И он подписывает. Он – последний, как принято выражаться у суеверных космонавтов крайний. А что остаётся ему, хотя не ясно чем дело закончится? Режимщики – особый народ.

Инцидент завершается бескровно, хотя и в нарушении порядка, но, в общем и целом, можно сказать, обошлось.

С тех пор мы с великаншей испытываем друг к другу симпатию. Киваем при встрече, вспоминая шутим:

– А что, если я не подпишу?

– Заставим.

– Настаиваете? Да, вы в своём ли уме?

– Трудно сказать.

Нам вместе просто. Мы одинаковые и общаемся. Обмениваемся книгами. Мы – физики-лирики. Должно быть забавно смотреть на нашу пару со стороны.

Викто́ра не стало. Некем заполнить возникшую пустоту. Возможно, это исходным моему сближению с ядерщицей-великаншей. Помогли друг другу в трудную минуту. Между нами ничего кроме симпатии. Да, и не могло быть. Мы разной породы, но без слов друг друга понимаем.

Встречаемся иногда как старые знакомые, доброжелательно кивая при встрече. Она сверху вниз, я на уровне её груди. Наверное, комично, когда кавалер смотрит на подругу снизу вверх. Но мы этого не замечаем. Нам просто удобно вместе. Разницы в отношениях нет.

Встречаемся в столовой, на переходах, в коридорах. Перекидываемся репликами, обсуждаем мимолётное, близкое текущее. Сталкиваемся и вне работы. В книжном магазине «Дружба» и зоомагазине на Арбате. Мы даже с ней как-то посетили выставку картин Леже.

Мы с ней разные. Мне раз в голову пришло: «А не познакомить её с космическим зайцем?» и этим позабавить? Мужа её я не знал. Он у нас не работает. Да, и при чём здесь муж? Как говорится, «Вы, красавицы, – не мужьи, а божьи. И не известно ещё с кем он вас сведёт?». «Заяц» был из тех, кто в службе космонавтов безоговорочно поддерживал меня. Парень он – неплохой. Простоват. И мы случайно сблизились.

«Космическим зайцем» прозвали его между собой за странную, но вполне реальную задумку, о которой вслух даже неловко говорить. Он явился носителем забавной сверхидеи. За что и прозвали его в космодромных кулуарах.

«А что особенного? – прилюдно рассуждал он. – Очень просто остаться в бытовом отсеке перед полётом и очутиться инкогнито на орбите. «Ich bin hier». Развея тем самым басни медиков о здоровье и весь этот липовый героизм». Наверное, он бы и осуществил эту идею не откройся ему новым проектом быстрое обогащение. Они с шефом и Таисией составили как бы бригаду быстрого реагирования, околачиваясь где-то во вне и являясь на время в НИЦ вечно голодными, торопливо в буфете продолжая обсуждать свои надуманные дела. Меня он смешил своим сексуальным бзиком. Закрутить любовь с великаншей. Он где-то прослышал, что с великаншей – особенный секс и прямо жаждал его вкусить. Ещё я подумывал в лабораторию его привлечь. Работник он – неплохой и какой-никакой, а свой, но он вслед за Светланой Савицкой с головой нырнул в омут государственной думы, которую мы считали тогда, как и теперь, пустырём, на котором расцветают лопухи.

Лаборатория стараниями шефа представляла странный конгломерат прежних работников и новеньких, блатных, как правило детей ответственных работников, по утверждению шефа для дела даже более необходимых, играя роль смазки, облегчающей нужный ход. Они вносили в работу раздрай некомпетентностью и недисциплинированностью, которые пока считались шефом терпимыми. Исключением была Светлана. Она всегда была в рамках и потакала девчонкам. По праву старшей опекала их, хотя и в жизни и взглядами на жизнь была от них бесконечно далека.

Когда дверь нашей комнаты оказывалась открытый, я видел часть их комнаты, точнее светланин стол. За ним и саму её, кипящую общественным ничего неделанием, тогда как другие СТК по стране по слухам повсеместно низвергали власть. Светлана мне представлялась глыбой динамита с подожжённым бикфордовым шнуром. Время шло, наше СТК бездействовало, а огонёк по шнуру бежит и доберётся вот-вот. Представлять муки её не было сил, и я закрывал дверь, как правило.

Светлана детдомовка, а значит человек с травмированной психикой. У меня слабый опыт на этот счёт. В институте, в студенческом общежитии в Ильинке, за городом, в соседней комнате жил Алексей, из детдомовцев, крупный, с рыхлой фигурой и лицом. Отличался он тем, что бросал за свою кровать у окна грязное белье. Нам тогда всем белье стирала тётя Маруся, постоянно дежурившая в нашем бревенчатом третьем корпусе, а до этого каждый хранил своё до поры до времени в личной тумбочке. Ну, жил рядом Алексей и жил. В проблемы его я не вникал. Видимо, тяжело давалась ему учёба в престижном вузе. Когда он, наконец, институт закончил, то всех несказанно поразил. Получил диплом и, казалось, трудное позади, а он повесился на березе в соседней роще.

В лаборатории однажды случилась рядовая заварушка. Делили квартальную премию. Светлана обычно спокойная, а тут её понесло. Жимайкина обозвала «жидёнком». Слава богу не в лицо, а за спиной в коридоре. В лаборатории национальности не придавали значения и удивились: откуда такая злость?

Выбранный единогласно Председателем СТК, я как мог сдерживал страсти. Понимал, это временное и пройдёт. Стыдно признаться, что тогда, гася инициативы, я, конечно, работал на власть, развязывая руки ей. Дай волю таким как Светлана, они многое бы разнесли в дребезги, о чём пришлось пожалеть, а со мною им оставалось только в бездействии кипеть.

Заботы руководителя полёта отличаются от забот рядовых исполнителей. И дело не в объёме и ответственности. Их отличает разнообразие и заморочки. Реализуется анекдот: «Переходи к нам, и мы разделим твои беды и напасти». «А у меня нет бед и напастей». «Так переходи к нам».

Случилось разом несколько разновеликих катастроф, расчистивших путь наверх. При них терялись опыт и школа жизни. Другими словами, кому-то повезло и не повезло карабкаться вверх по скользким служебным камням, проклиная и благодаря обстоятельства, и выживали те, кто сумел всё преодолеть и осуществить.

До поры, до времени жаждущие плавали, в общих стандартных глубинах. Ведь существуют слои с несметным количеством лиц с жаждой аврального подъема. Внезапно возник вертикальный ток и изменился масштаб времени. Всего пара лет предполётной подготовки, дни или месяцы полёта (как кому повезет), и ты на поверхности, на виду и во власти, можешь затевать любые проекты и удосуживаться очередных наград, можешь даже рулить чужой судьбой и пить нектар сладкого коктейля «Власть». Внезапно многое становится доступно. И важно не потеряться в правительственных коридорах, освоиться и стать своим. Но человек есть человек со слабостями и промахами, которые нужно скрыть до поры, до времени. Секретность КБ играла роль глушащих глубин и во вне доходили неясные слухи,

Впрочем, и здесь требовалась аккуратность. Поступать грамотно, не переступая границ дозволенного, знать, кому и когда можно хамить. Сегодня в огромном мире ты герой, выступая перед школьниками, а кое-где и тебя могут прикнопить. Запросто. И коту под хвост бравый вид и геройство в подобных обстоятельствах. Когда его прижали с двух сторон, он мог полагаться только на себя, а когда выкрутился, не стал жаловаться и заявлять. Дурные краски могли подпортить общий вид. А слухи остаются слухами. Кто верит им и можно даже их как требуется истолковать.

Всему своё время. Подвиги относительны. Когда-то посчиталось подвигом плавание аргонавтов, отправившихся по-тогдашнему в несусветную даль, к берегам Грузии, в Колхиду за золотым руном. Оценка действий на совести времени. Главное, чтобы она была признанной. Против эпохи не попрёшь и следует в нужное время оказаться в нужном месте. Астронавты, аргонавты…Какая разница? Золотые звёзды – почетное золото, несколько обесцененное сегодняшней полётной массовостью.

В число аргонавтов Воробьев бы по счёту не вошёл, будучи 56-ым. Но он Дважды Герой, хотя какой смысл быть героем дважды? Ты или герой, или «увы». Действительность требует постоянных героических действий. Можно пофантазировать, что он поклонник неизбежной повторяемости, а миф аргонавтов подсказкой ему. Пришла пора потакать своим желаниям и их осуществить. Позволить вести себя, как требует левая нога. Нет, с этим нужно быть крайне осторожным. Ведь даже в мифе Медея убивает общих сыновей и следует смерть героя среди атрибутов славы, развалин корабля «Арго».

Что в первую очередь волновало нынешнего руководителя полётов? Следует навести в ЦУПе почти военный порядок. ЦУП – место перманентных чрезвычайных ситуаций. Он должен работать как часы. Лучше часов.

Нет, отношения всё-таки не налаживались. Время шло, а с ЦУПом всё как есть. Я раздражал руководителя полётами тем, что взаимодействовал помимо него с его подчинёнными: со сменными руководителями, с исполнительными трудолюбивыми девочками в группе планирования. С ними у меня не было проблем, и оставаясь в стороне, он не мог жаловаться, ведь дело шло, но он в этом ярком бортовом эксперименте, способном и в газетах прозвучать, был только наблюдателем на берегу, а не плотогоном, как этого хотел. Центральным, во главе угла.

Меня смешило, как он старался сделать существенное из ничего. Из мелкого княжества великое государство. Не прибавляя ни на йоту полезного. Обозвать всё по-своему и встать во главе. Такое редкое умение – этикетку поменять. Убедить всех, что это и есть самое важное, придать статус пустоте. Редко умение у нас – надувать щёки. Мол, «реклама – двигатель торговли».

Нельзя мириться с этим и нужно всё это не откладывая искоренять. Пропалывать сорняки в огороде. В подобном смысле «бодания» с новой «погонялкой», как считают многие – не рядовой эпизод.

– Всё просто, – сказал об этом шеф. – Бывают и на реке пороги и их нужно обходить.

Действительно, многим покажется – несложно, а они пришельцами вклиняются в наш быт, в сложившуюся микоризу предприятия, не нами созданную. Пришельцам легко решать. Ведь самые безжалостные – инородцы, люди со стороны. Вспомним нукеров монгольских и латышских стрелков … Для них сопротивление – не препятствие, а быт. По-своему они правы. Тем, кто делает из мухи слона, не место в нашей технике, где дребезг – привычный фон и со всех сторон и, осознавая ситуацию, приходится брать неприятное себе на грудь. «Такова наша собачья доля», – заметил Раушенбах и безусловно был прав. Время раны лечит, и казавшееся первостепенным отходит на второй план.

В очередной раз в ЦУПе возник эпизод. И нужно было экстренно в ходе полёта посчитать и вдохновить экипаж, что в тот раз мы походу и сделали, а в результате всё получилось отлично, что было отмечено руководством и в верхах и даже зачлось благодарностью дежурившей смене.

Можно на всё закрыть глаза не только в полёте.

Отношение к Воробьеву я стал относить к разряду несущественного. Я называю его терпимым злом. С подобным можно мириться, местами игнорируя, не замечать, отводя взгляды в упор. Конечно, если такое постоянно, оно вызовет обратную реакцию и станет сложнее сосуществовать. Но пока оно терпимо, как плохая погода или громкие соседи, оно в ряду возможного. Мало ли в жизни невзгод?

А всё-таки он – рожа самодовольная. Как у них просто. Слетает, отметится и начинает чудить. Наш дребезг его только забавляет. А нам не нужно мелочиться. Нужно мыслить исторически. Вернувшись с золотым руно, спешит реализовать свои возможности. Получить свой гектар жизненного поля и засеять его. В собственном колхозе наводил он свои порядки и подбирал кадры. Самыми преданными оказывались женщины. Они по природе своей более податливые. Он уже выделил помощницу, душой и телом верную ему. Ей он поручал важное, будучи уверенным как себе. Он мог ей даже не всё говорить, а она догадывалась. Если поэты называли подобных особей музами, то её он про себя именовал своей левой и правой рукой. Она пока была скромна, ничего особого не требовала и в нужный момент оказывалась под рукой. Ей он поручил планирование эксперимента «Луч», с ней были вынуждены теперь договариваться кураторы. Всё стало хуже по сути своей и шло не шатко, не валко, а для меня даже походило на унижение, о котором рассказывали, как о нравах появившихся преступных группировок, когда в разборках на поверженного и сбитого с ног мочились подруги победителя.

Но что теперь оставалось делать? Нет управы на сволочей. Чертополохом зарастает поле. По всем приметам он, тиран местного разлива. Тираны одинаковы своей сутью. У них лишь разные возможности. Вспомним «Король забавляется» и пакости Трибуле. Тираны – сорняки. Их нужно выпалывать. Они возникают повсеместно. Упустишь, наплачешься. Обычно поздно спохватываются. Жизнь, увы, не кино, где всё по сценарию. Что делать теперь? Бороться? Так всю жизнь и поборешься. Приходится делать вид, что в ЦУПе мне делать нечего, и всё «по фигу». Но одновременно присутствует мысль, что их становится больше, что это замедлит наш ход или его совсем остановит. Только почему я должен думать об этом? Кто – я? Главный? Моё ли это дело?

Жизнь по-своему подыграла мне. Цуповский этап работ со своими страстями и отношениями отодвинулся от меня на пару лет. Мне открылся новый фронт работ.

Работа с французами не только техника и разные хлопоты. Случилась совсем неприятная история. Безголовые французские журналисты, приехавшие на запуск, ввезли в страну без оформления киноаппаратуру, и этим создали нам головную боль. Но никуда не денешься потребовалось оформление задним числом с подключением знакомых из Главкосмоса, юристов и людей бушуевского секретариата и были бодания с таможенной службой, где тягомотный характер Лидии Федоровны сыграл свою положительную роль.

Оформление заключительного этапа в шереметьевском аэропорту затянулось за полночь и когда оно, наконец, подошло к концу Лидией Федоровной службе было поставлено условие – доставить её из Шереметьва домой в Подлипки. Несмотря на поздний час, в знак признания её оформительского упорства, таможня выделила автомашину, которая по кольцевой доставила Лидию Федоровну и меня до развилки дорог. Далее меня высадили, оставив самостоятельно добираться на юг по Москве, а машина с Лидией Федоровной отправилась в Подлипки на север к жилому комплексу подмосковного Калининграда.

Шеф мне всё больше нравился. Смелостью своей, бескомпромиссностью, и тем, что, не заботясь о последствиях, брал очередные проблемы себе на грудь. Суммой качеств. Были у него свои понятия о чести и справедливости. Свои досужие представления, как поступить.

До Глушко ОКБ возглавлял Главный конструктор. Глушко настоял на должности Генерального, как в авиации. Главные конструкторы были под ним. Один из блатных, опять же из «Южного», из Днепропетровска и стал уже второй фигурой по значимости в ОКБ. У нового Главного не было прежней жизненной закалки и его окружение стало обрастать нужными людьми.

Сложился круг особых людей, набиравших силу, что кристаллизуется в силу особых обстоятельств. Тех, которым было не место в прежних верхах и которые из них упорно изгонялись, но снова стремились вверх, потому что в этом был их истинный смысл -подняться пеной наверх несмотря ни на что. И им неожиданно подфартило. Повеяло новым ветром и сложился некий круг администраторов, приближённых к первому лицу.

«Рыбак рыбака видит издалека». Они своим третьим чувством и нутром понимали: кто враг им и кто из нынешних окружающих свой. В числе последних был недавний жестянщик Петя Короткевич, до этого мирно работавший в цеху. Он отыскал и некий практический смысл выправлять помятые личные автомашины и этим приблизился к начальству. Затем осознав, что и он, Петя, – тоже человек, представил диссертацию. А точнее то, что он так себе обозвал. Своего рода компиляцию ряда отчётов, подготовленную для него походя шустрыми мальчиками, что на подхвате, шутя, без особого усердия, за некую мзду.

Теперь собрались её утвердить, а точнее дать заключение для представления на учёный совет комплекса. Все присутствующие, разумеется, отлично понимали цену ей, но делали вид, что было условием игры. Налицо компания единомышленников. Пробиваться кверху каждый будет по-своему. Возможно даже по головам, но на исходном этапе разумно было подобного поддержать. Разумеется, не без умысла, что в минуту, решающую всё, и он, не колеблясь, поддержит тебя.

«Хорошо. Согласен, работа сия – сборная солянка. Да кто это поймёт? Кому досуг тратить драгоценное время на неё? Ни чьё-то, своё. Разбираться в накопившемся хламе? Пройдёт и так и помогут друзья-единомышленники, связанные узами бизнеса. Обязанные. Вместе освоимся у власти и рядом. Сообща.»

В верхушке из лично преданных и он – Паша Короткевич. «Из грязи в князи». Всё бы ничего и потерпеть, но не терпелось ему. Не знаю, кто ему тогда всю эту трехомудь написал. Должно быть, нанял кого-то и вот круг специалистов пригласили оценить его диссертацию на соискание степени кандидата технических наук. Среди приглашённых оказался и шеф, о чем нам после рассказывал.

– Люди-то все приличные. Из вежливости начали осторожно высказываться. Доходит очередь и до меня.

– Мне стыдно, что такие ответственные и занятые люди собрались выслушать эту чепуху, – говорю. – Никакая это не диссертация, а рукоблудие. «Коту под хвост». Такое моё мнение. Позорно в этой комедии участвовать и обсуждать. И сам не хочу, и вам не советую.

Остальные вздохнули с облегчением и разошлись. Нарисовал он тогда зуб на меня, а позже с горизонта пропал. Объявился неожиданно. В думе: спасителем отечества.

Легко и просто в жизни взаимодействовать с техническими исполнителями. Они без камня за пазухой. Неважно, свои они или заграничные. У нас полный контакт с французами. Скорее даже симпатия, которую хочется выразить. После первой совместной встречи заместитель проекта с французской стороны Ален Лабарт не поленился съездить в Памплону, на фиесту и привез оттуда майку.

Майка эта имела свою историю.

Перестройка породила свои эстетические предпочтения. Возникшие ансамбли собирали стадионы иных фанатов и можно сказать настало время Хемингуэя. Ремарк и Хемингуэй стали особенно популярны. В них было то, что теперь вдохновляло и звало. Меня особенно волновала «Фиеста». При нашем общении в разговорах проскальзывали наши пристрастия и в результате Обри и Мамод подарили мне одинаковые роскошные издания о корриде, а Лабарт, привез особую сувенирную майку с именами знаменитых тореадоров, к списку которых припечатали и меня. Выцветшая майка – предмет, напоминающая о том времени, когда в наших отношениях ещё не было грязных чужих ног, о времени, о котором не стыдно и приятно вспоминать. Тем и дорога она мне.

Всё хорошо и удачно вроде складывалось, только кураторша Светлана попала в больницу. Она так долго ждала экспроприации. Переживала: «Когда начнётся у нас?» Ожидание её сжигало и не могло продолжаться вечно.

Когда дверь нашей комнаты оказывалась открытый, я видел часть комнаты кураторов, точнее светланин стол. За ним и саму её, кипящую ничего неделанием, тогда как другие СТК низвергали власть.

Последнее время Светлане нездоровилось. Сначала она бюллетенила дома, а потом угодила в больницу и быстро сгорела. Старший из кураторов Игорь, рослый и здоровый, посетил её в больнице. Игорь – негласный начальник группы. Существуют кадровые уловки. Например, бывает начальник группы без группы, чтобы единицу сохранить. В нашем случае было как раз наоборот: Игорь считался за группу ответственным. Он рассказывал: «Светлана почернела вся и никого не узнаёт». Не трудно было догадаться, чем вскоре дело закончится? Что и произошло.

Не только потери. Были и пополнения. Вернулся из армии Сашка Марков. Шеф считал его первым своим учеником. Он – креатура шефа, шефов выкормыш. О начале начал его шеф вспоминает с восторгом. Отучившись в вузе, Сашка было намылился в аспирантуру. Но случайный разговор в его присутствии всё ему переменил. Его отец возглавил когда-то эту лабораторию. Шеф на этой должности его сменил. В тот раз сашкин отец с шефом обсуждали у них на дому текущее состояние дел и своим разговором так Сашку увлекли, что он прежние планы поменял. Поступил в лабораторию, затем армия, и вот он снова здесь.

Молод он был и открыт лицом, у всех вызывал сочувствие и все ему способствовали. Славный с виду парень. Окружающих он удивил тем, что скоропостижно вступил в партию. Молодые, как правило, партии чурались. Далее у него был некий лактационный период, как выяснилось потом. К текущим работам его сначала не подключали. Пусть неспеша освоится.

О новом мире, неожиданно открывшем нам свои замки и оранжереи хотелось поделиться. Описать необыкновенное нужны рассказчики. В такой же мере, если не в большей, нужны и слушатели.

Шеф как никто другой умел слушать. Ему хотелось об увиденном рассказать. Почему именно ему? Да потому, что остальные были равнодушными. Занятые своим. А ему было интересно, и он другим сочувствовал. Дорого ценится порой сочувствие, что, как хлеб, рассказчику поощрением. Важно его иметь. Он и сам был любознательным. Загадка шаровой молнии, эзотерика, реинкарнация по Пифагору – волновали его на заре его деятельности.

Была в нём уверенность. Он готов был, не сомневаясь, всё перекроить. Был бы он религиозным, куда ни шло, подумали бы: снизошло сверху. Но он не верил ни в бога, ни в чёрта. Но откуда и как? На пустом месте то тут, то там появляются сорняки, а среди них репей, в колючках, на соседей непохожий.

Смежники безоговорочно его поддерживали. Исходные мифы рассказывали по случаю. Верили. А куда денешься? Альтернативы нет. Он как единственный подвесной мостик через пропасть. Коварный, хлипкий, но нет иных, а на нет и суда нет, и убеждаешь себя, что и этот богом посланный и молишься его сохранить.

А ещё отличала его вера в чудо. Были единомышленники на базе личной преданности. «По ночам, – рассказывал он, – мы с техником Женей Фазоловым нарушая правила безопасности тащили в цех генератор и в его гулком пространстве включали его в предельном режиме, любуясь плазмоидами». Стойким было дикарское желание – создать шаровую молнию. Надеялись, что как-нибудь по-особенному проявит себя, открыв тем самым свою тайну, ту, что возможно обеспечит устойчивый термояд¿ да и мало ли что ещё скрыто ослепительным огненным шаром.

Разумеется, фокусы эти должны были плохо закончиться. Впрочем, что-то случилось тогда с ними спасительное и от этих фокусов отвлекло. Но закваска чудесного и стойкий авантюризм – остались и проявлялись то так, то иначе. Время от времени тянуло его не сотворить, а натворить. В итоге его отовсюду изгоняли. Но он мухомором повсюду прорастал, этаким несъедобным грибом. Хотя кому как, ходили слухи, что космонавт Рюмин – семёновское протеже, мухоморы ел и от них не страдал. Впрочем, чего только не наслышишься в околозвёздных кругах.

В 27-ом отделе мы командировались для контроля полётов на Камчатку. Довелось мне там посетить взорвавшийся вулкан Козельский. Это было удивительное зрелище. Вокруг целиком выжженное поле, по краям его возрождающаяся жизнь. Какие-то разноликие папоротники. Удивительные формы. Поражали воображение гигантские грибы. Теперь явление шефа показалось мне подобным.

Мы варились в особом огороженном секретностью миру. Хотя как правило не в масштабах дело и вся, например, Древняя Греция с её историей и влиянием на теперь -имела населением всего десять миллионов человек. Выход в открытый мир стал для нас откровением.

Для меня – лучше всего знакомство походя. Так и получалось с Францией. Вся история, казалось, сошла для нас с библиотечных страниц. Франция всегда считалось близкой нам страной и тут со своей литературой и историей оказалась перед нами наяву. Париж был началом и концом наших командировок. Технические работы велись в Тулузе.

Из космонавтов в первом экипаже готовился опять Кретьен, осуществивший до этого первый французский космический полёт. После, рассуждая задним числом, стоит удивиться превратностям судьбы. Как говорят: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Сильны мы задним умом. Ещё говорят, знал бы, где падать, заранее соломки бы подстелил.

Ах, судьба! Она непредсказуема. Первый космонавт Франции Жан Лу Кретьен безусловно рисковал, трижды отправляясь в космос, но беречься ему следовало в другом месте. В миллениум в магазине Home Depot в штате Техас на него с высоты трёх метров свалился двухпудовый сверлильный станок, сделав его инвалидом.

В научном центре нам демонстрировали левитацию. Она в числе нестандартных проявлений. К ней у меня особое отношение. Тянет меня кромка обрыва или край высокого здания. В этом что-то атавистическое. В Подмосковье вырыли глубокий ров. Потому что рядом насыпали искусственную гору для горнолыжных утех. Ходить по краю рва доставляет мне удовольствие.

Вернувшись из Франции, я зашел к шефу, где помимо всего собирался рассказать о левитации. С приезжим профессором они сидели на кухне за столом, с которого были уже убраны деловые бумаги и намечался легкий перекус. Нельзя было назвать этот стол обильным. Он скромен был и характерен иным. Основу его составляла беседа, которую я прервал, вручив привезенную из Франции бутылку французской водки, которая переводилась забавно «Водою жизни», «О де ви». Название развеселило присутствующих. «L’eau de vie». «Вода жизни». Шеф по-детски радовался и повторял: Вода жизни…Именно…

Я знал, что «профессор» звучало для шефа завораживающе, как прежние титулы – граф, князь, барон или маркиз. Он и перед прочими любил пустить пыль в глаза. Однако на этот раз эффект превзошёл все ожидания.

Беседа на этом была, собственно, прервана, хотя она и естественно закончилась, потому что то, о чём здесь договаривались, было не для посторонних ушей. Она, как и многие переговоры, велась тет-а-тет, имея важные последствия для обеих сторон.

Вернулась с прогулки Надя. Она раздевала раскрасневшегося Колю и говорила обыденное, возвращая присутствующих в жизнь.

В целом я с моими знаниями и опытом был чрезвычайно полезен шефу. Он мне доверял. Я был нужен ему и где мог его заменял. Благо, знал всех лично и умел нужное посчитать, а мой авторитет без стука открывал двери любых кабинетов. И всё-таки что-то он и от меня скрывал.

Старшую экономистку Наталью можно считать аборигеном третьей территории. У неё и муж работает здесь, на перекисном стенде, у Решилова. Работы с перекисью начинал в энные времена я, и Решилов продолжал их в моей группе. Со строительства перекисного стенда, до управления спускаемых аппаратов.

Перекисные двигатели управляют спускаемым аппаратом в атмосфере.

Через Наталью Решилов попросил в качестве сувенира схему парижского метро. Я с удовольствием схему ему через Наталью передал, осознавая, что это нам доступное и простое, невозможно другим. Об этом им оставалось только мечтать и это было и несправедливо, и нечестно. Не мог он пока схемой воспользоваться по назначению. О, наши порядки, и я искренне сочувствовал ему.

Возглавляющий в то время ОКБ Валентин Глушко был легендарным ракетчиком, но посмертная слава Королёва, триумф покорения космоса и общий настрой поразили и его. Ему принадлежат слова о том, что, если бы его собственные похороны походили на славу и похороны Королёва, он согласился бы на них тотчас, не задумываясь.

При нём продолжалась работа с полётами, кораблями и станциями. Однако главной его заслугой этого периода можно посчитать завершение создания супер-ракеты «Энергия», сверхтяжёлой ракеты того же класса, что и «Сатурн-5», доставившей астронавтов на Луну. Хотя основным творцом её по праву нужно посчитать Бориса Губанова, выходца из того же днепропетровского «Южного», одного из создателей грозной «Сатаны».

Глушко возглавлял ОКБ пятнадцать лет. В январе 1989-го, он умер. Королевство осталось без короля, и естественно возник вопрос о замене. Наступили смутные времена. Шеф что-то чувствуя, отирался в верхах. С будущим руководителем фирмы была такая история. Не главным был он пока на фирме. У Генерального замом, но в руководстве фирмы уже кадры менял. Под себя.

В начале года не стало Генерального. Губителем был – атеросклероз. Собрали сборище. Из министерских и с присутствием правительства. На заключительном расширенном заседании решалось: «Кто станет новым Генеральным? Из министерских или свой?» Чаша весов колеблется.

Ходили слухи, что нам пришлют назначенца из министерства, чиновника до мозга костей, и ещё теплилась надежда, что назначат кого-то из своих. Не кого-то, ясно было кого. Наконец, в ОКБ собрали сборище – обсудить и затем Генеральным утвердить. Нашим карьеристам на нём было важно не только выдвинуть его, но и показать ему свою приверженность в расчёте на будущее.

Тогда в отношениях с шефом у нас и появилась первая трещина. Шеф понадеялся на меня. Пробивал как мог. Ему было важно заявить о нас в новом качестве. С трудом он добился моего присутствия. Ему не терпелось пустить вход моё хвалёное красноречие. Начались выступления в защиту. За этого и того. Все ожидали перелома. Наш тоже из пришельцев. Основная масса выжидала.

Выступить на подобном сборище – то же, что пройтись по вантам крымского моста, заглянув вниз. Всё видно и боязно. Ответственно. Впрочем, поддержка не обязательна, так казалось мне, и был некий люфт. Особое собрание состоялось в особом огромном зале ГОНТИ с моделью первого спутника под потолком вертящемся на гибком подвесе в потоке воздуха. Тем временем прения заканчиваются. Обошлись без меня и слава богу, хотя недовольство шефа налицо. Подвёл я его. Пусть привыкает, хотя он, должно быть, на меня в тот раз своё первое «фе» нарисовал. Заслужено. Не спорю.

В присутствии министерства и военно-промышленной комиссии ЦК, по сути, выяснялось поддержит ли коллектив предприятия нашего нового? Не здешний он, а со стороны, из Днепропетровска, по сути блатной, но заслуживший уже признание по сумме дел.

Конечно, и я понимал свою ответственность, и мог выступить. Даже отлично, переломить, отстоять, зажечь. Понимал я и надежды шефа, и особенность случая. Всё это так, но сохранились во мне крохи свобод, и я размышлял и с интересом поглядывал по сторонам. Кого только нет в зале. Есть из Южного, из Днепропетровска. И Главный оттуда, но успел у нас поработать чуть.

Пред.1 2 345 6 7 След.

Такие обстоятельства

С этой книгой читают

Другие книги автора