Ильич

Или пар.

Дорога до крайнего подъезда левой пятиэтажки была известная Серому до мелочей, до каждой трещинки в бордюрах, до каждой выбоинки в асфальте, до… Да он даже цвет занавесок в окнах чуть не всего дома помнил!

И скамейку у гаражей. На ней, ближе к краю, вырезано: «С+Н». Серый и резал, любимым ножом-«рыбкой». Это было давно. Два года и три месяца назад. Ещё до армии, до ГКЧП.

В прошлой жизни.

Присев на скамейку, Серый закурил – а что ещё делать? Окна квартиры Клюквы выходили на другую сторону, но маячить под ними Серому не хотелось. Клюквина матуха, Татьяна Дмитриевна, всегда его не любила. Да она вообще никого не любила из пацанов, все хотела, чтобы доченька училась хорошо и на глупости не отвлекалась. По мнению Татьяны Дмитриевны, пацаны только этими самыми глупостями и занимались, и ничего больше на уме у них не было, и быть не могло. А Клюква «…девочка очень умная, но увлекающаяся. Поэтому до определённого возраста ей необходим строгий присмотр». Такую витиеватую фразу Татьяна Дмитриевна произнесла, когда Серый пришёл делать предложение в первый раз. Потом был второй. На третий матуха Клюквы вызвала милицию. Это было за две недели до того, как он ушёл в армию.

Теперь всё не так. Теперь никто и ни от чего не отвлекает Клюкву. Теперь она просто живёт с сыном самого богатого в городе человека в его загородном коттедже на «Двенашке». И Татьяна Дмитриевна очень довольна: «Наденьке так повезло! Это такая семья, такая…» Собственно, ничего конкретного, помимо этого восторженного блеяния, Серый от Клюквиной матухи не слышал. А когда попробовал надавить – мол, нам надо поговорить, передайте Наде, что я буду ждать её возле… – тут же услышал в ответ: «Ещё раз придёшь – позвоню Павлу Филимоновичу. Он пришлёт своих помощников. Они хорошие мальчики, образованные. Они тебе все объяснят, Серёжа».

Серый знал «хороших мальчиков» Флинта – они качались в Спорткомплексе и заседали в коммерческом ресторане «Шахерезада», принадлежавшем все тому же Флинту. Дрон, Комок, Рифат-очки, Пух и прочие «центровые». Серый ещё знал, что, в отличие от ментов, они не будут вести разговоры в кабинете и не ограничатся подзатыльником. Скорее всего, выбьют зубы, сломают руку или ногу и бросят в карьере за заправкой. Добирайся до города, как хочешь, лечись, выживай – и делай выводы. Или не делай. Но тогда в следующий раз тебя просто убьют.

Поэтому Серый и сидел на скамейке, гладил пальцем натеки краски на буквах «С+Н», а не шёл к Татьяне Дмитриевне.

Не шёл. Сидел. И надеялся. «Надежда – мой компас земной». Была в прошлой жизни такая песня. Теперь поют другое – про «два кусочека колбаски», «вишнёвую девятку» и «амэрикан боя». У Флинтова сынули девятка как раз вишнёвая. Прямо из песни. Но он предпочитает отцовский джип «Ниссан». Про джип песни нет, есть поговорка «Лучше с братками на «Гелике», чем с пацанами на велике», да и Сынуля ставит в основном иностранную музыку, Кайли Миноуг или «Эйс оф Бейс» – «Оу, началось…»

Прошло минут двадцать или чуть больше. Серый выбросил четвертую или пятую по счету сигарету и понял, что накурился до тошноты. Он готов был сидеть здесь, под тополями у гаражей, и час, и два, и хоть сутки – лишь бы увидеть Клюкву. Увидеть одну, без Сынули, без «мальчиков».

Без никого.

Увидеть, окликнуть, подойти. Поздороваться. Улыбнуться. И чтобы она улыбнулась в ответ. Тогда там, где сердце, сразу станет тепло. И небо как будто приподнимется, и ветер стихнет. И можно будет постоять чуть-чуть, хотя бы пару минут, греясь…

– Привет!

Девичий голос долетел, словно записочка на уроке. Серый вздрогнул, вскинул голову. Сердце дало перебой и зачастило, как шарик для пинг-понга по ракетке.

Но это была не Клюква. У подъезда стояла и улыбалась, по привычке чуть склонив голову набок и глядя сквозь крашеную чёлку, Лёнька.

Ну, зовут её, понятно, не так, а вполне себе Ленка, а целиком – Елена Леонидовна Костромина, но как-то пошло, ещё в классе пятом: «Ленка Лёнькивна», а потом и просто – Лёнька.

Нормальная тёлка, но странная какая-то. Как птица с перебитым крылом. Лёнька даже прихрамывала, вроде она в детстве, в секции по гимнастике, с коленкой что-то сделала. Из-за этого шаг у неё получился заметный – ноги по одной линии, словно лисица идёт через заснеженное поле. И вообще Лёнька на лису похожа – худая, чёлка эта рыжая, улыбка и зубки мелкие, острые.

А ещё она была подружкой Клюквы. Они раньше, до всего ещё, вместе всегда ходили. На танцы там, в кино и вообще.

Сейчас дружбы особой, наверное, не осталось, но Серый видел их вместе несколько раз – в центре, в магазинах. И в «Шахерезаде» с «мальчиками» Флинта.

– А, это ты… – сказал Серый и машинально полез за сигаретами. Привык уже за час на этой скамейке. – Привет.

– Давно не виделись, – сказал Лёнька и подошла. В руках у неё была по сумке с продуктами. Сумки старые, стиранные – явно родительские.

Серый подвинулся, давая место на скамейке поставить сумки.

– Дела всякие, – уклончиво ответил он.

Лёнька присела на краешек, вытянула ноги, заложила одну за другую, как будто на пляже.

– Ты с работы что ли? – спросил Серый. Лёнька работала в городской библиотеке № 7. «За чай», как она говорила с грустным смешком.

– Ага, – Лёнька смахнула чёлку, закинула голову, посмотрела на облака. – Дождь будет. А ты к Надюхе?

Серый повертел в пальцах незажжённую сигарету, тупо глядя на оббитые носки кроссовок.

– Она вчера заходила, – словно бы не замечая состояния Серого, продолжила Лёнька. – Матери вещи привезла – кофточку итальянскую, сумку. Краску для волос. Красное дерево, сейчас модно. Видел?

– Мне плевать, – глухо выдохнул Серый.

– Серенький, – Лёнька повернула к нему голову, чёлка свесилась до подбородка, – а ты ведь дурачок, знаешь?

– Сама ты!.. – вспылил было Серый, но встретился с зелёным лёнькиным глазом, насмешливо буравящим его сквозь рыжие волосы – и снова перевёл взгляд на кроссовки.

– Дурачок, дурачок, – пропела Лёнька и забрала у него из пальцев сигарету. – Ты же с Надюхой сто лет знаком.

– Ну?

– Мну, гну, потом дам одну, – неожиданно резко сказала Лёнька. – Хочешь быть с нею?

– Ну… да! – Серый выпрямился, посмотрел на дом, на подъезд.

– Тогда сделай так, чтобы у неё было то, что ей надо.

– А что ей надо? Я её люблю! – в голосе Серого зазвучал вызов.

– Да-а?.. – Лёнька засмеялась, но как-то не по настоящему, немножко громче, чем смеются нормальные люди. Засмеялась как в кино. – И что ей делать с твоей любовью? Зимой в мороз надевать? На хлеб намазывать? В уши вдеть?

Серый достал зажигалку, протянул Лёньке. Раньше в Средневолжске правильные пацаны никогда не давали прикуривать девчонкам – западло. Типа бабам рожать, а ты им своей рукой сигарету запаливаешь. Западло.

Но это было раньше.

– Ты чё, долбанулся? – искренне возмутилась Лёнька и вернула Серому сигарету. – Тут же видно всем.

– Я найду деньги, – сказал Серый.

– И что? – Лёнька тряхнула головой. – Ну найдёшь, в видеосалон сходите, конфет купишь, шампанского, цепочку золотую… А потом?

– Что – «потом»?

– Ничего потом, – Лёнька усмехнулась. – Опять месяц деньги искать? Деньги – они всегда должны быть, понимаешь? Как горячая вода в кране.

Серый промолчал. Умная Лёнька попала в самое больное место. Работы, чтобы нормально зарабатывать, в Средневолжске не было. Нет, на самом деле рабочие разных специальностей требовались везде – и на Механическом заводе, и в Управлении буровых работ, и на Приборном, и на Компрессорном, и на Счетмаше, на Станции, не говоря уже про всякие конторы и мелкие фабрики типа писчебумажной или швейной. На крайняк можно было пойти санитаром в больницу или механиком в УТТ.

Вот только нигде толком не платили уже год как. А нафиг нужна работа без денег?

– Я бизнесом займусь, – буркнул Серый. – Ларёк открою. Мы с Индусом…

Он замолчал. Лёнька рассмеялась – на этот раз тихо, невесело. Серый скосил глаза и увидел, что джинсы у неё прошиты по низу вручную. Но с Лёнькой всё было понятно – мать на пенсии, отца нет, у самой зарплата смешная, меньше, наверное, только на почте платят. Да и в сумках – Серый знал точно – не икра, не модная водка «Rasputin» – «Вот так я вам подмигиваю!», а самое простое: хлеб, картошка, лук, подсолнечное масло, майонез и полкило конфет «Школьница» – на работу к чаю.

– Серенький, – Лёнька поднялась. – Из тебя бизнесмен как из меня Шарон Стоун. Ладно, я пошла. И ты иди. Не приедет она сегодня.

Лёнька взяла сумки, сделал пару шагов.

– Слышь… – Серый тоже поднялся. – Ты ей скажи… Ну, передай там… Ну, короче…

– Сам передашь, – не оборачиваясь, сказал Лёнька. – В пятницу вечером, после Осенней ярмарки, в «Шахерезаде». Толмачёва в субботу замуж выходит, у нас там девичник будет, в Белом зале. На ярмарке потусуемся – и туда. Только приходи не вначале и не поздно, чтобы на Игоря не нарваться.

– Да чё мне Сынуля этот ваш! – крикнул Серый, сжав кулаки. – Чмо прикинутое!

– У него пистолет есть, Серёжа, – Лёнька повернулась и посмотрела на Серого в упор. – Я сама видела. А главное – ты же не махаться туда идёшь, а с Надюхой поговорить, так?

– Ну.

– Вот и приходит к семи. Не раньше и не позже. И это…

– Чё ещё?

Лёнька повернулась и пошла к подъезду.

– Я тебе ни-че-го не говорила, – долетели до Серого её слова.

* * *

Теперь у Серого в голове всё сложилось. Как кубик Рубика. Всё встало на свои места. Легло на полочки. Он увидится с Клюквой. Поговорит. По-настоящему, как мужчина. Всё ей скажет. И подарит… слова Лёньки про цепочку крепко засели в голове у Серого, но потом он понял: цепочка – это мало. Нужно что-то ещё. Или что-то другое. Чтобы Надька сразу понял – всё серьёзно.

«Хорошо бы акции купить, – подумал Серый, шагая по улице в сторону дома. – Такие, где дивиденды платят». По телику показывали рекламу с артистом Ясуловичем – «Народный чековый инвестиционный фонд», акции в каждом Сбербанке. Или «Хопёр-инвест». В общем, «НПО «Альтернатива»: «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет».

Он представил, как, приходит в «Шахерезаду», как вызывает Клюкву в коридор из Белого зала… Нет, лучше на улицу! Почему-то в голове Серого сразу возникла «девяносто девятая», на которой он приехал, кожаная куртка на плечах – и толстая «котлета» акций в руках. И Клюква – тоненькая, в коротком платьице, на каблучках, глазища в пол-лица…

«Стоп! – сказал себе Серый. – Какая «девяносто девятая», какая куртка… Да и акции откуда? Это ж денег надо столько…»

Сколько, он на самом деле даже представить не мог. А вот цену цепочки в ювелирном на рынке знал точно – восемнадцать тысяч. Красное золото, плетение «кардинал». Бронницкий ювелирный завод, 585-ая проба, сертификат – все дела.

* * *

Серый в итоге собрался на Ёрики, гори они огнём. Шёл и думал. Слова Лёньки всё перевернули у него в голове. Про Осеннюю ярмарку он уже слышал – пацаны во дворе рассказали, что в воскресенье на рынок приедут коммерсанты из Самары, Казани и Ульяновска, во Дворце Культуры выступит группа «Комбинация», и вообще случится тусовка.

Тусовка – новое слово. Как брокер, дилер, менеджер или беспредел. Раньше таких слов не было. Раньше все больше говорили о светлом – будущем, головах, пути. А потом свет куда-то делся, и наступили сумерки. Это Челло так придумал – сам Серый до такого не то чтобы не допетрил бы, просто в двадцать один год обычно думается о другом. Например, о том, что если тусовка – значит, там обязательно отметятся все «центровые». И Клюква, Лёнька его не обманывала, ей незачем. А раз Клюква, он должен быть в «Шахерезаде» в семь обязательно.

И опять все упёрлось в деньги.

Деньги теперь стали самым главным в жизни. И сразу как-то оказалось, что писатели из школьной программы, все эти Чеховы, Толстые и Лесковы, писали правду. И Достоевский. Серый весь прямо чесался изнутри от желания взять топор и привалить в тёмном переулке какую-нибудь старуху-процентщицу. Миллиона за два. Или даже за один.

А ещё деньги можно было «заработать честным путём», то есть торговлей или бизнесом. В конце января Ельцин даже специальный указ издал: «О свободе торговли». Его не только в газетах напечатали, но и на стенах домов расклеивали, как манифесты в Гражданскую войну: «В целях развития потребительского рынка, стимулирования конкуренции, преодоления монополизма в сфере розничной торговли и создания условий для быстрого развития торговой и посреднической сети в условиях либерализации цен постановляю: Предоставить предприятиям независимо от форм собственности, а также гражданам право осуществлять торговую, посредническую и закупочную деятельность без специальных разрешений с уплатой установленных платежей и сборов, за исключением торговли оружием, боеприпасами, взрывчатыми, ядовитыми и радиоактивными веществами, наркотиками, лекарственными средствами, проездными билетами и другими товарами, реализация которых запрещена или ограничена действующим законодательством».

Вот после этого и началось. Повсюду стали расти ларьки, магазинчики, называемые коммерческими, и павильоны. Торговали всем подряд, «взасос», как говорил Челло. Продукты, одежда, бытовая техника, аппаратура, кассеты с фильмами, сигареты поштучно…

Вот только почему-то денег у людей больше не стало.

* * *

…Афганец, как обычно, валялся в будке на продавленном диване, с утра пьяный и недовольный. Он всегда такой – злой, а точнее злобный. Челло называл его «наш карманный Кальтербруннер», а поскольку эту фамилию никто на Ёриках выговорить не мог, Афганца все просто звали Афганцем.

Серый заглянул в мутное окно будки. На продавленном диване перед маленьким телевизором «Юность» лежал обрюзгший, небритый мужик в старом армейском бушлате. Серый вздохнул, повернулся к двери. Перед тем, как войти, он оглянулся и снова вздохнул.

Дождь висел в воздухе, как слезы Бога. За пологим горбом холма виднелись пятиэтажки «Коминтерна» – пригорода Средневолжска. Слева и справа, на склоне за заборами, похожими на сломанные антенны, торчали разномастные домики дачного товарищества «Прогресс». Чахлый лесок справа, а ближе, за будкой Афганца – ворота, сваренные из арматуры. Сверху ржавая вывеска: «ООО «Бедный Ёрик». Ниже надпись по-английски: «Pet Sematary^[1]». Ещё ниже – перевод, надпись краской от руки, криво: «Кладбище домашних любимцев».

Серый хотел ещё раз вздохнуть, но передумал и плюнул в лужу у двери.

Год назад Афганец назвал идею сделать на выданном родителям Серого горсоветом ещё в восемьдесят пятом дачном участке кладбище для собак и прочих хомяков – «хороший бизнес». С тех пор на кривом, пологом куске земли, с трёх сторон затянутом сеткой-рабицей, появилось с пару десятков могил четвероногих спутников человека, некоторые даже с памятниками, а за будкой, у опоры ЛЭП, разместился небольшой «колумбарий» – залитая цементом площадка, куда вмуровывались урны с прахом. Кремацию Афганец проводил лично, в бочке возле туалета. Похоронить собаку или любое другое животное в «колумбарий» стоило дороже, чем просто в землю, и поэтому было более популярно среди средневолжских коммерсов и «новых русских».

Вообще раньше, «до всего», в той, «мирной», как её называл Челло, жизни, средневолжцы как-то не особо увлекались содержанием домашних животных. Была, конечно, кучка собачников с породистыми псами – модными колли, смешными эрдельтерьерами, которых Серый в детстве именовал «сардельтерьерами», нелепыми пуделями и всякими немецкими овчарками. Они собирались выгуливать разномастные собачьи стада за «технарьским» стадионом, у них там была площадка с бумом и всякими прочими препятствиями для собак.

В пёстром собачьем стаде выделялись изящная афганская борзая, принадлежавшая инженеру с Мехзавода Короткову и собака былинных статей – московская сторожевая Альма, жившая у тренера спортшколы Ахметова. Поскольку псы были приметными, их в городе знали практически все и даже как-то гордились, как гордятся городскими сумасшедшими или инвалидами: «А это дядя Витя-самовар. Ему на войне руки и ноги оторвало, но жена его привезла из госпиталя и с тех пор сорок лет уже живут. Трое детей у них, восемь внуков, прикинь?»

Ещё, помимо породистых собак, «до всего» в Средневолжске держали дворняжек, в основном по частным домам на окраинах, и всяких мелких болонок «бабушкина радость» в квартирах. В общем, собак было немного, кошек вообще никто не считал, да как-то людям было не до этого – они работали, строили светлое будущее, по вечерам читали газет «Труд» и смотрели «Кинопанораму» или «Вокруг смеха».

А потом светлое будущее отодвинулось за круги этого мира, было официально объявлено, что всё, ради чего надрывались несколько поколений – зря, и теперь у нас капитализм. Теперь главное – бизнес и бабки. И ещё «homo homini lupus est^[2]», как называл это Челло.

Как ни странно, но первым делом все глобальнейшие изменения, произошедшие в бывшем «тоталитарном советском», а ныне «свободном россиянском» обществе, отразились на собаках. Точнее, на их породах. Куда-то исчезли благородные колли и интеллигентные эрдели. Даже честные солдафоны-овчарки пропали, словно бы их за годы и годы безупречной службы на благо охраны общественного порядка приравняли к героям «огоньковских» публикаций, «палачам НКВД» и неким метафизическим лобзиком вырезали из плоти бытия навсегда.

Теперь по центральным улицам Средневолжска фланировали начинающие предприниматели и вполне себе сложившиеся акулы местного капитализма, а также бандиты, менты и успешные юристы. А рядом с ними на «строгачах» вышагивали, сурово оглядывая пространство окрест, мордастые ротвейлеры, красноглазые мастино неополитано, мрачные кавказцы, похожие взглядом на уголовников-рецидивистов стаффордширские терьеры и «хиты сезона» – питбули.

Об этих собаках ходили легенды, их заводили не просто из-за какой-то там абстрактной «любви к животным». Это был особый, крутой, как теперь говорили, понт. Каждый уважающий себя «браток» просто обязан был иметь на пассажирском сидении своей «девяносто девятой» хотя бы бультерьера, свинячьими глазками садиста зыркающего на каждого, подходящего к машине.

Считалось, что лучшей охранной системы автомобиля, чем буль или стафф, не существует. Даже придуманный сатириком Задорновым «клоп-спидоносец» пасовал перед их челюстями, по слухам, способными перекусить ствол автомата Калашникова.

«Прикинь, какие-то чмыри приблудные у Лысого с «Южного» тачку хотели угнать. Линейкой двери вскрыли, а он Черчилля, питбуля своего, в машине на ночь оставил. Ну, те такие дверцу открывают, лезут под руль, начинают провода скручивать. А Черичлль лежит на полике и ждёт. И когда тачка уже завелась, он бросился и руку тому перцу перекусил. Кровища хлобыстнула, те на измену и свалили. Лысый из дома выскочил, к тачке подбегает – а там рука на проводах под рулём висит, прикинь? И след кровавый. Он, короче, Черчилля взял и по следу пошёл. А те за будкой трансформаторной сели, кровь пытаются остановить. Ну, там Лысый их и накернил всех троих, еле до больнички доползли утром. А чё, куда рыпнешься, когда Черчилль рядом? У него сила челюстей как у домкрата, сто килограмм на сантиметр сжатие, понял? Американцы специально таких собак вывели, чтобы лимузины от негров-воров охранять. Вор руку просунет внутрь – хобана, и нет руки!»

Историй про собак было множество. Владельцы искренне гордились своими четвероногими «орудиями смерти», презрительно смотрели на бледнеющих соседей, прижимавшихся к стенам подъездов, когда они гордо проводили своих питомцев, презрительно бросая через плечо: «Не боись, он падаль не жрёт».

Дошло до того, что в Набережных Челнах, буквально недавно вернувших себе историческое название – до этого «КАМАЗ-град» шесть лет именовался Брежневым – появился питомник бультерьеров, предлагающий за очень приличные деньги щенков от мировых рекордсменов. Гонцы от всех крупных ОПГ Поволжья и даже из Москвы устремились в город на Каме и вскоре привезли своим боссам крохотных белобрысых щеночков с трогательными ресничками и мокрыми розовыми носиками.

По инструкции питомника бультерьерчиков докармливали специальными молочными смесями из соски, холили и лелеяли до тех пор, пока у них не сформировались пятачки и не закрутились хвостики. Когда до мафиозников дошло, что под видом бультерьеров им всучили обыкновенных поросят, разразился дикий скандал. Какого-то бедолагу, подвернувшегося под горячую руку, даже с горя пристрелили. Естественно, никаким питомником в Челнах уже и не пахло, хитроумные камские улиссы смазали лыжи, и след их простыл. После той истории репутация ни в чем не повинных булей существенно пострадала, и их место прочно заняли стаффы и питы.

Попадались среди «новых русских» и бандитов, что почти всегда было одним и тем же, и любители собачьей экзотики. Они выписывали из-за границы невиданные не только в Средневолжске, но во всей России породы – бразильских охотников на беглых рабов фила, испанских догов кане корсо, английских бульмастифов, японских акита-ину и даже злобных гуль-донги из Пакистана, нападающих без предупреждения.

Единственное что объединяло всех этих псов – это были «бойцовские» породы, и по ночам в ангаре обанкроченного Средневолжского Управления Пассажирского Транспорта они выходили на ринг, чтобы доказать, что именно их владелец самый-самый крутой в городе.

Собачьи бои привлекали кучу народу – братков, бизнесменов, их тёлок и прочую шушеру, до тех пор, пока Флинт не завёл себе алабая Стёпу. Безухий и безхвостый кобель с глазами Сильвестра Сталлоне не нуждался в командах – помощник Флинта по кличке Эндитакер управлялся со Стёпой взглядами. Алабай никогда не лаял, не скалился и не умел играть. Противников на ринге он убивал, перекусывая им горло. После пятого смертельного случая собачьи бои в Средневолжске сами собой прекратились – драться со Стёпой было бессмысленно.