Компрессия

17

– Просто, – утомленно вздохнул Билл. – Уснуть просто. Повторяю еще раз. Вы кладете под язык утвердитель, откидываетесь на спинку шезлонга и закрываете глаза.

– И засыпаем? – с сомнением понюхал утвердитель Кидди.

– Я плохо засыпаю, – пробурчал Миха, вытащил волоконце, неловко уложил его под язык, скорчил недовольную гримасу и закрыл рот.

– Это легко! – бодро прокашлялся Стиай. – Главное – под язык, а не наоборот!

– А если дождь? – поежилась Моника. – Как мы проснемся? Ведь дождь – это не испуг?

– Проснуться легко, – прищурился Билл. – Я объясню… там. А что касается дождя, не беспокойтесь, Сиф спит очень чутко. Она почувствует и легко сломает любой сон.

– Что значит «сломает»? – не понял Кидди.

– Тс! – прошелестел Билл, сунул утвердитель под язык и вжался, закрыв глаза, в спинку кресла.

Сомкнул толстые губы Стиай. Закрыла глаза Сиф. Засопел рядом Миха. Кидди еще помял прозрачный отрезок, снова понюхал его, покатал между пальцами, откинулся назад и положил в рот. Утвердитель тут же начал таять, как полоска льда. «Лед не бывает полосками», – поправил себя Кидди и стал смотреть в небо, думая, следует ли ему закрывать глаза или нет. Он моргнул, чувствуя, что веки тяжелеют, но небо не менялось. Все те же облака ползли со стороны океана куда-то в глубину материка, чтобы или пролиться дождями, или просто пересечь несколько тысяч километров суши, ободрать бока над далекими горами и снова скрыться над океаном. Правда, уже другим. Кидди снова моргнул, снова, небо помутнело, хотя облака были все те же, вот уже и ветер показался жарким, Кидди зажмурился, хотел смахнуть с плеча плед, но не нащупал его, так же как и подлокотников кресла. Внезапно он понял, что сидит на песке.

Это не могло быть сном. Независимо от того, что Кидди никогда не видел снов, если не считать снами короткие мгновения, в которых он проваливался в распахнутую бездну и до утра глох в кромешной темноте, это не могло быть сном. Скорее сном был недолгий пикник на берегу океана, складные кресла, дом на стальных спицах, совершенная Сиф, несчастная Моника, улыбчивый и отчего-то в последние мгновения неприятный старик с прозрачными корешками в пакетах. Там был сон, а здесь твердая, отчетливая явь, оставляющая отпечаток каждой песчинкой, врезавшейся Кидди в ладонь.

Он оторвал взгляд от неба, которое вдруг стало странно белесым, хотя облаков в нем не оказалось, повернулся, зажмурился от слепящих лучей солнца, только начинающего взбираться по небосклону, и внезапно почувствовал все сразу – и жар светила, и сухость воздуха, и ощутимый холод, который все еще таился в песке, но стремительно таял и улетучивался. Смазанная далеким расплывчатым горизонтом рыжая равнина лежала волнами, словно смятое одеяло, но дальше, там, где она соединялась с выцветшим небом, мутной, вероятно непроходимой стеной высились горы. Гораздо ближе, в километре или в двух, резкими тенями выделялись то ли развалины, то ли груды камней; перед ними растопырило черные ветви мертвое дерево или что-то напоминающее мертвое дерево, а дальше, направо, налево, вперед, назад – ничего. Только песок.

Кидди облизал сухие губы, недоуменно оглянулся. Сейчас, в эту самую минуту, он был уверен, что Билл дал им наркотик. Кидди никогда не слышал о подобных видениях, но счесть происходящее сном – не мог. Окружающий его пейзаж был не просто реальностью, он был гораздо реальнее всего, что когда-либо видел Кидди. Или его чувства обострились до предела?

Кидди встал, поднял воротник куртки, хотя возникло желание немедленно ее снять, но все говорило о том, что еще пять – десять минут под жаркими лучами и неприкрытая кожа сползет клочьями.

Вокруг не было никого.

На мгновение Кидди испытал ужас. Жажда донимала все сильнее. Светило не оторвалось от горизонта и на ладонь, а уже становилось трудно дышать. Закричать мешало только одно: Кидди был почти уверен, что где-то рядом находится невидимый наблюдатель, который только и ждет от него проявления слабости, паники, трусости. Не о трусости ли Билл говорил только что? Кидди коснулся чиппера, но он лежал на запястье бесполезным украшением. Контакт не появился, голос диспетчера опекунства не прозвучал.

«Успокойся, – сказал себе Кидди. – Умереть тебе никто не даст. Если это сон, то чиппер и не должен работать. С чего это он должен работать во сне? Точнее так: он может работать во сне, а может и не работать. Это ничего не значит. Главное, что он работает там, наяву, на руке спящего Кидди, на моей руке. С ним ничего не может случиться. Он не может сломаться, не может слететь с запястья. Главное в том, что сплю я или действительно отправился в какое-то странное путешествие, но мое тело осталось на месте, в кресле, на моей руке чиппер, и любые изменения давления, пульса, температуры, любые сколько-нибудь серьезные сбои в работе организма немедленно вызовут тревогу, и вскоре возле тела появится спасательная служба опекунства. Точно так! Еще в академии Миха несколько раз забывал переключить чиппер перед сауной, и всякий раз это заканчивалось прибытием медицинского патруля».

Кидди усмехнулся воспоминаниям, но тут же ясно представил себе берег океана, дом Билла и почему-то пустые кресла. Ужас вновь заколол в сердце, Кидди расстегнул куртку и быстрым шагом направился к развалинам, досадуя, отчего же он не просыпается, как обещал Билл? Или он недостаточно испуган?

Добраться до развалин оказалось непросто. Ноги то вязли в песке, то ступали по твердой корке. То и дело Кидди ловил себя на ощущении, что песок шевелится, струится, словно там, в глубине, перемещались какие-то тела, что-то дышало в толще песка и даже неслышно переговаривалось, ухая и скрипя. Порой он даже останавливался, замирал на месте, вглядывался под ноги, но если и видел какое-то движение, то им неизменно оказывался бег уносимых ветром песчинок. Ложбина сменяла ложбину, солнце уже не пекло, а обжигало, и Кидди вынужден был вытащить из-под куртки рубашку и замотать ею голову. «Глупо, глупо, глупо», – монотонно повторял он себе под нос, высвистывая в такт какую-то мелодию и чувствуя, что песок стремительно нагревается и скоро прожжет подошвы ботинок насквозь. Два километра обратились пятью. Не раньше чем через час в стороне осталось дерево, которое вблизи больше походило на обугленный остов строительного механизма, развалины приблизились настолько, что были отчетливо различимы какие-то арки, колонны, обвалившиеся стены. Раскаленный песок уже, казалось, изменил цвет, когда Кидди наконец добежал до почти утонувшего в нем обломка стены и нырнул в спасительную тень. Тяжело дыша, он прислонился к камню и тут же упал на руки. Стена успела прогреться насквозь. Кидди стянул с головы рубашку и уставился в небо. Мучительный страх забился в груди и висках, заныл в коленях, но он вновь не проснулся! Еще часа три-четыре, и светило доползет до зенита. Лучи упадут вертикально вниз, и жалкие обломки камня не спасут Кидди. Только он не дотянет до полудня. Он погибнет раньше, потому что уже теперь не может не только стоять, он не может дышать. Горячий воздух обжигает глотку, высушивает его изнутри!

Кидди попытался сглотнуть несуществующую слюну, поднялся на дрожащих ногах. Что там сказал Билл? Проснуться легко? Как легко? Как проснуться? Ущипнуть себя? Зачем? Разве может боль заставить выбраться из этого морока, если она и так присутствует в его теле – печет ноги и плечи, лохмотьями сдирает кожу с ушей и рук? Как проснуться? Что он знает о снах? Что там рассказывал Томас Брюстер, когда наконец оторвался от заботливой чернокожей мамочки и оказался в одной комнате с четырьмя молчаливыми сокурсниками, которым еще только предстояло стать его друзьями? Что он рассказывал о кошмарных снах, преследовавших его в детстве? Как избавлялся от ночных ужасов? Осознавал, что спит, и его сон распадался на лоскуты, рвался, как ветхая ткань? Так разве это ветхая ткань? Не проще ли было разорвать ветхую ткань той яви, в которой Кидди выбрался с Михой и Моникой на пикник к океану? Холодный берег гораздо больше заслуживал признания в нереальности и зыбкости, чем этот раскаленный песок!

«Прыгнуть!» – внезапно вспомнил Кидди. Он должен немедленно прыгнуть с высоты! Брюстер всегда так просыпался, когда был еще слишком мал, чтобы относиться к собственным снам как к снам, а не как к ночной реальности. Кидди еще смеялся над испуганным Томми и гордо заявлял, что лучше вообще не смотреть снов, чем просыпаться среди ночи в холодном поту, а Брюстер упрямо повторял, что сны – это здорово, вот если бы среди них не было кошмаров, но и с кошмарами можно бороться, главное – прыгнуть! Нужно прыгнуть с высоты, и сон закончится! Тем более что песок мягкий. Он раскален, но он мягкий. Даже если Кидди не проснется, он не погибнет. Это точно. Не погибнет. Да какая разница, если и погибнет? Не лучше ли погибнуть при падении, чем поджариваться на медленном огне? Прыгнуть!

Оглянувшись еще раз, словно где-то рядом могло появиться избавление от ужасной участи, Кидди оторвал от рубашки рукава, снова замотал полотнищем голову, пустив остальное на ладони и, стараясь держаться тени, принялся перебираться к полуобрушенной стене какого-то здания, которая торчала над песком метров на десять. Когда он дошел до цели и разглядел вблизи выщербленную кладку из странного, тонкого кирпича, сознание удерживалось в его голове только усилием воли. Может быть, именно боль помогла ему забраться по обвалившейся стене наверх, потому как раскаленные камни оставляли ожоги на ладонях и коленях даже через ткань.

Наверху был сущий ад. Чужое солнце слепило так, что половина мертвой равнины словно вовсе не существовала, даже взглянуть в ту сторону не было возможности. Горячий ветер жадно лизал обожженное тело, делая боль невыносимой. На мгновение Кидди показалось, что пот застилает ему лицо, он коснулся трясущейся ладонью сухой кожи, мельком увидел на краю мертвого городка то ли быстрый силуэт, то ли стремительный смерч и упал вниз.

Он ударился о песок боком. Удар не выдернул его из кошмара, а словно запечатал в нем навечно. Лязгнули челюсти, пронзила боль от прикушенного языка, ухнули куда-то внутренности, рот наполнился кровью. Точнее, не кровью, а вкусом крови, потому что влаги во рту не прибавилось. Кидди медленно подтянул колени к груди, желая теперь уже только мгновенной смерти, когда рядом раздался звук быстрых шагов и песчинки ударили ему в лицо.

– Вот уж не повезло, – донесся откуда-то сверху голос Сиф. – Как же это тебя сюда занесло? Билл должен быть предусмотрительнее, я же сразу дала ему понять, что ты слишком тяжел. Нет, твое путешествие придется прекратить.

– Подожди, – прохрипел Кидди, поднимаясь на четвереньки и пытаясь разглядеть Сиф. – Сейчас. Подожди. Что это? Где Билл?

– На месте, – усмехнулась Сиф. – А ты вот… ладно. До башни мы не доберемся. Просыпаться будем.

– Как просыпаться? – с трудом вытолкнул из глотки слова Кидди. – Как проснуться?

Сиф стояла напротив. Кидди видел только силуэт, окаймленный лучами безумного светила, как пламенем, но ему отчего-то показалось, что она свежа и спокойна, словно не чувствует ни испепеляющего зноя, ни смертоносных лучей, ни убийственной сухости.

– Выплюни утвердитель, – потребовала Сиф.

– Он растаял, – мотнул головой Кидди, выпрямился и едва не повалился навзничь.

Сиф поймала его неожиданно твердой рукой, бесцеремонно схватила за подбородок и запустила в рот пальцы.

18

– Он в порядке.

Белоголовый крепыш с круглым, словно прилепленным к плоскому лицу носом, тюремный медик и единственный приятель Кидди на Луне – Тусис, который относился к нововведениям корпорации откровенно скептически, отключил сканер и хмыкнул в сторону поджавшего губы Котчери.

– Вы сделали правильный выбор, советник. Сомневаюсь, что и пятьдесят лет заключения выведут этого типа из строя. Все в полном порядке. Вот только не думаю, что положительный результат в данном случае может подтвердить какую бы то ни было статистику. Для статистики требуются среднестатистические объекты, а не пышущие здоровьем маньяки! Выборка слабовата! Или наоборот – чересчур непробиваема!

Кидди не отводил глаз от монитора. Ридли Бэнкс неподвижно смотрел перед собой. Кидди уже видел, как возвращаются компрессаны, но всякий раз не мог отделаться от ощущения, что человек не просыпается, а оживает. Ридли Бэнкс именно проснулся. Не было ни мертвенной бледности в лице, которая, как уже привык Кидди, постепенно замещалась нормальным цветом лица. Не было истерики, тошноты. Ридли Бэнкс не жмурился, словно глаза внезапно отказали ему, ни о чем не спрашивал. Кидди вошел к нему первым, когда техник корпорации Келл еще только включал режим выведения заключенного из компрессии, а затем снимал с бессознательного тела колпак компрессатора. Примерно через полчаса после начала процедуры Ридли медленно открыл глаза, глубоко вздохнул, попытался шевельнуть закрепленными металлическими лентами руками. Увидел Кидди и презрительно усмехнулся:

– Надо же? У меня словно из головы вылетел тот давний разговор. Я уж думал, что меня и в самом деле… упекли.

– Тебя в самом деле упекли, – кивнул Кидди. – Заключенный не знает, что он находится в компрессии. Это называется – отбой памяти. Воспоминания о погружении в компрессию замещаются специально подготовленным видеорядом. Но при твоем втором погружении ты будешь знать.

– Сколько здесь прошло времени?

– Два дня, – сказал Кидди.

– Не может быть, – скривился Ридли. – Я делал зарубки… на стене. Двадцать лет. Прошло двадцать лет. Разве их можно вместить в два дня?

– Компрессия, – пожал плечами Кидди.

– Хорошая пытка! – усмехнулся Ридли. – Хорошая пытка! Ты еще не передумал, начальник? Не отказываешься от своих слов? Смотри! А то ведь я доберусь до тебя! Когда обратно?

– Сегодня же, – твердо сказал Кидди. – Тебя накормят, хотя питательные вещества и так поступали в твой организм, приведут в порядок. Потом ты отправишься туда же, где уже был.

– Еще на два дня? – оскалил крепкие зубы Ридли.

– Еще на двадцать лет, – отчеканил Кидди.

– А потом? – спросил заключенный.

– Потом будет перерыв. Месяц, два. Настоящий месяц. Требуется время, чтобы рассмотреть возможность твоего помилования. С тобой будут общаться психологи. Тебя будут наблюдать врачи. От этого месяца или двух будет зависеть многое. Вот только он настанет через двадцать лет. Не раньше.

– Ты знаешь, как я провел эти двадцать лет? – спросил Ридли.

Кидди ответил не сразу. Впервые ему показалось, что убийца действительно заинтересован в ответе.

– Я знаю стандартные условия содержания заключенного… в компрессии, – запнулся Кидди. – Двадцать лет – это много, но при необходимости я могу увидеть любой твой день из этих двадцати лет.

– Хотел бы я, чтобы ты увидел все мои дни, – широко улыбнулся Ридли. – Чтобы ты вышел на пенсию, сидел в маленьком домике перед экраном и день за днем без перерыва просматривал все мои двадцать лет. Или сорок лет. Подряд. Не отрываясь.

Он был абсолютно спокоен.

«Необходимо повторное сканирование мозга, – подумал Кидди. – И, возможно, более подробный отчет о проведенной компрессии».

– Я увижу все самое важное, – ответил он вслух.

– Я подскажу тебе, что самое важное, – оторвал голову от каталки Ридли. – Я сделал флягу! Ты можешь себе это представить? Я сам сделал флягу! Плевать, что я ее сделал… в этой самой компрессии. Я сделал ее. Ты понимаешь? Это было десять дней назад. Понимаешь?

– Я понимаю, – кивнул Кидди.

– Если ты обманешь меня, Кидди, я найду тебя и сделаю флягу из тебя, мерзкий ублюдок! – неожиданно выругался заключенный.

– Хорошо, – безучастно ответил тогда Кидди. Теперь он смотрел на отвратительное, улыбающееся лицо убийцы на экране монитора и хмурился.

– О чем вы грустите, Кидди? – Котчери коснулся его локтя, но тут же убрал руку, словно остерегся грубого окрика. – Результаты более чем прекрасны. И не слушайте этого вашего медика, дай таким волю, они все подчинят статистике! Зачем же подвергать тюремному варианту компрессии обычных людей? Именно этот вариант программы предназначен для отбросов общества!

– Разве вы не говорили, что собираетесь расширять сферу ее использования? Разве не говорили о больных, о стариках, о тех, кому не хватает времени на обучение?

– Я не отказываюсь от своих слов, – прищурился Котчери. – Только вот дело-то в чем – ни больные, ни старики, никто иной не будут проводить дни в тюремной камере или в затерянном замкнутом мире, в заброшенной в пустоте зоне, как предусмотрено в конкретной программе. Зачем им вынужденное уединение, общение с самим собой? Пока наша программа рассчитана только на заключенных, но если бросить канал связи с земным опекуном… Рано или поздно все получится. Сейчас это слишком дорого, но когда-нибудь те же умирающие старики действительно будут жить наполненной, чудесной жизнью! Не верите? Похоже моего красноречия недостаточно. Устроить, что ли, вам встречу с вашим другом? Стиай Стиара многое мог бы рассказать вам о его перспективах!

– Устройте! – резко обернулся к Котчери Кидди. – Стиай когда-то был весьма здравомыслящим парнем. Только сначала закончим программу испытаний с Ридли. Подождем месяц, другой. Проверим все. Потом тестирование пройду я.

– Тоже хотите отдохнуть в изолированном домике двадцать лет? – ухмыльнулся Котчери. – Представляете? Вы проведете черт его знает где двадцать лет, а среди сотрудников базы никто ничего даже и не заподозрит! Вас не хватятся! И ваша прелестная Магда не будет знать, что вы могли и забыть о ее существовании за двадцать лет! Я внесу изменения в результаты тестирования, и вы даже доказать не сможете, что моею милостью отдыхали от праведных трудов в уединении двадцать лет! Не боитесь?

– Я не склонен к розыгрышам, – отрезал Кидди. – В программе испытаний указана программа личного тестирования – неделя в компрессии! И имейте в виду, что я намерен отнестись к испытанию со всей серьезностью. Более того, когда оно закончится, я просмотрю записи каждой собственной минуты в компрессии! К сожалению, я не могу проконтролировать таким же образом двадцать лет этого Ридли, но основные моменты должен увидеть.

– Вы увидите программу Ридли, – сухо кивнул Котчери. – Машина не обманет вас. Да, были попытки членовредительства, испытуемого интересовало, как быстро заживают порезы и ушибы, но вот к суициду склонностей у Ридли не обнаружилось. Он довольно хладнокровен и терпелив, как оказалось. Впрочем, пусть этим интересуются психологи и медики. Вы сможете увидеть любой день из тех, что составили двадцать лет Ридли Бэнкса.

– Отлично, – поднялся Кидди. – Через час Ридли отправится в следующее путешествие, и мы получим ответ еще на один вопрос: как переносится компрессия, если заключенный знает о ней во время компрессионного сна. Два дня, плюс два месяца его адаптации, плюс мое личное тестирование. Глядишь, через три месяца пойдет отсчет контрольных десяти лет.

– Вы по-прежнему не согласны ходатайствовать о сокращении этого срока? – осведомился Котчери.

– Пока я не готов говорить об этом, – сухо бросил Кидди и шагнул к выходу.

– Тогда сократим этот срок хотя бы на пару месяцев? – крикнул ему в спину Котчери.

– О чем вы? – обернулся Кидди.

– О Ридли Бэнксе, – медленно произнес Котчери. – Программа испытаний скорректирована. Изменения согласованы с вашим министром. Вы сможете приступить к личному тестированию раньше. В ближайшие дни. У нас две капсулы.

– Что вы имеете в виду? – не понял Кидди.

– Ридли Бэнкса никто не собирается будить, – объяснил Котчери. – Он будет находиться под наблюдением, но это путешествие в один конец. Это испытание предела компрессии. Посмотрим, сколько он продержится. Посмотрим, как будет реагировать его физиология на жизнь длиной в несколько сотен лет. Исключительная возможность, не правда ли? Наши исследователи об этом могли только мечтать. Нынешний эксперимент слишком важен. И знаете, что самое главное? У меня есть распоряжение министра о засекречивании этой части испытаний! Вот, ознакомьтесь!

19

Холодная вода обожгла, и на мгновение Кидди уверился, что сном были не эти несколько ужасных часов в раскаленной пустыне, а те минуты между его пробуждением и купанием в океанских волнах. Спящие в креслах, укрытые пледами Билл, Моника, Стиай и Миха. Глухой, словно доносящийся через закрытые двери прибрежного бунгало рокот волн. Голос Сиф, который словно не нес информацию, а являлся первородным щебетом, облекающим ощущения в смыслы, минуя слова. Вкус напитка из начатого пузыря, который утолил жажду первым же глотком, но продолжал и продолжал литься в глотку. Боль ожога на лице, руках, плечах, спине, которая проходила от прикосновений. Опять голос Сиф, опять щебет. Короткая прогулка по сырому песку. Упругие икры, округлые ягодицы, прямые, но гибкие плечи, тонкая шея Сиф. Как она сбрасывала одежду. Все было сном вплоть до того момента, когда Кидди и сам разделся и как заговоренный двинулся вслед за спасительницей навстречу холодным волнам, которые омыли ее бережно, а Кидди безжалостно сшибли с ног.

– Умеешь плавать? – поймала она его за руку. – Не шути с волной, она может поддаться, а потом утащить на глубину!

Кидди резко выпрямился, словно его спящие моторы получили долгожданную энергию, стер с лица ладонью соленые брызги и тут же нырнул в набегающую волну, яростно забил руками, чтобы выбраться на ее гребень, но вскоре кувырнулся через голову и, отплевываясь, оказался на песке.

– Довольно! – рассмеялась Сиф. – Сегодня не самый лучший день для купания. Это только способ охладиться. Смыть ожоги. Кожа слезала у тебя с плеч!

– Ведь это был сон? – наконец обрел дар речи Кидди.

– Какая разница, сон ли это был или нет? – прищурилась Сиф. – А если и сон? Ты думаешь, что выжил бы без меня там?

– Разве нет? – не понял Кидди. – Почему я не проснулся, как обещал Билл?

Она пожала плечами, задумалась на мгновение.

– Ты слишком тяжелый. Даже тяжелее, чем Билл. Ты смог провалиться даже с утвердителем. Но он привел тебя… безошибочно.

– Куда привел?

Кидди задал вопрос машинально, отзываясь на не вполне ясную фразу, потому что даже будь смысл слов Сиф абсолютно доступным, он все равно бы не понял ни слова. Желание всколыхнуло бывшее только что истерзанным тело и проявило себя самым очевидным образом. Сиф не стала отвечать ему. Она закрыла глаза и замерла, прислушиваясь к чему-то. Кидди разглядел мурашки на ее груди и протянул руку:

– Пойдем.

Сиф кивнула и пошла рядом с ним к брошенной одежде, не вздрагивая от неожиданно резких порывов ветра, словно эти мурашки не касались ее вовсе. И даже когда Кидди укутал ее в плед и прижал к себе, замирая от ощущения плоти под тканью и прикосновения к ткани собственной плоти, она прильнула к нему не в поиске тепла, а в другом желании – тоже очевидном и недвусмысленном.

– Почему? – только и спросил ее Кидди, когда она уже обессиленно лежала рядом, прильнув к нему грудью, и с улыбкой просеивала между пальцами песок на его живот. – А как же Стиай?

– Ничего глупее ты спросить не мог? – тень досады промелькнула в ее голосе. Точнее нет, не досады – недоумения. Впрочем, она рассеялась тут же. Кидди промолчал. Он не знал, что должен говорить, и должен ли говорить хоть что-то. Более того, он даже не смог бы тут же вспомнить, что она сделала с ним или что он сделал с ней. Он, конечно, мог по секундам повторить все собственные движения, тем более что они были просты, как движения неофита, впервые добравшегося до женского естества, мог вспомнить вкус каждой клеточки ее тела, но он не мог бы вспомнить, что происходило с ними.

– Что это у тебя? – Он вдруг заметил пластырь телесного цвета на плече.

– Так. – Она сдвинула брови. – Отметина. Не забивай себе голову, считай, что у меня подход к собственному телу такой же, как у моего папочки. Лучше скажи, о чем думаешь теперь?

– О пустяках, – отчего-то сказал правду Кидди. – Какая-то ерунда в голову лезет. Брюстера вспомнил.

– Я его знаю, – кивнула Сиф. – Стиай знакомил нас с Рокки и Брюстером. Рокки маленький, но твердый. Он пытается быть мягким, но у него не получается, и не получится. Брюстер интересный, но пуганый и обиженный. Утомительно выковыривать его из раковины. Впрочем, я и не пыталась. Зачем он мне?

– Пуганый? – не понял Кидди. – Не знаю… А вот насчет раковины – ты права. Он всегда пытался спрятаться в чем-то. В каком-то деле. Даже его медицина – большая раковина. Его семья – раковина. Его ухмылки и болтливость тоже раковина. Но он хороший врач.

– Что ты о нем думал? – прищурилась Сиф.

– Он увлекался фильмами. Не нынешними, а древними. Плоскими. Самыми первыми лентами. Собирал их, изучал. Обрабатывал, раскрашивал, придавал объем, пытался озвучивать. Так вот обнаружил один казус. Когда программа восстанавливала по артикуляции голоса актеров немых фильмов, частенько оказывалось, что они говорили какую-то ерунду.

– То есть? – не поняла Сиф.

– Ну например, идет любовная сцена, герой заламывает руки, произносит что-то пафосное, а дешифратор восстанавливает какую-то чушь, чуть ли не ругань или просто бессмысленный набор звуков. Непонятно, как актеры удерживались от смеха, произнося всякую белиберду.

– Напрасно он взялся за это дело, – перевернулась на спину Сиф. – Всякая попытка разобраться в чем-то досконально обычно приводит к разочарованиям.

– И все-таки, – Кидди коснулся ладонью еще помнившей боль ожога шеи. – Что это было?

– Билл ведь все объяснил. – Сиф повернула голову и стала говорить, прижимаясь губами к его коже: – Сон. Сон, скрепленный утвердителем.

– Но ведь ты спасала только меня? А как же остальные?

– С ними все в порядке. Не волнуйся.

– Мне, выходит, просто не повезло? – усмехнулся Кидди, чувствуя, как его тело словно распадается на части – ее дыхание, обжигающее кожу, новое желание, тепло от Сиф и холод от ветра. – Первый раз в жизни увидел сон, но сразу же попал в какой-то кошмар, а до обещанной башни не только не добрался, но даже и не увидел ее. Или мне, наоборот, повезло?

– Ты не виноват, – прошептала Сиф. – Ты слишком тяжел для снов. Но все можно исправить. Можно привыкнуть. Попасть в сон – это как попасть в тональность. Это тренируется. А башня оказалась для тебя слишком далеко. Она была за горами.

– Ты хорошо знаешь ту местность? – удивился Кидди.

– Ты попал в мой… – Сиф запнулась. – …в мой сон. Я его хорошо знаю. Ты провалился сквозь те сны, которые готовил Билл, и попал в мой. Может быть, из-за утвердителя. Не знаю. Мой сон… настоящий. Я не знаю, какие сны у твоих друзей, даже с утвердителем они могут быть почти настоящими, а могут быть прозрачными, как утренняя дымка над водой, но утвердитель все равно привел бы их к настоящему сну. А башня… Билл не создавал сна, он пока еще не может этого, он только дал всем созвучие к собственному сну. К сну Билла. Билл специально приводит всех в башню: чем больше человек придет в нее, тем она будет прочнее. Она пронзает чужие сны, как острый шип протыкает листья.

– Не понимаю, – признался Кидди. – А что значит быть слишком тяжелым?

– Тяжелый проваливается, – объяснила Сиф и неуверенно добавила: – Билл тоже тяжелый, но он цепкий, а ты – гордый.

– Понятнее не стало, – рассмеялся Кидди. – Хотя гордый лучше, чем трусливый. Хорошо, а как ты нашла меня?

– Я почувствовала тебя. – Сиф вытянулась, уперлась носками в подъем стопы Кидди, прижалась и задышала ему в ухо: – Почти вот так. Я тебя научу… потом. Это просто. Захотела, почувствовала, нашла. Только в таком порядке.

– А как же все остальные? Увидели башню и добрались до нее?

– Конечно, – улыбнулась Сиф. – Только не думай, что им достался ночной лес. У каждого свой сон, общая только башня.

– Почему… – Кидди приподнялся на локте. – Почему ночной лес?

– Там, – Сиф наморщила лоб, – есть жизнь. Но она невозможна днем. Солнце сжигает все. Там все есть – деревья, птицы, трава, звери. Целый лес. Но днем он скрывается в толще песка. Выбирается только ночью. Но я бы не советовала тебе оказаться там ночью. Это еще страшнее.

– Подожди… – Кидди нахмурился. – Я начинаю путать сон и явь. Не хочешь ли ты сказать, что сон, скрепленный утвердителем или нескрепленный, это нечто зафиксированное во времени и в пространстве? Клянусь тебе, для меня так же ясно, что сон находится здесь, – Кидди постучал себя по голове, – как то, что Земля вращается вокруг Солнца? Разве это сознательная иллюзия? Плод работы дизайнеров, художников, аниматоров? Какой лес? Я скорее соглашусь, что двое могут одновременно видеть один сон, чем поверю в реальность пережитого!

– Разве я требую от тебя веры? – Она смотрела на него с веселым удивлением. – Конечно, я могла бы тебе сказать, что в самом определении «реальность» кроется условность, продиктованная позицией наблюдателя, но зачем?

– Чтобы знать! – Кидди нахмурился. Слова Сиф казались ему туманом, который скрывает, проглатывает истинные очертания произошедшего. – Вот лес. Откуда ты знаешь о лесе?

– Все знать нельзя. – Она смотрела на него успокаивающе. – Нужно чувствовать. Это как любовь. Ты же не можешь знать всех женщин, достаточно их чувствовать. Знать дано немногих. Может быть, ни одной.

– Подожди. – Кидди посмотрел в небо. – Я действительно никогда не видел снов. Но это не было сном!

– Ут-вер-ди-тель, – по складам произнесла Сиф. – Он не только дает ощущение реальности, он рассеивает туман, зыбкость, пронизывающую наши сновидения. Считай его самого волокном сна. И вот, когда зыбкость развеивается, выясняется, что сны бесконечно разнообразны, но очень часто похожи друг на друга даже у разных людей. И этот лес доступен многим. К счастью, люди заглядывают в него без утвердителя под языком.

– И… – начал Кидди.

– И просыпаются в холодном поту. Мне уже приходилось бывать в… ночном лесу.

– Не понимаю, – признался Кидди.

– Я помогала Биллу строить башню и облазила окрестности вокруг нее.

– Чем больше я получаю объяснений, тем меньше понимаю, – потер лоб Кидди. – Предположим, что это так. Предположим, что в каком-то сне Билл строит башню и даже имеет возможность, уснув снова, продолжить строительство. Предположим, что умозрительное приобретает, пусть только на время сна, свойства реальности. Но как, как тогда ты пересекла пустыню? Я что-то видел перед прыжком…

– Не говори, – остановила его Сиф. – Не говори о том, что не смог разглядеть, пока не разглядишь. Для того чтобы понять, нужно пережить.

– Пережить? – Кидди недоуменно сел. – Вот я и пережил, и что?

– С моей помощью, – она положила ему подбородок на плечо. – А сам?

– Как тебе это удалось?

– Это не так уж и трудно, – ответила Сиф, натягивая на обнаженные плечи плед. – Главное правило все то же – захотела, почувствовала, нашла. Глагол может меняться. Захотела, почувствовала, пробежала по раскаленной пустыне. Правда, Билл упрощает. Он говорит, что главное – хотеть именно то, что реально получить. Вот, к примеру, как тебя. Гораздо труднее не получить то, чего не хочешь. Но тоже возможно. Но самое трудное – не потерять то, что получил. А я не согласна. Мне кажется, что главное – хотеть то, чего хочется, не задумываясь о реальности. Неужели ты думаешь, что я рассчитывала тебя получить?