Читать книгу: «Колыбель качается над бездной», страница 12

9.

В нашем гостиничном номере, на подоконнике, стоял радиорепродуктор. Стандартный трёхпрограммник, из тех, которые одно время были весьма популярны у советских обывателей последней четверти двадцатого столетия (интересно, Дмитрий это время ещё застал? надо будет его об этом спросить). Стоило его включить, как комната наполнялась классической музыкой. Местная ретрансляционная сеть баловала обитателей городка исключительно классикой, по всем трём каналам. Меня это только радовало – надоел откровенный дебилизм и пошлость современной попсы, которой круглые сутки грузит нас телевидение. Да и на репертуар я пожаловаться не мог – симфонии Бетховена, Моцарта, Стравинского и Рахманинова сменялись операми Римского-Корсакова, Верди, Вагнера и Россини, духовная музыка Генделя, Кастальского, Бортнянского и Чеснокова – органными фугами Баха. Знатоком классики я, конечно же, не был, но кое в чём разбирался. Я мог часами сидеть у себя в номере и слушать, слушать, слушать…

При звуках музыки Чайковского мне невольно вспоминались слова моего соседа по лестничной клетке, Олега Александровича, когда он с печальной улыбкой говорил, что у представителей его поколения «Лебединое озеро» ассоциируется, как правило, с проводами в последний путь очередного генсека. В день смерти Брежнева, Андропова и Черненко – в начале восьмидесятых это случалось регулярно с периодичностью в год-полтора – по всем советским каналам и программам крутили именно это гениальное творение…

Это так, к слову. Незначительный штрих к быту «небожителей»…

Между тем местные светила от медицины продолжали изучать особенности моего организма. Спрашивать их о чём-либо было бесполезно. Какие только уловки я не применял, чтобы вызвать их на откровенность и выпытать хоть что-нибудь! Увы! Каждый раз я натыкался на непробиваемый строй дежурных улыбок, включаемых, подобно условному рефлексу, в ответ на определённый тип внешнего раздражителя.

«Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера». (Кстати, не слишком ли далёк я от истины? Я насчёт камеры. В этом дурдоме всё возможно).

– Послушай, – как-то спросил я у Дмитрия, – тебе никогда не приходило на ум, что мы попали в идеально организованную психушку?

По его печальным глазам я понял: приходило, и не раз.

– То-то и оно, – проворчал я, зло швыряя в озеро целую горсть красных кругляшей.

Интересно, если я останусь здесь на вечное поселение, когда-нибудь эти камешки закончатся? Или наши невидимые благодетели как-то незаметно восполнят их нехватку?.. Судя по этим вопросам, обращённым к самому себе, мысль о психушке не казалась мне такой уж абсурдной. Даже нормальный человек, попав сюда, со временем (внимание! время в данном контексте используется как силлогизм, а не как основополагающая категория бытия) – так вот, даже обычный человек, с нормальной психикой, в этих условиях рано или поздно съедет с катушек. Или превратится в зомби с приклеенной улыбкой.

Всё чаще у меня возникало ощущение, что мы сидим под колпаком, а кто-то сверху за нами наблюдает. Не просто наблюдает, а манипулирует. Большой и сильный, у кого имеются ответы на все вопросы. Сидит у окуляра микроскопа и дёргает невидимые нити. А мы – всего лишь подопытные кролики. Белые мыши. Лягушки, которых поочерёдно окунают в серную кислоту и фиксируют их реакцию: дёрнет ли она лапкой?

Эти мысли навязчиво лезли в башку, липли, словно жвачка к подошве сандалий, загоняли в чёрную дыру депрессии. Избитая фраза «Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера», внезапно всплывшая в моём мозгу как безобидная, хоть и циничная шутка, теперь казалась мне наполненной зловещего смысла. Я поделился своими страхами с Дмитрием, однако он лишь неопределённо пожал плечами. Хорошо ещё, что не улыбнулся! Я бы, наверное, не выдержал и врезал ему по роже. На беднягу порой что-то накатывало (я видел, как какой-то скрытый, но весьма прожорливый червь гложет его изнутри, точит, грызёт), и тогда он замыкался в себе, словно черепаха в панцире, становился совершенно непробиваемым. Нужно было немного подождать, и ступор проходил, он снова возвращался в своё обычное состояние, становился приветливым, разговорчивым пацаном с печальными серыми глазами.

Врачи (я возвращаюсь к медицинской теме) продолжали меня изучать, однако теперь их интерес к моей персоне ограничивался всего лишь одной процедурой: помещением меня в некую камеру обтекаемой формы, похожую на морскую торпеду и наполненную мерцающим лиловым свечением. Меня вежливо просили раздеться догола и занять горизонтальное положение в камере, после чего закрывали крышкой из матового пластика… и я отключался. Сколько времени я лежал в отключке, я не знал, но мне всегда казалось, что включался я уже в следующую секунду. Однако как-то при встрече с Дмитрием, как раз после одной из таких процедур, он с беспокойством поинтересовался, где это я так долго пропадал. Да и голод меня в тот момент одолевал сверх всякой меры. Большого ума здесь иметь не надо, ответ напрашивался сам собой. Действительно, я мог лежать в этой камере сколь угодно долго – и никогда не узнал бы об этом! В царстве почившего в бозе времени этот парадокс более чем естественен.

Как-то я заглянул в их лабораторию без приглашения, просто так, из любопытства. В этот раз здесь было безлюдно, и я долго плутал по длинным, тускло освещённым коридорам в поисках той самой камеры, но так и не встретил ни одной живой души. Наконец я нашёл нужную дверь. Шагнув внутрь, я очутился в кромешной темноте, и лишь от камеры, похожей на торпеду, струился холодный фосфоресцирующий свет, просачивающийся сквозь полупрозрачную пластиковую крышку. Я нагнулся над камерой и различил контур обнажённого человека; мягкие волны лиловых квантов омывали неподвижное тело. Я не мог разглядеть его лица и особенностей телосложения, но даже его смутный абрис говорил мне, что этот человек худ и стар, чело увенчано густой чёрной бородой, а череп – копной волос. Среди обитателей колонии мне такой экземпляр не попадался.

Я в смятении покинул это место. Воочию, как бы со стороны, я увидел себя самого в той же камере, голого, неподвижного, беспомощного, почти мёртвого, всеми оставленного. Мне стало жутко. А если я задохнусь под этим колпаком из оргстекла? Если произойдёт сбой в электронике, и воздух перестанет поступать внутрь корпуса, или что-то там замкнёт в электропроводке, и меня поджарят, словно цыплёнка-гриль?

Но не только это смутило меня. Зрение, конечно, могло сыграть со мной злую шутку, однако что-то в облике этого старика показалось мне знакомым. Как будто где-то я уже видел его… Шагающий? Бомж, который встретился нам с Леной в заколдованном лесу?

Я был почти уверен, что не ошибся. Та же борода, та же копна чёрных волос. Агасфер – так, кажется, он назвал себя.

Дмитрию я ничего об этом не сказал. Я знал, что он что-то скрывает от меня. Почему бы и мне не иметь от него тайну?

10.

Кое о чём я умолчал. Нет, не из забывчивости, просто не было подходящего момента. Сейчас этот момент настал.

Дело в том, что в колонии практически отсутствовала растительность. Бледно-зелёная травка, которая куцыми пучками пробивалась к свету на редких газонах и на набережной, да чахлые деревца вкупе с облезлым кустарником вдоль узорчатых тротуаров – вот и вся флора, представленная в здешнем Эдеме. И даже традиционные яблони с искусительными плодами, сочащимися грехом и похотью, здесь не росли (что было весьма символично, как я понял потом). Единственное исключение составлял остров.

Да, на озере был самый настоящий остров – именно о нём я до сих пор не обмолвился ни словом, решив оставить на закуску, хотя этому клочку суши суждено сыграть решающую роль в моей дальнейшей судьбе, а, может быть, и в судьбах всей Вселенной.

Остров диссонировал со здешним пейзажем и выглядел настоящим бунтарём на фоне безмятежного спокойствия колонии учёных. Этот диссонанс, несказанно радовавший мой глаз, вносился зелёной шапкой растительности, буйно произраставшей прямо посреди озера. Словно художник-великан ошибочным мазком прошёлся не по тому полотну.

Зелёный оазис притягивал мой взор, звал меня, тревожил, будил фантазию. Мне нестерпимо хотелось туда попасть. Я чувствовал, пред-чувствовал, что остров скрывает какую-то важную для меня тайну, раскрыть которую мне было жизненно необходимо. И ещё: с некоторых пор я обрёл уверенность, что именно там и следует искать выход из Эдема.

И ещё: этот остров странным образом перекликался в памяти с другим островом, который я видел ещё там, в далёкой прежней жизни – в секретном лесном пансионате для особо избранных толстосумов. То же буйство красок, тот же диссонанс с окружающей действительностью. Что это: случайное совпадение? звенья одной цепи? или повторы в сценарии того могущественного режиссёра, что дёргает за невидимые нити моей судьбы?

– Что это за остров? – спросил я как-то у Дмитрия. – Ты здесь давно и должен знать всё.

– Я знаю не больше твоего, – возразил он. – Этот остров – одно из белых пятен на карте здешней колонии.

– Зелёных, – заметил я. – Зелёных пятен… И что же, никто не пытался проникнуть туда? Вот ты, например – взял бы и сплавал. Здесь не более ста – ста пятидесяти метров, вплавь запросто добраться можно.

Дмитрий в упор посмотрел на меня.

– Выкинь это из головы, понял? – строго сказал он. – Сразу пойдёшь ко дну.

– Вообще-то, я хороший пловец.

– Здесь это не работает. Здесь, если ты это ещё не понял, всё по-другому. Земля другая, воздух другой, вода другая.

– А на лодке?

– Исключено. Утонет, даже глазом моргнуть не успеешь.

– Были прецеденты?

– На моей памяти нет. Однако так здесь говорят, и я склонен верить этому.

Я не сдавался.

– Что значит – говорят? Либо факт подтверждается – и тогда есть реальное свидетельство этому, либо не подтверждается. Промежуточное состояние исключается.

– Послушай, брат, я практически всю жизнь прожил в этом месте, да и большинство обитателей городка тоже. А там, где люди живут достаточно долго, всегда рождаются легенды.

– Я не верю в легенды, – категорически заявил я.

– Легенды не рождаются на пустом месте, их появлению всегда предшествуют реальные события.

– Кроме тех случаев, – возразил я, – когда кому-то выгодно, чтобы такая легенда появилась на свет. Искусственно созданный ореол таинственности с примесью «ужастика» в духе Фредди Крюгера или «ночи живых мертвецов», плюс грамотно пущенный слух – вот и вся атрибутика сфабрикованного мифа. Результат гарантирован. Мне кажется, с этим озером та же история. Кому-то очень важно, чтобы никто не попал на этот остров. Здесь, небось, и купаться запрещено?

– Здесь никто никогда не купается, – заявил Дмитрий. – Считается, что вода в озере ядовитая.

– Да?

Я ухмыльнулся, присел на корточки, склонился над озёрной гладью и зачерпнул в пригоршню воды. Перелил её из одной ладони в другую, внимательно наблюдая, как она стекает между пальцами и уходит в прибрежный песок. Вода как вода, ничего примечательного. Я встал, поднял руки, демонстрируя мокрые ладони Дмитрию, и не без лукавства объявил:

– Что ж, поглядим, не покроются ли они язвами.

Дмитрий смущённо потупил взор.

– Зря ты так. Я ведь тоже не слишком-то верю во всю эту чепуху, но… так здесь говорят.

Я по-дружески хлопнул его по плечу. Он непроизвольно вздрогнул от прикосновения моей мокрой ладони. Всё-таки сильно промыли ему здесь мозги, факт.

– Ладно, друг, не бери в голову, – примирительно сказал я. – А до этого острова я всё-таки доберусь, обещаю. Пойдёшь со мной?

Он ничего не ответил и молча зашагал прочь. Что-то с парнем творится.

А я сел на скамейку, выставил перед собой руки и стал ждать, когда высохнет на них влага. Где-то в самом потаённом уголке души, конечно же, жила тревога: а вдруг вода здесь действительно несёт смерть? Но с руками ничего не случилось.

11.

Городок с прилегающими окрестностями изобиловал десятками фонарей. Обычными уличными фонарями, примерно двух с половиной – трёх метров в высоту, увенчанными большими белыми стеклянными шарами. Их вереницы выстроились вдоль всех тротуаров, всех гравиевых дорожек на набережной, вдоль границы красных скал, словно бы очерчивая зону обжитой территории, вокруг лабораторных корпусов, столовой, гостиницы. Они были повсюду, эти белоголовые чудеса садово-паркового дизайна, и если бы не отсутствие растительности, их присутствие весьма гармонично вплеталось бы в окружающий пейзаж. Однако гармонии не получилось: чахлые деревца и куцый кустарник полностью терялись в однородной массе десятков (а может и сотен) декоративных уличных головастиков.

В долгие периоды томительного безделья я сидел на берегу и ломал голову: зачем их здесь установили? Ни один из них не горел, что было вполне естественно: смешно было бы включать их там, где на землю никогда не опускается ночь! Но они стояли, являя собой образец абсурда, бессмысленности и дурного вкуса.

Однажды у меня мелькнула мысль: а что если в этих фонарях скрывается какая-нибудь хитроумная аппаратура, типа сверхчувствительных микрофонов, камер слежения и прочая шпионско-диверсионная начинка? И что через эти фонари некто наблюдает за каждым нашим шагом? Случилось так, что в тот период я был подвержен депрессии более чем когда-либо, и это состояние требовало незамедлительного выхода. Чтобы окончательно не свихнуться от одолевавших меня мрачных мыслей, а заодно внести дисгармонию в этот идеальный мир сытого благоденствия и слащаво-фальшивых улыбок, я набрал на берегу камней покрупнее и перебил в городке все фонари. Все до единого. Но никакой аппаратуры я там не обнаружил, как не нашёл я и лампочек – обязательного атрибута любого электроосветительного прибора. Стеклянные шары-плафоны внутри оказались совершенно пусты. Обычная бутафория, не несущая никакой смысловой, практической и эстетической нагрузки. Абсолютная бессмыслица, как, впрочем, и весь этот мир.

Совершив невиданный по местным меркам акт вандализма и переполошив тем самым всё население городка, я озаботился уже иной мыслью. Интересно, злорадно вопрошал я себя, а кто будет убирать всё это дерьмо, что я здесь натворил? Все эти стёкла с тротуаров, все те осколки плафонов, рваные края которых в изобилии венчали теперь фонарные столбы? Ведь не оставят же они всё это так! И я решил во что бы то ни стало улучить момент, когда ремонтная бригада электриков (или как они там у них называются) устранит разрушительные последствия моего варварского поступка. С этой целью я разлёгся на газоне вблизи одной из групп фонарей и принялся ждать.

Ждать пришлось долго, очень долго. И за всё то время, пока я валялся на лысом газоне, изображая из себя тунеядца-дебила, которому не хрена делать, ни одна зараза не появилась в поле моего зрения. Я уже начал терять терпение, когда…

Когда я проснулся, ничего в мире не изменилось. Небожители всё так же безмятежно прохаживались по гравиевым дорожкам и предавались обсуждению научных проблем, а белые стеклянные шары всё так же венчали фонарные столбы. Злой и раздосадованный, я вскочил с газона и зашагал в гостиницу. Эти уроды вновь обошли меня! Только не говорите мне, что я заснул случайно – они наверняка усыпили меня! Направили на меня какой-нибудь сверхмощный электронный усыпитель, или незаметно распылили вокруг хлороформ – вот я и отключился. А что? Сейчас я готов был поверить в любую пакость с их стороны.

Всё! Довольно этого бреда! Пора серьёзно задуматься о будущем. И о том, как выбраться отсюда…

В следующую встречу с Дмитрием я демонстративно протянул ему руки.

– Ну как? Впечатляет? Покрылись мои руки язвами? Разъела их кислота? То-то же. А ты – «говорят, говорят»! – Я усмехнулся и хитро подмигнул ему. – А теперь гляди! Смертельный аттракцион! Глядите все! – крикнул я, заметив невдалеке несколько гуляющих парочек.

Я снова склонился к воде, сложил ладони лодочкой и зачерпнул в них порцию безобидной влаги. Припал к ладоням губами и демонстративно, громко причмокивая, выпил всё до капли. Вода оказалась совершенно безвкусной и пресной – чистейший дистиллят. Кто-то за моей спиной вскрикнул.

Я оглянулся. Девушка, оказавшаяся на тот момент ближе всего к нам, вылупила на меня свои круглые глазёнки и в ужасе пятилась назад, прижав к груди какую-то книжку.

– Ой! – повторила она, ожидая, наверное, что я сейчас грохнусь на землю и забьюсь в предсмертных конвульсиях, сжигаемый изнутри дьявольским пламенем.

А меня вдруг обуяло неудержимое веселье. Смеясь, я зачерпнул в ладони очередную порцию воды и неожиданно брызнул на неё. Она побледнела, зажмурилась, сморщив свою симпатичную мордашку, уронила книгу – и бросилась бежать. Краем глаза я видел, как опустела и вся набережная. Такого жуткого зрелища не смог вынести ни один из небожителей.

Дмитрий стоял рядом со мной и улыбался. Кажется, и он, наконец, понял, что легенда о страшных свойствах здешней воды – чистейшей воды обман (вот и скаламбурил!)

– Неплохо, – одобрительно кивнул он. – Красиво выступил. Впечатляет.

– Ну что, теперь ты со мной? – Я кивнул на остров. – В смысле, на тот берег? Или всё ещё дрейфишь?

В его глазах появилось отсутствующее выражение.

– Ты уж лучше сам, брат, – прошептал он, глядя сквозь меня. – Не смогу я…

Я пожал плечами.

– Ну, как знаешь. Ладно, пока. Пойду в столовку заскочу. Жрать охота. От этой озёрной водицы аппетит что-то зверский проснулся…

12.

В столовой я неожиданно встретил Лену. Завидев меня издали, она приветливо улыбнулась и даже помахала ручкой. Я вяло ответил ей тем же. Не верил я в эти гримасы лицевой мускулатуры – по крайней мере, с некоторых пор. Я плюхнулся за столик напротив неё, привычно щёлкнул пальцами, подзывая официантов – и те тут же засуетились вокруг, уставляя мою половину стола всевозможной снедью. И тут… не знаю, что на меня нашло. Наверное, горел ещё в душе озорной огонёк, зажжённый на берегу озера той выходкой с водой. Лена на какое-то мгновение отвлеклась, обратив взор в сторону, а я взял – и поменял наши с ней стаканы с компотом. Просто так, импульсивно, без какого-либо умысла, сам не зная, зачем.

Да, именно с компотом, потому что компот («витаминный напиток» – как именовался он в меню при входе в зал) здесь был обязательным атрибутом каждого приёма пищи. Ассортимент блюд мог меняться, хоть и незначительно, рыбные блюда сменяли мясные, борщ, как правило, шёл следом за гороховым супом, харчо – за окрошкой, но компот оставался всегда. Ни чай, ни кофе, ни газировка, ни минералка – только компот. Такие вот причуды у местных кулинаров.

Итак, я выпил её компот. А она, не заметив, мой. Не более, чем безобидная шалость. Которая, однако, имела далеко идущие последствия.

Закончив трапезу, Лена молча ушла. А я продолжал тупо ковыряться вилкой в макаронах «по-флотски», кляня судьбу за тот день и тот час, когда согласился ехать в этот дурацкий пансионат, в дремучую Тверскую тайгу… Какую ещё тайгу? В Твери тайги не бывает… Да хрен с ней, с тайгой!.. Всё равно не бывает. Тайга – она в Сибири бывает. На Дальнем Востоке бывает. А в Твери – ни-ни… Да пошёл ты, чмо позорное, со своей грёбаной тайгой!..

Люди, что сидели за соседними столиками, начали с опаской на меня оглядываться. Это что же, я сам с собой уже разговаривать начал? Вот дерьмо! Симптом, надо прямо сказать, никудышный. Даже опасный. Так и с катушек съехать недолго. Шизо, как говорится, подкралось незаметно. Сейчас головой о стену биться начну. Вот потеха начнётся!

Я резко встал и поспешно покинул столовую. Уже на выходе почувствовал, как меня одолевает сон. Кое-как добрался до своего гостиничного номера и рухнул на диван. Как я отключился, не помню.

И приснилось мне, что я на работе. По-прежнему руковожу своим отделом, совместно с коллегами, Игорем, Сергеем и Наташей, разрабатываю концепцию очередной рекламной кампании, налаживаю контакты со СМИ, рекламными и информационными агентствами, занимаюсь поиском дешёвой полиграфической базы для издания буклетов, годовых «аннуал-репортов» и карманных календариков с нашей фирменной символикой. Словом, с головой погружён в обычную повседневную рутину.

Когда я проснулся, сон ещё гулял по полушариям моего мозга. И когда я покинул гостиницу для традиционной прогулки по берегу озера, сон всё ещё не отпускал меня, а образы, навеянные им (весьма, кстати, отчётливые), витали в воздухе, накладываясь на реальность и создавая фантасмагорические картины в духе великого Дали. Вместо окон мне мерещились экраны мониторов с классическими заставками Windows XP, в балконах виделись дисководы CD-ROM с наполовину выдвинутыми «подстаканниками», да и сами здания научного городка внезапно трансформировались в партию системных блоков типа Mini-Tower и Midi-Tower. Целый город компьютеров! Неплохая тема для рекламной кампании! Идея, конечно, не нова, но сейчас она виделась мне в совершенно необычном ракурсе, под непривычным углом, и если бы мои видения удалось воплотить в бумагу… или в джипеговский файл… или… О, это был бы настоящий прорыв! Тут есть, есть над чем поработать, идеи, одна другой гениальней, вдруг полезли из моей головы. Меня распирало от идей, сердце заходилось в бешеном ритме от их обилия, они просились наружу, требовали немедленного воплощения. Как угорелый, носился я по городку – и везде видел образы, образы, образы…

– Ты куда это бежишь?

Стоп! Я нос к носу столкнулся с Дмитрием. Он с недоумением, даже с каким-то страхом смотрел на меня. И явно не узнавал.

– Что с тобой стряслось?

– Ничего, – ответил я и судорожно пожал плечами. – Тут идея родилась… пусти, мне бежать надо!

– Нет, погоди! – Этот маньяк преградил мне путь и не пускал. Тупоголовый! Да как он не понимает!.. – Да что с тобой, брат? У тебя глаза бешеные. Не иначе, как озёрная водичка реакцию дала.

И тут вдруг в голове что-то треснуло – и наваждение словно рукой сняло. Всё разом схлынуло – и рекламные концепции, и гениальные идеи, и судорожное биение сердца, и желание куда-то бежать.

– Компот, – сказал я. – Компот дал.

– Что компот? – переспросил Дмитрий, с явной опаской поглядывая на меня. Уж не свихнулся ли я окончательно?

– Не водичка озёрная, а компот из столовки реакцию дал. Я всё понял.

Да, на смену наваждению пришло прозрение. Я действительно всё понял. Словно щёлкнуло что-то в мозгах, включился свет – и ответ на мучивший меня вопрос родился сам собой.

– Обычный компот, который нам в столовой дают. В котором повар ноги моет. – Я мрачно рассмеялся собственной идиотской шутке. – В нём причина, в нём весь корень зла. Извини, мне действительно пора. Надо кое-что проверить. После расскажу. А ты пока покумекай над таким вопросом: почему в столовой за каждым клиентом закреплён персональный столик? Более того, персональное место? Ведь ассортимент единый для всех, да и меню особыми изысками не отличается. Ага, озадачил я тебя!..

Я забежал в столовую, определил ближайшую цель, выхватил стакан с компотом из-под носа у опешившего аборигена, в тот момент подбиравшего с тарелки последнюю макаронину «по-флотски» и уже готового перейти к третьему блюду, и выскользнул обратно. Осторожно, чтобы не расплескать мутно-лиловую жидкость, домчался до химлаборатории, где обычно «химичила» моя Лена, и ворвался к ней, словно вихрь.

– Надо определить химический состав этого пойла, – переведя дух, сказал я. – Ленок, это очень важно, сделай это для меня.

Лена внимательно посмотрела на меня, сдвинула брови к переносице, как будто силясь что-то вспомнить, в глубине её глаз мелькнула едва уловимая, но такая знакомая, давно забытая искорка. Неужели?.. Нет, искорка погасла, фокус снова сбился, на губах вновь замаячила пошленькая улыбочка. Моя благоверная молча взяла стакан с компотом и, не задавая никаких вопросов, начала колдовать над ним.

Результат не заставил себя ждать. И от этого результата мне стало не по себе. В глубине души я всё ещё надеялся, что ошибся, но Лена развеяла мою надежду, словно солнечный луч утреннюю дымку над деревенским кладбищем.

Мысль о том, что нам что-то подмешивают в компот, пришла неожиданно. Решил не тянуть резину и проверить. Стащил стакан с компотом из столовой, с первого попавшегося столика, и отнёс его в химлабораторию на анализ. И что же там обнаружилось, в этом компоте? Сильнодействующее психотропное вещество, корректирующее мозговую деятельность и избирательно действующее на определённые функции головного мозга, включая блокировку памяти (отдельных её ячеек) и стимулирование творческой активности в весьма ограниченном диапазоне приложения. Кстати, полностью блокировалась половая функция. Секс из обихода колонистов исключён как вредная привычка, оказывающая негативное воздействие на творческие процессы. Мощные механизмы сублимации направляли потенциал нерастраченного либидо моложавой учёной братии (обоего пола) исключительно в русло научного творчества.

Вот такие дела. И этим пойлом поили всех обитателей городка, включая мою Лену – отсюда её странное поведение и гипертрофированная страсть к научным изысканиям. Именно это ядовитое пойло и заставило мой мозг выплёскивать идиотские рекламные прожекты, именно оно обострило мой творческий потенциал в сфере обычного приложения моих интеллектуальных способностей – то есть в сфере рекламного бизнеса, где я чувствовал себя как рыба в воде.

Да, этим пойлом поили всех обитателей городка. За исключением двух человек: меня и Дмитрия. Это было ясно даже и без химических опытов.

Вот этот факт и смущал меня больше всего. Кому-то, кто дёргал нас за ниточки и разглядывал через окуляр микроскопа, почему-то было важно сохранить нас в твёрдой памяти и здравом рассудке.

А когда я чего-то не понимаю, мне становится не по себе.