Черта ответственного возраста

Вот он каков повелитель воинов и народов всех земель! Он грозен, он ужасен, он готов взорваться яростью, которая у него безгранична и неистощима.

– Ты видишь? – сурово вопросил великий хан. – Я подобрал тебя слепой нищенкой, собирающей милостыню игрой на дутаре. Твоя музыка всколыхнула память о мудрой женщине, родившей меня, и также искусно любившей играть на дутаре. Я взял тебя, чтобы твоя музыка принесли мне краткий покой – и ты справилась: ты вернула мне сон. Что означает твоё прозрение?

– Я и раньше видела: видела свой мир и свои звуки. Этой ночью пелена спала с моих глаз, и я могу видеть и ваш мир. Что видят все другие люди пришло как странное дополнение к моему миру, – тихо сказала девочка без тени страха. – В середине ночи, когда ты уже уснул, в раскрытом окне поплыли хрустальные шары. Я знаю этот звук! Один шар коснулся моих глаз. Как будто поднесли огонь. Я вскрикнула и открыла глаза и увидела в этом окне среди хрустальных шаров юную фею в волшебном балахоне до пят. Она улыбалось мне, уплывая дальше. Зачем она это сделала? Как будто она была печальна и чем-то огорчена. Почему она исчезла так быстро? У неё беда! Это точно!

– Никто не может видеть меня без золотой короны владычества. Никто не может войти в мои покои, где я снимаю корону, чтобы только сон равнял меня с неисчислимым множеством моих воинов, поданных, рабов. Иначе смерть тому, кто смог это узреть… Иначе будет вырван язык, иначе будут выколоты глаза. Выбирай!

– Я выбираю жизнь с языком и глазами, – едва заметно улыбнулась девочка. – Если суждено умереть, то пусть по велению властелина дня – могучего хана, которому нет равных на земле под светом дневного солнца.

– Разве есть другой властелин? властелин ночи?

– Есть, великий хан. Иначе ты не страшился бы ночи и мог спокойно спать. Даже твоя, верная из верных, стража у дверей стережёт лишь твоё беспокойство. Я родилась в темноте вашего мира и жила в темноте, точно так меня для чего-то оберегали. Я сразу стала видеть другими глазами и увидала многое. Мне хватало слуха, кожи, рук и ног, чтобы не заплутать в вашем мире. И теперь открылись глаза… Мне бы хотелось хоть чуточку посмотреть на ваш мир повнимательней, усладив и обогатив себя зримым содержанием другого, для вас – чудесного, мира. Кое-что тебе сказать то самое существенное, что могли выговорить уста твоих мудрецов.

– Гм! Со мной ещё никто не говорил, как ты. Убить тебя – значит лишить себя удовольствия слушать твою музыку и твои слова, в которых я слышу больше мудрости, чем в словах придворных мудрецов…Тебя ничего не пугает, глядя на меня. Посмотри на мою голову. Видишь ли то, чего нет у тебя?

– Твою голову венчает рог. У меня и вправду такого нет. Но я никогда не видела воинов и слуг твоих. Возможно рог у всех?

– Не у всех. Только у меня.

– Ты великий воин! Ты – лучший из лучших. У тебя явно есть то, что у других неявно и в зачатке.

– Как раз этого, – он тронул рог, – не хотел бы иметь и в зачатке.

– Ты знаешь, хан, все наши беды и уродства исходят от властелина ночи. Этот владыка темного царства рассылает невидимых слуг, которые калечат и вызывают неизлечимые болезни, портят суть воинов и подданных твоих. Его сила крепнет час от часу. А наше уродство и слабость растёт.

– Ты сказала наше?

– Наши предки слушали одну музыку. И эта музыка позволила тебе услышать меня, а мне увидеть твой мир. Ты и я – часть одной истины. Ты завоевал видимый мир, но ты бессилен перед миром невидимым, который все твои победы превратит в прах. Я могу показать тебе то, что и во сне не приходит ко всем, а лишь к избранным… Смотри, о великий Темирхан.

Девочка вытянула руку. Хрустальный шар тотчас же оказался в раскрытой ладони. Это был тот самый хрустальный шар, что добавил ей зрения. Она качнула ладонь в легком круговом движении. И шар закрутился на невидимой оси, плавно ускоряясь и увеличиваясь в размерах.

Не успел хан удивиться, как шар стал выше девочки и соскочил с её рук, встав прямо посредине между ними. С каждым витком шар делался всё больше и больше – вот он коснулся и девочки и хана, вот он облачил их с головы до ног новыми одеяниями, которые вдруг разом слетели, и в мгновение лоскутки собрались вокруг девочки и хана в новый сияющий мягким светом шар. Необычный свет был густой, как утренний туман, и прозрачен, как вода в роднике.

Хан повёл головой слева направо – отовсюду изливался этот странный никогда невиданный свет. Он сделал шаг вперед. Зыбкая оболочка света двинулась за ним. Тогда ханские глаза сомкнулись на посветлевшей девочке: эта оболочка света представилась её продолжением.

– Смотри! – сказала девочка, подняв правую руку. – Вот твои бескрайние степи и леса, где нет тебе равных. Вот неисчислимое множество твоих поданных, что день и ночь работают, чтобы увеличить твоё богатство. Вот твои доблестные воины, что скачут вдоль и поперек по твоей земле, выискивая притаившихся врагов.

Хан водил изумлёнными глазами за указующим перстом – и видел! Видел цветущие степи, зелёные дубравы, спины слуг и рабов, несущуюся подобно урагану грозную воинскую рать.

– А вот здесь, где высятся гряды гор, подпирая небо, здесь в окружение скал и есть неприступное царство властелина тьмы. Здесь небеса уходят в пропасть, клокочущую огнём, и отсюда выйдут воины, которых ещё никто не одолел.

– Чем же они сильны? Разве есть кони быстрее моих? Есть клинки острее и твёрже моих? И кто может сравняться с числом моих воинов?

– Его сила в другом. Он посылает мор на твоих коней, он поворачивает твои же клинки против тебя, он пробивает защиту воинов, переплавляя храбрость и верность в страх и предательство, он сеет болезни, уродства и скорбь. Его первые воины – это глашатаи другой правды, которая разрушает твою. Они отнимают сон. Они хотят убить чудесную девочку в балахоне до пят, которая сказочным действием вливает в нас добро и красоту – всё то, что не дает нам превратиться в зверей-чудовищ, верных слуг властелина Тьмы… Ибо убив великий дух, что движет всеми нами, мы станем невольниками духа властелина Тьмы. Вслед за победой первых, выйдет второй дивизион – эти-то и будут рубить, испепелять оставшихся хранителей тебя и веры. Нас осталось мало…

– Я уничтожу его! – вскричал хан.

– Никто этого сделать не смог. Ты всегда воевал в открытом поле. Здесь будет другая война, если решишься…

– Ты говоришь мне: решиться?! Я ищу, как ввязаться в бой!

– Тогда слушай дальше… В предгорьях царства тьмы с младенческих лет поселился схимник. С рождения у него не было ног, но было доброе сердце и умная голова. Домом ему служила пещера, а еду приносили птицы, те самые которые ты мог видеть со мной у окна. Он безумно любил птиц, и птицы любили его. Сначала он хотел забраться выше скал, чтобы научиться летать. Если не суждено ходить, значит – будет летать. Он задумал сделать себе два крыла, как у птиц. И вот, делая крылья и размышляя о способности летать, он наткнулся на черный след невиданной беды и вдруг уразумел, что живет совершенно рядом с неведомым и оберегаемым царством Тьмы. И когда наступала ночь, видел всё то, что творится там. И он стал описывать, в чём сокрыта сила Тьмы, но не закончил, потому что понял и другое: оставаясь в стороне, и он и его книга-летопись станут просто достоянием властелина Тьмы.

Строчка за строчкой, страница за страницей будет расти и пухнуть книга, одновременно таять и дряхлеть он. Потом огонь и тлен уничтожат его, впишут новые кровавые строки в летопись укрепляющегося Зла. И так будет вечно, пока Тьма не покроет Свет. Не будет птиц, не будет зеленых листочков, небесную голубизну застит кровавое пламя беды. В отчаянии он сбросил недоделанные крылья вниз, в пропасть, и вспышка бирюзового света вызвала в нем видение. Нет, вспышка разорвала пелену другого мира, который обосновался вокруг царства Тьмы, словно выставив невидимый заслон воинам властелина Тьмы.

С приходом следующей ночи он собрался сбросить в пропасть и то, чем делал крылья, и было поволок это к краю, но звуки которые возникли, когда эти железные пилочки, каменные скребки ударялись об камни, о деревья, шорох и шуршание песка – закончились тем же озарением, что и вчера. Он снова увидел заслон добрых духов у самого края растущих демонов Зла. И увидел отображение себя в этом заслоне и то, что он должен сделать…

Тогда он этими же инструментами: железными пилочками, каменными скребками, крупным песком для шлифовки, стал делать свои новые крылья. Но уже для полета души по тому самому невесомому воздуху, в котором парили птицы и духи, так вдруг и неожиданно давшие знать о себе.

Он что-то начинал делать – не получалось. Он сбрасывал пустозвонные поделки в пропасть. Снова делал, и снова сбрасывал. И однажды, уже изможденный заблуждением, догадками и отчаянием, он увидел сон. Где воочию узрел, каковы должны быть эти два новых крыла. Они должны быть в виде круга с деревянным ободом, который натягивает толстую кожу горного оленя; внутри обода есть поперечина, куда крепятся железные подвески и разноцветные ленты… Первое крыло – будет его. С ним ему жить, с ним сможет лететь по воздуху, как птицы и как духи – это будет его новые ноги, это будет его конь, который поднимет в небеса и унесёт к светлым духам от тлена и огня. Унесет, как только он сделает второе крыло.

Схимник сделал первое крыло точно по образу приснившегося, а совсем недавно – сделал и второе крыло. И птицы сказали мне, что этой ночью он совершит прощальный обряд с землей. Он уйдет на первом крыле к духам. И следующим же днём я должна отправиться за вторым крылом. Он выбрал меня для второго крыла. И та волшебная девочка, вернувшая мне зрение, чтобы быстрее двигаться в вашем мире, также выбрала меня быть её помощницей в видимом мире, оставаясь зрячей в её мире. Её жизнь в опасности: те сказки, что навеивала она ребятишкам, помещая в их сердечки и головки ростки доброго и прекрасного, демоны зла посчитали чрезвычайно вредными. Зло пошло в наступление по всем направлениям и решило поправить человеческую жизнь с первых её шагов, и даже с первых минут, когда встречаются Он и Она…

Я должна продолжить и сделать третье крыло, которое либо откроет мне тайны невидимого мира и даст мне силу, заключенную в высшем знании, либо… Что суждено мне, я узнаю, взяв в руки второе крыло.

– Не желаю отпускать тебя одну. Ты становишься моей главной драгоценностью. Похоже, лишь ты сможешь отделить порочное от доброго наследия предков, избавить меня от клейма нечистого.

– Тебе и не надо отпускать меня. Мы поскачем вместе. Повелитель Тьмы силами своих духов поработил гордое племя горного народа, дал им часть неземной силы и теперь горы в их власти. Но власть эта – часть силы повелителя Тьмы. Это будет твой первый бой. И ты будешь сражаться не с ними. Ты померяешься своим человеческим духом с силами нижнего царства. Силой твоего духа пронизаны все твои воины. Этот дух победы вы закалили, возвысили и сделали правилом жизни, что приблизило тебя к силе бессмертных духов. Проиграть этот бой – значит положить конец твоему владычеству над миром степей, долин и лесов. У тебя есть право выбора.

На твою жизнь хватит отвоёванного мира.

Твой дворец великолепен.

Собери себе жен – и наслаждайся.

Убей меня, убей других, убей всех, кто возмущает твоё спокойствие.

Ограничь себя в желаниях – и ты будешь счастлив.

Стоит поверить, что невозможно каждый день что-то делать новое – придёт покой.

Можно будет переливать из дня в день одну и ту же воду из одного кувшина в другой кувшин, удовлетворяясь и тем, что каждый раз форма у воды чуть-чуть иная, по форме кувшина. В этом одном искать новизну, забаву, развлечение.

– Моя голова не такая как у всех, на неё и тюбетейку не подберёшь, мои глаза видят лишь то, что внутри кувшина. Я собрал золото в дворец, чтобы не растащили монолит в россыпь. Без военных побед моё войско ослабнет. Мы рождены воевать и умирать в бою!

– Ты можешь погибнуть в страшных муках не от отравленной стрелы, но сгореть в бездне клокочущего пламени Зла.

– Я мог погибнуть в каждом своём бою. Однако жив! Для чего я завоевал этот мир? Я хочу установить один порядок, одни правила жизни, собрать всех в один кулак. Собрать всех в один народ, у которого должен быть один повелитель, одни законы, одна правда.

– Этот повелитель не должен быть тираном! Через него в человеческую жизнь должно приходить Небесная Мудрость, основанная на высшем знании, на человеколюбии. Боль и скорбь растревожила духов. Древо жизни покачнулось. У трех великих царств сместились и наслоились границы. Вот в чём ещё причина. Мы не можем жить вместе с духами, не изменив себя. Но сила что-то изменить в нашем мире только в тебе и во мне…

Покажи мне воинов, свою армию.

Я хочу проскакать на белом коне по степи быстрее ветра и даже быстрее тебя.

Я хочу увидеть наш мир в дневном свете яркого солнца.

Я знаю, наш мир прекрасен. Наши реки прозрачны, светлы, глубоки. Из них собираются озера, которые как наши глаза смотрят в небо, и светлые духи купаются в них. Наши степи в зелёном убранстве шелковых трав, в драгоценной россыпи цветов. Ветер веет там прохладой и зноём.

– Пусть будет так. Отныне ты моя дочь, которую мне дали духи. Имя твое Ариунцецег.

– Ты мудр по-своему, Темирхан. В тебе бескрайняя сила наших степей. Нелегко будет повелителю Тьмы справиться с нами.

Они вышли сначала из шара, потом из дворца. Могучий хан в расшитом золотом плаще, юная дочь в таком же золотом одеянии. Сотни глашатаев вострубили о пробуждении владыки и начале нового дня.

Подвели двух лучших коней: гнедого – для хана, и ослепительно белого – для его дочери. Они вскочили на коней и с гиком понеслись по пьянящему простору родных степей. Держись владыка Тьмы! Пришел ли час рокового боя? Станет ли последней битва сплоченной реальной армии во главе с бесстрашным богатырем и его дочери, чуткой предвестнице будущего? Вечная ли эта борьба Зла и Добра, Тьмы и Света?..

Наутро пятилетняя Яна протерла глазки и сказала с забавной серьёзностью:

– Мама, звездочки совсем не дырки и не шарики-светлячки – это воины. Они сражаются за нас, чтобы мы были добрыми. Мне такое приснилось!!! Такое-такое! А тебе снятся сны?

– К сожалению, реже и реже. Забот много, о которых не бывает сказочных снов. Но сказки все ёще люблю! – Мама с легкой грустинкой улыбнулась, поглаживая по светло-русой головке свою волшебную маленькую фею в ночной сорочке до пят:

– Доброе утро, доченька. Новый день начался! Пусть он будет добрым для тебя и меня, и для всех!

Легенда о состоявшейся жизни

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

К.Д. Бальмонт

1. Особенный поселенец

В тридевятом царстве-государстве в тридевятые годы жили-были не тужили розовые поросята с голубыми глазами. И был среди них поросёнок самый розовый и с самыми голубыми глазами по имени Хавроня. Никто не играл так забавно, как Хавроня, никто не выдумывал таких беспечных, таких бесшабашных проделок, какие проделывал он – розово-голубое существо с неказистым щетинистым рыльцем.

Стоило солнцу пробудиться и освежить огненным румянцем бледное небо, как тут же с весёлым похрюкиванием и повизгиванием выбегал на вольные луга удалой Хавроня. Задрав башку, вытаращив любопытные глазенки, он, дрыгнув всем телом, взвизгнув необычайно звонко и задорно, давал стрекача по медвяным травам, сколь было сил в неуклюжих лапах.

Большие прелестные бабочки, причудницы небесного света, которые имели обыкновение после легкого завтрака капелькой нектара, позабыв обо всем на свете, в сладком упоении порхать, кружиться в аромате распускающихся цветов, слегка бранили не совсем приличного Хавроню. Ну, зачем он как угорелый носится среди тех же цветов? Как будто его вовсе не смущает лик прекрасных созданий, хотя сам увалень и восторженно-дик.

Хавроня бегал до тех пор, пока не утихал в нем порыв, что очаровал его, полусонного, утром и увлек навстречу чудесным неожиданностям. Вдруг появлялось утомление и легкая резь в животике: Хавроня был чрезвычайно прожорлив. Голод всякий раз заставлял возвращаться назад, к братьям и сёстрам – потому-то, может быть, он никак не мог добраться до главного места, где, верилось, сокрыта обитель самой важной сути, иначе почему столь прекрасно кругом и столь молчаливо.

Возвращаясь в родное селение, которое он с закрытыми глазами узнавал по своеобразной вони, гвалту, клубам пыли, Хавроня с удивлением отмечал, как непонятная грусть овладевала им: меркло и тускнело в глазах, уши не различали отдельных звуков, кожа немела. Одно лишь ожидание вкусной еды, какую он непременно найдет в доме, слегка утишала и чуть радовало. И то была сермяжная правда, что в царстве этом, поедание пищи: разжевывание, переваривание и опорожнение – было первой заботой и главным развлечением.

Придя домой, Хавроня тотчас же ел, ел и снова ел и вряд ли бы наелся, но живот опускался вниз до земли, и сытый поросенок уже не шел – плыл как корабль на воздушной подушке. Хавроня валился на бок, придирчиво оглядывал братьев и сестер.

Прелюбопытная картина являлась его затуманенному взору. Одни сородичи чуть поодаль нежились в луже приятной жижи. Один брат, сунув рыло поглубже в эту жижу, пропускал сквозь её толщу тот воздух, что был в легких, другие лениво толпились кругом, несколько захваченные зрелищем, подбадривали, и, если бульканье получалось особенно потешным, весело и живо хлопали. Сам герой был страшно доволен содеянным, польщен аплодисментами. В другом месте поросята дерзновенно соревновались одним махом кашлянуть, свистнуть, пукнуть и встать на голову. «Забавники!» – бурчал Хавроня, морщился и, поскучав еще немного, снова убегал на вольные луга. «Почему совсем нет подобия здесь, на земле, тому великому совершенству, что в небесах» – думал он.

Так день за днём шли годы, взрослел Хавроня, мужал, толстел. Уже и резвости поубавилось и пора бы поумнеть, а он каждый божий день уходил и уходил к безмолвным друзьям: цветам и травам, стрекозам и бабочкам. Не пропускал великолепия красок вечерней зари. Бывало, молил у вешнего цветка открыть загадку дивной и редкой красоты, воплощенной в хрупком соцветии.

И так однажды, бредя в печальной задумчивости, вдруг замер, ослепленный вспышкой фантастического цвета. Клубы голубого дыма с красными, желтыми, зелеными, синими прожилками, взвиваясь выше гор, размётывая снопы искр, обнажили загадочные видения: череда призраков дней минувших и дней грядущих заполнила воздух, странным образом переместившись из огненного жерла. Один из призраков в королевской мантии, седой и юный, грозный и нежный, уронил мановением властной длани один из тысячи тысяч бриллиантов своей короны. Земля содрогнулась – во мраке исчез хвост кометы призраков.

Место, куда упал бриллиант, обуглилось, пламя уходило внутрь земли, оставляя спекшуюся трубку с дымящейся воронкой. Хавроня спешно приник к ней башкой, силясь разузнать: куда же запропастился бриллиант. Куда же делся редкостный подарок судьбы? Крутился, высматривая, так и эдак… Напрасно! Утомившись, Хавроня уподобился стражу загадочной воронки: присел, обмяк, задремал.

Толи сон был, толи явь, а увидел он как величественный блеск бриллианта, с которым по красоте ничто несравнимо на свете, вдруг пропал и сам кристалл начал терять устойчивую форму чистейшего, прозрачнейшего камня. Чудесная метаморфоза вылилась в рождение живого растения. Пробиваясь сквозь грунт и, пробившись, оно явило солнцу пламенный цветок.

Здесь Хавроня был ослеплен: цветок брызнул нездешним светом и выжег, ворвавшись в тело через изумлённые глаза все смутные думы и неясные мечты, оставив навечно отблеск своего пламени и способность видеть только подобие этого пламени, другое – мертво и чуждо. Волшебное превращение пронзило Хавроню сладкою болью. Он вскрикнул подобно струне под искусной рукой мудрого настройщика. Звук, что невольно исторгли уста, коснулся ушей. В мгновение уразумел, что с ним произошло что-то небывалое, что избавляет от скопившихся тревог и странной тягости чуть выше живота.

Новая сладкая боль, между тем, торопит с продолжением. Новая страсть испытать её снова и снова полонила Хавроню. И хотя эта боль сладка, но настолько сильна, что повторить её снова казалось невероятным. Она лишала бедного поросенка немалого пласта памяти: пока разыгрывалась боль, он как будто бы растворялся в ней. Когда же Хавроня очнулся, воспоминанием остался звук: у!ю! – бубую! Без умения повторить пережитое.

Хавроня тихонько побрел домой, стараясь понять: откуда это и что это – у! ю! – бубую! Что таится в этом звуке, какой радостный мир он обозначает и заключает в себе. Скажет тихо: «У!Ю! – бубую!» – прислушается. Крикнет вовсё горло: «У!Ю! – бубую!» – прислушается.

Шел он час, шел он два часа; голову увенчал холодный пот, а непонятное у! ю! – бубую! оставалось непонятным. Он громоподобно выкрикивал: «У!Ю! – бубую!» С робкой надеждой ожидал: не отзовётся ли кто, не услышит ли он долгожданного ответа. Вот он уже на своей кривой улочке. Вновь рыльце сомкнулось в брезгливой гримасе.

Он, печальный и усталый, отворил ворота осточертевшей хижины и было шагнул в её мрачный покой, как вдруг увидел неподалёку свою соседку, молодую поросюшку Хрюню. Эта была очень забавная особа. У неё размер живота равнялся бидону с похлёбкой, а сердце обросло таким слоем жира, что кроме собственного стука оно ничего более не слышало. В хитрющих глазёнках Хрюни с самого рождения свербел один вопрос: «А ты чем меня накормишь?» Кроме как покушать Хрюне безумно нравилось, когда чужеродное копьевидное тело вторгалось в её внутренности и делало там фурор.

Хрюня сидела на ступеньках крыльца дома и, обхватив лапками бедную головушку, едва заметно вздрагивала. Хавроня подошел, осторожно спросил:

– Что с тобой, Хрюня?

Она подняла голову, слабо улыбнулась, из глаз у неё выкатились две довольно крупные слезинки, судорожно всхлипнула и сказала:

– Ой! Я несчастная, несчастная! Ну ничего-то ладом не получается, хоть в затвор садись. Хотела-то немножко, думаю: дай побалуюсь, всем можно, а мне нельзя, что ли… И объелась как последняя дура.

– Э, нашла, о чем горевать! Что же мне тогда делать с моим несчастьем! Не плачь, Хрюня: все пройдет и будет хорошо.

Он дотронулся до её рыльца и бережно вытер слезы. Хрюня выпрямилась, взглянула доверчиво. Глазёнки просияли благодарным блеском. Хавроня продолжая касаться её рыльца, вдруг ощутил её тепло и неожиданно выкрикнул: «У!Ю! – бубую!»

Дикая радость вмиг захватила Хавроню. Он заскакал точно ретивый конь на привязи, завопил, да так, что Хрюня со страху залезла под лавку. Хавроня исполнив подобие танца шамана, разом обмяк, утихомирился. Взгляд прояснился и пал на Хрюню. Они оба стали глядеть друг на друга, ничего не понимая и будто впервые встретились. Через мгновение вновь великое волнение нашло на Хавроню. Он задрожал и засверкал вновь обезумевшими глазами, исторг прерывающимся гортанным голосом: «Люблю! Люблю! Я люблю!» Вот что мне не хватает!

– Что это? – Опамятовался он.

– Ты орал как сумасшедший на каком-то иностранном языке.

– Как?!

– Сначала: У! ууу! У!Ю! – бубую! У!Ю! – лубую! Улю-блю-блю!.. Потом как-то переставил и соединил звуки в один звук, это на разный лад ещё кричал, потом спокойно и внятно вдруг произнес: «Люблю…Люблю. Вот что не хватает».

– Люблю. Люблю, – задумчиво повторял Хавроня, пробуя как звучит это слово и снова вскричал словно ужаленный: – Хрюня! Это я тетя люблю! Люблю – слово красивое и мелодичное, и обозначает оно какое-то новое радостное чувство. Люблю – это наше с тобой сочинение.

Хавроня с веселым гиком исполнил диковинный танец, прыгнул на Хрюню и принялся тискать её, обнимать, целовать. Хрюня перепугалась не на шутку, замахала лапками, отбиваясь и отбрыкиваясь от неожиданного кавалера.

– Кыш, нахал! Кыш! Кыш! – смущаясь, лепетала Хрюня. – Фу, как не стыдно! Ай, как не стыдно!

Однако слово, оглашенное соседом, заинтересовало, также как и его редкая взволнованность. Почесав брюхо, сказала:

– Правда твоя, Хавроня, всё это необычно, но мне это ничего не напоминает.

Хавроня сбивчиво, сильно волнуясь, взялся объяснять о неведомой силе, посетившей его, о драгоценном камне, о пламенном цветке, о великом волнении, после которого осталось воспоминанием: «У!Ю! – бубую!», и как частица того же волнения пришла, когда он коснулся её.

– Врешь ты всё! – оборвала Хрюня, зевнув во всю глотку. – Ты известный хвастун и фантазер. Сходи и принеси мне тот цветок. Может быть, и я переживу сходное с тем, о чём баешь, и будем тогда радоваться вместе. А лучше тащи драгоценный камень. Да поищи получше: может быть, он там не один. Вот тогда заживем с твоим новым словом в обнимку.

– Как же найду! Все великое приходит одиножды. Разве мало моего рассказа.

– Мало! Тащи камень или цветок! И я допущу тебя к себя: целуй и тискай, сколько сможешь и хочешь.

– Эх, ты! Скоро сама себе перестанешь верить. – Обиделся Хавроня, потопал восвояси, поискать тот самый цветок.

Идет лесом, идет полем, день идет и ночь идет. Зашел невесть куда. Глядит по сторонам и видит алый всплеск, радуга сомкнулась в шар, багровый вихрь кружит и веет над блистающим оттенками шаром. Страшно стало Хавроне. Крадучись и пугливо озираясь, пробрался поближе. Осмотрелся уже смелее и увидел, что он в расщелине у подножия горной гряды, которая поминутно меняла лик, точно каменные истуканы – огромные, хмурые, грозные стражи – менялись рядами, выказывая так всю силу и мощь доблестной рати, стоящей на страже трепетно колыхающегося красного шатра. Шаг за шагом Хавроня подошел ближе, уразумев, что он скорее гость, чем жертва.

– Эй, кто там в тереме живет? Отзовись и покажись! – набравшись духу, выкрикнул Хавроня.

Молчание было ответом.

– Эй, ну что ты в самом деле, покажись же!

Молчание главенствовало во всём. Громко-громко и много-много раз возмущал царственное безмолвие Хавроня. Умаявшись, он впервые горько заплакал, чему крайне удивился, и, недоуменно растирая горячие капельки влаги, стекающие по рыльцу, пробовал их на вкус. Солёные!

И тут-то вдруг всё, что было кругом: и гряда оживающих и каменеющих истуканов и зыбкий шатёр пришло в великое движение. Чей-то повелительный глас громоподобно воззвал троекратно. Разлилась чёрная темень. Вспыхнула молния. Снова посветлело. И свет невыразимо чудесен. Шатёр медленно стал раскрываться, как раскрывается цветок, согретый солнечными лучами. Хавроня зажмурил глаза, впечатленный видением. Когда же разом их открыл, увидел, что шатер опустившимися лепестками тюльпана обнажил тщательно сберегаемое таинство. Оказавшимся большим и мохнатым… Сначала Хавроня не поверил глазам, ударил себя копытом по голове, присел, подавленный увиденным: в чашке раскрытого цветка стояла самая обычная корова.

Корова важно посмотрела на потрясенного поросенка и по-матерински, тепло и радостно, замычала. Хавроня присел еще ниже, глаза раскрыл еще шире.

– Бедная коровка, как ты туда забралась? Кто полонил тебя? Кто посадил туда? За что и для чего? Побегай болезная оттуда! – вскричал Хавроня.

– Я волшебная корова! – с важностью молвила она.

– Да брось ты молоть чепуху! Уж прямо и волшебная. Не белены ли объелась? – сказал Хавроня. Подойдя вплотную, ласково погладил по удлинённой пучеглазой головушке.

– Я волшебная корова! – тем же непоколебимым тоном ответствовала она.

– Зачем ты говоришь неправду?

– Я прощаю тебе твоё невежество. – Она топнула ногой, тут же из каменной гряды вышел грозный страж.

На доспехах его Хавроня со страхом прочитал, что это супер-кибер, – безжалостная машина уничтожения, созданная великой коровой Вегой, которая и повелевает им. Хавроня не замедлил поднять лапы вверх: он сдаётся на милость великой и благой силы.

– Я помогу тебе! – велеречивым тоном объявила волшебная корова. – Мне известна твоя печаль и твоё несчастье. Возьми ведерко. Вымя моё выдаст тебе микстуру. Её выпьешь ты и твоя Хрюня. После этого твоя Хрюня будет думать также как и ты, и перед вами встанет вопрос такой большой величины, что решать его по силам только вам обоим вместе, соединившись в одно целое.

– Она просила цветок.

– А я тебе дам напиток из этого цветка. Я каждое утро прогуливаюсь по горным долинам, где и растут эти дивные цветы. Растут для меня. Я их попросту ем. Вечерами из меня выдаивают целебнейший напиток, иначе микстуру. Это животворящая эссенция.

– Ого! Значит, кто-то есть главней тебя?

– Есть, но это великая тайна. Тебе её не дано уразуметь… К делу: бери микстуры и спеши к Хрюне. Помни, что тебе надлежит развеять её недоверие. Простой совет таков: сделай Хрюне приятность, и повторяй до тех пор, пока это не войдет е неё в привычку. Потом приостанови делание приятности и дай ей поскучать, чтобы радость и огорчение она отныне находила только в тебе. Всему началом послужит моя микстура.

Едва Хавроня дотронулся до розового соска волшебной коровы, ведерко мигом наполнилось чудодейственным снадобьем. Изрядно поблагодарив волшебницу, он пустился в обратный путь. «Что за микстура?» – размышлял Хавроня. Любопытство росло, и он, не утерпев, лизнул чуточку. Как только капелька чудесной жидкости оказалась внутри, в голову ворвался страшной силы вихрь, в глазах его окружающее стало терять привычные очертания: поплыло, закрутилось и исчезло. Белая пелена возникла перед ним, через мгновение белизна также исчезла, окружающее возникло в привычных очертаниях, но ничто уже более не смущало взор холодностью и отчужденностью. Сам Хавроня сделался беспечен и весел. Лапы стали казаться крылышками. Он полетел к болезной подруге.

Мелькают поля, луга и рощи, вот крыши родного селения. Вот хижина Хрюни. Он рванулся в дверь – заперто! Крылья снова стали лапами, которыми он и принялся барабанить по дощатой двери. Вот дверь отворила мама Хрюни, дородная, тертая жизнью Хрюня большая.

– Хрюня маленькая дома? – спросил потускневший поросёнок с ведерком в лапе.

– Она больна. Вчера у нас были гости. Мы угощались горохом. Знаешь ли как аппетитен и вкусен горох в эту пору! Я думать забыла о Хрюне; она забыла, что как бы не был хорош горох, кушать надо зная меру. Не представляю, на что рассчитывала Хрюня, что её взбаламутило (может быть весна на дворе?!), набила себя им по самые уши, да еще выпила много сладкой воды. Ночью вода и горох свершили пакостное дело: горох разбух, разбухла и Хрюня. Ей это ново – она ещё никогда не страдала, не мучилась, ведь она еще не знает как малы наши возможности, как могут быть велики наши желания и как коротка наша жизнь. Вчера впервые приняв, испытав страдание, она не справилась и тяжко заболела. Ей все видится гадким и мерзким. Не знаю, как она переживет отвращение к тому что может быть как радостью, так и горем, к тому, что из чего состоит наша жизнь, трижды проклятая и трижды прекрасная наша жизнь, как сможет не потерять веру и надежду в хорошее и доброе. Это моя вина. Я её посадила за стол к большим и взрослым, не научив правильно кушать. И самое главное, не научила правильно переносить постыдную боль от пищи, которую не по силам нам переварить, но наша гордость ли, ненасытность ли все же заставляет хватать её безрассудно, после чего, кто из нас начинает мучиться вечным расстройством пищеварения, кто делается калекой. Вот какая у нас беда милый друг Хавроня.