Читать книгу: «Пассажир», страница 2

Щедро лью перекись и плотно забинтовываю, запоминаю время. Главное – не допустить заражения.

Цок-цок-цок…

Возвращаюсь в комнату сестры, решаю порыться в комоде и столе. Вдруг, отыщется дневник, девочки любят его вести. Всегда интересно заглянуть в сокровенное другого человека. Дневника не находится, зато мне попадается ее выпускной альбом. Открываю, рассматриваю лица, читаю имена… Пытаюсь угадать, кто из них может быть ее тайным воздыхателем. Точнее, объектом воздыхания.

Накрывают воспоминания. Кое-какого имени здесь не хватает. Одна жгучая прелестница, познакомился на дискотеке, а потом узнал, что она из класса Наташкиного – мир тесен. Сейчас немного стыдно, что с малолеткой мутил, но тогда я и сам был не сильно старше – только после армии. Ох, и горяча девка была, без тормозов, быстро до койки добрались. Но и характер у нее был соответствующий. Бывают такие – вроде натуру сучью сразу видно, а удержаться все равно невозможно, так и тянет. Слишком уж красивая и умная, стерва. Требовательная, высокомерная. Впрочем, я ей быстро надоел… оно и к лучшему, учитывая, кто у нее батя оказался.

Закончила она плохо. Жаль… А в школе не стали альбом выпускного класса портить фотографией с черной ленточкой.

Урчанием о себе напоминает голодный желудок, возвращаю альбом на место. Опробуем Наташкин борщ… Открываю холодильник. Да уж, с едой негусто. Из мясного только шмат голого сала, без прослойки. Может, и правда курицу из морозилки пожарить? Решаю не портить продукт и попросить сестру приготовить вечером. Разогревая себе борща, нарезаю бутерброды с салом – закусить.

А вообще ничего она готовит. Я в этом плане неприхотливый – если хозяйка нормально делает борщ, значит, меня устраивает. Ухмыляюсь – что значит «устраивает», это моя сестричка, в конце концов, куда я от нее денусь?

Чай приходится пить голый – в доме ни конфет, ни шоколада, ни печенья. Ну и ничего страшного – я не барышня, чтобы сладеньким объедаться.

Поев, решаю устроить себе послеобеденный сон. Рановато, но, в конце концов, вчера не спал сутки, глаза так и тянут закрыться. Завожу будильник на электронных часах с яркими зелеными цифрами, укладываюсь на диван, закрываю глаза.

Цок-цок-цок…

Ах да, конечно. Встаю, закрываю дверь в зал. Вроде тихо… Но ощущение обманчивое. Заглушенный было звук часов начинает нарастать как по волшебству, не давая нормально уснуть. Вскоре он воспринимается как грохот.

ЦОК-ЦОК-ЦОК…

Матерюсь, встаю, иду в коридор и снимаю чертовы часики со стены, извлекаю из задницы проклятого аппарата здоровенную батарейку… И через минуту вставляю обратно. Уж лучше это проклятое «цок-цок-цок», чем тишина.

Странное ощущение. Когда часы умолкли, я внезапно познал настоящую, мертвую тишину. В любом, самом темном лесу что-то шуршит, дует ветер, скрипят деревья. Город может замолкать – по ночам, в тихих окраинных районах. Но здесь, при сером дневном свете эта тишина кажется мне оглушительной посреди пустой квартиры пустого подъезда… дома тоже пустого, скорее всего.

Все, теперь я не могу от нее никак отделаться, и звук часов не помогает. Иду на кухню и снова втыкаю проводное радио в розетку. Теперь новости не вызывают у меня отвращения. Приехали, докатился.

Но его бубнеж оказывается удивительно успокаивающим.

Планирую прикорнуть пару часиков…

Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… Наверно, глупо было думать спрятаться, но на первый взгляд Доброе для этого прекрасно подходило.

Эта ошибка могла дорого стоить и не только мне.

Послеобеденный сон завершился не очень хорошо – визитом крайне нежданного гостя. Когда не надо, милиция может быть весьма профессиональной – меня нашли очень быстро. Впрочем, чего я ждал, скрываясь у родственницы?

Теперь я сижу на диване в шортах и майке-алкоголичке и мрачно смотрю на ворсистый ковер у своих ног. Наглый мусор стоит на нем в грязных ботинках, не удосужившись… не знаю, переобуться. Глупо, конечно, с хрена ли ему переобуваться? Ну и я тоже хорош – открыл дверь спросонья, думал, Наташка вернулась. Похоже, она еще на работе – но это и к лучшему.

– Рубцов Евгений Михайлович? – спрашивает мент. Я не отвечаю, он начинает злиться. – Я знаю, что это ты, но мне надо, чтобы подтвердил.

– Понятые где?

– Грамотный, да? Это о многом говорит.

– Имею право не отвечать.

– Все вы, подонки, о правах вспоминаете, лишь когда это лично вас касается. Рассчитываешь что-нибудь придумать до выяснения? – ухмыляется мусор и внезапно, без размаха, пинает меня в забинтованное бедро. Громко вою, обкладываю его матом. Когда боль отступает, спокойно поясняю ему причину болезненного крика:

– Сука легавая! Рана же вскроется!

Со страхом смотрю на маленькое красное пятно, растекающееся под бинтом.

– Какая рана? – невозмутимо спрашивает мусор. – Пулевое, что ли? На стрелке получил? А почему мы не в больничке?

В ответ молчу, и он повторяет вопрос об имени. На это раз киваю, стиснув зубы.

– Молодец, Рубцов. Впредь так и веди себя – адекватно и разумно. Не заставляй меня прибегать к насилию. И тогда разойдемся миром, еще будешь меня добрым словом поминать.

Вот уж сомневаюсь.

– Меня зовут Егоров Константин Игоревич. Тебе лучше звать меня «товарищ лейтенант». Не мусор, не мент и не легавый. Избегай обидных слов и учись разговаривать по-русски, тупой утырок. Я напомнил бы тебе про ответственность за дачу ложных показаний, но ты и так прекрасно все знаешь.

– Дай хоть оденусь, – бурчу я. Злобно добавляю с кривой ухмылкой. – Товарищ лейтенант. Мальчик молодой.

Я знаю, что в песне был «младший лейтенант». Мне просто хочется его как-то поддеть. Звучит по-детски, конечно.

– Не надо тебе одеваться. Я тебя забирать не собираюсь, Рубцов.

Поднимаю голову. Странный он какой-то.

– Я про тебя все знаю, – говорит Егоров. – Где родился, где жил, как до жизни такой докатился. Член организованной преступной группы. В Энске ваших называют «шурави», потому что много «афганцев». Что там на тебе? Рэкет, хулиганство…

– Не пойман – не вор. Если есть что – предъявляй.

– Да нахер ты мне нужен, неуловимый Джо? Слишком уж ты мелок. Когда-нибудь влетишь по-крупному, тогда и сядешь, далеко и надолго. Но это будет потом. Знаю, что на пулю ты нарвался по молодой дури. До мокрого не дорос – кишка тонка. В банде погоняло у тебя «Жемчуг» – в честь сестры выбрал, что ли? Вот же ты тупой… Кстати, о сестре…

– Не впутывай ее. Она ни при чем.

– Ну, не знаю. Укрывала от правосудия преступника…

– Ничего не знала она. Я сказал, на сук напоролся в лесу.

Сжимаю губы от досады – глупость какая. Но соскакивать поздно.

– На каких сук? – ухмыляется лейтенант. – Не отвечай, я знаю, что на молоковских. Знаю, что вы хотите ответить за наезд очень жестко. Замочить настоящего вора – шаг весьма рискованный. Интересно, откуда я про все это знаю?

– Без понятия.

– Странно. Ты же мне и рассказал.

– Не было такого! – возмущаюсь, а он только ухмыляются.

– Но ведь звучит правдоподобно. Как думаешь, Салман мне поверит? Смотри, сколько у меня рычагов давления – твой бригадир, который не простит предательства. Сестричка твоя, мама, что ждет сына-лоботряса. Как узнает она от родной милиции правду о своем единственном сыне – может и сердце отказать. Не пытайся показать, что тебе все равно – раз ты так скрыть старался.

Молчу. К чему он ведет, уже понятно.

– Но мы ведь можем договориться, да? – спрашивает Егоров.

– Что ты от меня хочешь?

– Вот это уже деловой разговор. На ваши энские разборки мне наплевать. У меня здесь своя вотчина и своя работа. Свои проблемы. Вот помог бы мне какой-нибудь сознательный гражданин…

– Я не буду крысой и пацанов не сдам.

Егоров вздыхает.

– Рубцов, может, ты заткнешься и придержишь при себе свои ценные умозаключения? Не нужен ты мне и пацаны твои не нужны. – Лейтенант достает из кармана небольшую фотографию и протягивает мне.

На фото запечатлен мальчик лет шести-семи. Какой-то грустный, забитый.

– И что? – спрашиваю я, возвращая снимок.

– Оставь себе, пригодится. Мальчика зовут Юрий Дивов. Его похитили. Есть сведения, заслуживающие доверия, что его удерживают в Добром. Мне нужно его найти.

– Ну, удачи, – говорю. Думаю про себя – мне, конечно, жалко паренька, но я-то здесь при чем?

– Ты совсем тупой, Рубцов? Ты его найдешь.

Какая уверенность… Я не люблю, когда на меня давят.

– Я похож на следака?

– Придется найти в себе скрытые возможности, Жемчуг. Не поможешь мне – я тебе тоже не помогу.

Больно мне нужна его помощь. Но я понимаю, чем обернется несогласие.

– Как давно мальчика выкрали?

– Наконец-то вопросы по делу. Чуть больше месяца назад. Дивовы переехали в Энск, а вскоре Юра пропал. Скорее всего, его прячет кто-то из местных.

– Месяц? Да его, поди, убили уже, – удивляюсь я.

– Нет, я знаю, что он жив.

– Откуда?

– Я не буду раскрывать тебе свои источники. Много чести.

Егоров припер меня к стенке. Хочу-не хочу, но приходится согласиться.

– Я попытаюсь помочь. Но ничего не могу гарантировать, – говорю сквозь зубы.

– Ты уж постарайся, – ухмыляется лейтенант. – Пока я добрый.

Он быстро пишет в блокноте номер телефона, вырывает листок и отдает мне.

– Будешь звонить и ежедневно докладывать.

– Не хочу при сестре…

– И не надо. Не притворяйся более тупым, чем ты есть. Найдешь в городе телефон-автомат.

Егоров уходит прочь, оставляя меня в смятении. Я не для того отправился в эту дыру, чтобы пахать на какого-то мелкого мусора. Предпочел бы шариться по энским заброшкам, и то лучше, чем здесь. Но теперь выбирать не приходится.

Устало ложусь на кровать, пялюсь в потолок. Сначала в голову лезут плохие мысли, но постепенно приободряюсь. Где наша не пропадала? В конце концов, если хорошо себя проявлю, буду искренне стараться, может, и пронесет. Вот только напрягает, что этот лейтенант чересчур много знает. Боюсь, что придется сводить с Салманом, чтобы решить вопрос его молчания.

Где же у нас утечка по Молоку?

Я точно ничего не рассказывал.

Глава II

Наташа будит меня, открывая входную дверь. Она возвращается с работы усталая.

– Курицу пожарил? – спрашивает с порога. С надеждой спрашивает. Жаль ее расстраивать, но что поделаешь?

– Прости, сестренка, но я ж не умею.

– Ладно… Но хотя бы разморозил?

Молча опускаю голову, изображаю, что мне стыдно.

– Прости, уснул днем.

– Что с тебя взять? Бестолковый ты…

В глазах у нее такая усталость, что я вызываюсь помочь.

Пока она принимает душ после работы, чищу для нее лук, разделываю ледяную тушку под горячей водой. Вскоре приходит и Наташа, вся такая домашняя и уютная. Глядит на мои старания и оттаивает, прямо как эта курица.

Она тепло благодарит, когда я укладываю разделанную птицу на сковороду. Выглядит очень мило, в потертом халатике и домашних тапках. Стройная, худенькая такая… Вообще-то, мой тип. Знаю, что некоторые ценят крупных, даже пышных женщин, но мне больше по душе маленькие, скромные, тихие. Не бой-бабы, а те, которые хотят быть «за каменной стеной».

– Как в целом день прошел? – спрашиваю.

Ловлю себя на забавной мысли – спросил как будто муж.

– Скучно. Я помогаю по отделке помещений. Поначалу было интересно, а теперь привычно.

Интересно, какой мы были бы парой? Мы по крови все же не родные, так что это не извращение никакое. Я раньше об этом не думал, потому что она была маленькой, младшенькой, зато теперь – ей достает женственности. Так что в порядке бреда – но пытаюсь представить нас вместе.

– И как идет стройка пятилетки? Долго еще?

– На лето хватит. А вообще, скоро закончится, тогда все и разъедутся. Странная эта затея, как по мне. Кто здесь будет отдыхать, в этой разрухе?

Наташа пытается рассуждать, как взрослая, и это ей удается. Иногда мне кажется, что она более взрослая, чем я. Может, потому что у нее мама умерла, когда она была маленькая. А в чужой семье жил пацан-придурок, который ее обижал. Как тут не повзрослеть раньше времени? Мне становиться стыдно от собственной детской глупости.

– А у меня новости… Скорее хорошие, – говорю. – Можешь меня больше не прятать и не скрывать.

– Почему?

– К нам заходила милиция… – Наташа испуганно вздрагивает, я спешу ее успокоить. – Да он вообще не местный, не бойся. Из Энска приехал. К тебе нет никаких вопросов. Ко мне, в принципе, тоже. Придется поработать немного на родное государство, но повод достойный. Буду сыщиком. Здорово, правда?

Но Наташа не разделяет моей натянутой радости.

– Что ты должен для них сделать? – тревожно спрашивает она.

– Найти кое-кого. Скажи, ты не видела тут мальчика? – Я хлопаю себя по карманам, но не могу вспомнить, куда положил фотографию. – Блин, фото похерил. Ну он, такой, маленький, лет семь, короткая стрижка, темные волосы. Зовут Юра Дивов.

– Я тут вообще детей ни разу не видела. А почему именно тебя попросили помочь?

Я не хочу отвечать, что заинтересован в этом деле, так как в противном случае нас ждут крупные неприятности. Выкручиваюсь на ходу:

– Мент считает, за пропажей мальчика может стоять кто-то из Доброго. Ты не видела здесь никого подозрительного?

– Нет… Ничего себе. – Наташа здорово расстраивается. – Я поспрашиваю завтра на стройке.

Моя добрая сводная сестренка, смотри как переживает. Только мне это ни к чему, так что я возражаю:

– А вот этого не надо. Ни к чему афишировать эти поиски, давай просто наблюдать. Я завтра прогуляюсь. В магаз зайду. Ты чего-нибудь вкусненького хочешь? Если будут спрашивать, почему хромаю – скажешь, в лесу напоролся на сук.

Говорю с улыбкой, подмигиваю.Уже жалею, что рассказал ей про мальчика. Теперь будет смотреть на окружающих и думать разное плохое.

– Ну что ты, мулаточка… Не бери в голову, не расстраивайся.

Хочу ее как-то подбодрить. Прихрамывая, подхожу и беру за руку.

– Ты чего? – удивляется она.

– Вставай, сестричка. Пожалею тебя.

Она улыбается – мило нежно, не показывая зубов. Вообще-то, она довольно красивая. Конечно, цыганская внешность – на любителя, но я понимаю тех, кому нравится. Глаза большие, загадочные. Ресницы черные, длинные. Взгляд у нее… Даже не знаю, как сказать. Обволакивающий. Смотрю на сводную сестру, а чувства внутри нарастают не братские. Вижу перед собой не девочку-несмышленку… а молодую девушку.

Созревшую.

Наташа встает и крепко прижимается ко мне. Я прижимаю к себе ее хрупкое тельце. Пальцами ощущаю тепло ее кожи сквозь тонкую ткань. Шумно дышу в ее черные волосы. Они так красиво смотрятся на фоне светло-коричневой кожи. Она у меня не настолько темная, как молочный шоколад, скорее, как кофе с большим количеством молока. И наверняка, вкусная… Нежно и аккуратно целую ее в плечо… Наташка пахнет мылом. Правильно, она же только что из душа. Вроде не отстраняется. А ведь всегда была такой застенчивой. У нее, небось, и мужчины-то никогда не было.

То, что я – чисто теоретически – могу стать ее первым, сильно меня заводит.

Хотя что значит – чисто теоретически? Вполне практически. Я мужчина, она женщина, все решается просто, почему нет? Мои руки скользят по ее спине. Лифчика нет – ну разумеется, она же в домашнем. Пожалуй, хватит мне, дураку, колебаться, пора переходить к делу. Решаюсь. Она же мне сводная, так что стесняться нечего.

Целую ее в шею, знаю, что девки от такого тают. И тут она от меня начинает отталкиваться. Дошло, значит. Но отталкивается слабенько, несерьезно. Может, думает, что какое-то недоразумение, а, может, просто кокетничает. Не такая она, чтобы так сразу. Я смотрю в ее прекрасное смуглое лицо. В глазах непонимание… Воображает, изображает. Улыбаюсь, провожу ладонью по щеке, касаюсь губ. Я знаю такой тип баб – хотят, но ломаются. Строят из себя всякое… Тут главное – вежливая настойчивость.

– Женя, что ты делаешь? – спрашивает она чуть испуганно. Стараюсь успокоить и объяснить:

– Наташ, ты не бойся. Ты же знаешь, я не обижу. Все хорошо будет, – заправляю непослушный локон за ушко. – Не бойся, я аккуратно… Люблю я тебя, глупенькая. Давно люблю.

Наклоняюсь, чувствую, что упирается ладонями, мягко продавливаю.

– Я же твоя сестра! – возмущается еще.

– Не сестра ты мне, ласковая, – говорю. – Мы не родные, цыганочка. Мама только опеку на тебя оформляла. Так что все по-любому законно. Не ломайся, солнышко, ну ты что, я же знаю, что ты хочешь…

Резкий удар по щеке приводит меня в чувство. Ах вот ты какая… Лицо горит, хватаю ее руки, сжимаю. Желание слегка утихает, и меня накрывает приступ запоздалого стыда. В ее глазах нет ненависти, но я вижу кое-что похуже. Разочарование и боль. Отпускаю ее, опускаю взгляд.

Я же знаю, что опеку мама оформила вместо удочерения только, чтобы пособие было. А относилась к Наташе, как к родной, и это было взаимно.

Возбуждение сменяется облегчением.

Мы едва не совершили огромную глупость. То есть, я едва не совершил. Согласись она – а я же вижу, что хотела, я симпатичный… Как же мы потом друг на друга смотрели?

Неудобно как-то.

– Прости… Затмение нашло, – с трудом выдавливаю из себя.

Думаю, что сейчас выгонит. Беру себя в руки. Ну и ладно, ничего страшного, здесь полно пустых квартир, не пропаду.

Пошла ты. Нежная какая…

Какая долгая тишина. Только слышу из коридора: цок-цок-цок…

– Садись за стол и пусти меня к плите, – говорит Наташа спустя целую вечность. – А то курица подгорит. Ничего не было. Я никогда об этом не вспомню, если это не повторится.

Спокойно киваю. Пронесло. Умница, Наташа.

Черт меня дернул – и правда, что я, другую бабу себе не найду?

Наташкина курица кажется мне самой вкусной на свете едой. Неловко, но все же разговариваем. Что случилось – это маленькое недоразумение, все нормально.

Постепенно напряжение проходит, и между нами все остается по прежнему.

Смотрим вечером телевизор. Сестра говорит, что ей нравится «Миллениум» – какой-то новый сериал. Страшная жуть, как по мне. Столько кровищи… Хотя, как ни старайся, жизнь все равно страшнее.

Я бы рассказал сестре, какие люди в этой жизни иногда встречаются, но решаю не грузить девочку. Пусть лучше смотрит свою страшную сказку и боится маньяков из телевизора. Надеюсь, что ей никогда не придется познать, что такое настоящее зло.

Перед сном прошу сестру разбудить меня пораньше. Ох, и непросто это будет, учитывая, что сегодня ночью я задумал небольшую прогулку.

Глава III

Цок-цок-цок…

Секунды тянутся тоскливо и медленно, пока я пытаюсь бороться со сном. Можно было бы включить телевизор, чтобы облегчить ожидание, но боюсь привлечь внимание Наташи. Ей точно не нужно знать о моих планах. Еще запричитает – тебе нужен покой, нога еще не зажила.

Заботливая она.

Аккуратно ставлю ноги на пол, слегка опираюсь на них. В бедре ноет, но ничего страшного. Рывком встаю на ноги… Больно конечно, но жить можно. Разойдусь, привыкну.

Стараясь не шаркать, одеваюсь, чтобы выйти на улицу. Название поселка, где я нахожусь, само по себе меня ни в чем не убеждает. Место, может и доброе, только люди злые. К выходу надо подготовиться. Я, к сожалению, оставил дома любимое перышко, так что заимствую на кухне что попроще – кухонный нож. Самый короткий. Небольшой самодельный карман в моем левом рукаве рассчитан под складник, и нож нормального размера там просто не поместится. В конце концов, не в размере дело, а в умении – умении быстро, точно и без лишних колебаний наносить удары в самые чувствительные части чужого тела. Сматываю из газеты своего рода ножны, чтобы лезвие не разрезало ткань. Потайной карманчик закрывается кнопкой. Я успею быстро достать оружие, если потребуется.

Трудней всего мне даются ботинки, в кой-то веки пользуюсь ложкой. Застегиваю кожанку, выскальзываю из квартиры. На лестнице темно, хоть глаз выколи. Медленно спускаюсь, опираясь на поручень. Перекладина под рукой вибрирует, словно вот-вот проломится под моим весом.

Запах подъезда здесь другой, чем у меня дома. Никакой кошачьей ссанины или пивной кислятины. Только гнилая затхлость и влага. На первом этаже – ряды темно-зеленых почтовых ящиков, в каждом – три черных дырки. Размер как будто специально, чтобы мизинец застревал. Интересно, сюда в принципе могут доставить письмо?

Дверь открываю аккуратно, боюсь протяжным скрипом ржавой петли разбудить сестру, хоть до нее три этажа. Выхожу, оглядываюсь на подъезд. Черные дыры окон в серых панелях. Так не только в Наташином доме, так везде. Улица освещена фонарями и от этого только сильней контраст с ночной теменью.

В моих планах разведать ночную жизнь Доброго. Чем живут местные по ночам? Творятся ли здесь темные делишки? Я уверен, что творятся. Где есть эта сволочь – человек – там всегда творятся темные делишки. Но дети должны быть вне этого… Дети – это святое. Пацану надо помочь, так что хоть и западло мне с ментами снюхиваться, я могу заставить свою совесть это стерпеть.

Кабина телефона-автомата одиноко стоит у перекрестка в конце главной дороги. Разумеется, в ней больше нет стекол. Желтые и красные ошметки краски скупо покрывают ржавое железо. Под телефоном черным маркером было написано: «Олеся – шлюха» и номер местный телефона – видимо, чтобы каждый мог проверить. Надпись была старая, но ее никто не оттирал. Всем было плевать на рекламу Олеси, как и на рисунок прыщавой жопы на двери таксофона. Вся страна в «наскальных» надписях, прямо эпидемия какая. Хотя задница нарисована не без таланта, стоит отметить.

Снял трубку, с облегчением слышу гудение. Работает. Это хорошо, только номер Егоров дал энский, а у меня нет с собой никакой мелочи, чтобы звонить по межгороду. Да и что он здесь принимает? Смотрю на монетоприемник, ухмыляюсь. Разумеется, аппарат никто здесь не модернизировал. Стоимость звонка – две советские копейки, вот только где я их возьму?

Меня выручает справочная табличка под диском с цифрами. Телефон «ноль-два» – звонок бесплатный.

– Дежурная часть энского района Иркутской области, лейтенант милиции Левина. Слушаю вас.

– У меня информация для лейтенанта Егорова Константина Игоревича. Он из Энска. Можете меня соединить?

– Одну минуту…

Из трубки раздается щелканье, шуршание. И, наконец, этот противный голос. Жаль, я как-то надеялся, что его не смогут найти и я просто оставлю сообщение, чтобы передали. А он, сука, даже ночью работает.

– Я вас внимательно слушаю.

– Это Рубцов Евгений.

– Что у тебя?

– Да пока ничего. Я, собственно, доложить, что приступил к работе и хотел спросить, с чего лучше начать. У вас там источники какие-то… Может, знают, где мне искать?

– Рубцов, я знал, что ты тупой, но не думал, что ты олигофрен. Если бы я знал, где ребенок, я бы его уже нашел.

Если такой умный, то и искал бы его сам, думаю про себя, но ответить лейтенант Егоров мне не дает:

– В следующий раз звони по делу. По прямому номеру, а не через «ноль-два». Все, работай.

Разговор окончен. Даже не попрощался. Я таких знаю – если сядут, то уже не слезут. Вешаю тяжелую трубку на железный рычаг. Едва я выхожу из таксофона, гаснут последние фонари, и Доброе погружается во тьму. Спасает только полная луна. Вскоре мои газа привыкают к ее слабому свету. На фоне звездного неба черным прямоугольником торчит недостроенная многоэтажка. Несмотря на всего лишь семь этажей, она должна дать неплохой обзор на поселок.

На улице пусто и тихо, я стараюсь не шуметь, чтобы не привлекать внимание. Но мое шарканье все равно кажется мне слишком громким. Недострой огорожен покосившимся деревянным забором. Пробираюсь на территорию вокруг многоэтажки. Ступаю осторожно, раздвигая перед собой плотный бурьян. Под ногами хрустит строительный мусор, обещающий незабываемые ощущение, если я споткнусь и упаду. Подволакивая больную ногу, вхожу в черный проем подъезда, из которого уже давно сняли дверь. Чиркаю зажигалкой, осматриваюсь. Внутри меня встречают темно-серые стены с черными потеками, вдоль которых набух мох. В этой обстановке квартиры воспринимаются больше как отсеки корабля. Пыльная лестница не имеет перил. Без привычной решетки и поручня по левую сторону ступеньки выглядят странно и жутко. Я инстинктивно прижимаюсь ближе к стене, опираюсь на нее рукой и начинаю подъем.

Мои неспешные шаркающие шаги эхом отдаются от голых бетонных стен. Внутри здания гуляет странный подвывающий ветер, чувствую его порывы кожей. Ощущения не из приятных, тем более он, сука, все время гасит пламя зажигалки. Когда это происходит, я вообще ничего не вижу. Жалею, что не взял с собой фонарь. Решаю про себя – если потеряю зажигалку, просто лягу и буду ждать утро. Если буду бродить здесь на ощупь – точно навернусь в шахту лифта или слечу с лестницы.

Но все проходит относительно благополучно. Я выбираюсь на несостоявшийся восьмой этаж. Черные пятна лестничных пролетов на плоском бетонном полу, ставшим крышей, различимы неплохо.

Медленно подхожу к краю. Хотя внизу практически ничего не видно, ком подступает к горлу по памяти. Всегда боялся высоты. Я точно не будут сидеть на крыше, свесив ноги вниз, так что я подползаю к обрыву на карачках, а затем и вовсе ложусь на пол. Пыльный и грязный – это лучше, чем мертвый.

Я мог бы сказать, что Доброе передо мной как на ладони, если бы оно не представляло сейчас черно-серую картину квадратных пятен домов посреди черного леса. Хрущевки все как одна – с черными окнами. Никто не бодрствует. Тишину нарушает только мое дыхание и шорох одежды об пол, когда я ворочаюсь.

Идея кажется мне плохой, но я решаю с часок понаблюдать. Терпение довольно быстро вознаграждается – в здании ДК я вижу мелькающее пятнышко белого света. Приглядываюсь… Точно, все так. Сомнений быть не может – кто-то шарится по дому культуры с фонариком.

Что он там ищет, в два часа ночи? Вряд ли пришел за билетами на концерт. Да и какой здесь концерт, в этом богом забытом месте?

Стоит проверить. Медленно встаю, нахожу ближайшую лестницу. Спуск дается тяжелее – ноет нога, когда я пытаюсь перенести на нее свой вес. Впрочем, пацаны такое терпят. Родная зажигалочка спасает меня от темноты и на этот раз. У меня бензиновая – как в «Крепком орешке», я еще подростком о такой мечтал.

Когда выхожу из здания, в самом дверном проеме слышу за спиной посторонний шум. Не обычное эхо, а другая составляющая звука – вроде шага. Огладываюсь, вожу зажигалкой, силясь рассмотреть в коридоре хоть какое-то движение. Вот выскочит на меня кто-нибудь…

Ничего не происходит. Наверно, послушалось, нервы разыгрались. Конечно, за мной могли следить… Никаких признаков этого нет, и я силой подавляю беспокойство. Кому я тут нужен?

На улице стало как-то полегче. Можно снова двигаться без источника света, спасибо луне. Я шагаю уверенно, практически не хромая.

Дом культуры «Шахтер» выглядит намного лучше недостроенного панельного дома. Тут даже стекла кое-где остались, и красная краска с букв над входом еще не слезла. Я толкаю перед собой дверь и захожу внутрь, стараясь не шуметь.

Когда я смотрел с крыши, фонарик мелькал в окнах вестибюля, но теперь здесь не видно никаких признаков жизни. Снова включаю зажигалку и сразу радуюсь – на полу свежие следы из полусухой грязи. Спасибо дождю. Мужские ботинки, размер… Ставлю свою ногу рядом и оцениваю – почти как у меня. Это явно не Юра. Его похититель? Не факт, но вероятность нет. Тип обуви… Возможно, армейские сапоги или даже берцы – крупный рисунок подошвы выглядит весьма внушительно.

Следы расположены неровно – расстояние между правым и левым шагами различается. Иногда между левыми следами на полу заметны смазанные. Как будто он подволакивает ногу – только не правую, как я, а левую, и намного сильнее. Даже жаль, что я не следак. Профессионал наверняка сделал бы точные выводы. Следы ведут меня в глубину здания, и это мне не нравится. К тому же они становятся все хуже различимыми – подошвы высыхают с каждым шагом. Я вытаскиваю ножик из тайного кармана в рукаве. Надеюсь, что он мне не пригодится, но лучше подготовиться заранее.

За углом меня ожидает неприятная неожиданность. Хотя как неприятная – во всяком случае, не для меня. На полу следы какой-то возни. Скорее всего, произошла драка – о чем говорят крупные темно-алые пятна на полу. Кровь мутно отсвечивает от дрожащего пламени – свежая, не успела засохнуть.

Теперь следы стали неровными, шаги – короткими, но самое главное – вдоль них на полу метят свою дорожку мелкие кляксы. Меня нервирует, что я не вижу других следов – значит, нападавший располагался в здании долгое время и не запачкал ботинки. Пока что мне трудно судить о намерениях участников событий, я скорее хочу узнать, чем дело кончилось, и задать вопросы – если будет кому.

Кровавые кляксы встречаются на полу все чаще, становятся крупнее. В конце концов они сменяются толстой мазней по полу. Похоже здесь раненный упал и начал ползти. А, может быть, это от волочения трупа… Кровавый след уходит под двери, ведущие в концертный зал.

Выглядит все это как предупреждение. Случайно так получилось, или специально оформлено – с повышением градуса? Стоит ли лезть на рожон? Ну, это определенный выбор – скажем так, между смелостью и разумом. Но я рациональностью никогда не отличался. Колеблюсь какое-то время, но решаю идти до конца.

Выключаю зажигалку. Лучше какое-то время двигаться вслепую, чем объявить о своем появлении… кому бы то ни было. Открываю дверь и вхожу в темноту. В зале не видно ни зги. Я ориентируюсь только на ощупь – благо, этому способствуют аккуратные ряды кресел, пусть и облезших.

Замираю и прислушиваюсь к окружению. Заодно надеюсь, что зрение привыкнет к темноте, но эта надежда остается напрасной – здесь слишком темно. Но не тихо – помимо моего собственного дыхания, до меня отчетливо доносится тоскливый скрепящий звук. Ночью такой слышно на морском пирсе – когда лодки качаются на волнах, их удерживает причальный канат.

Только здесь моря не наблюдается.

Звук идет со стороны сцены, я медленно продвигаюсь к нему. Умом я понимаю, что это скрип очень тихий, но здесь, в пустом концертном зале, он звучит просто оглушительно. Вот он уже не впереди, а где-то сверху… Кресла кончаются, руки упираются в деревянную поверхность. Это сцена, а скрипит где-то надо мной. Впереди различается еще одна составляющая этой симфонии – еле слышный и очень редкий звук падения капель на деревянный пол.

Мне примерно понятно, что ждет меня впереди. Собравшись с духом, я щелкаю зажигалкой… Я действительно вижу то, что ожидал, но меня все равно пробирают мурашки. Таких живописных покойников я видел только в страшных фильмах. В черное пространство над красными кулисами уходит конец толстого каната, на котором медленно покачивается неизвестный мне старик с бледно-синим лицом. Узел вокруг его шеи не похож на висельный, это обычный бантик. Старику не сломали шею при повешении и даже не задушили. Очевидно, он умер от потери крови – его одежда обильно пропиталась кровью от многочисленных ножевым ран. На правом ботинке медленно накапливается капля крови, стекающей под воздействием силы тяжести. Наконец, она срывается вниз и с едва слышным шлепком растворяется в луже крови на сцене.