Русская история

В ночь 24–25 ноября Елизавета приехала в казармы гренадерской роты Преображенского полка и с помощью гренадер произвела с чрезвычайною легкостью государственный переворот. Правительница со всей ее семьей была арестована в Зимнем дворце и перевезена во дворец Елизаветы. В своих домах были арестованы Остерман, Миних, Левенвольде, Головкин и другие близкие к правительнице люди. Остальные немедленно явились поздравить новую императрицу, и в числе их сразу стал на виду вернувшийся из ссылки А.П. Бестужев-Рюмин.

Несмотря на морозную ночь, улицы Петербурга были полны ликующим народом. В новой государыне видели чисто русскую государыню и праздновали падение немецкого режима. Вскоре увидели доказательства этого падения. Все видные деятели бывших царствований – немцы – были отданы под суд. Остерман, переживший пять царствований и всех временщиков не только благополучно, но и с пользой для личной карьеры и влияния, теперь не увернулся от опалы и падения, как самый видный немец в правительстве. Елизавета не любила его, боялась более чем кого-либо другого, потому что Остерман при всей своей ловкости не мог скрыть своего враждебного отношения к Елизавете. Вместе с Остерманом попали под следствие Миних, Левенвольде, Менгден и русский – граф Головкин, близкие к бывшей правительнице. Обвиненные в разнообразных государственных преступлениях, они все были приговорены к смерти, взведены на эшафот, но помилованы и сосланы в Сибирь. Вместе с ссылкою главных иностранцев исчезли из администрации и второстепенные. Ясно было, что императрица желает править Россией посредством русских людей. При дворе, в управлении, во внешних сношениях России выступили вперед чисто русские люди; все русское, что было поругано и унижено, получало свои права; награды сыпались на русских людей. Гренадерская рота Преображенского полка, произведшая переворот, была переименована в лейб-компанию. Все ее чины были признаны потомственными дворянами и получили земли из конфискованных имений иностранцев. Вся гвардия, с восторгом поддерживавшая преображенцев, была щедро награждена, «понеже (говоря словами указа Елизаветы) их службою успех восприятия престола получили».

Свержение иноземцев и ласка к русским людям обусловили собою прочность и популярность нового царствования, объявившего своим лозунгом верность традициям Петра Великого.

_____________________

Так закончился темный период нашей истории XVIII века. Мы сказали, что причины частых переворотов после Петра Великого заключались в состоянии царской семьи и в особенности той среды, которая влияла на государственные дела.

Обозрение событий при дворе за 1725–1741 годы достаточно показало нам, в каком состоянии была семья Петра Великого: мужское его потомство состояло из одного внука, умершего до совершеннолетия; дочери его родились до его церковного брака с Екатериной, и это первоначально было препятствием к достижению ими престола. Племянницы Петра и одна из его дочерей (Анна) были замужем за немецкими владетельными принцами, и их дети были не русскими царевичами, а немецкими принцами. При таких условиях трудно было, конечно, согласиться относительно законного порядка престолонаследия и невозможно было избежать немецкого элемента при дворе. Неизбежны были замешательства при передаче престола от одного лица к другому, и они еще поддерживались законом о престолонаследии Петра, узаконившим личный произвол монарха вместо народного обычая. Но этот закон Петра, ставя при каждом царствовании трудный вопрос о преемнике престола, в то же время имел и хорошую сторону: он устранял возможность междоусобия претендентов на престол, санкционируя самую прихотливую передачу престола. Как бы то ни было, состояние царствующего дома делало престолонаследие случайным и открывало широкую дорогу для всякого рода посторонних влияний на порядок преемства престола. Посторонние влияния особенно процветали благодаря тому, что на престоле была или женщина, или малолетние государи – условия, благоприятные для развития фаворитизма и личных влияний при дворе и государстве. Уже тотчас после смерти Петра видим фаворита Меншикова, затем Долгоруких, Бирона. За ними тянется длинный ряд заметных и незаметных, способных и неспособных личностей с одною задачею – добиться фавора или влияния на дела. Придворная жизнь полна интригами, столкновениями лиц и партий. Государство управляется силою персон вместо твердых учреждений, о чем так заботился Петр. Изучение придворной жизни много объясняет в государственной жизни после Петра. Придворная среда получает тем большее значение, чем ненормальнее эпоха истории. Настроение этой среды объясняет нам, почему после Петра его начинания не продолжались, почему Россия жила день за день и многое, что насадил Петр, было заглушено после него. Среда людей, стоявших около престола и управлявших Россией после Петра, составилась из самых разнообразных лиц: в ней были представители старой московской аристократии (Голицыны, Долгорукие, Трубецкие и Черкасские); были люди, сами себе сделавшие карьеру (Меншиков, Ягужинский, Толстой, Бестужев), были, наконец, люди чуждые более или менее России происхождением и интересами (Миних, Остерман и Бирон). Понятно, что в этой среде не могло быть общих интересов. Если родовитых людей могла соединять забота об утверждении положения аристократии, если иностранцы могли действовать сообща ради водворения и обеспечения своего режима, то русских неродовитых людей могла соединять только память об общем их учителе Петре и дело реформы. Но мы знаем, что ученики и сотрудники Петра разно смотрели на реформу, не в одинаковой мере ей сочувствовали; мы знаем, что они не составляли тесного круга внутренне сплоченных людей. При этом условии они могли не дать хода реакционным стремлениям, бывшим в обществе, удерживали Россию на том пути, на котором она была при Петре, но они не могли ни продолжать дело Петра, ни сохранить его неприкосновенным во всех частностях. Среди них большую роль играли личные стремления и заботы, разъединявшие их на враждебные партии. То же господство личных стремлений видим и среди старой знати, и среди иноземцев. Отсюда масса мелких интриг и столкновений. Меншиков ссылает Толстого, Бирон борется с Остерманом и т.д. Однако при таком разъединении замечаем и попытки соединенных действий той или другой стороны. Тотчас после смерти Петра делами правят неродовитые русские люди; они добиваются того, что престол переходит к Екатерине, они занимают большинство видных административных мест в Верховном совете. Виднее их всех временщик Меншиков. С воцарением Петра II первая роль достается мало-помалу старой знати, впереди которой идут временщики Долгорукие. После смерти Петра II, пользуясь удачным моментом, старая знать желает законом упрочить свое высокое государственное положение. Сознавая, что на это положение она имеет некоторое право не только по личным талантам и случайной выслуге, но по происхождению и исторической традиции Москвы, знать подносит Анне пункты, но терпит неудачу. При Анне ни знатные, ни простые сотрудники Петра не пользуются прежним значением, в систему возводится управление посредством иностранцев с временщиком Бироном во главе. Национальное неудовольствие прекращает эту систему, к делам становятся снова русские люди, но это уже не сотрудники Петра, а люди более поздней формации.

При такой смене придворных влияний борьба разных людей и направлений влияет на порядок престолонаследия. Современники уверяли, что Петр II вступил на престол отчасти благодаря влиянию Меншикова на Екатерину. Сама Екатерина взошла на престол по выбору придворной среды, Анна Иоанновна точно так же. Завещание Екатерины, предвещавшее судьбу престола после бездетной смерти Петра, было отвергнуто в 1730 году придворной знатью. Таким образом, судьба престола часто зависела от влияния временщиков.

Такой порядок вещей отражался, конечно, на общем ходе государственной жизни и имел такие последствия, какие были чужды Петровскому времени. Прежде всего, ряд дворцовых переворотов не совершался исключительно в сфере дворцовой жизни, но выходил, так сказать, за пределы дворца, совершался с участием гвардии и народа. Гвардейские полки не один раз являлись решителями дворцовых дел и отношений. При воцарении Екатерины голос гвардейских офицеров и то обстоятельство, что гвардия повиновалась императрице, решили дело ее избрания. При Анне гвардейские офицеры первые заговорили о восстановлении самодержавия, и оно было восстановлено. Бирона свергли гвардейцы, гвардейцы же возвели Елизавету. Ни один переворот во дворце и государстве не совершался без участия гвардейских полков. И это было естественным, потому что гвардия была военной силой, ближайшей к правительству. Важность политической роли, какую могла играть гвардия, не была тайной ни для самих гвардейцев, ни для правительства, которое не бывало равнодушно к настроению гвардии: оно или ласкало гвардейцев (например, императрица Екатерина и Анна), или не доверяло им и боялось их, как при Бироне, который думал даже реформировать гвардию, и при Анне Леопольдовне, когда гвардию хотели удалить из Петербурга от Елизаветы. Сами гвардейцы тоже понимали, что они составляют политическую силу, они очень сознательно относились ко всем политическим переворотам и не скрывали своего отношения к ним. Когда господство немцев привело к регентству Бирона, гвардия явилась первой выразительницей народного негодования на то, что отдали все государство регенту. Гвардейцы собирались убрать регента и сообщников его и действительно убрали, как только явился у них руководитель. Толки о Бироне шли без особой опаски: на улице один офицер возбуждал солдат настолько явно, что это слышал кабинет-министр Бестужев-Рюмин и должен был обнажить шпагу на офицера, чтобы заставить его замолчать. Другие офицеры безбоязненно являлись к вельможам (Черкасскому, Головкину) с протестами против регента. Недовольная правительницей гвардия с особенной настойчивостью показывала свою преданность Елизавете; офицеры и солдаты постоянно приходили к ней, не боясь того, что за каждым шагом Елизаветы следили; однажды гвардейцы толпою окружили цесаревну в Летнем саду со словами: «Матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний, что наконец велишь нам». На это царевна могла отвечать лишь усиленною просьбою молчать и не губить ни себя, ни ее. В таком поведении гвардии сказывалось лучше всего сознание своей силы и значения.

Однако, наблюдая такую роль гвардейских полков, не следует думать, что Россия стала жертвою преторианства. Чтобы понять смысл и значение того положения, какое заняла гвардия после Петра, следует помнить ее состав. Гвардейские полки в большинстве своем состояли из людей дворянского класса, преимущественно в гвардии дворянство отбывало свою обязательную службу и наполняло ее ряды не только в качестве офицеров, но и рядовых. Все, что в гвардии было не дворянского, дослуживалось до того же дворянства. Поэтому гвардия в первой половине XVIII века была вполне отражением дворянства, частью его, она носила в себе интересы шляхетства и, стоя близко у дел, направляла самый класс, передавала дворянству свои впечатления и из дворянской первоначальной среды переносила в столицу все желания своего класса. Гвардия не была оторванным от земства войском, а заключала в себе лучших людей, которым дороги были интересы страны и народа. Доказательством служит то, что все перевороты имели целью благо страны, «производились по национальным побуждениям» (Соловьев). Гвардия явилась в переворотах не бестолковой военной вольницей, а частью русского общества, которая приобрела силу потому, что владела военной организацией.

Такие особенности состава и положения гвардии имели большие последствия в том отношении, что важное значение приобрела часть шляхетства – гвардия; благодаря этому важное значение приобретало и все шляхетство. Награды, которые получала гвардия, в сущности были наградою всему шляхетству. Политическое значение гвардии передавалось всему дворянскому классу. Это было одно последствие ненормального хода дел в центре государства.

Другое последствие его заключалось в том, что при частой смене правительств и силе различных персон не было твердой системы в управлении государством – ни во внутренних, ни во внешних делах. Это приводит нас к обзору управления и политики России после Петра Великого.

Время Елизаветы Петровны (1741-1761)

Приступая к изучению весьма любопытного времени Елизаветы Петровны, мы прежде всего наведем небольшую историческую справку. Значение времени Елизаветы оценивалось и до сих пор оценивается различно. Елизавета пользовалась большою популярностью, но были люди, и весьма умные люди, современники Елизаветы, которые с осуждением вспоминали ее время и ее порядки. Таковы, например, Екатерина II и Н.И. Панин; и вообще, если взять в руки старые мемуары, касающиеся этой эпохи, то найдешь в них почти всегда некоторую насмешку по отношению ко времени Елизаветы. К деятельности ее относятся с улыбкой. И такой взгляд на эпоху Елизаветы был в большой моде; в этом отношении задавала тон сама Екатерина II, к которой вскоре после смерти Елизаветы перешла власть, а просвещенной императрице вторили и другие. Так, Н.И. Панин про царствование Елизаветы писал: «Сей эпок заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочным людей и всяким посторонним малым приключениям в делах». Панин, очевидно, плохо понял то, что было до Елизаветы, потому что его характеристика может относиться и к эпохе временщиков, «припадочных людей» 1725–1741 годов. Если захотим верить Панину, то мы должны отозваться о времени Елизаветы как о времени темном и одинаковом с предыдущими временами. Такая точка зрения перешла и в нашу историческую литературу. В труде С.В. Ешевского находим, например, такие слова: «С тех пор (с Петра Великого) до самой Екатерины Великой русская история сводится к истории частных лиц, отважных или хитрых временщиков, к истории борьбы известных партий, придворных интриг и трагических катастроф». Эта оценка (несправедливая вообще) за царствованием Елизаветы не признает никакого исторического значения. По мнению Ешевского, время Елизаветы такое же время непонимания задач России и реформы Петра, как и эпоха временщиков и немецкого режима. «Смысл реформы начинает снова открываться только при Екатерине II», – говорит он. Так дело обстояло до С.М. Соловьева. Соловьев был отлично обставлен документами и хорошо ознакомился с делами архивов елизаветинского времени. Изученный им громадный материал совместно с полным собранием законов привел его к иному убеждению. Соловьев, если искать точного слова, полюбил эту эпоху и писал о ней с сочувствием. Он говорил, что русское общество почитало Елизавету, что она была очень популярной государыней. Главной заслугой Елизаветы считает он свержение немецкого режима, систематическое покровительство всему национальному и гуманность; при таком направлении правительства Елизаветы много полезных частностей вошло в русскую жизнь; время ее позволило разобраться в делах; новые национальные правила и привычки воспитали при Елизавете целый ряд новых деятелей, составивших славу Екатерины II. Время Елизаветы подготовило много для блестящей деятельности Екатерины и внутри, и вне России. Таким образом, историческое значение времени Елизаветы определяется, по мнению Соловьева, его подготовительной ролью по отношению к следующей эпохе, а историческая заслуга Елизаветы состоит в национальности ее направления.

Нет никакого сомнения в том, что последняя точка зрения более справедлива, чем враждебные Елизавете взгляды. Возвращение Елизаветы к национальной политике и внутри, и вне России в связи с мягкостью приемов ее правительства сделало ее очень популярной государыней в глазах современников и дало ее царствованию иной исторический смысл в сравнении с темным временем предшествовавших правлений. Мирные наклонности правительства во внешней политике, гуманное направление во внутренней симпатичными чертами обрисовали царствование Елизаветы и повлияли на нравы русского общества – подготовили его к деятельности екатерининского времени.

Благоговея перед памятью Петра Великого и спеша вернуть Россию к его порядкам, Елизавета тем самым готовила почву для лучшего понимания и продолжения преобразовательной деятельности Петра и действительно являлась предшественницей Екатерины II. Но, признавая такое историческое значение за временем Елизаветы, мы не должны преувеличивать этого значения. Мы увидим, что при Елизавете, как и раньше, много значили «припадочные люди», то есть фавориты: делами управляла сила персон, к порядкам Петра Великого вернулись далеко не вполне; в управлении государством не было определенной программы, а программа Петра Великого не всегда соблюдалась и не развивалась. Идеи Елизаветы (национальные и гуманные) вообще выше ее деятельности (несистематичной и малосодержательной), и историческое значение времени Елизаветы основывается именно на этих идеях.

Причины всех особенностей правления Елизаветы заключались, во-первых, в той обстановке, какую Елизавета получила от своих предшественников, вступая на престол (эту обстановку мы уже знаем), а во-вторых, в свойствах самой Елизаветы и ее сотрудников. Ознакомимся с главными деятелями времени Елизаветы.

Деятели времен Елизаветы

Что касается до самой императрицы, то ее судьба и личность нам уже несколько известны. На престол вступила она тридцатидвухлетней женщиной, после нескольких лет тяжелой жизни. Характер ее сформировался окончательно, вкусы и взгляды определились. По своему образованию и характеру Елизавета не могла стать во главе государства активным его правителем, и некоторая склонность к лени заставляла ее управлять с помощью доверенных лиц. Современники иногда обвиняли Елизавету в чудовищной лени и беспечности в самых серьезных делах. Позднейшие исследователи не всегда верят этому обвинению: медленность, с которой императрица предпринимала свои решения, они объясняют не беспечностью и ленью, а той осторожностью и сдержанностью, с какой Елизавета отыскивала наилучший исход при разноречивых советах и всевозможных влияниях; но как только решение созревало, императрица не ленилась его предпринять и тотчас же скрепляла бумагу неизменной подписью: «Елисавет». Во всяком случае, в государственных делах императрица, давая общий тон правительству, не вмешивалась деятельно в частности управления и предоставляла их своим сотрудникам. В частном быту Елизавета была чисто русским человеком, любила повеселиться, хорошо покушать и распустила придворных настолько, что хроника ее дворца была не беднее анекдотами, интригами и сплетнями, чем предыдущее время, несмотря на некоторую крутость Елизаветы, способной сильно вспыхнуть и строго взыскать.

Вполне понятно, что ближайшими сотрудниками Елизаветы и главными государственными деятелями стали в большинстве случаев те люди, которые окружали Елизавету до вступления на престол и в трудное для нее время Анны служили ей верную службу. Нужно, впрочем, отдать справедливость Елизавете в том, что, устраняя немцев, она не гнала тех русских, которые играли видную роль при немецком господстве. Так, рядом со старыми слугами Елизаветы: Разумовскими, Воронцовыми, Шуваловыми, стали у дел и люди старых правительств – Бестужев-Рюмин, князья Черкасский и Трубецкой. В рядах дипломатов даже остались немцы: Кейзерлинг – посланник в Вене и Варшаве, Корф – в Копенгагене, Гросс – в Гааге.

Из всех деятелей самым близким к императрице был Алексей Григорьевич Разумовский, о котором предание говорит, что он был негласно обвенчан с Елизаветой. Бедный малороссийский казак, он пас деревенское стадо и имел прекрасный голос. Благодаря последнему обстоятельству попал в придворные певчие и был взят ко двору цесаревны Елизаветы. Привязанность Елизаветы к Разумовскому была очень крепка, она продолжалась до ее смерти, и Разумовский неизменно оставался одним из самых влиятельных людей в России. Он стал кавалером всех русских орденов, генерал-фельдмаршалом и был возведен в графы Римской империи; был очень властен, даже жил во дворце, но, отличаясь честным, благодушным и ленивым характером, он мало влиял на государственное управление, постоянно уклоняясь от правительственных дел, делал много добра в Малороссии и России и по своим вкусам и привычкам оставался больше простым малороссом, чем русским вельможей. В истории русского двора он – замечательная личность, в истории государства – вовсе незаметный деятель.

Высокое положение Алексея Разумовского подняло и его брата – Кирилла. Пятнадцати лет от роду, в 1743 году, Кирилл был инкогнито отправлен за границу учиться под присмотром адъюнкта Академии наук Г.Н. Теплова и получил там чисто аристократическое воспитание; шестнадцати лет он был уже графом Римской империи, восемнадцати – президентом Академии наук, двадцати двух – генерал-фельдмаршалом и гетманом Малороссии. Для него в 1750 году и было восстановлено гетманство, не существовавшее с 1734 года. Характером этот баловень счастья пошел в старшего брата, и если более брата заметен был в государственной деятельности, то благодаря лишь своему образованию. Он был человеком, безусловно, честным и порядочным, но пассивным. Хотя и занимал высокие должности, но к власти не стремился.

Гораздо более Разумовских влиял на дела Петр Иванович Шувалов, сперва камер-юнкер Елизаветы, затем сенатор, конференц-министр, генерал-фельдцейхмейстер (то есть начальник артиллерии) и управитель многих иных ведомств. Занимая массу должностей, П. Шувалов был в то же время крупным промышленником и откупщиком. И в сфере управления, и в хозяйственных делах он проявил большие способности и в то же время страшное стремление к наживе и крайнее честолюбие. Властолюбивый интриган и нечестный стяжатель затмевали в нем государственного деятеля. Он выхлопотал для себя вредную для русской промышленности монополию на рыбный промысел в Белом и Каспийском морях, захватил на откуп гороблагодатские железные заводы и массу иных откупных статей; являясь крупнейшим промышленником и торговцем в государстве, добился важной отмены внутренних таможенных пошлин для личных выгод; при дворе он крепко держался благодаря влиянию жены (Мавры Егоровны, урожденной Шепелевой, ближайшей фрейлины Елизаветы), а отчасти и собственному уму и ловкости. Лицемерный и умевший примениться ко всяким обстоятельствам, он являлся страшным для всех человеком и по своему влиянию, и по своей деятельности. Один только Алексей Разумовский, говорят, безбоязненно и безнаказанно сек его иногда батожьем под веселую руку на охоте. Вообще П.И. Шувалов был человек без принципов, без морали и представлял собою темное лицо царствования Елизаветы. Он был настолько ненавидим народом, что петербургская толпа на его похоронах не удержалась от враждебной демонстрации.

Совершенную противоположность представлял И.И. Шувалов, заметная личность в истории русской образованности. Его всегда видели с книгой в руках, он учился для знаний, потому что любил их; наука выработала в нем высокое нравственное мировоззрение и сделала его одним из первых пионеров просвещения в России. Он поддерживал русскую науку, как мог (вспомним его переписку с Ломоносовым), основал первый в России Московский университет и при нем две гимназии. Будучи камергером и большим любимцем Елизаветы, И.И. Шувалов не стремился, однако, к государственной и политической деятельности и оставался меценатом и куратором Московского университета. На нем не лежит ни одного пятна; напротив, это была личность замечательно чистая и светлая, представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских культурных преобразований и украшение елизаветинской эпохи.

Третий Шувалов – Александр Иванович – хотя и очень быстро сделал свою карьеру, но не проявил ни особенного ума, ни особых способностей. Он был начальником Тайной канцелярии, которая при Елизавете почти бездействовала, почему был незаметен и начальник ее.

Внешней политикой при Елизавете управляли три государственных канцлера: князь Алексей Михайлович Черкасский, граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и граф Михаил Илларионович Воронцов. Первый был совершенно неспособный и недалекий человек, сделавший свою карьеру той ролью, какую случайно сыграл при восстановлении самодержавия Анны. О его личности и неспособности ходили анекдоты, он был очень нерешителен, самую простую бумагу, требовавшую его подписи, он прочитывал по нескольку раз, брал перо, чтобы ее подписать, и оставлял его, и в конце концов бумага не получала подписи, ибо князь Черкасский боялся ее. Значение его было ничтожно и в делах, и при дворе. Он умер в начале царствования Елизаветы (1742), так что о нем мало приходится упоминать в обзоре ее царствования.

Внешнюю политику определил своим направлением преемник Черкасского – А.П. Бестужев-Рюмин, стоявший во главе русской дипломатии с 1742 по 1757 год. Это был человек времени Петра Великого, бесспорно умный и способный, по тому времени удивительно образованный и, что называется, на все руки. По натуре он практический деятель, что же касается моральной его физиономии, то она не совсем ясна – на этот счет есть несколько мнений. Некоторые полагают, что он был очень честный. Несмотря на то что он не стеснялся принимать подарки, подкупить его было невозможно. Когда Фридрих II задумал дать ему подарок (узнав, что Бестужев берет таковые от Австрии), то убедился, что прусскими деньгами нельзя ни задобрить, ни купить Бестужева. Он был, несомненно, истинным патриотом и ни за что не подался бы на сторону Пруссии, которую считал опасным соседом. В 1708 году он был отправлен Петром за границу и приобрел там солидное и разностороннее образование – был химиком, медиком и дипломатом. С 1712 года он был на дипломатической службе при разных дворах, жил в Германии, Англии, Дании, Голландии и хорошо ознакомился с положением политических дел в Европе. Он сознательно относился к политической системе Петра Великого и в то же время усвоил основной принцип всех держав той эпохи – стремление к политическому равновесию. Его дипломатическая программа была следующая: с одной стороны, система Петра Великого, с другой – заботы о поддержании равновесия. Служебная карьера ему долго не удавалась. После Петра он был в немилости, и только приверженность к Бирону выдвинула его, как мы видели, в 1740 году на должность кабинет-министра. Он снова, однако, пал при свержении Бирона и выдвинулся вполне только при Елизавете.

На Бестужева как на политического деятеля смотрят различно. Одни в нем видят деятеля без программы, другие, напротив, находят в Бестужеве удачного ученика Петра и здравого политика. Соловьев и Феоктистов основательно признают за Бестужевым крупные дипломатические достоинства и чуткость к традициям Петра. Бестужев сам указывал, что он держится этой традиции. «Союзников не покидать, – говорил он о своей системе, – а оные (союзники) суть: морские державы – Англия и Голландия, которых Петр всегда наблюдать старался; король польский яко курфюрст саксонский, королева венгерская по положению их земель, которые натуральный с Россиею союз имеют; сия система – система Петра Великого». Союз с Австриею («с королевой венгерской»), который был с Петра как бы традицией всей русской дипломатии, поддерживался усердно и Бестужевым и привел его к вражде с Францией (пока она была враждебна Австрии) и с Пруссией.

Французское влияние сперва было сильно при дворе Елизаветы; Бестужев постарался его уничтожить и после упорной интриги добился высылки знакомого нам Шетарди и ссылки Лестока, его агента (1748). Прусскому королю Фридриху II он был ярым врагом и приготовил Семилетнюю войну, потому что считал его не только злым противником Австрии, но и опасным нарушителем европейского равновесия. Фридрих звал Бестужева «cet enrage chancelier»^[3], позднейшие исследователи называют его одним из наиболее мудрых и энергичных представителей национальной политики в России и ставят ему в большую заслугу именно то, что его трудами сокращены были силы «скоропостижного прусского короля». Заслуги Бестужева неоспоримы, верность его традициям Петра также, но при оценке Бестужева историк может заметить, что традиции Петра хранил он не во всем их объеме. Петр решал исконные задачи национальной политики, побеждал вековых врагов и брал у них то, в чем веками нуждалась Русь. Для достижения вековых задач он старался добыть себе верных друзей и союзников в Европе, но дела в Европе сами по себе мало его трогали; про европейские державы он говаривал: «Они имеют нужду во мне, а не я в них», – в том смысле, что счеты западных держав между собой не затрагивали русских интересов и Россия могла не вступаться в них, тогда как в Европе желали пользоваться силами России – каждая страна в своих интересах. Мы видели, что Петр не успел решить ни турецкого, ни польского вопроса и завещал их преемникам; он не успел определить своих отношений и к некоторым европейским державам, например к Англии. Традиция, завещанная Петром, заключалась, таким образом, в завершении вековой борьбы с национальными врагами и в создании прочных союзов в Западной Европе, которые способствовали бы этому завершению. Политика Бестужева не вела Россию по стопам Петра в первом отношении. Турецкий и польский вопросы решены были позже, Екатериною II. Бестужев заботился только об установлении должных отношений России к Западу и здесь, действительно, подражал программе Петра, хотя, быть может, слишком увлекался задачей общеевропейского политического равновесия, больше, чем того требовал здравый эгоизм России.

После Бестужева, попавшего в опалу в 1757 году, его место занял граф Михаил Илларионович Воронцов, бывший ранее камер-юнкером Елизаветы. Еще в 1744 году он был сделан вице-канцлером, но при Бестужеве имел мало значения. Трудолюбивый и честный человек, он, однако, не обладал ни образованием, ни характером, ни опытностью Бестужева. Получив в свои руки политику России во время войны с Пруссией, он не внес в нее ничего своего, был доступен влияниям со стороны и не мог так стойко, как Бестужев, держаться своих взглядов. При Елизавете он вел войну с Пруссией, при Петре III был готов к союзу с ней и при Екатерине снова был близок к разрыву.

Если мы еще помянем князя Никиту Юрьевича Трубецкого, бывшего генерал-прокурором, человека двуличного и не без способностей, уже известного нам Лестока, служившего проводником французского влияния при дворе Елизаветы в первые годы царствования, то перечень государственных деятелей и влиятельных лиц елизаветинского времени будет закончен. Всматриваясь в социальный состав и личные особенности правящего круга при Елизавете, мы можем сделать не лишенные значения выводы.