Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая

ГЛАВА 3
«БУРГУНДЕЦ»
A.D.¹² 1477: НАНСИ

Утро было морозным и сумрачным. Холод, казалось, пробирал до костей. Собиралась метель. Мрачные, укрытые снегом, обледенелые поля под свинцово-серым небом простирались, перемежаемые заплатами лесов, до самого горизонта. Городские стены видны были в отдалении, прямо впереди. К счастью, Нанси не успели сдать, хотя это могло случиться в любой момент: голод взял бы свое. И тогда… Страшно даже подумать, что могло бы произойти: скорее всего, город ждала такая же расправа, как Льеж или Динан. Сердце Симона сжалось: родной Динан, вырезанный Карлом Смелым под корень. Мать, изнасилованная и убитая бургундской солдатней. Карл разрушил два города только за то, что кто-то посмел усомниться в его законнорожденности, назвать его бастардом! Симон знал, что это не правда. Но какая разница? Ублюдок! Все равно он – ублюдок! Будь он хоть тысячу раз законнорожденным!

Разоренная Пикардия, сожженный Бове. Пятьсот пленных бернцев из гарнизона Грансона, которых этот выродок приказал перевешать и утопить в Невшательском озере. Перебитые до последнего человека жители Неля. Предательски захваченный в Перонне король Франции.

Но чаша переполнилась. Отец долго ждал: « – Мы здесь не для того, чтобы творить добро и наказывать преступников!» – Пусть так. Но мать! Мы не можем этого так оставить! – «Поверь, Симон, – сказал Отец тогда, – мы медленно запрягаем, но быстро едем. Время Карла скоро выйдет. Смотри – он всех обратил в своих врагов – они теперь окружили его со всех сторон: швейцарские кантоны, эльзасцы, герцог Рене. Да и император его не поддержит. Людовик XI, этот паук, сидит у себя в Плесси-ле-Тур и плетет вокруг Бургундца свою паутину. И она уже почти соткана – с нашей с тобой помощью». И Отец рассмеялся. Рассмеялся страшно, как всегда, и сердце Симона забилось в радостном предвкушении – Отец не бросает слов на ветер. «Ты ведь знаешь, каков из себя ад, не так ли? – добавил он, – Так вот: его ад не за горами». «Когда?» – спросил лишь Симон. «Скоро. Отправляйся к швейцарцам, если хочешь поучаствовать. Там будет интереснее всего. Вот увидишь». Хорошо. Отцу ли не знать?

О да, он зарвался, этот щенок португальской суки. Всему есть предел, и королем ему не бывать! Никакая артиллерия, никакие ордонансные роты его не спасут. Отец намекнул, что итальянские кондотьеры его сдадут. Продажные итальяшки! Но сейчас это хорошо! Это очень хорошо! И вот оно – пошло-поехало! Давно ли был тот разговор с Отцом, а уже – Грансон, Муртен: поражение за поражением. Артиллерия, обоз – все потеряно. Все, что он награбил, в том числе в Льеже и Динане – все пошло прахом. Стало ему поперек горла. Но он все не успокоится, все бесится. Пускай! Он только сам себя вгоняет в гроб. Ярость застилает ему глаза. Он – не Смелый, он – Сумасшедший. И всегда таким был. Скажете тоже: Карл Смелый! Скажите лучше – Карл Бешеный.

Герцог Бургундии Карл Смелый. Худ. Роже (Рогир) ван дер Вейден. На груди герцога – знак Ордена Золотого Руна.

– Я отправлюсь к швейцарцам, – ответил Отцу Симон, – я сделаю все, как Ты сказал. И я лично засуну этот его «Орден Золотого Руна», а лучше сказать, «Орден Горячего Рожна» прямиком ему в задницу!

– Хорошо! Не забудь передать привет от меня. – И Отец вновь расхохотался.

Какой же все-таки страшно холодный январь в этом году! От дыхания изо рта клубился густой пар. Да, крещенские морозы! Руки в железных перчатках почти что превратились в ледышки. Это даже ему, Симону-то нелегко, а им всем каково?! Они шли уже долго – алебардисты, арбалетчики, лучшие в Европе швейцарские пикинеры и знаменитые английские лучники со своими длинными луками. Лица их были сумрачны, сосредоточены – швейцарцы не простили Карлу подлого убийства своих сотоварищей. Швейцарцы, гордые граждане свободных кантонов, шли в бой, исполненные мрачной уверенности. И герцог Рене, похоже, тоже настроен решительно. Лотарингцы, швейцарцы, эльзасцы – мы все вместе. День настал – часы Бургундии, этого волка на границах Франции, сочтены. Да свершится ее судьба!

Однако же, Карл, надо отдать ему должное, расположился умно: точно между лесом и Мертой¹³. Короткая, удобная для обороны позиция, фланги которой упираются с одной стороны в лес, с другой – в реку. С фронта, к тому же, ее прикрывает ручей, а отчасти и живая изгородь. Удержать такую позицию, пускай даже против вдвое превосходящего врага, вполне возможно, тем более что у бургундцев лучше артиллерия. Но, впрочем, от артиллерии здесь мало толку, и Карл не знает главного! Он ждет лобовой атаки – тем лучше. Сегодня на совете у герцога Рене было принято важное и совершенно правильное решение: имитируя фронтальную атаку, в действительности бросить главные силы в обход бургундских флангов. Пусть далеко – не беда! Порой долгая дорога оказывается кратчайшим путем к победе. А погода нам поможет: начинающаяся метель скроет наши передвижения.

***

У Симона не выходил из головы последний, уже совсем недавний разговор с Отцом.

– Я знаю, Симон, что ты по-прежнему неравнодушен к красивым камням – начал Отец, – особенно к алмазам. Пожалуй, даже не будет преувеличением сказать, что ты увлекаешься ими все больше и больше.

Симон разволновался – эта тема никогда не оставляла его равнодушным. К чему ведет Отец?

– Да, это так, – ответил он, – Алмазы – это самое красивое из всего, что есть в этом мире.

– Даже красивее женщин? – Отец смотрел на него со своим непередаваемым сарказмом. – Ты ведь сам говорил, что Женщина – это единственное, что Он создал приличного – под занавес.

– Да – когда, сотворив мир, Он увидел и осознал, что начисто запорол работу, Он создал Женщину, чтобы в созданном Им мире можно было как-то жить. И это Его хотя бы немного извиняет. Все верно. Но я тогда еще ничего не знал про алмазы.

– Они – лучше, чем женщины?

Опять Отец провоцирует.

– Так ли уж необходимо их противопоставлять? – риторически спросил Симон, – По-моему, одно не мешает другому.

– Ты юн, – усмехнулся Отец, – не спорь – это факт, а с фактами спорят только идиоты. Ты говоришь: одно не мешает другому. Я не соглашусь с тобой – одно мешает другому, хотя бы потому, что и то, и другое – это страсть. А страсти с трудом уживаются между собой: они имеют обыкновение захватывать душу целиком, без остатка. Страсти жадны, Симон, страшно жадны.

Отец пристально посмотрел на него.

– Хотя кто знает? – сказал он, – может быть, тебе это и удастся. Ты вообще у меня способный. Впрочем, в любом случае, тебе решать.

Отец немного помолчал.

– Ты помнишь, я рассказывал тебе, что в Европе никто по-настоящему крупных алмазов никогда в глаза не видел?

– Да, конечно. Ты еще сказал тогда, что все те камни, о которых писал Плиний, это все – ерунда, пыль. И то, что видел я, – это мелочевка. И что настоящие камни есть в Индии, а в Европе их нет.

Отец кивнул.

– Да, – подтвердил он, – но сейчас это уже не совсем так.

Симон удивленно посмотрел Отцу в глаза. Он почувствовал сильнейшее волнение.

– Ты хочешь сказать…

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, – возразил Отец, – Ты никак не оставишь эту привычку к многословию.

– О да, – улыбнулся Симон, – я люблю слова. Это – моя стихия.

– Пусть так, – устало согласился Отец, – но избавь от лишних слов хотя бы меня. Ты знаешь, что мне не жалко времени на тебя, но ты также знаешь, как его у меня мало.

– Хорошо. Что это за камень и где он?

– Тебя это удивит.

– Он у Карла?! – изумленно спросил Симон.

– Он хранит его в особой шкатулке, рядом с жемчужиной, которую все эти глупцы считают главной ценностью.

– Почему? – удивился Симон.

– А ты сам не догадываешься?

– То есть, – сообразил Симон, – камень настолько велик, что никто не верит, что это – алмаз, и думают, что это – что-то проще?

– Да, – кивнул Отец, – или даже, что это – вообще стекляшка.

– Он такой крупный?

– 139 ½ флорентийских каратов.

– Да он же просто огромный!

– Да, он большой – по-настоящему большой. Грушевидной формы. Огранен в форме двойной индийской розы.

– То есть, грани нанесены с обеих сторон?

– Именно так – причем, всего их 126.

– 126 граней?! Ничего себе! И как он называется?

– Его название вряд ли тебе понравится – «Бургундец».

– Это ничего, – сквозь зубы ответил Симон, – без разницы. Его гранили в Индии?

– О нет – в Бургундии.

– Что?! У этого ублюдка?

– Этот ублюдок совсем не глуп, ты не находишь? У него был придворный ювелир – Робер де Беркем, который еще 23 года тому назад впервые в Европе огранил алмаз. Такого ювелира не было ни у короля Франции, ни у императора.

– И где же он сейчас?

– Он умер.

– Он оставил учеников?

– Достойных учителя – нет.

– Значит, плохой учитель.

– Значит, так. И вот еще что: камень желтый. Роскошного лимонного цвета.

– Но ведь это такая редкость! Это просто уникум! Ему нет цены. Спасибо, Отец. Этот камень будет моим. Он обязательно будет моим.

– Ты еще добавь «Черт возьми!» – рассмеялся Отец.

***

И вот сейчас мысль о том, что камень находится где-то здесь, совсем недалеко, не давала покоя Симону, возвращаясь вновь и вновь. Да, Отец прав – это страсть, настоящая страсть. Что ж, значит, так тому и быть…

Между тем, поднялся ветер, начала мести поземка. С небес посыпалась снежная крупа. Баталия¹⁴, в которой алебардистом состоял Симон, остановилась. Фланги продолжали движение и скоро ушли далеко вперед: обходный маневр, задуманный герцогом Рене, начался. А у них, у алебардистов и пикинеров, своя задача – удерживать центр позиции, не дать рыцарской коннице бургундцев прорваться и разрезать боевой порядок союзников.

Рыцарская конница – главная ударная сила Карла Смелого, это отборные, к тому же отлично вооруженные и экипированные воины в тяжелых доспехах. Выдержать их удар нелегко, а то, что конница ударит в центре, ни у кого не вызывало сомнения.

Но пробить плотный боевой порядок швейцарской пехоты им не по зубам, – уверен был Симон. Он и его товарищи начали строиться в каре: воины-алебардисты в полной боевой экипировке – в первых рядах, среди них и Симон, остальные – в середине построения и в тылах. Отряды конных арбалетчиков прикрыли фланги. Затем свои позиции заняли лучники, пешие арбалетчики и аркебузиры со своими длиннющими фитильными ружьями-аркебузами. Это была основная огневая сила союзников. Главное, чтобы алебардисты и пикинеры выдержали первый натиск рыцарей, а там уж лучники, арбалетчики и аркебузиры уничтожат их.

Они стояли уже долго – солнце, а точнее, бледное, размытое пятно, в которое оно превратилось, основательно продвинулось по небу. Прошло не меньше двух часов. Вестей с ушедших в обход флангов пока не было. Напряжение достигло предела. Решающий момент приближался. Наконец, вдоль строя пехоты проскакали несколько конных арбалетчиков. Они направились к тому месту, где стяг Лотарингии указывал на местонахождение герцога Рене: то были гонцы с флангов. Вскоре прошел ропот: вести хорошие – не ожидавшие атаки сразу с двух сторон, бургундцы были застигнуты врасплох и смяты. И тогда Карл Смелый приказал протрубить атаку рыцарской конницы, которая стремительно приближалась к неподвижно застывшим швейцарским и лотарингским пехотинцам, стоявшим в своих каре в центре. Вестовые, чуть не загнавшие своих лошадей, еле успели доскакать до них и предупредить о приближении бургундских рыцарей.

Впрочем, скоро все стало ясно и без того: вначале послышался глухой, мощный топот множества лошадей, который все нарастал. Земля тряслась. Затем послышались крики атакующих – их боевой клич, хрип лошадей, звон оружия. И, наконец, рыцари появились в поле зрения: устрашающая сплошная линия закованных в тяжелые доспехи – «белую сбрую»¹⁵ – рыцарей-жандармов¹⁶, восседающих на могучих конях, лбы которых также прикрывали пластины брони – шанфрье. Где-то в этих закованных в броню рядах скакал и Карл Смелый. Рыцари были вооружены копьями и мечами. На поясе с правой стороны у них болтались булавы, слева – обоюдоострые кинжалы. За тяжеловооруженными рыцарями, скакавшими в первых шеренгах, следовали кутилье -оруженосцы, на лошадях без защитных лобных пластин, но в надежных, хотя и более легких доспехах – «бригантинах», застегивающихся на боках, а также кольчатых кольчужных юбках, наручах и железных перчатках. Кутилье были вооружены дротиками и полу-копьями с рукоятью и упором, а также «средними» мечами. Кутилье подстраховывали тяжеловооруженных рыцарей, в случае необходимости или затруднения немедленно приходя им на подмогу. Наконец, в задних рядах атакующих скакали конные арбалетчики, которые в момент начала сближения с противником давали залп из арбалетов, стреляя в промежутки между своими рыцарями.

– Что ни говори, а войско у этого сукиного сына организовано превосходно! – подумал Симон. – Даже заклятому врагу нужно уметь отдать должное. Что ж, тем больше чести одержать над ним победу! А в победе Симон не сомневался. Он почувствовал, как все его тело – буквально каждая мышца, каждое сухожилие задрожали – нет, не от страха, а от возбуждения, от нарастающей ярости. Он крепко сжал правой рукой древко алебарды.

Стремительно надвигавшаяся на них лавина голосила почище, чем стадо овец, которое гонят на водопой – рыцари и их оруженосцы «взвинчивали» себя перед боевым столкновением. Швейцарцы же, среди которых стоял Симон, молчали, не шелохнувшись. Но внезапно послышался резкий и короткий выкрик – Симон и его товарищи разом – одним согласованным движением – подняли щиты: швейцарская пехота тоже не лыком шита. Это было сделано на редкость вовремя: буквально в следующий миг на них обрушился смертоносный град коротких стальных стрел – бургундские конные арбалетчики дали свой залп. В щит Симона воткнулось сразу две стрелы: удар был настолько силен, что Симон покачнулся. Если бы он не успел прикрыться надежным, окованным жестью дубовым щитом, стрелы наверняка пробили бы его доспех – менее мощный, чем у бургундских «gens d’armes».

Бургундский рыцарь

Но уже в следующее мгновение на наступающих посыпался град стрел – коротких стальных арбалетных и длинных лучных: союзники дали ответный залп. Несколько всадников упали. Но остановить разогнавшуюся могучую лавину рыцарей это, конечно, не могло, и она на всем скаку врезалась в каре алебардистов и пикинеров. Удар был страшным – послышался треск ломающихся копий и лопнувших щитов, звонкий – вразнобой – удар металла о металл, глухой звук падающих тел, конское ржание. Симон успел выставить свою алебарду. Над ним навис бургундский рыцарь – безлицый, в устрашающем шлеме: он с поразительной, удивившей Симона быстротой и силой нанес резкий удар вниз – Симон принял его на алебарду, а уже через мгновение рыцарь ударил снова – и на этот раз Симон опять успел прикрыться – теперь уже щитом. Опущенный с чудовищной силой полуторный меч¹⁷врубился в щит Симона. Его резко качнуло. Щит затрещал. Откуда-то слева, где стоял его товарищ, прямо на щеку Симону брызнул горячий фонтан крови и раздался крик. Поворачивать голову было некогда – это было бы смертельно, но Симон и так понял, что спокойного, уверенного в себе великана – Жана из Невшателя – больше нет в живых. Симон вспотел – от всего сразу: от страха, физического напряжения, но более всего от ярости – он сам был поражен силой клокотавшего в нем бешенства. На какой-то миг перед глазами словно все побелело. Что произошло дальше, он не успел даже толком сообразить.

Он понял только одно: тот, кто был в нем заключен, тот – от Отца – проснулся, наконец, окончательно и добавил ему необыкновенной мощи. Симон, коротко отведя алебарду слегка назад, резко и сильно выбросил ее вперед и вверх. Удар был ужасающим: превосходная немецкая алебарда, выкованная лучшими в Европе аугсбургскими оружейниками, пробила щит рыцаря, затем его «белый доспех» и до самой «шпоры» вошла в его тело. Раздался жуткий крик, а вслед за тем фонтан ярко-алой крови ударил из бургундца. Наконец, он кулем свалился с коня, едва не сбив Симона с ног. Симон издал победный вопль – совсем, как дикарь, и изготовился к новому столкновению. Перед глазами его встала багрово-красная пелена, сердце оглушительно стучало. Все словно слилось в одно: крики раненых и умирающих, победные вопли, хруст ломаемых костей, шмяканье тел оземь, неистовое конское ржание, запах пота, лошадиного навоза, пороха (Симон слышал, как затарахтели выстрелы аркебуз). Но все перекрыла невыносимая вонь крови – большого количества крови. Разрази гром! Откуда в людях столько кровищи?! Кто бы мог подумать!

Арбалет

Адская рубка продолжалась с полчаса или больше. Лавина бургундских рыцарей заметно поредела, но ее напор был настолько мощным, что лотарингская пехота герцога Рене не выдержала и стала медленно, упорно отбиваясь, отступать. Еще немного – казалось, всего лишь одно маленькое усилие – и конница Карла Смелого разрубит центр позиции союзников, разрежет их войско пополам. И тогда – конец, гибель, катастрофа. Тогда – никакие фланговые успехи, сколь бы весомы они ни были, уже ничего не значили бы. Бургундцы были близки к тому, чтобы склонить чаши весов в свою сторону. Лотарингцы продолжали пятиться.

Но швейцарцы, занимавшие самый центр позиции союзников, не дрогнули. Они не сдвинулись даже на один туаз¹⁸. Смыкая ряды после гибели своих товарищей, они вновь и вновь отбивали яростные, отчаянные атаки бургундских рыцарей. Они буквально стояли стальной, непробиваемой стеной. И атака бургундцев стала захлебываться, не будучи в силах сломить невозмутимое мужество альпийцев. Швейцарские кантоны могли гордиться своими солдатами: теперь каждому было понятно, что швейцарская пехота – действительно лучшая в Европе. Напор рыцарей ослабел, и вот уже лотарингцы герцога Рене, воспрянув духом, сменили попятное движение на поступательное. Среди бургундских рыцарей началось замешательство. И тогда, наконец, с трех сторон на них обрушился град стрел и пуль лучников, арбалетчиков и аркебузиров союзников. Через несколько минут все было кончено.

Швейцарцы рванулись вперед, впервые за все сражение сдвинувшись с места, и стали быстро продвигаться, орудуя пиками и алебардами направо и налево, стаскивая и сбрасывая рыцарей и их кутилье с лошадей и докалывая их. Над полем боя взвился красный флаг с белым крестом – флаг Швейцарии, а вслед за ним – золотое знамя Лотарингии с червленой перевязью и тремя серебряными алерионами¹⁹на ней.

Флаг Лотарингии

Флаг Швейцарии

Началась безжалостная резня. Швейцарцы отыгрывались за все: за предательски перебитый гарнизон Грансона, за сожженные города и вырезанные деревни, за только что павших в битве товарищей. Лотарингцы не отставали от них. Трупы лежали внавалку, все было залито, забрызгано, замызгано кровью – она только что вытекла из тел и не успела еще остыть, и потому слегка дымилась. Ее сладковатый, омерзительный запах пронизывал все вокруг.

Симону тоже было, за кого мстить – швейцарцы знали об этом. Он вспомнил мать – долгие месяцы он не смел представить себе ее лицо, не позволял себе мысленно обращаться к ней: пока она оставалась неотмщенной. Но теперь он словно видел ее перед собою: она смотрела на него спокойным, умиротворенным взглядом. Он слышал ее голос: – Симон, ты опять просидел до утра за книгами! Ну, что с тобой делать? Ты скоро будешь знать больше, чем весь Парижский университет! – она потрепала его по голове и засмеялась – звонко, как ручеек. Мать! Мама…

Динан уже успели частично отстроить. Симон побывал там, но он не мог прийти на могилу матери – у нее не было отдельной могилы: убитых бургундцами было так много, что их хоронили во рву, как чумных. – Я должен найти этого мерзавца Карла Смелого! – сказал себе Симон, – я должен воткнуть в него алебарду, пускай даже в мертвого! И забрать его камень – дохлому псу алмаз без надобности.

Внезапно рука в тяжелой железной перчатке с силой опустилась ему на плечо, он обернулся:

– Симон из Геннегау, – прогремел бас Жерома из Берна – душа моя радуется, видя тебя живым!

Жером, с ног до головы забрызганный кровью, с наскоро перевязанной раной в правом боку, улыбался во весь рот. Симон подумал, что, должно быть, и сам он выглядит не лучше.

– Я не меньше рад видеть тебя, плут! – улыбнулся Симон. – Что у тебя тут? – Симон показал на правый бок Жерома.

– Небольшой подарок из Бургундии, – зароготал тот, – Но я не остался неблагодарным, уж поверь.

– Ни капли не сомневаюсь, – ответил Симон. – Копье? – уточнил он.

– Да ерунда, – отмахнулся Жером, – заживет с Божьей помощью. – А ты, я вижу, целехонек!

Симон осмотрел себя – до сего момента это ему даже в голову не приходило. Похоже, и в самом деле, невредим.

– Как будто да, – ответил он.

– В рубашке родился! Счастливчик!

– О Жане из Невшателя этого, увы, не скажешь, – грустно заметил Симон.

Жером помрачнел.

– Я знаю, – сказал он, – видел своими глазами. Но мы за него славно отомстили. Бургундия теперь не скоро поднимется.

– Бургундия теперь не поднимется никогда, – с уверенностью произнес Симон, – ей конец. И туда ей дорога. А кантонам жить! Сегодня они сумели отлично постоять за себя. Для меня было честью рубиться среди швейцарцев.

– Для любого швейцарца было не меньшей честью драться сегодня бок о бок с тобой, – возразил Жером, – Теми же самыми глазами, которыми я видел славную смерть Жана из Невшателя, я видел и кое-что еще.

Он показал на свои глаза.

– Что ты видел?

– Я видел, как ты проткнул алебардой того бургундского рыцаря в «белом доспехе». Клянусь Богоматерью, если б я этого не видел своими глазами, то ни в жизнь бы не поверил. Никогда не думал, что такое возможно. Как ты это сделал?

– По правде говоря, не знаю, – ответил Симон, – Помню только, что когда на меня хлынула кровь Жана, я словно взбесился. Меня просто разрывало от ярости.

Алебарды

Жером задумчиво кивнул.

– Это я понимаю, – сказал он. – И все же, это похоже на чудо. Конечно, в Аугсбурге умеют делать оружие – этого не отнять, но чтобы алебарда пробила разом и дубовый щит, окованный жестью, и панцирь, да после того еще и проткнула человека по самую «шпору»…

Он покачал головой.

– Не иначе, чудо, – заключил он, – Сам Бог направил твою руку.

– Что ж, – с кривой усмешкой согласился Симон, – может, и Бог. А, может, и черт…