Читать книгу: «Клёкот из глубин»

© Сергей Москвичев, 2025

ISBN 978-5-0060-7043-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ссылка на цветную карту в хорошем качестве находится в конце книги.

В книге присутствует немало песен в формате текстов. Их можно прослушать в аудио исполнении. В конце текстов после значка ♪ присутствуют ссылки на youtube, где представлены композиции.

В конце книги представлена ссылка на полный плейлист.

Прелюдия

Безлунная ночь укрыла холодный берег колючей мглой. Туман наступал с озера, пуская призрачные щупальца меж домов рыбацкого посёлка. Вся округа застыла в безмолвии. Густая водяная дымка медленно растекалась по переулкам, заглядывая в окна убогих домишек.

Из любопытства? – Нет. Это для людей. Когда первородное зло смотрит из облака ледяных капель, им движет не любопытство, иное, для этого в человеческих языках и слова нет. Нет и обозначения тому, что оно делает, попутно сковывая истинным ужасом тех, с кем встречается своим взглядом.

Камни на берегу лежали неподвижно. То ли ил помогал им, то ли они были безразличны к леденящему злу. Неживые. Камыш робко махал своими стеблями и ничто, кроме абсолютного штиля, не способно было его парализовать. Растение – живое, но всё равно беспристрастное. Оно не вызывало никакого отклика, совсем не притягивало к себе зло. Нечто, что двигалось вместе с туманом, подхватившим его незримые крупинки, проплыло мимо.

Захмелевший рыбак дрожал и переминался с ноги на ногу, раскачиваясь как камыш, но не от холодного бриза.

«Боги или демоны насылают эти туманы? – невольно роилось в голове ночного удильщика. – В зловещей дымке может скрываться что угодно, даже мары и драугры¹».

Рыбак боялся, разгоняя воспоминаниями о слышанных байках ужас по венам.

Камням и деревьям и не додуматься до того, чтобы думать. Да ещё так!

Проплывая над доком, нечто из тумана посмотрело на удильщика, и он посмотрел на нечто. Сердце человека ускорило ритм, волосы приподнялись над покрывшейся мурашками кожей. Из уст вырвался тихий невольный стон, поначалу сдерживаемый, но с каждым мигом всё менее контролируемый.

Рыбак зажмурился, стал бубнить что-то едва внятное:

 
«…Мы – лишь песчинки пред ветром твоим —
Вотана² силой в бою устоим,
С нежитью злобной, исчадьями зла.
Славят тебя и слова, и дела…»
 

Удильщик дёрнулся, прервал причитание, выругался, – его удочка упала в воду от порыва ветра. Мужчина припал на колени, потянулся к воде: «Не достать!» Рыбак лёг, погрузил в воду кисть. Мелководье, но древко уже погрузилось в холодную воду достаточно глубоко. Удильщик свесился с дока в тщетной попытке достать удочку. Глупый захмелевший мужчина плюхнулся в воду, не рассчитав сил.

И что он мог выуживать ночью на этом берегу?

Нечто запомнило мужчину, но оно помнило слишком много, слишком долго. Те, кто встречался ему на берегу озера, вели себя схоже – несметное количество глупцов. Вот в жилищах всё представлялось иначе. Многообразие снов, проскальзывающих в явь через дыхание, стоны и тянущиеся вожжами слюни из раскрытых ртов, впечатляло калейдоскопом образов, эмоций и глубинных страхов.

Боязнь смерти, темноты, змей и пауков, боязнь полного одиночества и замкнутого пространства выплёскивались во всех возможных сочетаниях и проявлениях. Вот это нечто запоминать нравилось гораздо больше, от этого оно не способно было устать.

За каждым окном в подобную ночь обнаруживались самые главные человеческие страхи, а иногда и редкие, исключительно странные. Боязнь туманов и холодной мглы занимала своё почётное место среди всех.

Порой за некоторыми окнами оказывались бодрствующие люди. У всех них были свои страхи, и нечто было достаточно взглянуть на них, чтобы оживить.

Совсем юный взгляд нырнул в туман. Ребёнок, мальчик, сидел на кровати, рядом сопели братья. Лучше бы и ему было спать, а не тонуть мыслями в зловещем мареве безлунной ночи. Уже месяц в посёлке все шептались о том, как рыбаки сходили с ума, как выходили из вод русалки, как исчезали дети. Весь лунный цикл старухи поминали предания о том, какое зло пробудилось на дне Чёрного озера. Мальчика окутал незримый туман безумия, проскользнувшего через оконные щели. Лучше бы ему было спать, а не искать глазами неведомое, угождая в ловушку разума. Ведь уже месяц люди в округе мёрли в муках. Весь лунный цикл в безмолвии и оцепенении души селян покидали их тела.

Лучше бы мальчику было спать, как спали рядом его братья. Даже нечто знало, что это было бы лучше.

Беспощадная ночь и холодный туман скрывали фигуры в чёрных плащах. Они бесстрашно следовали за нечто. В остроклювых масках чумных докторов немногочисленная фракция рыскала в надежде отыскать первопричину ужаса, а может, преследовала свои корыстные цели.

Утром и нечто, и фигуры в плащах испарятся с улиц рыбацкого посёлка, но когда солнце вновь скроется за горизонтом, а мглистые щупальца вонзятся в плоть чёрного берега, они вернутся.

Песнь первая

 
«Проснётся в каждом глубоко
Уснувший страх в гряде туманов,
Что порождают двойников
И кости ворошат в курганах…»
 

1

Ветер вновь задул с востока. В дуэте с солнцем, превращающим снег в сияющую раскалённую сталь, его порывы заставляли щуриться не переставая. Скегги уже слишком устал. Казалось, даже такая ерунда могла стать каплей, что переполнит чашу внутреннего равновесия. Но это только казалось. Хрут был великодушен вчера и дал своему слуге чудо-мазь. Срезав мозоли и замотав ноги сухой чистой тканью, сегодня Скегги шагал бодрее и морщил морду в основном из-за солнца и ветра, ну и из-за того, что уже слишком устал.

Мастер Хрут получил свой заказ в Фолпуре. О подробностях не распространялся. Всё что знал Скегги, так это то, что следует сопроводить в Бэрбелл человека. Так сказал мастер Хрут. На деле же оказалось, что через половину Железного тракта предстоит конвоировать закованную по рукам и ногам девку, чтобы кому-то передать. При этом стараться не привлекать лишнего внимания, сторониться постоялых дворов и ферм, а встречным купцам кланяться и улыбаться.

Скегги служил Хруту четыре года, с того времени, как мастер взял его под крыло после войны, осиротевшего и потерявшего кров. С тех пор они занимались весьма странными поручениями, отыскиваемыми Хрутом среди просителей и сплетников таверн и захудалых корче́м³. От слуги требовалось помогать и задавать как можно меньше вопросов. Раздражать мастера – себе в убыток.

Все прошлые контракты, будь то охота на морозных волков или доставка смердящих посылок, теперь не казались Скегги такими уж странными и неприглядными.

– Кто она такая? Преступница? – невольно хотелось спросить.

– Разумеется, а кто же ещё? – отвечал Скегги сам себе.

– Так, а что ж её не вздёрнуть ещё в Фолпуре?

– Тогда мастеру не заплатят. Как бы там ни было, нужно «сопроводить» девицу по адресу.

Закончив внутренний диалог, слуга взглянул на конвоируемую. В их тройке только она ехала верхом, сидела задом наперёд на ведомой Хрутом кобыле, пока Скегги вёл вторую – нагруженную поклажей. Кандалы на руках и ногах, стянутые цепью к шее, – в такой позе кто угодно скрючится. Мешок на голове комфорта ей наверняка не добавлял. Хрут отодвигал его ото рта и вытаскивал кляп, давая конвоируемой питьё и еду. Лица девки полностью Скегги не видел, но любопытство позволило разглядеть бледную гладкую кожу. Молодка, однозначно. И чего натворила?

Слуга споткнулся, засмотревшись, в такт этому закаркало вороньё, пронёсшееся над путниками. Мастер схватился за секиру, затормозив лошадь:

– Не вздумай, – прорычал он на девицу.

Скегги вспомнил. Хрут однажды назвал её Голубкой и что-то говорил о птицах.

«Что же? – Скегги почесал затылок. – Будь начеку с ней, когда рядом пернатые».

Слуга тоже положил руку на древко топора. Они простояли пару минут, пока самый тихий клёкот не перестал доноситься. Конвоируемая даже не шелохнулась. Хрут плюнул в сторону:

– Умница. Чем лучше себя ведёшь, тем больше зубов у тебя остаётся.

Троица двинулась с места. Новый порыв ветра заколол глаза ледяными кристалликами снега, Скегги прикрылся рукой, когда убрал её, поймал солнечный отблеск. Не сдержавшись, слуга злобно прохрипел и выругался. Хрут хмыкнул:

– Твоё настроение могло стать лучше. Я добр к тебе. И с мозолями бороться помог.

– Просто, бесит эта погода, – Скегги помешкал, прежде чем сказать главное, – и я уже слишком устал.

– Плохо. День только начался.

Пока мастер недовольно прицыкивал, слуга лишь смиренно негодовал о том, что его часто недопонимают. И предпочёл промолчать.

Холмы по левую руку уже прилично засыпало, в то время как равнина справа только покрывалась редкой порошей, растворяющейся и буреющей. На южном горизонте, за одинокими фермами, виднелась полоса, где осень всё ещё прощалась с северным королевством. Неширокой терракотовой грядой под серым небом проглядывались северные окраины Затопленного Леса. Гиблая земля. Только невнятные былины, полузабытые, неохотно рассказываемые старыми скальдами, остались от юго-восточного фолька⁴ Скайсдора.

Зима пришла, теперь уже точно, а значит, через пару недель не будет никакой разницы, где мёрзнуть, что в Клейте, что в Фолпуре, что в Бэрбелле.

Скегги слышал, что в Айскресте – столице Скайсдора, зима теплее. Через Айсово море проходит тёплое течение, и бриз радует берег конунгов⁵ своей благодатью.

– Вотан и Радогост – всевышний бог и бог щедрости, урожая и гостеприимства, хранят столицу, – говорил мастер Хрут.

Но сирота Скегги не верил в милость богов: «Если они и хранят что-то, то лишь души после смерти: героев в чертогах вечных пиров, охотников в диких скачках по заоблачным лесам Хирсина⁶, а проходимцев в зеркальных лабиринтах Лофта⁷».

Война забрала у Скегги всё, вынудила скитаться. И только встреча с Хрутом спасла от нескончаемого падения и голода. С тех пор он регулярно ел. Любил это делать больше всего на свете, и каждый раз ждал привал с предвкушением.

Солнце двигалось медленно, но всё же успело переместиться к Затопленному Лесу, прежде чем скрылось за стремительными облаками, всё гуще накрывающими Железный тракт. Ветер сменился.

Хрут велел остановиться на обед у неширокой лесополосы, проходящей вдоль заснеженного поля. Пока мастер снимал с лошади Голубку и пристёгивал к лысому дубу, слуга отправился на поиски розжига. Наудачу быстро обнаружился муравейник. Сорвав верхнюю корку, Скегги добыл трут и сухих мелких веток. С упавшего дерева получилось нарубать палок среднего размера. На всякий случай Скегги оторвал кусок бересты. Вернувшись к месту привала, он застал Хрута, закончившего возводить сиделку меж двух вязов с косым навесом и подготавливающего ветровую стеночку. В точных взмахах секиры и полёте щепок поэт мог бы найти музу, так ловко у мастера это выходило.

Снега выпало достаточно, поиском ручья никто не обеспокоился. Из припасов путники сварганили быструю похлёбку с салом, репой и луком. С сухарями – отличный обед. Скегги вскипятил липовый чай с сушёной свеклой, чтобы всласть наесться кедровыми орехами, что он успел собрать, пока ходил за растопкой и хворостом. Хрут кормил Голубку, слуге было на руку, что он не доверяет это ему.

Девица сегодня была на удивление спокойна. Когда путники останавливались на тракте, пропуская воронью стаю, мастер не просто так сказал конвоируемой про зубы и поведение. Пару дней назад, когда тройка проезжала Кроссвуд, случился один инцидент.

Путники неспешно топали по припорошенному тракту, завидев кабанов, пересекающих дорогу ошалевшей колонной.

– Придётся пропускать, – Хрут глаголил истину. Хрюкающие дикие звери предстали непреодолимым потоком.

Монотонный рокот, поднимаемый десятками копытцев, рассеивал внимание. Возможно, Голубка поняла, что на всех это действует одинаково. Девица, обременённая кандалами, лишённая обзора мешком, надетым на голову, встрепенулась. Она соскочила с кобылы, едва удержалась на ногах, но тут же стремительно засеменила затёкшими конечностями.

«На что рассчитывала?» – Скегги не понял ни тогда, ни до сего момента не догадался.

Мастер настиг горе-беглянку в считанные секунды, повалил ударом под колено, развернул спиной к земле, насел сверху и здорово надавал Голубке по роже, не снимая мешка. Она кашляла, ткань на голове побагровела. Хрут повозился с кляпом, после чего выбросил несколько зубов на обочину.

– Ещё пару раз так выхватишь и в невесты сгодишься, – мастер усмехнулся. – Беззубая женская улыбка – самое прекрасное, что я когда-либо видел.

Хрут смеялся, но Скегги не понял юмора. Его ассоциации с шамкающими ртами касались исключительно древних старух. С женой куда проще, если она сама способна пережёвывать пишу. Скегги только предполагал, ведь женщину не трахал ещё. Он юн, только двенадцать годков стукнуло, мастер в три раза старше будет.

Хрут хмыкал, заталкивая еду Голубке.

«Вот-вот, как я и думал», – парень покончил с орехами и чаем и увидел, как изо рта пленницы падают размокшие куски хлеба.

Скегги отвернулся. Остаток времени привала он потратил на проверку мозолей, подтянул повязку, прежде чем почистил снегом котелок и кружки. Слуга собирал лагерь, а мастер вновь готовил Голубку к транспортировке. Как и неоднократно до этого.

Погода ухудшалась на глазах: снежные хлопья росли, как и скорость их падения. Хрут планировал добраться до Белого озера к вечерней заре, но форсированная зима выражала несогласие. К тому времени, как небо окрасилось фиалковым закатом, началась настоящая метель.

Через бегущую рябью завесу вьюги Скегги усмотрел путников. Хрут тоже их заметил.

Две крытых повозки, четыре лошади, прямо на обочине меж двух деревьев выстроен четырёхстенный наклонный заслон от ветра, а внутри, наверняка, костёр.

– Купцы? – слуга шмыгнул носом.

– Негораздки, – мастер стал смещаться к правой стороне дороги.

– Мы просто проедем?

– Я же объяснял. Кланяемся и приветственно улыбаемся. Ни лишние вопросы чужаков, ни уж тем более их участие в своих делах я не приветствую.

– Если будет мести всю ночь… – Скегги замолчал, услышав, как Хрут протяжно завыл.

– Помалкивай тогда. Попробуем напроситься на огонёк.

Среди квадратного заслона горел костёр, сирота не ошибся. У огня без дела грелись двое: толстые, румяные, тепло одетые мужики. Несомненно, торговцы. Ещё двое возились с котелком и мясом на вертеле. Слуги. Оставшаяся пара встреченных путников отвлеклась от заточки алебард и выдвинулась вперёд, преграждая путь Скегги, Хруту и Голубке к пламени. А вот и охрана.

– Мы не хотим зла, – начал мастер. – Только погреться.

Один из купцов отошёл от костра, встав между алебардистами, он окинул тройку подозрительным взглядом:

– Кто такие будете?

– Наёмные силы ярла⁸ Фолпура – Густава Северного Ветра.

– И этот? – купец кивнул на Голубку.

– Этот, – Хрут несдержанно усмехнулся. – Этот преступник. Его мы везём ярлу Нормуду Чёрно-белой Горе.

– Я Агмунд, – торговец протянул руку Скегги.

– Он не может говорить, – мастер Хрут хмуро взглянул на едва не открывшего рот парня. Далее сам представился и имя слуги назвал.

– Забавно, – Агмунд улыбнулся и показал на другого купца. – Это Болли, мой компаньон. И кроме нас двоих в нашей компании все остальные тоже немые.

Скегги посмотрел на немытые рожи алебардистов, потом на уставших слуг. Правду говорил ли Агмунд? А может, так заведено на Железном тракте? – Велеть всем помалкивать.

– Проходи к огню, Хрут. Мы не откажем в тепле и еде наёмным силам ярла Густава, уж в такое неспокойное время.

Пока Скегги стреножил лошадей, его мастер спустил с кобылы Голубку. Внутри возведённого заслона нашлось три широких сиделки-лежанки. Конвоируемую девицу Хрут усадил прямо к дереву:

– Её нужно привязать, – мастер, должно быть, увидел, как купцы и слуги внимательно наблюдают за каждым его движением.

– Девка?!

– А чего так удивляться, Болли, – Агмунд с деловитым видом сложил на груди руки. – Бабы тоже могут быть опасны. Об Альвейг Молнии Запада песни слыхал?

Даже Скегги случалось встречать трубадуров, поющих о ней. Альвейг Молния Запада – почившая мать конунга Ивара Чистого Ручья, легенда Скайсдора. Не без её участия усмирялся пыл восточных ярлов на пути объединения севера. Мудрая, сильная и бесстрашная Альвейг не только не уступала мужчинам на поле брани, но и помогла своему мужу Уве Хедлунду стать верховным правителем всего Скайсдора.

Хрут и Скегги сели с Голубкой, плотно примотанной к древу, скованной кандалами, с мешком на голове и кляпом во рту. Парень посмотрел на грудь их пленницы. Она едва заметно вздымалась. «Жива, – сирота ненароком жалел её в редкие моменты. – И что же ты натворила?»

– Вот, держи, ешь нормально, не позорь меня, – Хрут передал Скегги кружку с кашей, два сухаря и кусок крольчатины, когда купцы расселись напротив, а их слуги и стражи на лежанке сбоку. – Вечно жрёшь так, будто я тебя голодом морю.

«Голодное брюхо к учению глухо», – Скегги, можно сказать, пропустил это мимо ушей. Кого волнует мнение о манерах? Агмунд и Болли тоже не хвастали приличием в еде, загребали кашу пальцами, роняли не меньше трети на дублеты, подбирали и клали в рот. А мясо, куда там, и с земли мясо! Мастер Хрут набил кружку снегом и подвесил над пламенем, прежде чем приступить к отложенной купеческими слугами в их со Скегги походный котелок каше.

Огонь мягко грел, как и пища. Пока все, кроме Голубки, ели и пили, стояло молчание. Только купцы, передавая мех, буркали и неразборчиво бормотали. Они протягивали его и мастеру, но тот отказывался:

– Нет. Не могу, – Хрут посмотрел на связанную девицу, – на службе.

На самом деле мастер позволял себе выпить весьма часто, ведь на худой конец у него был Скегги, чтобы прикрыть, но сейчас, очевидно, строил из себя порядочного наёмника.

– Неспокойное время, – Агмунд хорошо приложился к меху. – Без выпивки спать не могу.

Покончив с ужином, Хрут приступил к кормлению Голубки. Скегги смотрел на слуг и охранников купцов: одна пара укладывалась, вторая приступала к ночному бдению. Страж занял место на краю лежака купцов, а слуга тонул взглядом в пламени костра. Агмунд и Болли наблюдали, как мастер кормит Голубку, качали головами, вновь повторяя:

– Неспокойное время.

– Разве бывает другое? – спросил Хрут, затолкав кляп пленнице в рот и поправив мешок на её голове.

– А ты не слышал, что сейчас творится? – Агмунд не дожидался ответа. – Мы покинули Гандвик, так и не распродав снасти и удочки. Тех, кому они нужны, становится всё меньше. Рыбаки на берегу Чёрного озера сходят с ума. Несколько жителей утонули. Дети пропадают, а старые карги шёпотом вспоминают забытые предания. Зло просыпается в округе, недобрые ветры дуют с острова с железной башней. Некоторые кметы⁹ уверяют, что видели ходячих утопленников и русалок, выходящих на берег.

Скегги почувствовал холодок, пробежавший по спине, когда Хрут ударил сапогом о его обувку:

– Мозоли обработай, чем уши развешивать. Дурость это всё. Подумаешь, русалки. А рыбаки с ума сходят? Да они все и так долбанутые, как ещё сидеть на берегу и удить?

– То, что можно увидеть, и в самом деле не так страшно, – в голосе Агмунда послышались искренне-тревожные нотки. – Только вот не кончаются страсти, разворачивающиеся на чёрном берегу, на этом. Люди слышат голоса, скрежещущий металлом о лёд зов. Кто-то разбирает в туманах облики давно почивших родственников. Я сам как-то ночью ощутил леденящую руку на своем горле, она отринула, и я взглянул во мглу. Что-то смотрело на меня обратно, что-то неведомое и враждебное. Не одними байками старух и страхами крестьян нарушено спокойствие. Что-то поистине недоброе зашевелилось под гладью Чёрного озера. Мы с Болли нескоро вернёмся в Гандвик.

Хрут плюнул в костёр:

– Сочувствую, – мастер развернулся к слуге, заканчивающему заматывать помазанные чудо-средством стопы. – Ложись спать, Младший Сын. Завтра предстоит наверстать упущенное, рывком.

Скегги лёг ногами к Голубке, Хрут устроился между ним и костром. Слуга прижался к мастеру, чтобы сохранить как можно больше тепла, взглянул ещё раз на чумазого крепкого охранника купцов, на конвоируемую преступницу, закрыл, наконец, глаза. Ему с охотой верилось, что ни реальные, ни вымышленные угрозы к нему ночью не подкрадутся, а кошмары обойдут стороной сытый сон.

Мастер назвал Скегги Младшим Сыном, давно он так не говорил. Прозвище, данное Хрутом, всколыхнуло воспоминания, и сироте снился день их встречи. Ярко, как взаправду.

Послевоенные скитания завели Скегги в Кроссвинд отнюдь не сразу, сирота успел провести два месяца в гористом Клейте, половину времени попрошайкой, половину – работником псарни. Плохое отношение хозяев, постоянное недоедание и телесные наказания за проступки вынудили искать очаг в другом месте.

Путешествия, сопровождаемые мелкими кражами и ночёвками в опустевших фермерских угодьях, пролегали на север вдоль гряды Пепельных гор. Холодная и голодная дорога привела в посёлок на перекрёстке.

Скегги быстро узнал о череде происшествий и историй, наводнявших Кроссвинд ещё недавно. До назначения новым конунгом ярлом этого фолька своей сестры Фреи, эта земля оживала преданиями и суевериями, унёсшими десятки жизней селян. Высокие курганы, деревья с прибитыми табличками, перечисляющими повешенных на них в своё время жителей, памятно приветствовали вместо каменных знаков.

Слухи, разносимые говорливыми скальдами и торговцами быстрее ветра, гласили, что земле на перекрёстке уготовано возрождение и не одним Радогостом. В Кроссвинд вновь стекались купцы и ремесленники. Скегги не видел другого выхода, как искать доброту среди селян. Не только мужей хоронили в военные годы, но и детей. Удача в том, чтобы стать кому-то новым сыном, не казалась столь призрачной.

У бревенчатого забора, где на весенней траве пасёт гусей ребятня, остаться незамеченным трудно. Мужчина и женщина, уже немолодые, пригласили Скегги стать частью дружной семьи. Широкие улыбки и такое лёгкое гостеприимство не испугали, осторожность уснула.

– Сегодня мы везём гусей на ярмарку, к Голубому озеру, – сказал новообретённый отец. – Поможешь?

Мужчина и женщина придушили шестерых птиц, усадили Скегги на лошадь. Отец сел с ним, мать запрыгнула на свою скакунью.

– Только мы поедем на ярмарку, втроём?

– Да, Младший Сын. Только мы.

Пара оказалась мерзавцами, Хрутом и Раннвейг. Они посмеялись над мальчишкой, но предложили путешествовать с ними. Правда, в качестве «подмастерья». Так они выражались. Хрут порой называл Младшим Сыном, но Скегги чувствовал себя слугой. И хотя еда и место для ночлега теперь обеспечивались Хрутом и Раннвейг, никакой любви он не чувствовал, как и не находил ничего безвозмездного. Точно по бартеру обменивались они между собой заботой, эмоциями и теплом. Никаких даров, лишь расчёт.

Куда делась Раннвейг? Скегги не знал, да и не хотел знать. Исчезла в один день и всё, может, Хрут прикончил, что-то не поделив? Сирота ещё помнил свою настоящую мать. И никакая проходимка её бы не заменила. Хрут на роль отца тоже не годился, но Скегги на его счёт и не грезил.

На рассвете мастер растолкал слугу:

– Подъём, лежебока.

Прощание с купцами прошло скомкано, даже как-то неблагодарно. Хрут был сердит, пуще прежнего пинал Голубку, старался как можно скорее двинуться в путь:

– Разгрузочный день. В Бэрбелле поедим. Твои ноженьки это ускорит, Скегги.

Конечно же, мастер знал, что его слуга любит поесть. А кто не любит? Младший Сын не был уверен, что нравится Хруту, но без сомнения ответил бы на вопрос: что его больше всего бесит – сбиваться с графика.

Мастер пытался спешить, ругаясь на кобылу и поминая в суе богов. Скегги поспевал следом. Мазь от мозолей действовала, солнце не выглядывало до полудня, а как показалось, было уже на юге. Стихии природы остыли за ночь, израсходовав буйство, ветер угомонился, и ничто не кололо глаз. Но всем старым бедам на смену пришла новая: дорогу изрядно засыпало. Дневная усталость настигла, едва началась вторая его половина. Не мудрено. От высокого подъёма ног ныли голени.

Только с закатом путники увидели на горизонте бэрбеллские огни. Даже пылкий энтузиазм Хрута угас:

– Проклятие.

Слуга не меньше минуты смотрел на гримасу, застывшую на лице мастера. В нависшей тишине меланхолического раздумья звон цепей на кандалах Голубки сделался особенно противным. Хрут взглянул на конвоируемую девицу, затем на Скегги:

– Нет уж! В поле спать не будем! Давай, Младший Сын, поднажмём, и я обещаю тебе тёплую мягкую постель и обалденный сытный ужин!

Хорошие слова, подкупающие. Боги это слышали. Мастер и слуга вновь зашагали, затопали с ними и лошади. Голубка крючилась, раскачиваясь верхом.

«Нет, не вздумай! – Скегги побоялся, что может позавидовать хоть на миг её положению. – Да, она в седле, но кто знает насколько устала?»

Младший Сын не из набожного или моралистического сострадания ловил себя на подобных мыслях. Не сочувствие это было, а зависть. Комфорт стал за годы сиротства самой большой ценностью в жизни. Хрут сулил очередную порцию удобств в виде еды и уюта.

«Лучше бы этому обещанию быть исполненным!» – Скегги даже в своей юношеской лёгкости и выносливости еле шевелил растёртыми ногами. Он уже слишком устал, но городские ворота Бэрбелла, наконец, были перед глазами.

Трое дозорных бдели у мощных деревянных створок, ещё столько же в поле видимости патрулировали четырёхметровую стену. Завидев путников, они наградили их не слишком щедрым вниманием:

– В «Колёсах» вы ещё можете успеть на ужин, если хоть чуток ускоритесь, а вот «Старый амбар» гасит огни, – приветствовал один из городских стражей.

– Благодарствую, но мы остановимся в другом трактире, – процедил Хрут.

– Если деньги есть, чего ж не разгуляться, – дозорный посмотрел на Голубку лишь вскользь. – На тинг¹⁰ везёте?

Скегги был уверен, что Хрут ответит «нет», ведь встречным купцам он сказал, что везёт девицу ярлу Нормуду, но мастер кивнул, добавив:

– На мудрость богов.

Младший Сын мог бы задуматься, что ярл не устроит тинг, и мудрость богов заменит одно его слово, если только конвоируемую Голубку везут не ему, а ла́гману¹¹. Но Скегги быстро отвлёкся, войдя в ночной Бэрбелл. Двигаясь по главной мостовой, мощённой сосновыми пластинами, затёртыми мокрым песком, и наблюдая за танцующими факелами вдоль улицы, он улавливал городские запахи дерева, смолы и лошадей. Мастер вёл их в трактир. В животе дико урчало.

Дозорный перечислил питейные заведения, от которых Хрут отнекивался, даря надежду на что-то лучшее. Мастер не слукавил. «Колёса» и «Старый амбар» остались далеко за спинами путников, когда они остановились у «Медовых сот».

Троицу с двумя лошадьми встретил местный стряпчий. Хрут пожаловал ему пару медяков, за что тот помог снять с кобылы Голубку. Никто из местных особо не реагировал на закованную в кандалы девицу с мешком на голове.

«Едет так, значит – заслужила», – читалось во взглядах. Конечно, это касалось купцов, кметов и стражи. Хускарлы¹² и дружинники ярла запросто могли устроить подробный опрос.

Хрут потянул Голубку за цепь, она шагала, прихрамывая, скорее всего, из-за затёкших ног.

Внутри «Медовых сот» пахло соответственно названию: пряно и сладко. В трапезном зале, куда затолкал Скегги и Голубку Хрут, уже никого не было.

– Усади себя и её и жди меня.

Мастер, несомненно, пошёл договариваться на счёт комнаты и ужина.

Скегги усадил Голубку на скамью, стараясь делать это так, чтобы она не почувствовала особой разницы между ним и мастером, но она почувствовала, и сам Скегги это понял.

Хрут вернулся с официанткой, она несла в руках поднос с чугунками, а он – кувшин и три кружки. Младший Сын набросился на жаркое, как голодный невоспитанный пёс. Мастер недовольно хмыкнул. Ну и пусть, – сирота заслужил обещанное и в очередной раз не собирался кому-либо угождать манерами. Хрут наполнил все три кружки элем, Скегги смутился, до этого мастер не потчевал Голубку пивом. Промочив горло и закинув в рот всего пару ложек жаркого, Хрут принялся поить и кормить их закованную «подругу».

Официантка принесла буханку хлеба:

«Как нельзя кстати», – сирота выловил все куски мяса и теперь жадно уплетал хрустящую корочку, макая в наваристый бульон.

– Надеюсь, что за своим чавканьем и треском за ушами, ты меня внятно слышишь, Скегги.

Слуга на секунду оторвался от чугунка, закивал, но быстро вернулся к поглощению ужина.

– О деле. Нашу Голубку я зарёкся доставить в Бэрбелл вместе с официальными бумагами с просьбой о тинге. Свои преступления она совершила в Доле Высоких Курганов, но схватили её в Фолпуре, – обо всём этом Скегги знал, или, как минимум, догадывался из услышанного краем уха. Но Хрут не закончил. – Однако же заказчик не ярлу Нормуду передать Голубку велел, и не за это аванс выдал.

– А кому же? – Скегги вытер рот рукавом.

Хрут развернул пергамент, не обращая внимания на вопрос:

– Хотел бы я прочитать послание, что передано лагману Готтфриду Беку вместе с Голубкой, прежде чем исполнить контракт и отдать бумаги ему, но не обучен грамоте.

– Как и я, – слуга лишь пожал плечам с юношеским легкомыслием.

– Ты не умеешь читать, знаю. Я передам эти бумаги лагману Готтфриду Беку рано утром, до того, как приведу девицу. Хочу, чтобы ты сделал дубль рун на них. Руки твои не так грубы, как мои.

– Но зачем?! – Скегги едва не прикусил язык, забывшись. Не стоило спрашивать. Это всё хмель и сытость, они могут выводить Младшего Сына из состояния бдительности.

– Это может вылиться в прибыль. Ещё не додумал как, но мысли кое-какие имеются. Сделай это перед сном.

Такое задание не могло обрадовать уставшего, наевшегося от пуза Скегги. В комнате с тремя одиночными кроватями, куда лучшей, чем те, в которых обычно останавливались мастер и слуга, были стол, стул, чернила и масляная коптушка. Хрут раскошелился, а значит, дело действительно сулило большую выгоду.

Пока мастер управлялся с Голубкой, помогая справить нужду и привязывая к кровати, слуга приступил к выведению закорючек, палок, кругов и витиеватых форм.

«Знать бы, что я рисую, было бы легче», – Скегги старался. А как иначе? С денег Хрута и ему достанется благ.

Регулярно оценивая уже скопированные символы, Младший Сын возился с бумагами чертовски долго. Он управился до рассвета, но ложась спать, подозревал, что новая заря уже на подходе.

Пробуждение было мягким, но стремительным. Хрут уверенно приводил Скегги в состояние бодрствования потряхиванием и лёгкими шлепками по щекам:

– Я хочу, чтобы ты не только поднялся, но и проснулся!

Младший Сын глянул в окно, солнце едва встало. Он проспал час или два. Тело ныло, горели необработанные с вечера мозоли. Голова гудела, но была трезва:

– Я проснулся, проснулся! – Скегги пришёл в себя, хотя так и не отдохнул.