Пока королева спит

Королева

Подсматривать за моими девчонками иногда так увлекательно, что я даже забываю о своих прямых обязанностях. То есть, о том, что надо структурировать реальность таким образом, чтобы герои стройным клином устремлялись бить в колокол и уже разбудили меня-любимую в самом деле! Сейчас Александра показывала свой фотоальбом Эльзе и рассказывала ей о своих мужьях. Вообще-то герцогиня об этом ни с кем не делилась, даже со мной (уж, поверьте, я на неё давила), но Эльза родила, а мужа рядом нет, вот на этой почве её окружила и замучила депрессия… Чтобы развеять мученицу, Александра и показала Эльзе свой альбом.

– …а это мой третий муж, – сказала герцогиня, указывая на соответствующую черно-белую фотографию.

Отмечу, что секрет цветных фоток, подлый Маркел, держал под замком моей библиотеки, как и многое другое "цветное" знание.

– Как он умер?

– О! Ему повезло. Он любил меня как… я даже не знаю с чем сравнить, скажем так: пятый муж, жалкое подобие, по силе любви, а не почему-либо другому, третьего. Он был так счастлив в день нашей свадьбы, что скончался в первую брачную ночь. Ах, де Бошир, де Бошир… – Александра закатила глаза, но чуть позже, вновь вернулась к альбому и перевернула страницу:

– А это Зайка, мой четвертый муж. На самом деле его звали Зигфрид фон-Дежавю-Восьмой, но я всегда звала его Зайкой. Посмотри, похож он на зайку?

– Несомненно! – Эльза отвлеклась от всхлипывания и самогрустнения.

– Вот я ему это всегда и говорила, он не верил, но смерился. Это было одно из условий моего замужества.

– А остальные?

– Пятый?

– Нет, условия, какие они были?

– Да практически никаких: луну там с неба достать, и дракона убить, банальщина одна…

Эльза поняла, что герцогиня пытается её развеселить и она честно попыталась развеселиться, но у неё получилось плохо: улыбка вышла какой угодно только не улыбочной. А вот я веселилась от души, но тоже насупилась, когда увидела эту Эльзину неулыбку. Но тут герцогиня перешла к рассказу о смерти Зайки, и вот этот сказ сумел-таки раскрасить лицо молодой мамы жизнью и вселить в её глаза светляков смеха.

– …отправился он как-то на охоту, ну арбалета или лука не взял, а то мог потерять. И после третьего заезда, то есть после третьей бутылки медовухи, разгорелся у них в компании спор. А были же там одни графья и прочая голубая кровь, слово за слово и завертелась потасовка, точнее драка, а уж если совсем на чистоту это был самый настоящий простонародный мордобой. На чины и звания, а также титулы и должности никто не смотрел – били по морде, или куда попадали. Пьяный угар сравнял всех. Вот тут-то моего любимого Зайчонка по голове скамейкой и ударили.

– И он умер? – решила уточнить Эльза.

– Да ты что! чтобы вот этот Зайчища умер от одного удара скамейкой? – Александра показала особенно откровенную фотографию своего "зайки", на ней отлично были видны бугры мышц там, где должны быть мышцы и даже там, где у обычного человека гладко или свисает жирок. – Он только стал истекать кровью и потребовал ещё медовухи. Но потом все же сознание потерял. И вот тут-то вся эта пьяная шайка-лейка решила его отвезти к знахарю. Посадили его на Бербера, а это самый строптивый был жеребец – чистая ртуть, ну тот и понёс… и тут мой Заянька ударился головой о слишком низкий сук… его потом спилили, да что толку? Прямо на всей скорости.

– И умер?

– Да нет, Эльза, что ты какая мнительная? Просто стал сильнее истекать кровью. Потом его переложили на лодку, но трезвого рулевого было не сыскать – и они на стремнине ударились о камень, Зайка вылетел из лодки и об этот камень…

– Ударился?

– Можно сказать и так…

– Но не умер? – Эльза стала более догадливой.

– Естественно, но стал сильнее истекать кровью, – Александра посмотрела куда-то вверх и почти попала взглядом в меня, видимо, вспоминая все подробности. – А вот когда его все же доставили к знахарю, выяснилось, что и знахарь влил в себя изрядное количество медовухи, из-за чего и перепутал склянки. Дал Зайчику какой-то мгновенный яд, тот и успокоился навсегда. Со знахаря потом содрали кожу, но что толку? Я лучше тебе о пятом сейчас расскажу…

Эльзу история не сильно развеселила, но все-таки слегка отогрела, а вот я смеялась, даже ржала как конь. Нет, как лошадка. Но если бы кто-нибудь сравнил меня с лошадкой, то я этому кому-нибудь вставила бы шампур в одно места и он бы изошёлся крокодильими слезами. Если разбирать эту ситуацию с точки зрения морали – вот уж, поверьте, глупый ракурс, – то мой смех вовсе не был вызван страданиями человека и его последующей смерти. Я смеялась над нелепостью всего, что этому сопутствовало. Согласитесь, Зайка умер, а Эльзе требовалось утешение и если смерть одного Зайки помогает живому человеку улыбнуться, то почему бы об этой смерти не поведать смешно. Конечно, людям с отсутствующим чувством юмора – хорошо, хорошо! – с отсутствующим чувством чёрного юмора, этого не воспринять. Ну, так и кыш отсюда, болезные!

Но рассказать Александре о пятом муженьке помешали… В гнездышко "пташек" ворвался ворон красно-фиолетовый, судите сами: высок, черноволос, широк в плечах, обладал профилем, по которому заочно сохли ещё неисчеканенные монеты и облачён в наряд шута. А именно: облегающее трико и камзол, на которых фиолетовые ромбики соседствовали с ромбиками красными и ни один ромбик другого цвета их компашку не разбавлял, плюс таких же цветов колпак с безголосыми колокольчиками. Обведя взглядом хибарку, он на безупречно-классическом наречии снобов центра Лас-Ки изрёк:

– Вам привет от ВВ!

– От кого? – только и смогла сказать Эльза.

– От королевы, для вас она ваше величество, а для меня просто ВВ, – да, он самонадеян, но и на меня надеялся будь здоров (улыбаюсь во сне, ибо… есть от чего).

Он сел за стол, начал вертеть пальцами левой руки вилку, а правой – ложку в противоположные стороны, глазами при этом нагло раздевал всех присутствующих дам сразу. А глаза у него разноцветные, один жёлтый, другой зелёный, но точно сказать какой глаз мигал каким цветом, сразу определить трудно, они слишком завораживали, чтобы можно было спокойно анализировать.

– Вы знаете, я нахожусь в сложном положении, – сказал он, совсем не напоминая человека, находящегося в пиковой ситуации. – Вокруг столько прекрасных барышень, что я просто смущаюсь и не могу представиться, а также – что более уместно! – не могу начать осыпать вас всех комплиментами, не задав предварительно один очень интимный вопрос: у вас есть что-нибудь пожрать?

– А… – хотела что-то резкое выдать Александра.

– Ни слова больше! – прервал её незнакомец в красно-фиолетовом. – Я не попаду в твой альбом шестым герцогом, но могу закрыть тему мужей всей своей шутовской натурой. Раз уж начал представляться, то последовательней было бы закончить эту процедуру: я – любимый шут ВВ, Зёма.

– Это сокращенно от чего? – у герцогини в голосе были нотки, вбирающие в себя так много разношерстных эмоций, что проиндексировать их не смог бы даже гений мозговой музыки.

– От земфиры, а земфира – от совокупности первых букв: зачем ердачить мифы фантастично и рассказы амбициозно.

– То есть это аббревиатура? – решила уточнить погоду в доме Майя.

– На дух не переношу аббревиатуры, земфира пишется с маленькой буквы, а Зёма с большой. Но можете называть меня так, как вам будет угодно, только сначала накормите. И ещё в печку не ставьте, а кладите лучше в кровать широкую, постель необъятную с перспективами неведомыми…

Так мои девчонки познакомились с моим же шутом (не по принадлежности, а по знакомству), который являлся самым несмешным представителем своей профессии в истории нашего мира, а, возможно, и всех других миров. Но ни на какого другого шута Зёму, если что, я не променяла бы ни при каких условиях обмена. Почему? А вы бы посмотрели на то, что делали мои девчонки. Они все вместе кормили Зёму, даже Александра носилась как пчёлка за закусками, приправами и десертом (плюшки с вареньем). Я стала подозревать герцогиню в нарушении своего же принципа: вступать в брак исключительно с герцогами. Но я ошиблась, нарушать ей было уже нечего – принцип испарился в небытие. Это и понятно, ведь люди делятся на две почти равные части: мужчин и женщин, первые довольно часто обманывают вторых и изредка врут первым, в то время как вторые лишь изредка врут вторым и довольно часто обманывают первых. Ещё это называется гармонией полов. Так что я была спокойно и за девчонок и за шута, только за себя маленько волновалась: а вдруг не разбудят прелестницу? Чуть слезу не пустила, благо пускать её было некуда, везде мой сон, если заплакать, то можно и утонуть, а утонуть во сне для королевы – дурной тон. Тем более в собственных слезах… а кто в них утонул, из классики что-то такое было… вот проснусь и перечитаю… проснуться бы, а?

Шут навел меня на одну мысль. Я не без легкой доли отвращения отправилась в мир, где есть шумные дома, и нет настоящих любителей ночи. Так я и думала! Вместо того, чтобы писать историю про меня, обо мне или хотя бы со мной в главной роли, этот террорист слов написал нечто совсем левое: "Я видел человека, который видел Бога и не умер, но поскольку он никому об этом не рассказывает, я иногда сомневаюсь, что видел человека, который видел Бога и не умер". Написав это предложение, он не знал, что с ним делать. Просто не мог себе представить произведение, в которое можно было бы внедрить эту фразу, не лишенную некой доли воли – попробуйте произнести это быстро: доли воли, доли воли, доли-воли – к собственному существованию (на большее его волюшка и не претендовала). Из-за всего этого он мучался и не писал сказку. Ладно бы ещё какую другую сказку он бы не писал, так не писал же сказку обо мне! Я чуть вправила ему мозги и, убедившись, что процесс пошёл в позитивном направлении – чьи это слова, уж не магистра ли? – отлетела на историческую родину. К тому же у меня возникли проблемы несоизмеримо более важные, чем наставление на правильную стезю заблудших конструкторов словесности: у меня пару волосков выбились из ансамбля прически слишком далеко от идеала. Ужас!

Магистр

Мой рейтинг (настоящий, а не тот, что пишут в официальных отчётах для меня же самого) упал, а недовольство жизнью возросло. Пришлось зайти с козырей – во всём виноваты евреи. И начались погромы, инспирированные моими людьми, и ненависть, как круги по воде, широко разошлась в массах людских. Конечно, когда тебе плохо, то внутренний враг даёт ответ на два главных вопроса: кто виноват? и что делать? В кризисе, обесценивании валюты, гиперинфляции виноваты евреи. А значит, их нужно бить по морде, а не по паспорту.

После погромов и убийств я милостиво разрешил евреям покидать магистрат. Конечно, без ценностей и недвижимого имущества. Только личные вещи. Многие сочли это за счастьем. Ведь альтернатива маячила мрачная – попасть в концентрационные лагеря. А там возросла смертность, особенно в еврейских бараках. Ибо заключенные тоже не любят врагов народа.

Министр изящных искусств зашёл ко мне и долго расшаркивался. Его сын был женат на еврейке… чтобы прекратить его бессмысленное лопотанье, я вынес вердикт:

– Невестку – в лагерь сегодня же, а иначе завтра в лагерь отправится твой сын, а после завтра – ты сам.

Он как-то резко посерел. Вот правильный цвет. Идеологически верный. Мне одному что ли должно быть плохо? Я тут ночей не сплю, думаю, как из кризиса выйти. А эти приближённые бюрократы, только о своём комфорте и думают…

Боцман

Продолжаю читать перед сном, не сразу я осилил странички с довольно протяжённым заглавием…

«Легенда о сотворении и разрушении Общего храма (записана со слов говорящего дуба)»

Было это давным-давно, ещё до войны. Решили люди построить храм всех религий. И построили они его, но в процессе возведения выяснилось, что кроме четырёх всемирных религий есть ещё куча ответвлений в каждой из них, и последователям всех верований хотелось в общем здании иметь свою комнату. Разгорелись нешуточные страсти… и не известно, когда бы они утихли, но одному поистине гениальному архитектору удалось предложить проект, который устроил всех. Здание было круглым и от центра разбито на секции, каждая секция – для своей религии. Всего секций было сто восемьдесят четыре плюс одна – общий вход к центру, а уж от центра каждый желающий мог зайти в то отделение, какое он выбрал своим сердцем. Дом стоял в десяти километрах от меня, так что я всё хорошо чувствовал (энергетическими отростками, а не глазами, ведь каждому ясно, у нас, у дубов, нет глаз). А потом началась война. Одни люди стали убивать других людей, калеча в ходе этого бессмысленного процесса многие растения. На мне вот удумали вешать неправильных людей (вешали-то шибко правильные). И ситуация пошла вот по какой колее: те, в чьих руках оказывался храм, разрушали секцию своих заклятых врагов. Так 36-е (я всех их не запоминал по названиям, а дал порядковые номера по часовой стрелке, чтобы свою зелёную крону особо не ломать) сломали секцию 95-х, а 102-е – секцию 14-х и так далее. Так продолжалось до тех пор, пока от здания не осталось только две стены, да подвал. А потом учудили атеисты (уж их-то название я запомнил). Они на развалины Общего храма сбросили сильную бомбу, после взрыва которой возник сначала большой гриб, а потом – большой котлован. У меня всю кору опалило тогда и после этого я смог мысленно общаться с людьми и рассказал уже много позднее (не одна зима прошла с тех пор) эту историю, и назвали они её «Легенда о сотворении и разрушении Общего храма» и даже моё авторство не забыли. Я кончил. Пора желуди разбрасывать…

А дальше пошил листки на непонятном языке. Я их просто внимательно перелистал и аккуратно сложил – может, кто другой поймет. Перебрав их, я наткнулся на восьмушку клетчатой бумаги, убористо исписанную мелким и округлым подчерком, а было написано на ней следующее:

Правила пользования камерной библиотекой

1. В библиотеку можно книги добавлять, но нельзя из неё их брать ни для какого использования кроме чтения (даже если тебе рану нечем будет перевязать – сиди и кровью исходи, а листки не тронь!)

2. На книгах нельзя ничего писать от себя (как в месте, отмеченном "*").

3. Книги нельзя мять и читать сразу после еды – лапы-то не моешь, поди, а думаешь, книгам приятно, когда их лапают грязными руками? Вот то-то!

4. После прочтения книги нужно заныкать в тюфяк, его только мнут на предмет нахождения колюще-режущих предметов, а бумаги не замечают.

5. Выполнять надо все пункты и ничего не пропускать.

6. Я сказал все.

А на обратной стороне было написано об авторе:

Я, О… (клякса) Д… (дыра с неровными краями) собрал эти разрозненные листки в камерную библиотеку, пока сидел здесь по обвинению в убийстве серого стражника. Он изнасиловал мою жену, а я его повесил на суку, предварительно отрубив … (неразборчиво) достоинство; собаке – собачья смерть! Завтра приговор приведут в исполнение, и я решил написать эти правила (смотри на обороте) и немного о себе. Ты, читающий это сейчас, можешь, конечно, делать с библиотекой что хочешь, даже сжечь, но перед этим просто подумай, если есть чем, а надо ли?

Вот такой вот документ я нашёл почему-то в середине, как оказалось, камерной библиотеке. А потом сразу шёл рассказ про…

Королева

Из пещерки моих крошек раздавались умилительные звуки: "Агу" "Яя" и особливо мой любимый: "Трям!" это Эльза гутарила с малышом, имя которому ещё до сих пор не придумали из-за одного типа, не шибко торопящегося увидится со своей ненаглядной и ещё более не торопящегося ударить-таки в колокол. Я долго созерцала картину "мама с малышом", но, к сожалению, приходится иногда ещё и в шахматы играть. Как раз был мой ход, будь оно все неладно! Не дают поучаствовать в воспитании ребенка. От "Я-я" пришлось вернуться к "е2-е4" Мне даже корона стала жать – так усиленно я думала, ладно ещё, что умищем не обделена. Хо-хо! А ведь я ещё и щеки могу надувать, почти как хомячок, о!

Однако шахматы – шахматами, но чёрно-белые клеточки, мельтешащие перед глазами, не помешали мне насладиться пьесой, разыгранной совсем не во дворце магистра… мой это же дворец, да… вот такая я быстрая! Пьеса называлась: "Свадьба герцогини", декорации прозрачные, в суфлерской будке – спящая королева.

Действие первое

Александра пьет чай, Майя пьет чай, Эльза только что пила чай, но ребёнок заплакал, и чай остался испаряться в чашке – Эльзу сдуло сильным ветром материнской любви к своему чаду. Окно, около которого и стоит стол с тремя чашками чая, открывается и в него просовывается огромный букет роз.

– Это мне? – спрашивает Майя.

– Даже не думай! – Александра принимает букет и ждёт продолжения.

В окне показывается шлем и перчатка, перчатка пытается поднять забрало, за ним открывается симпатичная мордашка, несомненно, герцога. Забрало падает и мордашка пропадает.

– Ну! – Александра в ожидании.

– Я… – обнадеживает мордашка и вновь пропадает за забралом.

– Кажется, Эльзе требуется моя помощь, – Майя совсем не торопиться идти "помогать" молодой мамаше.

– Несомненно! – Александра созерцает розы и перманентно то появляющуюся, то снова исчезающую мордашку.

Мордашка справляется с забралом и хочет что-то сказать, но натыкается на громкий шёпот сверху:

– Если кто-то разбудит ребёнка, умрёт лютой смертью! – это Эльза проявляет бдительность.

Общая неразбериха.

(Актеров не умеющих играть на сцене общую неразбериху – вон из театра к чёртовой бабушке!)

Эльза одним глазом следит за ребенком, другим (приходится выглядывать с чердака) за воркующими обладателями герцогских титулов. Майя высовывается в открытый люк глубже и чуть не падает. Александра вся в разговоре, но иногда бросает короткие взгляды на своих товарок, мол, я чуть попозже вам всё подробно расскажу и покажу где раки даже не зимовали! Товарки отвечают такими же короткими ответками: лучше сами всё в сознании «на ус намотаем». Герцог снял со своей буйной головушке шлем, и теперь его мордашка никуда не пропадает.

Неуверенные поползновения "не пропадающего" гостя начать разговор. Александра помогает ему ободряющей улыбкой.

– Меня зовут Викторон де Шаразан и де Де Ку де…

– Я буду звать тебя Витя, – герцог почему-то согласился.

Воркование внизу, сплетни наверху.

Действие второе

Сеновал. Он и Она (или Герцог и Герцогиня, или Она и Герцог, или Он и Герцогиня, или сокращенно: ОГ или: ГО – хотя я тоже не люблю аббревиатуры). Массовка звёзд, которые то мигают, то гаснут – актеры не умеющие изображать меркнущие и гаснущие звезды должны быть выгнаны даже из массовки.

– Выходи за меня замуж! – вся предшествующая биография герцога вела его к этой фразе.

– Прежде чем сказать "да" я должна тебя предупредить: ты будешь шестым.

– Теперь скажешь "да"? – глаза герцога не дают сказать что-либо другое.

– Да!

Звёзды. Она и Он. Сеновал.

– Давай устроим свадьбу прямо здесь и сейчас.

– Давай!

Он надевает на её палец кольцо, она отвечает ему тем же. Где-то высоко-высоко звучат колокола.

– С тебя комплимент.

– Ты… ты позитивная как молодой побег не табака, – Витя замер. И…

– Будем считать, что я прочла его в твоих глазах, теперь самое главное…

Поцелуй, плавно перетекающий в первую брачную ночь.

Действие третье

Майя пьет чай. Молодожены пьют чай. Эльза пьет чай и качает свободной рукой люльку с ребёнком. Все говорят шепотом.

– И почему вы нас не пригласили на свадьбу?

– М-м-м, – отвечают молодожены, целуясь.

– Понятно. – Пауза. Пауза длиться. Пауза затягивается. Пауза переодевается. Пауза шалит. Пауза удавилась. – Эльза, нас лишили праздника!

– М-м-м, – отвечает Эльза, ребенок забеспокоился и молодая мама вся в люльке, чай забыт.

– Ясно. Что сейчас, интересно, обо всём этом думает королева? – вопрос рассеялся в воздухе.

– Что я обо всем этом думаю? – раздаётся стилизованный голос королевы сверху: – Совет да Любовь!

Стилизованный, потому что на премьере я ещё смогу озвучить сама себя, а на остальных спектаклях – дудки! Пусть замену находят, но, естественно, не найдут, вот и выходит, что голос будет лишь стилизованным.

Занавес, означающий конец пьесы.

А я сплю. Без звёзд. Одна…

Боцман

Продолжаю тюремное чтение, беру в руки рассказ…

«Рассказ про дружбу и ненависть».

Жил был мальчик Вова одиннадцати лет, ничем особенным он не выделялся из своих сверстников. Ни шрама, ни магических способностей, ни умения шевелить ушами. Зато был у него верный друг – Саша. Дружили они ещё с детского сада, и в школе учились в одном классе и сидели, конечно, за одной партой на всех уроках. Были вместе и в радости и в горе, и в счастье и в несчастье. Да, ссорились порой и даже дрались иногда, но быстро отходили и мирились. А уж если напасть какая иноземная, например, мальчишки с соседней улицы дразнят, тут уж совсем как один стояли друг за дружку. Короче говоря, были они настоящими друзьями, такими, что не только водой – кипятком не разлить. Но вот однажды купили родители Вове расписных солдатиков, не солдатики – загляденье, мальчик даже историю стал лучше учить, чтобы узнать в какие времена такие воины сражались и что это были за битвы. Оказалось, что солдатики – точные копии существовавших на самом деле в дремучие века гусар, гренадер, улан и прочих кирасир. Но это хоть и имеет самое прямое касательство ко всеобщей истории, с историей про Вову и Сашу никак не связано.

Естественно, Вова сразу рассказал Саше о новом чуде военных игр, и мальчишки вместе стали устраивать битвы и баталии, войны и небольшие пограничные конфликты. И было им хорошо. Из всех новых солдатиков Вове наиболее полюбился трубач, он так зажигательно призывал всем своим видом в атаку. Звука его трубы, конечно, было не слышно, но иногда казалось, что он издалека доносится – это фантазия давала о себе знать. Ту-ту-ту-ту – пронзительный призыв звучит, и бравые солдаты смело идут в бой даже на превосходящие силы противника. Мальчик так полюбил трубача, что и засыпал теперь только с ним, и когда просыпался, первым делом искал любимого солдатика, а он иногда терялся под одеялом или, если выразиться более правильно, маскировался в скомканном ландшафте. Вова носил трубача в школу, ему казалось, что солдатик приносит на уроках удачу, мальчик даже советовался с ним, когда на контрольных выпадало особенно трудное задание.

А потом случилось страшное – трубач пропал. То есть исчез, был унесен чёрным троллем под пол, рассыпался в песок от чар злой колдуньи. Вова обыскал всё: свою кровать, одежду, заглянул даже в ботинки – не затаился ли он там, посмотрел под кроватью, под диваном, естественно, под столом. Ковер что лежал в спальне был осмотрен с превеликой тщательностью, может, под гнетом его шерстки где-то задыхался трубач? Вова обыскал ещё бесчисленное количество мест, но всё без толку. Тщательные поиски ничего не дали. Трубач пропал с концами.

И тогда гаденькая мыслишка заползла незаметной змейкой в его голову: "А не взял ли трубача Саша?" – слово "украл" с собой мыслишка не притащила, но и "взял" звучало достаточно страшно. Ведь он не спросил – если бы спросил, другое дело, что бы я ему не дал? Дал, конечно, даже подарил бы, хоть и жалко, конечно, но Сашка же друг – подарил бы. А так… получается что? Он позавидовал мне и тайком унес трубача к себе и сейчас любуется им и играет один?! Мыслишка расправила свое тело и превратилась в большую змею, и ясно стало, что это не безвредный ужик с жёлтыми пятнами на голове, а чёрная, как нефть, ядовитая гадюка. Она проросла до глаз Вовы и вот уже мальчик смотрит на окружающий мир узкими вертикальными зрачками, а через них видно вот что: точно Сашка взял, да не взял даже, а укал. Точно украл и точно украл он: вот и ходит он так, как будто украл трубача и говорит также и жесты все однозначно свидетельствуют – он украл, и голову он поворачивает не так как раньше, тянет, тянет вина голову вниз – чувствуется виновность. А значит – виновен!

И тогда Вова стал своего друга ненавидеть и думать о мести, о тайной мести – как солдатика у него украли втихую, так и он мстить будет исподтишка. Только вот не придумывалось ничего достойного – всё мелочь пузатая мельтешила. Ну, ничего, сердце-то змеиное – подождет. Гадюка удлинилась и стала сворачиваться в кольца, а чем больше колец у гадюки, тем больше в ней яда, яда жгучего, всё вокруг отравляющего. И Вова сам тем ядом стал пропитываться…

А трубач тут некстати объявился, он непонятным образом пролежал все это бурное время на книжной полке (Вова точно помнил, что он туда солдатика не ставил), и вдруг, когда его уже никто не ждал, упал с неё и очутился прямо перед змеиными глазами. Гадюка в Вовиной душе стала уменьшаться и издохла, корчась под ослепительными лучами правды. И таким мерзким он себе показался-то после её смерти! Это же надо друга подозревать, и ни разу не спросить по-человечески – прямо в лоб: "Это ты взял трубача?!", а сразу месть замыслить! А Сашка-то главное всё такой же как и был раньше, то есть до "кражи" солдатика: и смотрит он абсолютно нормально, и ходит, и бегает как всегда ходил, бегал; и головой поворачивает так, как поворачивать должен человек, не укравший любимого трубача. И стало Вове плохо, совсем плохо стало. Не мог он другу в глаза смотреть, да и маме с папой не мог – не достоин он! Но и молча мучиться больше не мог – не выдержал бы долго.

И тогда он побежал к Сашке с коробкой солдатиков и вывалил на стол пред изумлённым другом всех расписных гренадер, гусар, улан и прочих кирасир на стол. "На, дарю!" – запыхавшись, сказал он по быстрому и убежал. "Стой!" – кричал Саша. – "Подожди!" Но главное было не оборачиваться и ничего не говорить, а бегал Вова быстрее своего друга. Оторвавшись от Сашки, он забежал на минутку домой, нужно было забрать загодя приготовленные вещи, и вот он уже идёт по дороге, идёт туда, куда глаза глядят, куда глядят человеческие глаза, ведь хоть гадюка и издохла, но её яд ещё из тела мальчика не вышел… но с каждым шагом, с каждым добрым делом, сделанным для других людей без корысти для себя – отрава капля по капле выходила из Вовы, и он становился самим собой, а может быть новым – лучшим мальчиком. Когда яд совсем вытравится и Вова опять станет настоящим человеком без змеиной примеси, он вернётся. Обязательно вернётся и всё расскажет родителям и лучшему другу!

Прочитал и задумался. То ли у писателя был похожий эпизод в собственном детстве, то ли всё вышеизложенное про дружбу и ненависть – не более чем профессиональная выдумка. Да писаки способны до того напустить туману, что непонятно где чёткая правда, а где уже бесформенные грёзы вымысла. Другое дело художники – эти типы просто курят не траву, а потом рисуют всё, что им приглючится. Например, розовых летающих слонов. Но и тут может быть скрыт подвох, а вдруг в детстве художник на самом деле, то есть без курения не табака, видел розовых летающих слонов? А, возможно, художниками и становятся только те, кто в детстве видит таких или подобных, несуществующих для нормальных взрослых людей, тварей? Но я не художник и даже не писатель, я – заключенный, которому сидеть непонятно сколько осталось, а когда станет понятно – сразу придётся узнать: есть ли жизнь после смерти. А на этот счёт другая думка у меня припасена. Чем отличается верующий человек от атеиста? Тем, что если атеист после смерти увидит Бога – он удивится его наличию, а если верующий окунется в такой же ситуации в абсолютное небытие, он не успеет удивиться отсутствию Творца. Так мудрецы говорят… а вот интересно: сами мудрецы часто ли сидят в тюрьмах в ожидании, когда их смертный приговор исполнят? Или у них это случается редко.

Знакомый клоп стал подбираться к моим нарам, я выделял его из всех остальных алчущих моей кровушки прохиндеев по колченогой средней ножке с левого бока – этому клопу я давал обед из жалости и, хотя мог придавить такого увечного с легкостью, но не прихлопывал, пусть у бедняжки будет пусть не счастливая, но хотя бы сытая жизнь.

От нечего делать я снова стал читать. Хотя по началу решил отложить последний имеющийся в наличии камерной библиотечки литературный материал на завтра, но подумал, что завтра может и не наступить, и прочитал про воспитание…

«Воспитание героя»

Пересвет проснулся утром и сразу понял, какой сегодня день. Сегодня он станет героем, вся деревня загодя обсуждала эту тему и сейчас, наверняка, толпа уже окружила его избу. Он потянулся на лавке – Пересвет не любил кроватей и перин, предпочитая им надежные струганные доски, – крякнул и вскочил на ноги. Умылся колодезной водой, быстро облачился в походное, рюкзак давно уже собран и ожидает хозяина. Осталось повесить на пояс меч. Порядок. Добрый молодец вышел на свет белый. Там его, как он и думал, ждала вся деревня. "Будущий герой, сегодня твой день – покажи себя, не осрами нас!" – люди говорили наперебой, провожая на подвиг. Многие девушки обнимали Пересвета, юноши хлопали по плечу… В приподнятом настроении он вышел из деревни… путь-дорогу он мерил шагами легко, словно Пересвет стал легче, сильнее… Он не думал, идя к пещере дракона, на щите он вернётся или со щитом… конечно, он убьёт дракона! Да и щита у него не имелось… можно и одним мечом так управляться, что ни один враг не проберется сквозь круг из стали, который описывает быстро перемещающееся острие твоего клинка. Весь путь до пещеры его сопровождали соплеменники, впереди шли старейшины и уважаемые воины, позади бабы и детишки. Детишкам по обычаю было запрещено провожать испытателя своего счастья к месту схватки, но всё равно же пролезут – и в древности люди это понимали, просто не гоже всякую мелочь в обычаи заносить – вот мальчишек и не занесли, малы они для этого.

Зев пещеры пахнул сыростью и запахом гниющего мяса – драконы никогда не отличались гигиеной и если кости жертв ещё выбрасывали из своих жилищ, то зубы не чистили никогда, поэтому дух драконий, сам по себе тяжёлый, усугублялся ещё и вонью разлагающейся плоти.

Толпа замерла, в пещеру войдёт только Пересвет, остальные будут ждать развязки невидимого действа у входа. Тут кто кого: либо наш вверх возьмёт, либо отродье чешуйчатое, опять же по результату и вечернюю брагу будут разливать: за упокой души сородича или за нового героя.

Пересвет лишь миг помедлил на пороге пещеры и вошёл в темень, меч уже был вынут из ножен и отблеск солнечного света пробежал по острию. Драконам не нужно заботиться об освещении своих логовищ – они не готовят мясо убитых жертв на костре и прекрасно видят даже в полной темноте. Пришлось достать гнилушку, зелёные тени тут же замерцали по стенам пещеры, откуда-то издалека зашуршало. "Ага, зашевелились обитатели подземелья!" – подумал Пересвет. Он шел тихо и ровно – не торопясь, но и не медля – ему бояться нечего, максимум, что могло с ним случится: не выйдет из пещеры и вся недолга, а вот дракону надо бояться: что будет, если будущий герой возьмет да не помилует драконью семейку и порешит всех гадов одним духом? И такое бывало.