

– Позвони попозже, – пожал плечами Лариков.

– А если с ней что-то случилось?

– Тогда съезди, – присоветовал босс.

Но я набрала номер снова. На этот раз трубку взяли. Голос Маши недовольно проговорил:

– Алле?

Господи, у нее даже голос замороженный!

– Добрый день, Маша. Можно попросить к телефону Соню?

– А ее нет. Она пошла попрощаться с Андреем Вениаминовичем.

– С кем? – переспросила я, не веря своим ушам.

– С Андреем Вениаминовичем. Гордоном. Разве вы не знаете, что вчера убили ее друга?

* * *

О-о! Вот это тебе выдали фишку, говоря по-лариковски, милая Александрина!

В принципе, я и раньше подозревала Судьбу в умении плести странные, зачастую связанные в один узелок нити. Но уж настолько!

– Что? – встрепенулся Ларчик, мгновенно заинтересовавшись моим целенаправленным – в одну невидимую точку на стене – взором.

– Ну как тебе сказать, – задумчиво сказала я. – Вчера Соня была очень даже не в себе, сказала, что умер ее друг. Как я поняла, с этим другом они были близки. Более чем. А сейчас узнаю имя этого самого друга, и как-то так получается, что я не в силах пойти вам с Ванцовым навстречу.

– Сашка! Ты научишься говорить понятно? Не все же, черт тебя побери, занимались старофранцузской словесностью?

– Все время забываю, прости… Мне все кажется, что уровень интеллекта окружающих соответствует моему, – съязвила я.

Он был слишком заинтригован, чтобы воздать по заслугам за мое хамство.

– Так что там?

– Ничего. Просто сейчас я узнала имя ее друга. Андрей Вениаминович Гордон. И как тебе поворот судьбы, мой милый?

* * *

Передо мной встала практически неразрешимая дилемма.

Больше всего на свете мне хотелось отправиться прямо на сеанс прощания с Гордоном и понаблюдать за собравшимися. Теперь я уже на девяносто процентов уверена, что таинственные посещения Сониной квартиры и убийство Гордона связаны между собой. Но точно так же я была убеждена и в том, что на прощании присутствует Ванцов. У него в этом деле кровный интерес, никуда не денешься. Соответственно, я подставлю моих девчонок. Он сразу решит, что я продолжаю совать свой нос в его дела, озвереет, естественно, и пострадают невинные.

Сидеть и думать просто так мне не очень-то хотелось, поскольку, когда появляются практические занятия, умственные перестают меня интересовать.

Остается свободная Маша, которая на первый взгляд с этой галиматьей не связана. Но ведь именно она и могла оказаться той самой «мисс икс» из Шекспира.

Хоть я и питала к Маше стойкую неприязнь, все-таки решила подвигнуть себя на подвиг во имя успешного следствия и умоляюще посмотрела на Ларикова.

Он обещал Ванцову, что, пока идет следствие, я не буду отлучаться без его ведома из офиса.

Сначала Лариков делал вид, что моих взоров он не замечает в упор. Но я неотступно преследовала его, не отводя своих глаз от боссова лица.

– Та-ак… Что мы хотим-то? – наконец сдался он.

Не зря я убеждена, что женские слезы и умильные взгляды способны растопить даже черствое сердце каменного монстра!

– Мы хотим поехать к Маше Нестеровой, – невинно улыбнулась я.

– Только ли к Маше? – недоверчиво усмехнулся Лариков.

– Только к Маше, – подтвердила я.

Он задумался. Думал он, на мой взгляд, чересчур долго, как будто я собиралась устроить взрыв в многолюдном месте!

– Ладно, – наконец решился босс. – Поезжай. Если тебя не отпустить, ты начнешь ныть и будешь отравлять мне существование на протяжении целого дня!

Я пропустила последние слова мимо ушей – отомщу ему как-нибудь после. На досуге.

Чмокнув его в щеку, влезла в куртку и выбежала на улицу, временно прощаясь с моим «офисным» арестом. Воздух свободы пьянил и завораживал.

Я чувствовала себя щеглом, которого выпустили в весенний лес, но…

Одно-единственное «но» омрачало мое настроение. Если все это взаимосвязано, в чем я лично уже почти не сомневалась, Ванцов может подумать, что я все-таки очень хитренько пробираюсь в его владения!

Глава 6

Мысли о Ванцове не отпускали меня все время, пока я бежала по проспекту.

Отчего-то он вызывал во мне странное чувство – раздражение, смешанное с искренним сочувствием. У каждого из нас был свой собственный «конек», но в то же время был и собственный недостаток.

Ванцов, например, прекрасно знал основы криминалистики и Уголовный кодекс. Я ни то, ни другое близко не разумела, но особенно по этому поводу и не печалилась – рядом был Лариков, который обе эти «китайские грамоты» мог вполне доступно изложить мне в случае надобности.

Но при этом Ванцов не знал так хорошо Вильяма Шекспира. А вот меня-то рядом с ним не было! Соответственно, получалось, что мои шансы понять, что же за история приключилась в Чистом переулке, были несколько выше.

Вот такие мысли бежали по проспекту вместе со мной, направляясь к Маше Нестеровой.

Маша Нестерова в отношении меня испытывала такое же предубеждение, как и я к ней. Посему трудно было рассчитывать, что наша беседа принесет нам обеим моральное удовлетворение.

– Красивая киска, – услышала я за своей спиной.

«Вот и верно – Маша и есть красивая киска», – согласилась я и обернулась.

Старушка в черной шляпе и молодежного покроя пальто кормила кошку, а рядом с ней стоял мальчуган, такой же рыженький, как мы с Ванцовым.

Прямо не Ванцов, а тайный фантом!

Я вздохнула и продолжила свое стремительное течение вдоль людского потока к старинному зданию, где в бывшей коммуналке жила странная и несчастная Соня со своей «красивой киской» Машей.

Дом был уже совсем близко, я прибавила шагу, как охотник, увидевший впереди себя цель.

Вот и подъезд.

Дверь открылась быстро и резко. Я вовремя успела отпрыгнуть в тень деревьев, почти неслышно чертыхнувшись.

Этого типа я тут совсем уж не чаяла увидеть!

Накликала беду, вспоминая его постоянно!

Из подъезда вышел Ванцов, собственной персоной.

* * *

«Ну и откровение», – оторопело подумала я, провожая взглядом из своего укрытия долговязую и несуразную фигуру Ванцова.

Он шел, чем-то настолько озабоченный, что даже не соизволил обратить на меня внимания. Хотя продефилировал он просто перед моим носом. Я, как полная идиотка, вытаращила глаза так, что они явно засобирались выпасть прямо на ванцовскую куртку, и затаила дыхание от ужаса, а он даже не взглянул на меня.

Интересно, каким ветром его занесло сюда? Ведь эти-то владения, пардон, мои!

Значит, ему можно, а мне – нет?

От негодования теснило в груди. Я чувствовала себя несправедливо обиженной.

А главное, получалось, что гадкий рыжий Ванцов вовсе не такой уж и профан, раз взял именно этот след? Значит, у него все в порядке с интеллектуальным нюхом?

Не знаю, почему я расценила свидетельство ванцовского ума как личное оскорбление, но было мне горько и обидно.

Я, к сожалению, в этот самый момент должна была находиться «под домашним арестом», и посему нельзя мне было…

А впрочем, почему бы и нельзя? Может, я тут просто прогуляться вышла?

Я уже почти решилась на безумный поступок – сейчас вылезу из своего укрытия и окажусь прямо перед Ванцовым. Как бы случайно!

«Ах, какая приятная неожиданность, – удивлюсь я. – Что вы тут поделываете?»

«А вы что?» – спросит он. И будет совершенно прав, подозревая, что я оказалась тут совсем не случайно!

Да ладно, отмахнулась от здравых рассуждений. Чего-нибудь придумаю по ходу действия! И уже собралась выйти.

Но господь уберег меня от такой неимоверной глупости. Ванцов сел в машину и спокойно отъехал, оставляя меня одну разбираться с загадкой его появления здесь.

И слава богу!

Уже немного подумав, поняла: ничего бы он мне не рассказал, а вот потом меня ожидала бы целая толпа неприятностей!

Поэтому, успокоившись, я поднялась на третий этаж и нажала на кнопку звонка.

В конце концов тайну ванцовского посещения могла раскрыть и Маша!

* * *

Маша меня явно не ждала. Скорее всего она рассчитывала увидеть кого-то более приятного, поскольку, открыв дверь, сначала одарила меня сияющей улыбкой, сообщающей ее кукольному личику нечто симпатичное. Потом эта улыбка, так оживляющая ее, медленно сползла с лица.

– Здравствуйте, Маша, – как ни в чем не бывало широко улыбнулась я ей. – А Сони еще нет?

– Нет, – облегченно выдохнула Маша, явно обрадованная, что мне понадобилась все-таки не она.

– А можно подождать ее? – продолжала я нахальничать.

Вежливой Маше под моим напором было не устоять, и она смирилась.

– Конечно. Правда, не думаю, что ваше ожидание не затянется, но раз уж вам так нужна сегодня Соня…

– О, еще как, – подтвердила я худшие ее опасения. – Еще как нужна. И именно сегодня.

С этими словами преспокойненько направилась в Сонину комнату, так что бедной Маше ничего не оставалось, как следовать за мной, пусть даже и с недовольным видом – в конце концов это все, что ей оставалось.

В Сониной комнате царили покой и безмятежность. Я уселась в кресло и стала рассматривать лежащий на столике альбом с фотографиями. Маша, смирившись с моей бестактностью, присела напротив, молчаливая и красноречивая одновременно. Она умудрялась показывать все свое неодобрение одним лишь видом.

Фотографии были обычные – как и во всех альбомах. Но вот интересно – вчера этого альбома тут не было! Значит, Соне захотелось пересмотреть их еще раз?

Впрочем, ничего удивительного в том, что человек, потерявший близкого друга, пытается оживить прошлое в тщетной попытке оживить вместе с прошлым и его.

Я вздохнула. От этого альбома, такого же величественно-напыщенного, как и Маша, веяло холодом. Может быть, потому, что большинство фотографий были посвящены именно ей? Маше? Надменной и красивой девочке-девушке, и так далее? Сониных фотографий было совсем мало. Да и получалась она на них какой-то трогательной, будто просила извинения за то, что появилась на чужом празднике жизни!

Мне стало грустно, и я отложила альбом, не досмотрев его. Не могла отделаться от ощущения, что не имею на это права… Посмотрю его лучше с хозяйкой. Когда она вернется!

Однако в тот момент, когда я убирала его, на стол выпала фотография.

– Какая же ты неловкая, Александра, – проворчала я, нагибаясь, чтобы поднять и засунуть ее назад.

Это был обычный снимок. Несколько человек, стоящих в кружке. Плохо различимые лица.

Только почему-то был отрезан уголок. Я повертела фотографию, пытаясь понять, что же там было. Чье-то лицо? Фигуры на снимке выглядели довольно размыто. Определить «кто есть кто» было практически невозможно.

Вздохнув, положила снимок перед собой. В конце концов я и сама неоднократно уничтожала следы собственного присутствия на снимках, если моя физиономия начинала портить мне настроение! Ничего удивительного в этом нет!

– Кто это? – спросила я.

Маша вопросительно посмотрела на меня.

Я протянула ей снимок.

– Не знаю, – пожала она плечами, – совершенно невозможно разобрать… Спросите у Сони.

Она очень быстро сунула снимок в общую стопку и тут же посмотрела на меня безмятежным взглядом, в котором мне померещилась на мгновение некоторая нарочитость.

Но, в конце концов, может быть, я становлюсь излишне подозрительной?..

* * *

Можно сидеть с каким-то человеком и молчать, нисколько этим молчанием не тяготясь. Вроде бы это тоже нормально – мы вот с Пенсом иногда молчим целыми днями, потому как и без слов прекрасно понимаем друг друга. Причем молчание получается уютным и приятным.

С Машей все выглядит иначе. Ее молчание было тяжелым, как воздух, насыщенный ртутными парами. Она как бы давала мне понять, что не о чем говорить красавице с тонкими чертами лица и гладко-змеиной головой и девице с внешностью пухлого мальчугана с рекламы. Проводила безжалостную грань, отделяющую меня от нее.

Не то чтобы это меня обижало, но в целом я почитала такое положение несправедливым.

В конце концов, красота тела – явление мимолетное.

 
Qu'est-ce reffrain ne vous remaine:
Mais ou les neiges d'antan? —
 

пробормотала я едва слышно, рассматривая Само Совершенство.

Она меня услышала. Подняв глаза с очаровательным прищуром и недоумением, уставилась на меня и переспросила:

– Что?

– Так, это я про себя, – смешалась я, нахально отведя себе роль «красавиц былого», воспетых Вийоном. Не стану же я цитировать ей все! Поймет ли?

Впрочем, мои познания, кажется, пробудили в ней толику уважения. Она заинтересованно посмотрела на меня совсем не так, как раньше:

– Французский?

– Да, – кивнула я.

– А в вас и правда есть что-то от француженки, – рассмеялась она. – Вы чем-то похожи на Милен Фармер. Если, конечно, заставить вас качаться и не есть неделю.

Надо же! Я начала таять, как воск. После сравнения с мальчишкой теперь меня сравнили с изящной французской певицей! Интересно, кому верить?

Святое убеждение Пенса, что верить следует тому, кто говорит тебе приятные вещи, победило на этот раз мое скромное разумение того, что лучше мне самой над собой посмеяться, чем это сделают другие.

– А можно вас спросить об одной вещи? – снова подала голос Маша, явно сдаваясь любопытству.

– Конечно, – кивнула я, радуясь тому, что Франсуа в очередной раз помог мне растопить лед.

– Как вы познакомились с Соней?

Оп, Сашенька! А придумать-то мы ничего и не успели!

– Вам честно или наврать? – спросила я, откровенно и простодушно взирая на мою визави.

– Честно, если сможете, – рассмеялась она.

– Я детектив.

Она помрачнела.

– Та-ак. Значит, Соня все-таки обратилась к вам. Неужели она не понимает, как это глупо?!

– Маша, почему? Почему это глупо?

Я не могла понять причин ее взволнованности.

– Потому что, черт побери, все это – только плоды ее фантазий, как вы не понимаете? Стареющая женщина, одинокая, с несложившейся личной жизнью! Выкинутая за борт, как все балерины, раньше, чем успела сообразить, что она, увы, вышла в тираж! Трудно смириться с этим, вот мы и придумываем всякие истории!

– Маша, вы психоаналитик?

– Да не надо быть психоаналитиком, чтобы все это понять! Мне самой очень жаль Соню, поверьте, но в этот идиотский бред, что кто-то разгуливает по ее квартире, я никогда не поверю! Какие-то кретинские музыкально-спиритуальные утренники с голосом из туалета!

– А если все не так? Если некто действительно тут бывает? Ведет непонятную игру, с только ему одному известным финалом?

– Да бросьте! Кому нужна моя когда-то хорошенькая тетка? Или этот человек такой же идиот, как и она! Я не верю в подобный бред!

– Однако Гордон был убит, – напомнила я.

– При чем тут Гордон? – вытаращилась она на меня. – Ну, был у них роман. Это же не причина для убийства, вы не находите?

– Отчего же, нахожу. Вполне приличная причина, чтобы произошло убийство. «Ее любовник Кассио. Ты можешь спросить у мужа. Разве б я посмел расправиться без важных оснований?» – процитировала я «Отелло». – Как видите, любовь и измена считается вполне достойным поводом для расправы.

– Саша, это Шекспир! Это страсти, современному человеку недоступные! Сейчас нами владеет одна страсть – выжить. Заработать. Опять выжить. У Гордона доставало проблем – выше головы. Соня не была его страстью. Только интрижкой.

– А если – нет? Если была страстью?

– Соня? – она запрокинула голову и рассмеялась. – Саша, вы еще в плену романтических иллюзий! Ну ладно, предположим, что так. Была страсть. Дикая, необузданная, хотя…

Она хихикнула.

– Я свою тетку в роли страстной женщины не представляю. Но при чем тут ночные посещения? Что, моя бедная Сонечка предмет еще одной страсти? Кто тогда разгуливает по нашей квартире?

– Вот это и интересно, – вздохнула я. – Поэтому я здесь и надеюсь на вашу помощь.

– Простите? – не поняла она. – Но я-то тут при чем? Если только мне пришла в голову безумная идея свести тетку с ума, чтобы завладеть квартирой, и я прикидываюсь мужчиной? Что там он у нас ей оставляет?

– Книги Шекспира. Ароматы «Кензо». Галстуки, – перечислила я.

– Так. Галстуки дорогие?

– Дорогие, – согласилась я.

– Тогда я отпадаю. Потому что из перечисленного могу оставить разве только Шекспира. На остальное у меня нет средств.

– В принципе, я тоже думаю, что это не вы. Но ведь пролить свет на те же таинственные взаимоотношения Гордона и вашей тетки вы можете?

– Нет, – честно призналась она. – Могу только рассказать вам, как они познакомились. Это было при мне. И, кстати, я опять рискую оказаться под вашим подозрением. Слушайте, да я просто «пост номер один»! Во-первых, квартира, а во-вторых, та самая нечеловеческая страсть!

Она закурила. Курила Маша, в отличие от меня, весьма аристократично. Задумчиво и нежно, как будто это была не сигарета, а благовония.

На ее шее висел медальон – так, безделушка. Но она постоянно притрагивалась к нему узким изящным пальчиком, как будто старалась показать мне любимую игрушку, которой не устает гордиться.

– Значит, так, я была его любовницей. Страсти у нас как-то не получилось. Правда, мы и не старались. Просто мне нравилось быть с ним рядом. Он был такой представительно-галантный и спокойный. То, что нужно взбалмошной девице, по мере сил старающейся казаться послушным чадом истеблишмента.