Волжане. Люди Нижегородского края

Они расстались. Люба не больно-то сожалела об этом – любви межу ними не было. Цель она имела другую – поступить в Большой театр. Но не вышло. Бантышев привёл её к композитору Алексею Николаевичу Верстовскому, который был управляющим Московской театральной конторой, тот послушал её пение и сказал:

– В Большой театр тебе пока еще рано. Нужно учиться.

И определил её в театральную школу, которой руководил Александр Михайлович Гедеонов. Впрочем, Косицкая была и этому довольна.

Александр Михайлович Гедеонов был в то время директором императорских театров обеих столиц, действительным тайным советником. Именно он открывал новые таланты. И, конечно же, не мог не оценить дарование юной актрисы. Но об этом человеке в автобиографических записках Косицкой ничего не говорится. Они обрываются как раз тогда, когда её приняли в школу Гедеонова. Впрочем, дальнейшие события в жизни Любови Павловны восстановить можно. Она была на виду.

Сразу же после окончания школы Косицкая вышла замуж за артиста Ивана Никулина. О нём я не нашёл никаких сведений, кроме того, что Иван Михайлович был родственником князя Георгия Александровича Грузинского, владельца нижегородского села Лысково. Но так вышло, что князь вскоре после свадьбы Никулиных умер, и его крестник остался без материальной поддержки. На зарплату мужа, который был занят лишь в эпизодических ролях, в Москве прожить было трудно. А у Любови Павловны родилась дочь Вера.

Признание

Пришлось всё опять начинать с нуля. По рекомендации Гедеонова Любовь Павловна выходит на сцену Малого театра. И сразу же добивается успеха. Режиссер Сергей Павлович Соловьев (по другой версии, Петрович) писал: «Познакомясь ближе с её способностями, я пришел к убеждению, что для неё были нужны роли, которые не требовали бы благородства поз, изящества движений, но в которых преобладали бы чувства и простота формы, – почему я и выбрал для неё роль Параши-Сибирячки» (Фолиянц К. А. Закулисные страсти: как любили театральные примадонны. Москва, издательство «Глобулус» НЦ ЭНАС, 2007).

И он угадал. В роли Параши Косицкая создала образ, словно выхваченный из самой жизни. Так было и потом. Даже романтика Шиллера в исполнении Любови Павловны приобретала конкретные черты русской действительности. В образе шиллеровской Луизы угадывалась трагедия женщины, попавшей в капкан обычаев и традиций тех лет. Что касается образа Офелии, то многие критики сходились во мнении, что игра Косицкой выше всех похвал. Апофеозом же её театрального творчества была роль Катерины в пьесе Островского «Гроза».

Роман с Островским

Триумфальное восхождение к пику своей славы Косицкой связано с именем драматурга Александра Островского. Строго говоря, он обязан был своему успеху именно ей, поскольку никто его совершенно не знал. Любовь Павловна после знакомства с ним сразу же увидела его дарование. Это закономерно: талант всегда распознаёт другой талант.

Одно из первых произведений Островского – «Не в свои сани не садись» – получило добро на сценическое воплощение именно благодаря Любови Павловне (в спектакле она играла роль Дуни Русаковой). Премьера его стала ярким событием того времени.

Уже на исходе своей жизни Александр Николаевич Островский писал, что «все лучшие произведения мои писаны мною для какого-нибудь сильного таланта и под влиянием этого таланта» (Островский А. Н. Записка об авторских правах драматических писателей. Речи 1859—1886. Москва, Государственное издательство художественной литературы, 1952). Таким талантом для него явилась Косицкая. В 1854 году Любовь Павловна сыграла Анну Ивановну в новой пьесе Островского «Бедность не порок».

Тогда же начался и роман между ними.. Драматург предлагал руку и сердце, но Косицкая отказалась. Она была замужем. Не был свободен и Островский – он жил в гражданском браке с некоей Агафьей Ивановной, имел от неё детей. Даже после того, как умер Иван Никулин, Любовь Павловна так и не стала женой драматурга. «Я горжусь любовью вашей, – писала она Островскому, – но должна потерять её, потому что не могу платить вам тем же, но потерять дружбу вашу, вот что было бы тяжело для меня, не лишайте меня этого приятного и дорогого для меня чувства, если можете» (Куликова В. Ф. Л.П. Никулина-Косицкая. Москва, издательство « Искусство», 1970).

На этом в их отношениях была поставлена точка. Островский не понимал причины разрыва. Косицкая объяснила: она влюбилась в одного своего поклонника по фамилии Соколов, который был много моложе её. Но купеческий сын, промотавший состояние отца, требовал денег. В итоге Соколов исчез. Любовь Павловна уже не могла оправиться от этого удара.

Последней крупной ролью Косицкой стала роль Лизаветты в трагедии Алексея Писемского «Горькая судьбина». Её героиня восстала против сословных предрассудков во имя своей любви. То есть сделала то, чего актрисе не удалось.

ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В МИСТИЧЕСКОМ ИНТЕРЬЕРЕ

В церкви села Никольского Арзамасского района Нижегородской области можно увидеть не икону, а картину «Распятие». Её написал один из самых талантливых российских живописцев Василий Перов, когда ему еще не исполнилось и 16 лет. Он родился 21 или 23 декабря 1833 года в Тобольске.

Криденер, Васильев, он же Перов

Тогдашние законы навсегда определили статус ребенка: незаконнорожденный. Настоящий его отец, тобольский прокурор, барон Григорий Карлович Криденер, дать мальчику свою фамилию не имел права. Василия нарекли Васильевым. Так звали крёстного.

Барон был добрым и образованным человеком. Он прекрасно музицировал, владел несколькими иностранными языками, писал стихи, но его благородство – Криденер не переносил лжи, подлости и воровства — не позволяло ему сделать карьеры. Как только он возбуждал уголовное дело против какого-нибудь большого чиновника, его тотчас переводили в другой город. И вскоре после рождения Василия семье пришлось сменить место жительства.

Однако и в Архангельске она не задержалась. Более того, барону пришлось вообще оставить казённую службу — вышел в отставку и уехал в свое родовое имение Суслан, что в окрестностях города Юрьева, а через год — в Самарскую губернию. И здесь Василий Васильев неожиданно для себя стал Перовым.

Семья Криденера жила у дьяка Петра Степанова в деревне Кольцовка. Дьяк доводился барону зятем — он был женат на его дочери от первого брака. И Григорий Карлович доверил ему обучение сына Закону Божьему, арифметике, старославянскому языку и чистописанию.

Первых своих успехов мальчик достиг в каллиграфии. Учитель постоянно ставил его в пример другим своим ученикам. И стал называть его Перовым.

Этой фамилией художник будет подписывать все свои картины.

Летающая тарелка

В 1842 году Криденер получил место управляющего имением богатого нижегородского помещика Языкова. Оно располагалось в селе Саблуково Арзамасского уезда. Но здесь Василий тяжело заболел оспой и едва не ослеп. Тогда-то он впервые и взялся рисовать с натуры.

В уездном училище Василий Перов был лучшим учеником. За один год окончил три класса. Много читал. И в 1846 году упросил родителей отдать его в художественную школу Александра Васильевича Ступина. И его приняли. Правда, на особых условиях. Подросток должен был ездить на занятия всего два раза в неделю.

Дело было в том, что Ступин не мог принять на постоянное проживание всех желающих. Школа его была широко известна. Конкурсантов – не счесть. Ступин выпестовал немало первоклассных живописцев. Российская Академия художеств приняла его школу под своё покровительство, оказывала ей материальную поддержку, присвоила Александру Васильевичу звание академика.

Но проучился Василий у Ступина всего три месяца. Однажды явился домой нетрезвым. И это — в 13 лет! Как выяснилось потом, юноши постарше сманили начинающего художника на именины к одной портнихе. И там, что называется, оторвались.

Барон был вне себя. Правда, вскоре сменил гнев на милость. Сам Ступин пришел просить прощения за то, что недоглядел. Он и уговорил Кридинера, чтобы тот не чинил препятствий в обучении Василия рисованию.

— У него талант, из него выйдет прекрасный художник, — то и дело повторял Александр Васильевич.

Мать взяла с сына слово, что тот будет вести себя добропорядочно. И он действительно игнорировал студенческие пирушки и другие запретные развлечения. А братцы-художники всячески подтрунивали над Василием, называли его сосунком, маменькиным сынком. И однажды Перов не выдержал и запустил в главного своего обидчика тарелкой с горячей кашей.

Тут уже и Ступин не мог защитить лучшего своего ученика — потерпевший грозился обнародовать этот эпизод. И Василию не оставалось ничего, как собрать нехитрые пожитки и на своих двоих отправиться домой. А до дома было 35 верст…

«Распятый» Иван

С того дня Василий Перов стал работать самостоятельно и понял, что созрел для большой картины.

В качестве натурщика он использовал своего сверстника по имени Иван. Вместе с ним сколотили большой деревянный крест. В дни Великого поста установили его в углу гостиной, ввернули кольца для рук и ног. Кроме того, Перов привязывал своего товарища широким ремнем. И он шесть недель мужественно переносил мучения. Не такие, конечно же, какие испытывал Иисус Христос, но после каждого сеанса Иван долго отлёживался — все тело ломило.

Картину Василий назвал «Распятие» и подарил её церкви села Никольского. А после этого уехал в Москву — продолжать свое художественное образование. В 1853 году он поступает в Училище живописи и ваяния.

Первый большой успех принёс ему этюд «Голова мальчика». За него он получил серебряную медаль. А картина «Приезд станового на следствие» была выставлена в Академии художеств и тоже удостоена награды. «Молодой художник поднимает выпавшую из рук Федотова кисть», — писал критик Стасов (Стасов В. В. Перов и Мусоргский. Журнал «Русская старина», 1883, №5). «Перов – это Гоголь, Достоевский и Тургенев в живописи», — вторил ему первый биограф художника Собко (Собко Н. П. Василий Григорьевич Перов: его жизнь и произведения». Санкт-Петербург, издательство Д. А. Ровинского, 1892).

Едва на Соловки не угодил

Но шумный успех едва не закончился печально. Эскиз картины «Сельский крестный ход на Пасхе» и картина «Чаепитие в Мытищах» вызвали крупный скандал. Изображать подвыпивших священнослужителей до Перова никто не осмеливался.

Владельца художественной галереи Павла Третьякова начали бомбардировать письмами. Примерно такого содержания: «Разве Вам от Святого Синода не сделан запрос, на каком основании Вы покупаете такие безнравственные картины и выставляете их публично? Перову вместо Италии как бы не попасть на Соловки».

Заинтересовалась художником и полиция. Картины с выставки быстренько убрали, с коллекционера Третьякова взяли подписку о том, что он больше не станет публично их демонстрировать.

А Перов между тем находился вне досягаемости полиции. Он путешествовал по Западной Европе — эту поездку оплачивала Академия художеств. Путешествовал не один, а с молодой женой — Еленой Шейс.

Однако знакомство с музеями Берлина, Дрездена, Парижа, Италии не приносит художнику удовлетворения. Его тянет на родину, и он обращается с письмом к руководству Академии художеств, просит дать ему разрешение досрочно вернуться в Россию. В 1864 году такое разрешение он получает. И возвращается с триумфом. Новые его работы, особенно «Проводы покойника», сразу же определили бесспорную роль Перова как лидера нового направления в живописи — критического реализма. «Как сделал художник, мы не знаем, – это тайна его высокого таланта, но сердце сжимается, хочется плакать», — писал Дмитрий Григорович. (Григорович Д. В. Полное собрание сочинений в 12 томах. Санкт-Петербург, издательство А. Ф. Маркса, 1896 (приложение к журналу «Нива»). «Художество выступило тут во всем величии своей настоящей роли: оно рисовало жизнь, оно объясняло ее, оно произносило свой приговор над ее явлениями», – вторил ему Стасов в статье «Перов и Мусоргский».

Как «Тройка» стала двойкой

В 1866 году Василий Перов написал одну из своих лучших и самых загадочных картин — «Тройку». Изображенное на ней врезается в память намертво: дети тянут по снегу обледенелую бочку с водой. Но как это исполнено!

Художник долго искал натурщиков. Однажды случайно встретил крестьянку с сыном, возвращающихся с богомолья. И сразу понял: мальчик – именно тот, который должен стать стержнем картины. И долго уговаривал мать, чтобы она разрешила подростку позировать. Предлагал деньги.

Но женщина не соглашалась:

— А вдруг на него порчу наведёте своим художеством? Возьмёт и умрёт, что я тогда делать буду? Он у меня один кормилец.

Перов все же заполучил натурщика. И картина произвела подлинный фурор. Но за успех нужно было расплачиваться. Спустя два года женщина, у которой художник выкупил на время её первенца, пришла к нему домой. Пришла в слезах.

— Сыночек мой заболел оспой и умер, — сказала она. – И в этом – ваша вина.

Василий Григорьевич спросил убитую горем мать, что он может для неё сделать.

— Отдайте мне эту картину. Пусть хоть так сын вернётся ко мне.

Перов объяснил, что это невозможно, что «Тройку» приобрёл коллекционер. Единственное, что он может посоветовать, — посетить его галерею, увидеть своего Егорушку на полотне.

Он проводил незваную гостью к Третьякову. Но смотреть, как женщина, стоя на коленях, молится на картину, как на икону, не было сил. И Перову пришлось написать портрет её сына, который она пристроила рядом с образами Христа-Спасителя и Божией Матери.

Но художник все равно не искупил своей вины. Не прошло и года, как умирает жена, оставив его с тремя маленькими детьми. А ещё через несколько месяцев покидают этот бренный мир старшие ребятишки — Коля и Надя… Сам он скончался от чахотки в 1882 году.

Анализируя творчество Перова, особенно портретное, современные исследователи пришли к ошеломляющему выводу. Большинство тех, кто позировал художнику, умирало через два-три года. Это касается и «Фомушки-сыча», и купца Камынина, и отца и сына Резановых, и его первой жены, Елены Эдмундовны, и других. Что это? Совпадение? Или художник с такой тщательностью переносил на полотна жизнь, что в натурщике её практически не оставалось?

КУДА ДЕВАЛИСЬ ДЕНЬГИ АКАДЕМИКА?

А теперь о самом Ступине. Колоритная это была фигура.

Отец-основатель

Сегодня в этом парке развлекается молодежь. Оттягивается пивом, покуривает. Взлетают выше ели крылатые качели, вертятся карусели, колесо обозрения, работают другие аттракционы. О том, что раньше здесь было Всехсвятское кладбище, уже мало кто помнит.

А это было именно так. Здесь хоронили людей состоятельных – арзамасских купцов, священников, чиновников, врачей, учителей. Здесь можно было увидеть мраморные склепы, гробницы из тесаного камня, братскую могилу воинов, погибших в боях с Наполеоном, золочёные надписи на граните. Была здесь и могила отца Аркадия Гайдара.

Увы, большевики надругались над мёртвыми. Сейчас их кости покоятся под асфальтом. В том числе и прах основателя Арзамасской художественной школы Александра Васильевича Ступина, унёсшего с собой в мир иной немало тайн.

Александр Васильевич родился в 1775 году. Уже не юноша – ему исполнилось 24 года, он, как значится в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «будучи мещанином города Арзамаса из вольноотпущенных, движимый любовью к искусству, оставил в этом городе свой дом, жену и детей, прибыл в Санкт-Петербург и поступил вольноприходящим учеником в Академию художеств. Окончив курс в 1805 году с аттестатом второй степени, возвратился в Арзамас и завёл там рисовальную школу – первое и в течение долгого времени единственное частное учреждение подобного рода внутри России».

Но спустя много лет выясняется, что на самом деле Ступин — не Ступин. Как утверждают краеведы Сарова, Александр Васильевич был внебрачным сыном дворян Петра Соловцова и Борисовой, имя которой по сей день неизвестно. Борисова умерла спустя три года после рождения сына, а Соловцов передал ребенка на воспитание в семью Ступиных, у которых своих детей не было. Тем не менее, по мнению профессора Нижегородского государственного университета Андрея Седова, академик живописи знал, кто его настоящие родители. И совершенно не случайно, что, Ступин с учениками взялся расписывать иконостас в Успенском соборе Сарова, а также Никольскую церковь – именно в Сарове похоронен Петр Соловцов, который вместе с братьями пожертвовал Саровскому монастырю огромный 550-пудовый колокол.

«Мастера-маляры»

В биографии Ступина немало загадок. Такой авторитетный краевед, как Александр Гациский писал в «Нижегородском сборнике», что Ступин проучился в Академии художеств не шесть лет, а всего два года, и «за это время не мог усвоить прочно искусства по недостатку основательного образования, отсутствовавшего даже у тогдашних корифеев, каковы Акимов и Угрюмов. Таким образом, Ступин не мог внести в своё преподавание улучшенный метод и правильный взгляд на натуру, хотя, конечно, имел данные сформировать мастерскую на лучших основаниях, чем тогда существовавшие ремесленные заведения у подрядчиков иконописного и живописного дела». (Гациский А. Нижегородский летописец. Нижний Новгород, издательство «Нижегородская ярмарка», 2001).

Как только арзамасские помещики узнали о «рисовальной школе», так сразу же стали вести переговоры со Ступиным о том, чтобы отдать ему «в выучку» крепостных мальчиков, «дабы они стали мастерами-малярами по живописному и иконописному делу» (там же). Их не смущало то, что плата за обучения была достаточно солидной.

Школа просуществовала 45 лет. За это время в её стенах было подготовлено свыше ста учителей рисования для глубинки. В 1809 году заведение взяла под свою опеку Академия художеств. Александр Васильевич был удостоен звания академика, а его сын Рафаил и Иван Горбунов приняты на учебу в столицу «казенными пансионерами». Впоследствии академиком стал и зять Ступина, Николай Алексеев. А к зданию школы был сделан пристрой, где размещались «картинная и антическая галереи». Таким собранием высокохудожественных произведений живописи и скульптур, каким обладал Александр Васильевич, не могли похвастаться и губернские города.

Без опоры

Но Ступин старел, а надежного преемника у него не было. Возлагал, было, надежды на сына Рафаила, но тот стал спиваться и постепенно деградировал. Мог даже отметелить отца-старика так, что тот неделями ходил с синяками, а пальцы не держали кисть.

Дочь Александра Васильевича, Клавдия, завела амуры с одним из его учеников, Григорием Мясниковым, которого Ступин выделял среди других как наиболее талантливого. Дело шло к свадьбе, но Ступину не удалось выправить выпускнику школы «вольную» – Мясников был холопом. А помещик Гладков, хозяин так и не состоявшегося зятя отца-основателя, наотрез отказался принять выкуп и за какую-то провинность приказал высечь «мастера-маляра». Не стерпев такого позора, Мясников выстрелил себе в сердце из ружья.

Поплакала-погоревала Клавдия, но поняла, что слезами делу не поможешь. И нашла себе другого воздыхателя. В 1833 году она вышла замуж за Николая Алексеева, ещё одного ученика Ступина. Руководители Академии, взявшей опеку над «рисовальной школой», увидев его рисунки, тут же присвоили ему звание свободного художника, что освобождало Алексеева от крепостной зависимости. Он приравнивался тем самым к тем счастливчикам, кто закончил Академию с серебряной медалью.

Алексеев дал Александру Васильевичу клятвенное обещание, причем письменно, что сделает всё для того, чтобы Арзамасская художественная школа процветала и в дальнейшем. Но это были только слова — чего их жалеть?

С того самого времени неудачи мимо Ступина не проходили. Родив четверых детей, Клавдия сильно простыла и слегла. И уже не встала. Её похоронили всё на том же Всехсвятском кладбище. А перед этим какой-то злоумышленник поджёг здание школы — чтобы восстановить разрушенное огнем, нужны были большие деньги. Александр Васильевич был буквально убит горем.

А тут – ещё один изгиб судьбы. После смерти Клавдии Алексеева приглашают в столицу для росписи Исаакиевского собора. Это предложение вскружило ему голову, и он в Санкт-Петербурге ударился во все тяжкие. Вскоре Ступин узнаёт, что его бывший зять женился вторично. И деду (бабушка, Екатерина Михайловна, к тому времени тоже умерла) пришлось воспитывать четверых малолетних внучат.

Завещание академика

Школа не приносила прибыли. Ступину приходилось искать какие-то дополнительные источники доходов. На старости лет стал ростовщиком. Давал деньги взаймы. Естественно, с процентами. Скупал у окрестных крестьян по дешевке заячьи шкурки и продавал их с выгодой. Приобрел даже имение в Елатомском уезде Тамбовской губернии.

Деньги у него имелись. И когда Александр Васильевич почувствовал близкое дыхание смерти, составил завещание. Но очень и очень странное.

Бывшему зятю не обломилось ничего. Трем внучкам полагалось «по одной четвертой капитала с процентами, в долгах находящегося», а старшей, Екатерине, ещё и «родительский дом с землей и мебелью». Младшему же внуку, Михаилу, приходилось довольствоваться до достижения им 30-летнего возраста только процентами с капитала. Ещё он становился владельцем художественной школы.

Но имение пришлось отписать в казну, поскольку внуки не имели дворянского титула, а завещать тамбовское сельцо бывшему зятю Александр Васильевич не желал. На дух его не переносил, хоть и дарование он имел бесспорное. А дом на улице Прогонной, который приобрел за год до смерти, завещал одному из своих учеников — Соколову.

Но душеприказчица завещателя, Екатерина, находилась в Санкт-Петербурге. Ступин сделал соответствующую оговорку: «До ее прибытия поручаю сохранение имущества арзамасскому мещанину Молодцову и мещанке Лысковцевой» — близким своим друзьям. И, поставив на этом, как ему казалось, точку, расписался и вскоре умер.

Дом с «усадом»

Дальше с завещанием академика стали происходить какие-то невообразимые вещи. Внучка Екатерина наследством распоряжаться почему-то не стала, Михаил, судя по всему, передал свои права на художественную школу отцу, Николаю Алексееву, а Молодцов и Лысковцева вручили охраняемое ими имущество не душеприказчице умершего, а все тому же Николаю Алексееву. Видимо, тот сумел разжалобить их, сославшись на то, что его большая семья еле-еле сводит концы с концами, что он серьезно болен и получает пенсион, на который можно один только раз сходить в трактир пообедать.

Но как только ему отдали ключи от здания школы, «больной» преобразился. Алексеев буквально отодрал наиболее ценные картины от стен и увез с собой в Санкт-Петербург. Забрал он и скульптуры, и многочисленные работы учеников Ступина. До сих пор они всплывают на аукционах и хранятся в частных коллекциях. Продано было за бесценок и здание школы с «картинной и антической галереями».

Но тайна завещания состояла в том, что «капитал», о котором шла речь в завещании, был как бы виртуальный: внуки получали только то, что занимал в долг Ступин с заранее оговоренными процентами. Все эти деньги были на руках, а никакой наличности Александр Васильевич не оставил. И когда Екатерина все-таки выколотила с заёмщиков все то, что было им выплачено, стало понятно: графа «приход» во много раз меньше, чем графа «расход», то есть, крупная сумма денег уплыла куда-то налево. Но куда?

Сейчас уже, разумеется, трудно понять, но, похоже, разгадка как раз и скрывается между строк того самого завещания. Оно составлено так, что некоторые его параграфы можно трактовать двояко — наверное, Александр Васильевич предвидел, что всё случится не по правилам. И тем самым пытался обезопасить внуков от напористого бывшего зятя. И некая сумма была припрятана.

Полтора века назад (академик живописи скончался 31 июля 1861 года) в бумагах Александра Васильевича нашли какие-то планы и схемы, но на них не обратили внимание. Да и завещание читали не слишком внимательно. А ведь в его черновике фраза «дом на Прогонной с усадом» была подчеркнута жирной чертой. И больше таких подчеркиваний не имелось. Не в этом ли «усаде» зарыт был клад?

Но где теперь «усад», где теперь улица Прогонная?