Второе родильное отделение. Женский роман

Второе родильное отделение

Меня ведут по уже знакомому коридору и кладут на кровать в коридоре рядом с предродовой палатой и туалетом. Нянька, которая застилала для меня постель, ворчала.

– Вся в крови, ох, уж эта реанимация, и вымыть тебя не могли, совсем распустились, – она обтёрла мои кровавые ноги тряпкой, я легла. Всё. Я лежу. Приносят с третьего этажа мои сумки и пакеты, говорят, что мне ничего нельзя есть, можно только немного попить простой воды без газа. Я лежу, засыпаю, просыпаюсь. Меня бросили и оставили, никто ко мне не подходит, не интересуется, как я. Кричат дети, как они кричат. Где-то там и мой мальчик. Мальчик. Как я хочу прижать тебя к своей груди. Надо бы встать, сходить посмотреть на него. Эта мысль преследует меня весь день, кажется, что мой мальчик зовёт меня. Его вытащили в этот враждебный мир, а мамы рядом нет, мама болеет. Ему страшно, только я могу его успокоить, своей любовью, своим теплом. Не могу. Не могу не то что встать и сходить, не могу даже повернуться на бок. Я так мечтала полежать на животе. Господи, когда я буду спать на животе? Прямо передо мной потолок, высокий, белый, весь в причудливых трещинах, я их разглядываю. Чтобы увидеть коридор нужно повернуть голову, но даже это простое движение кажется сейчас невыполнимым. Ко мне подходит медсестра с запиской от мамы. Поздравления, муть какая.

– Напиши ответ. – Тут я криво улыбаюсь, я не могу писать.

– Что мне можно есть? – Ничего. Ничего мне нельзя есть.

И прочая сентиментальная чепуха. Ах, мама, мама, почто ты пожалела денег на роды? Сейчас сидела бы рядышком, умыла бы меня, причесала, погладила по голове, успокоила и пожалела. Я была очень обижена на маму, Сашу и всю родню. Как она хочет передо мной теперь выслужиться, поняла, что натворила. Я попросила передать маме на словах, что мне ничего нельзя есть, что можно только пить воду без газа, и попросила отдать маме сумку с продуктами, а то ведь испортятся. Через пять минут медсестра вернулась с пакетом яблок и газводой, я же просила без газа. Я недовольно поморщилась, ладно, проехали.

Слон

Все животные не имеют проблем в родах. Взять хотя бы слона, конечно, слониха носит свое чадо почти два года. Зато слонёнок как родился, так сразу и пошёл, минуя период пелёнок, вполне самостоятельный младенчик. Рост у новорожденного слонёнка около метра, да и весит он под 100 кг, хотя, на фоне гиганта мамаши трёхметрового роста и веса более четырёх тонн он смотрится очень даже маленьким. Новорожденный слонёнок в 40 раз меньше матери, когда человеческий младенец меньше матери всего в 25 раз, чувствуете разницу?

Ученые установили, что плод слоненка вызревает до 4 месяцев в особой пленке, которая была известна до сих пор только у рыб и лягушек. Это заставляет сделать вывод о том, что прадед слона мог жить в воде. Теперь также стало известно, что через 12 месяцев плод слона полностью созревает, и тем не менее остается ещё на 10 месяцев в лоне матери. Эти десять месяцев идет развитие мозга одного из самых больших в мире млекопитающих.

Хищникам тоже повезло. У них детки хоть и слепые, глухие и беспомощные, зато их сразу много, редко когда кошка родит одного котёнка. Да и период беспомощности совсем мал, прошла пара месяцев, и котёнок уже вовсю резвится, пьёт молоко из блюдца и жуёт кусочки мяса. А у нас женщин как? В полгода сел, в год пошёл – какая радость!

***

За весь день ко мне так никто не подошёл, не то чтобы врач, даже стакан воды никто не подал, а просить у меня не было сил. Большею частью я спала. Спала под крики младенцев и вопли рожениц. Часов в пять одна расторопная нянечка предложила помочь мне встать сходить в туалет в обмен на яблоки, там ещё была шоколадка, короче, в обмен на продукты. Плевать, я согласилась, в туалет хотелось давно (давали о себе знать капельницы), заодно выторговала у неё стакан воды, меня мучила жажда, всё равно мне есть нельзя, да и неохота. Она, очень довольная, забрала пакет с фруктами и помогла мне встать, я пошаркала в туалет, благо рядом, держа в одной руке неизменную банку, а другой поддерживая обвисший живот. Кое-как раскорячилась, пописала, из меня вывалилось в унитаз что-то тяжёлое, килограмма два, наверно. Глянула, батюшки! Что это? Это что-то занимало весь унитаз и больше всего походило на говяжью печень. Я так и решила: из меня вывалилась печень. Испуганная, я позвала нянечку посмотреть на это чудо.

– Ничего страшного, это сгусточки, просто ты целый день лежала, вот и накопилось так много. Нянечка помогла мне лечь, я была ей очень благодарна за помощь. Этот поход вымотал меня и я провалилась в лечебный сон.

Позже мне принесли записку от Саши.

Алиса, привет – это я, Саша, поправляйся скорей, я без тебя очень скучаю.

Вчера смотрел фотографии. Вечером, когда я проезжал мимо по Рентгена, то я посмотрел в твою сторону, но тогда я ещё ничего не знал, приехал домой. Мне бабушка сказала, что она стала прабабушкой. В общем не волнуйся, всё поправится и будем с тобой ходить в горы.

Целую, Саша

Забегая вперёд я сообщу вам, что моим родственникам нагло врали, что я лежу в реанимации, где, в общем-то, и полагалось мне находиться сутки после операции. Никто не посмел сказать им, что я валяюсь в коридоре, а я сама в тот момент написать записку была просто не в состоянии. Поэтому мой дорогой муж и мама наивно полагали, что я нахожусь под неусыпным присмотром врачей-реаниматологов. О том, что день я пролежала брошенная в коридоре, они узнали лишь на следующий день. Моя мама прилично потратилась на лекарства, точную сумму я назвать не могу (тысячи две), но в то время покупали в больницу всё, включая одноразовые стерильные перчатки, шприцы, капельницы и, разумеется, медикаменты. В роддоме были свои лекарства, но их почему-то не хотели на нас тратить. Мне даже кажется, что заботливые медсёстры неплохо на нас доверчивых зарабатывали. Вот приносит она мне список, что нужно купить, а потом предлагает сбегать в аптеку и купить их сама, только денег ей нужно дать. Через минуту она приходит весьма довольная со всем необходимым, и очень сомневаюсь я, что она не взяла всё это из своего заветного «ушкапчика». Ну да ладно, надо же и им как-то на жизнь зарабатывать, платили медперсоналу тогда неприлично мало.

В девять вечера меня перевели в палату №10.

Палата №10

Нас было пятеро: я, Оля, Наташа, азербайджанка с трудновыговариваемым именем, для простоты мы звали её Шура, и Таня. Я одна была после операции, все остальные родили сами и сегодня, то есть 1 марта. Все они порвались во время родов или их подрезали, всех стимулировали и торопили. И у всех были мальчики, кроме Наташи. Для Наташи и Шуры это были вторые роды. Шура первый раз рожала дома в Азербайджане, а Наташа в роддоме на Цимлянской, сейчас он закрыт на ремонт. Все были возмущены и недовольны, все говорили об одном, что никогда не будут больше рожать здесь, не я одна была обиженная. Мы быстро подружились. И тут я, собственно, узнала много нового. Например, что наше второе родильное отделение называют грязным. Что сюда обычно кладут бомжих, наркоманок и прочий сброд. А на втором этаже в первом родильном рожают все нормальные женщины.

Мы стали выяснять, почему же мы все здесь? Надо сказать, что с соседками мне повезло, все они попали сюда по недоразумению. Шура не стояла на учёте, как и большинство восточных женщин, она ужасно боялась и стыдилась гинекологов, я – из-за неперезданного анализа на хламидии, Ольга – бедная сирота вообще принципиально не сдавала платных анализов, у Тани анализы потеряли, а Наташа, не помню, но тоже что-то совсем несерьёзное.

И вот мы лежим и делимся впечатлениями. Наталья очень стыдилась того, что обкакалась во время родов.

– Знаете, девочки, я ведь уже не первый раз рожаю, поэтому я сделала себе клизму, побрилась и поехала в роддом. Да видать плохо сделала, потому как обосрала весь фартук акушерке, мне так неудобно. Я не хотела, правда, оно само вышло, как я стала тужиться.

А мы хохочем, а смеяться больно, во всяком случае мне.

– Ха-ха-ха! Ой, не смеши!

А у Ольги тоже приключился конфуз, её послед вылетел и угодил акушерке прямо в лицо. Бывает.

В тот день я так и не увидела своего мальчика.

Утром пришёл наш врач Лариса Ивановна, мы прозвали её Чайкой, она очень походила на эту птицу, такая же крикливая, наглая и глупая. Она сразу начала нас строить.

– Девочки, не стирать, на подоконник и тумбочку вещей не ставить, полы мойте два раза в день, кварцуйте палату два раза в день. На осмотр приходите с пустым мочевым и т. д.

Уборщицы тогда не было, слишком маленькая зарплата, был один студент, он проработал ровно сутки и сбежал. А мы-то почему должны полы мыть? И почему нельзя стирать? Мы были возмущены, что же нам грязными ходить или отдавать родственникам стирать наши кровавые плавочки? У Ольги так, по причине нищеты, даже прокладок не было, вместо них она использовала кусочки марли, которые потом стирала и сушила на батарее. Её единственную из нас лечили за счёт государства, ну нет у неё денег на лекарства, сирота и муж у неё сирота, дед и бабка на пенсии, на которую не проживёшь.

Тибет

Мне вообще непонятно, как человечество до сих пор не вымерло? Есть тут какая-то загадка. Роддома появились лишь последние двести лет, до этого рожали как попало: в поле, в бане, в чуме, в дороге, в кустах. Уровень смертности во время родов был высокий, но ведь не вымерли же! Значит не такой уж и высокий, а выживали сильнейшие. Одна моя приятельница рассказывала мне, что в Тибете новорожденного младенца кидают в ледяную реку, и если младенец выплывал, то его доставали, натирали травами, маслом, согревали и отдавали матери, а кто утоп, тот утоп. На тысячу младенцев умирал лишь один, зато у остальных – крепкий иммунитет и великолепное здоровье. А так как это в Тибете практикуется веками, то больных людей там просто нет, все сильные и здоровые, живут до ста лет без инфарктов и инсультов, не страшны им ни загадочный холестерин, ни атопический дерматит.

***

На следующий день мы наконец-то увидели своих детишек. Их принесли нам спящими, туго запеленатыми, как солдатики. Я своего узнала сразу, потому как он был больше всех раза в полтора – 57 см, богатырь. Он спал и улыбался, я пыталась его разбудить на кормёжку, но всё бесполезно. Наташа учила нас, как правильно давать грудь. У Шуры был настоящий джигит, младенец с одной бровью, он жадно схватил мамину грудь и начал активно и шумно сосать. Ольга носилась со своим Димкой, как с куклой. Она была из нас самой молодой, смешливой, задорной и оказалась очень нежной мамочкой. Таня тихонько ворковала в своём углу со своим малышом. Все дети активно ели, а мой спал. Я пробовала его пощекотать за щёки, подёргала за нос, нет, он был явно сыт – на щеке белело пятно засохшего молока. Будить его было жалко. Через час малышей от нас унесли в детскую.

У второго родильного отделения были свои плюсы. Например, дети не лежали с нами в палате, как в первом отделении. Конечно хорошо быть сразу с младенцем, но мне в моём плачевном состоянии было не до ребёнка. Нам приносили детишек только на кормление через каждые три часа, час они были с нами и мы могли вдоволь их потискать и посюсюкать, красота. Вторым плюсом был первый этаж. Ведь родных к нам не пускали, а так можно было подойти к окну, помахать рукой, показать малыша.

Вот и ко мне на второй день после родов пришли родные. А я белая, измученная, синяки под глазами, еле волочу ноги, подхожу к окну. Вот пришёл деда Женя (Сашин отчим, воспитавший его как родного сына). Я безумно рада его видеть. Он с цветами, показывает мне печенье, шоколадку, йогурт, я отрицательно мотаю головой, мне нельзя, ничего нельзя. Вот пришли довольные мама, папа, сестра. Им повезло, у меня как раз малыш. Я показываю это чудо, они улыбаются. По лицу сестры вижу, что вид у меня неважный. Потом она мне сказала, что выглядела я как смерть.

Принесли записку от Саши.

Алиса, привет. Я пройти к тебе не могу и я уже заколебался ждать врача (напиши его фамилию и И.О.) Если сможешь, позвони в 21:00 и подойди к окошку хоть увидеть тебя.

Целую, Саша

Тоже поглядел на сыночку.

Три дня подряд я питалась исключительно капельницами, я лежала под ними по девять часов. Еще были болючие уколы антибиотиков в попу и самый страшный и болючий укол в живот. Я сама себе напоминала игольницу, не было живого места, все руки и попа в синяках. Тогда ещё не использовали катетеры для капельниц и каждый раз кололи новую дырку, а вены у меня плохие, сразу попадает только профессионал, а обычная медсестра раза со второго, а то и с пятого. Один раз был случай, что медсестра, несмотря на все мои мольбы оставить меня в покое, сделала мне аж семь дырок за раз и только тогда прекратила свои тщётные попытки влить в меня дозу. Синяки и шишки на попе не проходили аж пару месяцев.

Абсолютно не понимаю людей добровольно идущих на кесарево, а ведь есть и такие. Мол, чего такого, заснул, проснулся, мучаться рожать не надо, глупцы! А то, что потом пять дней тебя будут колоть антибиотиками, которые попадут в молоко, об этом они не думают. О том, что шрам останется на всю жизнь, полгода нельзя поднимать тяжести и три года нельзя беременеть, они тоже не думают. Нет, кесарево сечение – это страшное зло и делать его надо только в крайнем случае. А мой случай был крайний.

Я узнала от врача, что, оказывается, у меня началась отслойка плаценты. И если бы меня срочно не прокесарили, то вначале бы умер ребёнок, а потом и я. Я должна быть благодарна врачам, что они спасли мне жизнь, но я даже не знаю фамилии врача, что меня оперировала, она ни разу ко мне так и не пришла, не поинтересовалась моим самочувствием, просто сделала свою работу и всё. Поэтому и у меня особой благодарности в душе нет, чего уж скрывать, но всё равно спасибо, жить так хорошо. Только вот для меня до сих пор загадка, отчего эта отслойка началась? Есть у меня необоснованная уверенность, что это дело рук заведующей, после которой все рожают. Если же нет, то остаётся вопрос, почему тогда на УЗИ эту отслойку не заметили, да и сама заведующая, получается, её проворонила, ведь беда со мной приключилась сразу после осмотра, и часу не прошло. Тогда встаёт вопрос о компетентности этого врача и соответствии занимаемой ею должности. Было у меня острое желание подать на неё в суд, да не стала, слишком хлопотно. Да вроде и чего обижаться, все живы-хоть и не здоровы, а после драки кулаками не машут. Ну да, я опять отвлеклась.

Кололи, значит, в меня все эти антибиотики, вливали физрастворы и глюкозу, и никак не получалось мне дитятко своё кровное покормить. То я лежу под капельницей, то он спит, то он тоже лежит под капельницей, много весу потерял. Страшное дело, мама дорогая, когда я всё это увидела. Лежит мой мальчик, а из головы у него торчит иголка, а он увидел меня и будто узнал, улыбнулся, смотрит так внимательно, сердце кровью обливается от такого зрелища. Это им новорожденным так капельницы ставят, венки то маленькие, а на голове побольше, у них и кровь на анализ из головы берут, изверги.

Я по-прежнему ходила с баночкой и с трубкой в животе. Нет, я не ходила, я шаркала согнувшись вдвое, поддерживая рукой живот. Медсестры звали меня за эту шаркающую походку лыжницей: «Вон, глядь, лыжница пошла», – и смеялись. Я не обижалась. Если я ещё могу смешить людей, значит всё не так плохо.

Встать с кровати мне было очень трудно, иногда помогали девчонки по палате. Мне до сих пор непонятно, почему не сделать упор для нас послеоперационных, какую-нибудь ручку на стене, например, чтобы мы могли легче вставать?

Никому до наших бед дела нет, дела нет.

По утрам мы ходили на процедуры в физиокабинет, это было приятно, самая приятная вещь в роддоме.

Пауки

Хорошо, что люди не размножаются как пауки. Вот кому не повезло, так не повезло. Вы, наверняка, знаете, что пауки это не насекомые. Пауки – это пауки. Их ближайшие родственники – это осьминоги, скорпионы и клещи. От насекомых они отличаются не только количеством ног, – у пауков их восемь, когда у насекомых шесть, – а также количеством глаз, – у пауков их опять-таки восемь (вообще от шести до двенадцати у разных видов), – но и отсутствием усиков, когда у насекомых усики есть. А ещё паук из яйца вылупляется сразу пауком, хоть и маленьким, в отличие от насекомых с полным превращением, или голометаморфозом. Помните же, вначале яйцо, потом личинка, куколка, потом комар. Ну, или вначале яйцо, потом гусеница, потом кокон, потом бабочка. Та ещё загадка природы, как из такой несимпатичной зелёной гусеницы получается такая красивая и нежная бабочка? Но, что-то я опять отвлеклась. Вернёмся к нашим паукам. Все знают, что кусают нас не комары, а самки комаров. Женщины они везде кровожадные. У пауков то же самое. Паутину-сеть плетут исключительно дамы, пауки-самцы в несколько раз меньше своих возлюбленных, дома не имеют, хотя и имеют паутинные железы, питаются чем попало. Так вот, паучиха при встрече с самцом-пауком тут же пытается его съесть, ну аппетит у неё зверский – есть хочет всегда. А паук хочет любви, поэтому он приносит паучихе в подарок какую-нибудь муху, завернутую в паутину, поешь, дорогая. Пока она будет разматывать подарок, он успеет её обрюхатить, причем хитрый и ленивый паук часто дарит пустышку, упаковка есть, а подарка нет. Коварство мужчин не знает границ, и на подарке сэкономил и бабу поимел. Но те порядочные пауки, которые не экономят на подарках, исполняют завораживающий танец, паучиха после обеда непрочь поглядеть на представление, впадает в транс, паук тем временем её связывает паутиной и насилует. Хотя это и сложно назвать насилием, разве наших насильников потом съедает жертва? Это скорее мера предосторожности от чересчур прожорливой подруги. Паучиха же вскоре освобождается от пут, если любовник не успел убежать, она его тут же – ам и съедает, видимо после любовных утех она опять проголодалась. Но иногда самцу всё же удаётся скрыться, да только живёт он всё равно недолго, паутину он плести не умеет – умрёт с голоду, его миссия на земле уже выполнена. Так что же добру пропадать, пусть уж его лучше любимая съест. У меня на эту тему даже есть небольшое стихотворение.

 
О паучиха, замыслы твои в момент плетенья паутины
Мне кажутся невинны, и чисты твои намеренья,
Но не дела, калины-ягоды окутав тонкий стан
Ты прячешься в тени листа резного
И ешь поклонника искусства своего,
Как раньше съела мужа ты родного.
 

Вот так вот оптимистично обстоит любовное дело у пауков. Но это ещё не всё. На зиму паучиха зарывается в землю, закрывая собственной попой вход. Зимой вылупляются паучата и питаются телом собственной матери, за зиму они несколько раз меняют свой хитиновый покров, сбрасывая ставшую малой шкурку, а весной разлетаются на своих паутинках кто куда.

Если бы люди размножались как пауки, то они бы уже давно вымерли. Мужчины бы отказывались вступать в связь с женщиной, – кому охота быть съеденным, лучше уж мастурбация, а женщины в свою очередь отказывались бы рожать, по той же самой причине.

А вы знаете, как едят пауки?

Когда жертва попадает в паутину, паучиха первым делом связывает её покрепче, если это муха или ещё какая слабая козявка. Если же это большой и грозный майский жук, то, она, наоборот, помогает ему выпутаться, – Извините, извините, мы не на вас охотились, – всё равно вырвется, да всю паутину ей порвёт, чини потом на голодный желудок. Связывает, значит, она жертву покрепче, а потом прокусывает ей хитиновый покров и впрыскивает яд, который обездвиживает и убивает жертву, потом выпрыскивает желудочный сок и оставляет блюдо томиться на медленном огне до готовности. Это я так образно выражаюсь, но суть такова, что муха готовится в собственном соку и собственном панцире, её хитиновый покров выполняет роль кастрюльки. Когда мясо окончательно растворится в желудочном соке, паучиха просто выпивает содержимое через дырочку, а в паутине остаётся висеть пустая оболочка от мухи.

***

Я завидовала девчонкам, что они могут спать на животе, а они мне, что я могу кормить сидя, что я вообще могу сидеть, им можно только стоять или лежать, все мы тут обиженные да покалеченные. Но жизнь налаживалась. Мы много смеялись, сейчас уж и не помню над чем, но в основном над собой. Заводилой была озорница Ольга, когда детишки в детской поднимали ор, она говорила: «О! опять хор имени Пятницкого поёт!».

Странное дело, каждая из нас могла точно определить по голосу своего малыша, вот он – материнский инстинкт. По утрам мы пили кофе с шоколадкой и плевать нам было на диету, радостей в жизни не так много. Мы были очень дружны, помогали друг другу, делились гостинцами, постоянно болтали и хохотали, от чего мой живот всё время болел.

Наконец я смогла покормить своего сыночку, наконец наш режим совпал. Он голоден, а я не под капельницей. Я дала ему грудь, получилось далеко не сразу, но под чутким руководством опытной Наташи у нас это получилось. Малыш жадно сосёт, а у меня внутри живота какие-то странные, схваткообразные болезненные и одновременно приятные ощущения – это рефлекторно сокращается матка. Так уж мудро придумано природой – кормишь малыша грудью и матка постепенно приходит в норму. Малыш сыт, но не торопится отпускать грудь. Так мы с ним и просидели в обнимку целый час, пока не пришла нянечка и не забрала детей.

Но я была несправедлива к медперсоналу. Не все они были сволочи. Была одна очень добрая, душевная, старенькая медсестра Екатерина Васильевна. Она всегда меня жалела, уколы ставила совсем не больно, даже в живот, в вену всегда попадала с первого раза. Она разрешала мне по вечерам звонить со служебного телефона, главное, чтобы никто не видел. Ведь для меня поход на второй этаж был поистине геройством, а у телефона была всегда очередь (ведь он один на весь роддом), долго стоять я не могла, да и холодно в коридоре, уступать мне, разумеется, никто не собирался, поэтому завидев очередь, я возвращалась в палату ни с чем. А поговорить с любимым, ой, как хотелось.

И вот как-то вечером Екатерина Васильевна вытащила из меня эту чёртову трубку из живота, мол, лекарства в неё не назначают, что ты, деточка, будешь мучиться, давай-ка я её уберу. Врач про неё просто забыл. И мне сразу стало легко, оказывается, это она доставляла мне ту жуткую боль при каждом движении, да это и неудивительно, в моём животе находилось метра два этой мерзости. Я, наконец, могла стоять прямо. Я очень благодарна этой пожилой женщине за её материнскую заботу и доброе сердце.

Как-то в коридоре я встретила Жанну, девчонку с которой я лежала в патологии, она родила мальчика, родила удачно, даже не порвалась, но полна впечатлений, не самых приятных, больше рожать не будет, ни за что! Про вторую Жанну она мне тоже рассказала, ту всё-таки прокесарили, через два дня после меня, она лежит в первом отделении на втором этаже. Как же мне её жалко, как ей ставят капельницы? У неё же уже тогда вен не было, одни синяки.

Доктор Лариса была непостоянна в своих высказываниях. Как-то утром она заявила, чтобы мы перед осмотром напились воды, потому как пойдём на УЗИ, но потом напомнила, чтобы мы не забыли пописать. В общем было непонятно, как себя вести? За что мы дружно получили нагоняй, одни, за то что не напились, другие за то, что не пописали.

Насчёт пописать. В нашем отделении было два туалета. Один нормальный рядом с предродовой, а второй с душем и биде в приёмной, который даже не закрывался, а так как он был ещё и проходным двором, там туда-сюда бегали медсёстры и врачи. Нормальный туалет предназначался для врачей и для тех кто рожает. Нас оттуда гоняли. Нам полагалось писать, какать и подмываться у всех на виду. Это было тонким и изощрённым издевательством. Поэтому я предпочитала с трудом подниматься на третий этаж в патологию и совершать туалет именно там, в нормальных условиях и с закрытой дверью. Однако не всё так просто. Первые три дня мне каждый вечер делали клизму. Я с радостью ожидала этой процедуры, после операции на брюшную полость как-то особенно остро чувствуешь все бурления в животе, к тому же какать полагалось каждый день, а тужиться нельзя. Но делалось-то всё это в проходном дворе, да, в роддоме у меня начисто отбили всякий стыд, всё что естественно – небезобразно. Я сижу на унитазе с довольной рожей и очень шумно сру (пардон, совершаю акт дефекации) и испытываю при этом самое что ни на есть неземное блаженство, а мимо бегает молодой замученный медбратик с вёдрами и делает вид, что меня не замечает, плевать, в том нет моей вины.

На пятый день мы организованной толпой пошли в смотровую. Нас смотрела заведующая отделением. Это было нечто. Стоя в очереди я повстречала всю заплаканную Юлю, она лежала тоже на первом этаже, только в правом крыле, там было отделение недоношенных. Она рыдала из-за того, что её малыш возможно умрёт, ей его не отдают и не выписывают, он весь напрочь больной, печень разваливается, порок сердца – целый букет заболеваний. Не жилец он на этом свете! А всё потому, что она курила во время беременности. Я не могла её успокоить, хотя ясно, что дело не столько в её курении, сколько в питании, точнее его отсутствии. Но тем не менее лучше бы ей, такой молодой, не курить. Мне было безумно жалко эту шестнадцатилетнюю девчонку, так рано хлебнувшую горе, сама сирота, она и в мыслях не допускала отказаться от этого ребёнка. Сомневаюсь, чтобы он выжил, чтобы отобрать у смерти подобное дитя нужно иметь много денег и большое везение. А с другой стороны, выживает сильнейший, но легко говорить, если тебя лично это не касается. Мой ребёнок был здоров, почти, ему сделали УЗИ и сказали, что возможно у него энцефалопатия и через месяц УЗИ необходимо повторить, а пока прописали месяц пропить каментон. УЗИ было платное, но на детей мы денег не жалеем.

Про это стоит рассказать отдельно. УЗИ. Я приношу своего малыша, распелёнываю его. До этого я ни разу не видела его целиком, разве можно назвать тугоспелёнутый солдатиком свёрток младенцем? Одни щёки. А тут у меня наконец появилась возможность его разглядеть. Это чудо мой сын! Голова покрыта тонкими, светлыми, нежными волосиками. Маленькие, худенькие ручки и ножки, нежные пальчики, ноготочки, всё как у меня, только гораздо меньше. С рук и ног облазит кожа, мой сынишка весь шелушится. На одной ножке чуть заметное родимое пятнышко и ни одной родинки! На ручке бирочка с номером палаты, фамилией и датой рождения. А какой он всё же большой, до сих пор для меня загадка, как он помещался у меня в животе? Когда моего сынишку начинают смотреть по УЗИ, он недовольно захныкал. Постепенно крик перешёл в дикий истошный ор.

– Голодный? – спрашивает доктор и сама себе отвечает, – нет, желудок полный, странно.

А чего тут странного, спал себе малец, а тут разбудили, ворочают как попало, он уже бился в истерике, и я боялась, что он выскользнет из моих рук и ударится, ведь я первый раз держала его голенького. Но осмотр закончился, я его кое-как запеленала, сунула титьку, он ещё пару раз обиженно всхлипнул, зачмокал, успокоился, объелся молока, срыгнул и заснул.

Возвращаюсь к осмотру, тем более что как раз подошла моя очередь. Я очень боялась. Я вообще боюсь кресла, а тут ещё все девчонки выходили заплаканные. Заведующая была красивой, стройной и жестокой женщиной лет сорока. Она следила за собой: дорогая косметика, холёные руки, стройная фигура, но взгляд надменный, холодный, презрительный. В своём сером строгом костюме она напоминала мне эсэсовку (непонятно почему, но она была без халата). Именно такими представляла я себе женщин гестапо. Она жестом указала мне на кресло. Надо ли говорить, что я с трудом, кряхтя на него взбиралась. Мне очень сложно было развернуться, но самое сложное лечь, не забывайте про операцию, шов был ещё совсем свежим. Думаете, мне кто-нибудь помог? Как же! Даже наоборот. Заведующая сказала раздраженно: «Давай побыстрей, чего возишься, жирная корова!». Она стала меня смотреть, было очень больно и я расплакалась, прямо там на кресле, от боли и унижения. Она была резкой и грубой, она не утешала меня, нет, наоборот стала ещё больше ругать, мол, какая нежная, и чего это я такая жирная, как свинья и прочие гадости. Типа я сейчас строю из себя недотрогу, а как ребёнка делала? Я для неё чуть ли не проститутка. Садистка. В слезах я вернулась в палату, Таня тоже рыдала у себя в углу. Шура, увидев нас в таком состоянии, наотрез отказалась идти на осмотр и правильно сделала.

Нас готовили к выписке. Таня рыдала, потому что её отправляют в больницу, начался воспалительный процесс, чего-то они там понапортачили, ребёнка оставляют здесь.

– Он будет искусственник, – рыдала она, – я никуда не поеду.

А вечером её увезли с температурой под сорок.

Пришла Лариса и заявила Шуре, что пока она её не посмотрит, её не выпишут. Лариса вообще не любила Шуру, всегда при виде её ворчала: «Понаехали тут. Езжайте к себе назад, чурки проклятые». Но при чём здесь Шура мне непонятно, ведь она просто приехала с мужем, да и если наше правительство разрешает им здесь жить и работать, то почему она-то ворчит? Но Шура наотрез отказалась лезть на кресло, как я её понимаю.

Вечером я наябедничала Саше по телефону. Рассказала, как меня смотрела заведующая, как обзывала, опять расплакалась – я такая чувствительная. Шура тоже пожаловалась своему супругу на вредную и противную Чайку.

На следующий день нашу Ларису было не узнать. Вероятно, Шурин муж, как настоящий восточный мужчина, подарил Чайке дорогой коньяк и букет цветов или дал денег. Жену он держал в неведении, да это и неважно, что он сделал, только Лариса совсем изменилась, говорила с Шурой очень ласково и вежливо, на кресло уже не гнала и выписала домой так, без осмотра, а про чурок так и вообще больше не заикалась.

Ко мне отношение тоже резко изменилось в лучшую сторону, чего это я раньше мужу не пожаловалась? Мой муж может быть очень страшным, я всегда считала, что приручила зверя, иногда я его и сама боюсь, я-то знаю, как он может смотреть и говорить. Нет, он не угрожает, есть что-то невидимое, но вполне осязаемое. Он пытался вызвать на беседу заведующую, но она предпочла не выходить, а бедной Ларисе было не отвертеться, как-никак лечащий врач. Он прямо спросил, почему его жену оскорбляют, унижают и делают ей больно? На что Лариса испуганно пролепетала: «Да что вы, никто вашу жену не обижал, просто женщины после родов такие ранимые» и прочую чепуху. Ну что она могла сказать? Да оскорбляем, нам это нравится, мы извращенцы и женоненавистники, поэтому и работаем здесь за нищенскую зарплату? Только после этого разговора она стала со мной тоже добрая и ласковая. С остальными по-прежнему хамила, те мужьям не жаловались, не довелось.