Счастливая сколопендра

Маша снисходительно улыбнулась. Она считала себя утончённой и чуткой до любого искусства. Девушка и правда кое-что в нём понимала, но только как зубрила. Она могла пересказать сюжет, но не умела читать между строк и уж тем более не могла сформулировать суть. Пару раз мы разговаривали с ней о книгах, и всегда её анализ был поверхностным, а часто – просто ошибочным. Зато Маша была богата. Не то чтобы это было для меня важно, но в перспективе могло решить кучу проблем: я мог бы писать книги, не волнуясь о тыле. Что было ещё немаловажно, она верила в меня. Вернее, в то, что я могу стать известным, сделав известной и её. Маша была тщеславна.

– Какую прекрасную музыку он играет! – сказал я, когда саксофонист закончил с Тальковым и начал Шаинского, «Облака».

– Дешёвка! – ответила Маша. Ей не понравился репертуар. Она утверждала, что саксофонисты должны играть только классику или джаз.

– Боже, – сочувственно протянул я.

– Хватит слушать этот детский сад! – Маша потянула меня за руку.

Мы пошли на пляж, но не на центральный, а на дикий. Хотелось уединиться и потрогать друг друга.

– Осторожно! – я держал Машу за руку и медленно вёл за собой. Берег был не просто каменистым, а буквально состоял из камней, местами весьма крупных.

Люди поначалу нам встречались часто, и только минут через десять появился реальный интим. Мы сели на плоский валун и начали пить вино из горла. Поодаль небольшая компания жгла костёр. Солнце уже село, поэтому мы были для них только силуэтами. Они для нас – тоже: красное пламя и чёрные тени.

Я стал приставать к Маше. Она, захмелев, посмеивалась и была категорически «за», подрагивая, как довольная кошка. Шептала мне всякие пошлости и спрашивала, напишу ли я об этом в новом рассказе. Я отвечал, что напишу непременно, а сам гладил её прекрасные груди, мял их и теребил соски, отчего Маша громко ахала.

– Он встал, – сообщил я спокойным голосом и, будто предъявляя улику, положил Машину руку на свои шорты. – Потрогай.

Маша не только потрогала, она расстегнула ширинку и сделала это. Её язык был прохладен и свеж, будто она только что пила ключевую воду. Я глотнул вина и посмотрел на Чёрное море, утопая в море удовольствия. Когда Маша закончила, я протянул ей бутылку. Мы молча потягивали «Лыхны» и считали звёзды.

– Сорок первая, – сказал я, тыча пальцем куда-то в небо, – сорок вторая.

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – зазвонил мой телефон.

Это был Ванчоус. Он спросил, куда мы запропастились. Я, как мог, объяснил ему, что мы находимся около рая: у воды, в темноте, на камнях. Ребята нашли нас минут через двадцать. После грибов настроение у всех было какое-то упадническое, хотелось напиться. Вино пошло по кругу, но, понятно, быстро закончилось. Ваня сбегал в магазин и принёс пять бутылок «Массандры». Мы пили портвейн жадно, и вскоре нас окутал приятный алкогольный дурман, который я всегда любил гораздо больше наркотического.

– Смотрите, что они делают! – крикнула весело Галя.

Мы все обернулись в сторону костра. Тамошняя компания выстроилась вдоль воды: они соревновались в «блинчики». Это такая игра, когда плоский камень запускают по воде и считают, сколько раз он подпрыгнет, пока не утонет.

– Вы видели это? – воскликнул я. Луна светила ярко, и, клянусь, у одного мужика я насчитал восемь отскоков. – Видели?

– Да. Супер. Отлично. Топ-топ! – заговорили все одновременно.

– Может, рванём к ним? – предложил Ванчоус. – Познакомимся, портвешком их угостим и камни заодно покидаем.

Все были «за», и мы пошли к костру, даже не подозревая, как решительно это повлияет на наше будущее: каждого по отдельности и всех нас в общем.

Глава 4

Компания у костра отдыхала с размахом. У них был выстроен целый комплекс из камней: очаг, небольшой стол и царский трон со спинкой и подлокотниками.

– Всем привет! – крикнул Ванчоус. – Можно к вам?

Ребята, играющие в блинчики, обернулись и внимательно посмотрели на пришельцев.

– Здравствуйте! – поприветствовал нас крупный мужчина, внушительный, как императорский пингвин, по всей видимости, неформальный лидер тусовки. – Милости просим. Водку будете?

Пауза.

– А может, хотите горячего чая? Им можно водку запить.

Мы переглянулись. Лица у всех слегка покривились: но не от водки, а от возможности запить её чаем. Этого никому не хотелось и казалось дикостью.

– Может, с портвейна начнём? – предложил я и выставил на каменный стол три оставшиеся «Массандры».

– Дело хорошее! – убедительно ответил мужик. – Не откажусь, коль предлагаете. Давайте угощайте!

Ванчоус немедленно откупорил одну из бутылок и, с удовольствием глотнув, представился:

– Иван!

Портвейн пошёл по кругу: Иуда, Маша, Галя и, наконец, я. Дальше – чужие: голый преподаватель института Дежкин, субтильная личность Вадик из Подмосковья, города Солнечногорска, и предводитель компании со странной кличкой Шампуньзе.

– А что это значит? – спросил я.

– Ничего. Всего лишь философская игра между словами «шампунь» и «шимпанзе», не более того, – ответил он и передал бутылку следующему.

– Я пас! – отказался дюжий сибиряк Вова. – У меня зелёный чай.

Итого у трона собралось девять человек: четверо их и пятеро нас. Десятым участником была природа, потому что шумело Чёрное море, ярко горел костёр, а на небе сверкали неподвижные звёзды. Идиллия. Покой. Дикая святость. Мы старались ей соответствовать: медленно попивали портвейн из горла и лениво общались.

– Вы где остановились? – спросил я у Шампуньзе. – В доме отдыха или снимаете в частном секторе?

– В частном секторе? – переспросил он и добродушно рассмеялся. – Мы остановились в общем секторе!

Оказалось, что ребята живут тут неподалёку, в палаточном лагере. За водой – полчаса ходу, еда – на костре, моются в море.

– Тотальный кайф! – подытожил сибиряк Вова. Он работал электриком на заводе и впервые попал на дикий отдых. Впечатления его переполняли.

Преподаватель Дежкин был сдержаннее, но не менее категоричен:

– Я сюда каждый год приезжаю. Летний отпуск без Джанхота – для меня всё равно что деньги на ветер!

Подмосквич Вадик пробубнил нечто туманное, из чего я понял, что ему скоро тридцать лет и он очень любит путешествовать. Но весомее остальных высказался, конечно, Шампуньзе.

– Я вовсе не отдыхаю здесь! – заявил он. – Я живу в палатке из принципа. Мне так легче размышлять.

– И о чём же ты сейчас размышляешь? – ухмыльнулся Ванчоус.

– Об агрессивной политике США по отношению к Кубе, – ответил Шампуньзе с очень серьёзным лицом.

– А почему тебя это волнует? – удивился я.

– Потому что я в Гаване родился! – Шампуньзе вытянулся в струнку и с гордостью добавил: – Мой отец был советским дипломатом и личным другом великого Фиделя Кастро!

– Серьёзно? – Иуда просиял. Его спина сгорбилась, голова же, напротив, выдалась вперёд. Получился знак вопроса.

– Абсолютно!

– Топ-топ! Мой отец служил на Кубе во время Карибского кризиса. Он поэтому и назвал меня Фиделем. Меня Фиделем зовут!

– Серьёзно? – теперь просиял Шампуньзе. Он всё так же был вытянут в струнку: классический знак восклицания. – Чудесные дела!

Это было внезапное и очень красивое пересечение судеб русских людей. На всех это произвело большое впечатление, особенно на Шампуньзе. Он проникся к нам, пришельцам, глубокой симпатией.

– Нужно оформить наше знакомство! – предложил он и широко улыбнулся во всё своё широкое лицо. – Оформить, так сказать, по-русски наши кубинские корни.

Предводитель выставил на трон девять стаканчиков и разлил по ним водку, как автомат, ровно по четвертинке.

– Я пас! – сибиряк Вова был непреклонен.

Остальные хлопнули. Одни запили горячим чаем, другие – портвейном. Поморщились, впрочем, все.

– Слышите? – Шампуньзе вытянул вперёд голову и навострил уши, как охотничий пёс. – Камушки с горы покатились. Посыпались, родимые!

Все замерли. Лично я ничего не услышал: только тишину берега и звуки моря. Волны шептали «ура, ура, ура», а камушки если и катились, то очень тихо, почти незаметно для обычного уха.

– В горах нужно быть осторожным и обязательно соблюдать технику безопасности, – изрёк наконец Шампуньзе. – Иначе горы не пощадят. Они же насквозь мёртвые. Им плевать на живых. Насекомые, люди, животные – горам всё одно, у них своя мораль. Запомните это.

Пауза, причём выразительная, театральная.

– Кстати, у меня был случай в семнадцатом году, – продолжил предводитель, – очень показательный. Вот представьте: девушка красивая идёт вдоль берега, по тропинке, прямо под скалой. И вдруг камнепад начинается. А я как раз стирался у сероводородного источника. Вижу: беда может приключиться с ней. Я машу руками, кричу: «Эй! Спасайся! Прыгай в сторону!» А ей по фигу. Не обращает никакого внимания: музыку в плеере слушает. Идёт себе дальше и песенку напевает, как Винни-Пух: «Пум-пурум-карам-опилки…» И вдруг – «бах!», прямо в темечко камень ей попал. Камушек такой крепенький, с куриное яйцо щебёнка. – Шампуньзе показал нам свой здоровенный кулак.

– Насмерть её? – спросила Галя.

– В ту же секунду! Даже не мучилась! – Шампуньзе посмотрел куда-то вверх и многозначительно добавил: – А ведь человека погубить не так просто. Горы… Кавказские горы.

Мы все невольно отошли ближе к Чёрному морю. А может, Шампуньзе попросил нас это сделать, точно не помню, но такое вполне могло быть. Шампуньзе в каком-то смысле манипулировал нами, он умел работать с толпой.

– Удивительные тут места, конечно, энергетические, – философски заметил предводитель. Он стоял по щиколотку в воде. – Пожив здесь, насытившись местной энергией, я теперь многое стал чувствовать иначе. В этих местах у меня открылись… как бы это лучше сказать… паранормальные способности. Я теперь чувствую молнии.

– Ничего себе. – Иуда приоткрыл рот. – Топ-топ.

– Серьёзно? – удивился я.

В это невозможно было поверить, но и не поверить – нельзя, потому что нас окружали звёзды, море и камни, а внутри нас плескался розовый портвейн вперемешку с водкой.

– В каком смысле: чувствуешь молнии? – ухмыльнулся Ванчоус и обвёл всех взглядом, как бы спрашивая: «Что за чушь?».

– В самом прямом смысле! Без второго дна. У молний запах характерный. Я сразу его чую. Ничего не могу с этим поделать. Чую, и всё тут. Чувства же – не картошка, не выкопаешь. – Шампуньзе ни на кого не обращал внимания, говорил и говорил. – Это особенный запах. Он в носопырку бьёт иголками. Я называю его «резкая свежесть».

– Резкая свежесть? – насмешливо переспросил Ванчоус.

Шампуньзе только ухмыльнулся в ответ. Он ждал этого вопроса.

– Именно, так точно! Как туалетный освежитель. Кстати, что интересно, со мной в шестнадцатом году случай произошёл показательный. Вернее, не со мной, а с моим участием. Сейчас расскажу. – Шампуньзе ударил обеими руками по подлокотникам трона. – Интересно?

В ответ – молчание. Значит, согласие.

– Ага. Ну так вот, сидел я здесь однажды, на этом самом троне, смотрел на море, семечки грыз. Вижу: девушка идёт симпатичная. А небо хмурилось тогда, громом бурчало, даже мини-молнии проскакивали. И вдруг чую носопыркой резкий запах, вроде освежителя воздуха с ароматом сирени. А я же терпеть его не могу, ещё по цивильной жизни. В общем, сразу я почуял, что опасность где-то рядом летает. Я вскочил с трона и бросился к девушке, чтоб оттолкнуть её. Как вдруг «бах!»: молния ей прямо в черепок ударила. Я насквозь его увидел! Волосы у неё дыбом встали, а из пальцев искры полетели. Дымиться начала она, как торфяник.

– Насмерть её? – спросила теперь Маша.

– В ту же секунду. Даже не мучилась, – повторил Шампуньзе и вытащил из кармана пачку семечек. – Будете?

Все отказались, но Шампуньзе это нисколько не смутило. Он продолжил травить джанхотские байки, потягивая портвешок, а теперь ещё и лузгая семечки. Вскоре девушки начали клевать носом.

– Спать хочу, – проворчала Галя. Вид у неё был усталый.

– Домой пора. Утро скоро, – согласилась Маша. Она делала мне знаки, но я упорно их «не замечал».

– Я вас провожу. – Ванчоус поднялся с камня. Ему было скучно. Он, очевидно, считал все рассказы Шампуньзе пьяным трёпом.

Иуда, напротив, был очень сосредоточен на разговоре и ловил каждое слово предводителя. Он решил ещё посидеть у костра и послушать. Я поддержал Фиделя: не хотелось никуда идти. Хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.

– Долго не сидите! Всем пока, до завтра! – Маша, Галя и Ваня ушли.

Глава 5

У костра остались шесть человек, все мужского пола. Пятеро из них были выпивши, поэтому разговор ожидаемо свернул на фривольные темы. Сибиряк Вова сказал, что недавно бросил девушку, но теперь жалеет о своём поступке, в том числе и из-за отсутствия секса. Подмосквич Вадик ответил ему абстрактно: что любовь – это вечность, а секс – ничто. Преподаватель Дежкин, почёсывая лобок, возразил, что человек смертен, поэтому правильнее любовь рассматривать с практической стороны дела.

– Всякая любовь имеет конечности, – заявил он. – Любовь, как станок, должна выдавать продукцию – детей! Лично у меня уже двое.

– Фигня! – отмахнулся Шампуньзе. Он оказался прогрессивных взглядов. – Любовь – это не средство производства, а игра, это «Тетрис». Главное – правильно вставить.

– «Тетрис»? – преподаватель удивлённо приподнял брови.

– «Тетрис», – подтвердил Шампуньзе. – Кстати, у меня есть одна показательная история по этой теме. Сейчас расскажу.

Предводитель встал с «трона» и подошёл к костру.

– Был у меня, значит, знакомый один, хороший парень, приличный, интеллигентный, но скромный уж очень. Не ладилось у него с женским полом. И уж не знаю, почему, но появилась у него идея-фикс: переспать с азиаткой. Он с утра до вечера повторял: «Азиатка-азиатка, азиатка-азиатка», – но в России у него ничего не получалось. Однажды он психанул и уехал в Таиланд. Потом мне рассказали, что влюбился он там в девушку, а она – бах! – трансвеститом оказалась. Представляете? А ему прямо кайф от этого! И тут всё встало на свои места. Он понял, что он – заднеприводный. Оказался самым обычным гомосеком, гомиком! И с тех пор он счастлив. Живёт со своим трансвеститом на берегу океана и в ус не дует.

Шампуньзе громко рассмеялся, но не у всех эта история вызвала положительные эмоции.

– Тьфу, какая мерзость! – покривился Дежкин. Ему были немилы гомосексуальные отношения. – Отвратительно!

– Да уж, – поддержал преподавателя сибиряк Вова. – Странная какая-то любовь, неестественная. У нас бы такое точно не одобрили.

Фидель и подмосквич Вадик отреагировали слабо на «голубую» полемику, только немного похихикали. Я тоже улыбнулся, но лишь потому, что люблю хеппи-энды.

– Можно вопрос? – спросил я у Шампуньзе и передал ему бутылку портвейна. Водка у них уже кончилась, остался только чай.

– Валяй.

– Давно ты тут?

Шампуньзе ухмыльнулся и глотнул «Массандры».

– Всю жизнь! – ответил он. – Я навсегда ударился в дикарство и, честно говоря, уже и не помню, когда, зачем и почему.

Эта фраза была заученной, потому что, произнося её, Шампуньзе наслаждался, будто ел землянику.

– И всё же, – проявил я упорство, – как давно?

– Давно. – Шампуньзе очистил пальцами семечку и закинул её в рот. – Меня с детства подавлял тоталитарный город, наша любимая столица. Ага, будь она неладна! Изо дня в день она превращала меня в послушное тепличное растение.

Пауза.

– А что такое тепличное растение? – задался вопросом предводитель. – На него плюнь – оно завянет. Уж лучше сорняком вырасти, которому всё нипочём: ни снег, ни дождь, ни ветер. Дисфункция – вот моя главная функция. Моя уродливость – вот моя красота. Мой бомжизм – вот моя свобода. В каком-то смысле я – гений.

– Правильно-правильно, топ-топ! – выкрикнул Иуда и глотнул портвейна. – Правильно ты говоришь. У меня тоже дисфункция. И я всегда считал себя гением.

Шампуньзе нахмурился и как-то сразу изменился в лице – перед нами был уже совсем другой человек. Предводитель мрачно посмотрел на Фиделя и произнёс:

– Где-то я уже всё это слышал. Эхма, эх!

Шампуньзе закурил, выпуская изо рта клубы пессимизма. Портвейн и водка сделали своё дело: нагрузили его тревожными думами.

– Что-что? – непонимающе спросил Фидель.

– Говорю, жизнь моя прошла зря! – резко ответил Шампуньзе. – Застрял я в Джанхоте на веки вечные.

Неожиданно настрой предводителя поддержали Вадик и Дежкин. Они почему-то оба считали, что их ждёт такая же участь, как Шампуньзе: безрадостная жизнь в палатке круглый год. Одним словом, бесперспективняк.

– Кому я нужен? – риторически спросил Вадик. – Я сирота, пропащий.

– А я уже с тремя жёнами развёлся. – Дежкин грустно покачал головой. – И тоже никому не нужен. Детей не вижу. На работе не клеится. Докторская не пишется. Денег нет. Всё на алименты уходит. Одни несчастья. Эх, жизнь моя – жестянка!

– А вообще вот что я понял, ребята: русский народ не любит свободы, – резюмировал Шампуньзе. – Наш народ любит заточение. Вот как я в палатке. Там и подохну!

Всё это действо было похоже на клуб анонимных неудачников. Кто бы что ни говорил, даже самое дикое, двое остальных обязательно соглашались: да-да-да. Вскоре Фидель тоже проникся атмосферой самоуничижения и с удовольствием рассказал о собственной никчёмности. Сначала – о том, как ненавидит свою работу: все эти похороны и катафалки. Потом – о провалах на личном фронте, о том, что за два года его бросили пять девушек. Затем – о своих родителях. И так далее, и тому подобное. Искренне, без всякого снисхождения к себе.

– Чего вы завели этот разговор? – воскликнул я. – Надоело это слушать. Хутор же называется «Счастливый человек», а вы про несчастья свои базарите. Полное несоответствие!

– А ты типа счастливый? – Шампуньзе строго посмотрел на меня.

– Да, я – счастливый человек!

– Ну-ну, – ухмыльнулся предводитель. – Я тоже так думал, пока в столице жил. А потом оказалось, что счастье моё из пластмассы.

Шампуньзе хотел добавить что-то ещё, но не успел: вдруг Иуда, как ужаленный, подскочил с камня.

– Ой-ой! По мне что-то ползёт!

Он сунул под майку руку и взвизгнул, будто обнаружил там ядовитого скорпиона.

– Ну что такое? Комар, что ли? – ухмыльнулся я, решив, что Фидель преувеличивает спьяну.

– Какой комар? Мудила ты! – визжал он. – А-а-а!

Иуда стянул с себя майку, и мы все увидели отвратительную многоножку.

– Ох, ёпта! – Я испытал жуткий страх и отпрыгнул в сторону.

Дежкин прикрыл руками самое дорогое – своё половое хозяйство. Вадик побледнел. Лицо сибиряка Вовы стало напряжённым, глаза блуждали. Ему было страшно, но он стеснялся позориться.

– Не паниковать, цивилы! – крикнул весело Шампуньзе. – Это же обычная крымская сколопендра! – и спокойным движением скинул «монстра» на «трон» и накрыл его пластиковым стаканом. Мы все с интересом стали рассматривать многоножку.

– Ух ты, чудо природы! – произнёс я, потому что никогда до этого не видел живую сколопендру. Только сидел в баре с таким же названием.

– Топ-топ! А можно её в руки взять? Она не ядовитая? – спросил Иуда и глотнул из бутылки.

Он больше не боялся сколопендру. Напротив, она ему теперь очень даже нравилась. Хотя, по-моему, выглядела всё же жутковато: длина – сантиметров десять, окрас – золотисто-жёлтый, тело сплюснутое и поделенное на колечки, причём из каждого торчит по две тонкие ножки.

– Зверёк этот безобидный, но укусить может. Так что лучше не трогай её, – добродушно ответил Шампуньзе. Потом посмотрел на спину Иуды и добавил: – Тяпнула она тебя всё-таки. Ну ничего страшного. До свадьбы всяко заживёт. Ты, главное, только не чеши это место.

– А много их тут водится? – поинтересовался я.

– Все, что есть, – наши! – ухмыльнулся предводитель. – Это не абы какие сколопендры, а наши, родные, крымские. Как мост Крымский построили, так они сразу к нам в Джанхот и прибежали. Сами понимаете, к россиянам они теперь относятся замечательно. Поэтому не нужно их бояться. Надо просто выполнять два простых правила: первое – закрывать палатку на ночь, а второе – не делать резких движений, если уж сколопендра на тебя забралась. Они кусаются, только когда чувствуют опасность. Понимаете? С ними нужно ласково!

Шампуньзе ударом ноги опрокинул стакан, и сколопендра молниеносно скрылась в щели между камнями.

* * *

– Последний глоток остался, – Иуда потряс бутылкой «Массандры». – Кто допьёт?

Этот вопрос прозвучал как смертный приговор ночи. Мы стремительно вползали в серое, недружелюбное утро. Всё вокруг становилось отчётливым, в основном – камни, камни, камни. Самой разной формы: острые, покатые, сломанные. Я посмотрел вперёд – бесконечное, неоглядное море. Сзади – крутая скала. Полное окружение дикостью: пещерная жизнь, мезозой, первобытчина. Я вдохнул полной грудью и, наполнившись утренней свежестью, почувствовал себя частью природы. Всё-таки человек – это существо дикое. Просто мы забыли об этом.

– Давайте разыграем этот глоток в блинчики, – предложил Шампуньзе.

– Не стыдно? – язвительно спросил Дежкин. – Ты же профессионал. Глоток точно достанется тебе. Так нечестно!

– Честно-честно, плевать! – выкрикнул Иуда. Ему очень хотелось сыграть.

– Конечно, – поддержал я, – мы же ради этого сюда и пришли.

– Ладно, – Дежкин пожал плечами. – Хозяин – барин.

Мы выстроились вдоль воды. У каждого было по три попытки. Первым кидал я. Получилось так себе: два, ноль и один. У Фиделя вышло ещё хуже: ноль и две единицы. Вова и Дежкин выбили одинаково – по три отскока, зато уж предводитель не подкачал. Шампуньзе выдал свой рекорд – десять раз.

– Айда купаться! – крикнул он, допив наш портвейн. – Голышом!

Все молчали, замявшись, окаменев от этого предложения.

– Да ну вас, цивилы! – Шампуньзе быстро скинул с себя немногочисленные вещи и стал медленно заходить в воду, смешно передвигая ногами, как краб.

Оказавшись в море по колено, он вдруг обернулся и проорал нам что-то на матерном. В ответ – опять неловкое молчание. Шампуньзе фыркнул и нырнул. Его не было секунд двадцать. Снова появившись на поверхности воды, он горделиво поплыл вперёд, активно работая руками, как гребной винт корабля. После ночи пьянства это выглядело фантастически, просто невероятно круто.

– Топ-топ, айда за ним! – выкрикнул Иуда и стал тоже скидывать с себя вещи. Он был в восторге от такой возможности: освежиться голышом ранним утром, до похмелья – гениально.

Мы купались долго, минут двадцать, и вылезли из воды, когда утро стало уже очевидным. Начало припекать. Мимо проходили первые люди, но мы плевали на них так же, как природа плевала на нас. Мы стояли голые в ряд и приветствовали восходящее солнце, которое прямо на наших глазах набирало могущество. Это было величественное, колоссальное зрелище, вроде коронации.

– Даже когда все против, то солнце за нас, за людей, – произнёс Шампуньзе тихо, но твёрдо. Он провёл рукой по глазам и уверенно добавил: – Природа создала человека по своему образу и подобию. Поэтому человек создан для величия, а не для благополучия. Это факт.

– Факт, – повторил я полушёпотом, потому что был впечатлён. В этом месте, в этот момент заявление Шампуньзе звучало как доказанная теорема.

– Согласен полностью, факт фундаментальный, – одобрил Дежкин. Он принимал солнечную ванну широко расставив ноги. – Я как кандидат наук подтверждаю, что человека невозможно отучить от величия. Ровно так же, как кошку невозможно отучить от точения когтей о диван. Это база, инстинкт, аксиома, точка отсчёта. – Преподаватель ухмыльнулся. – Что-что, а объективную реальность я хорошо понимаю, – закончил он и потрогал свой пенис, похожий на сардельку.

Помолчали. У всех в глазах отражалось море.

– Я вернусь сюда! – вдруг произнёс Иуда. Он обращался не к людям. Он думал о чём-то своём. – Я обязательно сюда вернусь.

– Где-то я уже это слышал. – Шампуньзе громко рассмеялся, но Фидель даже не посмотрел в его сторону. Он зачарованным взглядом пожирал горизонт, где на волнах качались два белых кораблика.

– Я вернусь сюда, – повторил Иуда. – Вернусь-вернусь.

– Пора идти, – я подтолкнул его плечом.

– Конечно-конечно, – очнулся мой одноклассник.

Мы не спеша стали одеваться. Костёр почти погас, лишь слабый дымок убегал от углей в сторону неба. Шампуньзе набрал воды в консервную банку и залил очаг. Дымок исчез, и вместе с ним исчезло последнее, что нас связывало с этим местом, с этим каменным комплексом.

– Спасибо за весёлую ночку, – я улыбнулся от уха до уха. – Рад знакомству, ребята!

– Взаимно, парни! Авось ещё свидимся! – ответил мне сибиряк Вова и тоже обаятельно и лучезарно улыбнулся.

Мы пожали друг другу руки, крепко обнялись и разошлись. Шампуньзе и компания направились в сторону Прасковеевки, Иуда и я – ровно в противоположную, на хутор Джанхот.

– Приезжайте ещё! – вдруг крикнул Шампуньзе. – Фидель! Фидель, слышишь меня? Фидель, но пасаран!

Мы обернулись.

– Но пасаран! Но пасаран! – крикнул в ответ Иуда и помахал сжатым кулаком. Непременно приедем, непременно! Но пасаран, пацаны!

Шампуньзе одобрительно кивнул, развернулся и повёл свой отряд в лагерь. Мы с Фиделем тоже побрели домой.

* * *

– Как много людей, – поморщился Иуда, когда мы оказались на центральной площади Джанхота. – И какие все хмурые.

– Утреннее море привлекает хмурых одиночек, – заметил я.

– Конечно-конечно. – Иуда сплюнул себе под ноги. – А чего они так пялятся на нас?

Я посмотрел на пляж. Его оккупировали пенсионеры, потные бегуны и равнодушные йоги.

– Их оскорбляет наш внешний вид, помятые лица, – ухмыльнулся я. – Все эти хмурые люди считают, что это утро принадлежит только им. Они не хотят им ни с кем делиться, особенно с такими пьяными отморозками, как мы.

– Да-да, понятно.

– Лично я не слишком об этом парюсь. Чёрт с ними, с этими жаворонками. Есть вещи гораздо неприятнее.

– Например? – Фидель покосился на меня.

– Например, похмелье.

Я чувствовал его приближение, знал, что, закрыв глаза, придётся их открыть уже с головной болью и вонью изо рта, а с недавних пор ещё и с Машей, с этой чёртовой рыжей куклой. Честно говоря, это пугало меня ничуть не меньше, даже, пожалуй, больше, чем расширение блока НАТО на Восток и транзит власти в Китае.

– Наконец-то дома! – Я рванул на себя входную дверь. Часы на кухне показывали восемь утра.

Я вытащил из холодильника последнюю бутылку пива, и мы тут же её распили. Иуда завалился спать на кушетку (он обитал на кухне), а я прошёл в свою комнату. Маша не подавала признаков жизни, и я аккуратно лёг рядом с ней. Поспать почти не удалось. Ещё до обеда Маша меня растолкала и начала беспощадно пилить. У меня не было сил ей сопротивляться. Я на всё согласно кивал головой, а через день мы поехали домой, лично я – с облегчением.

– Готовность номер один! – крикнул Ванчоус и приподнял свой чемодан.

Мы стояли на платформе.

– Слава яйцам! – Я испытал глубокое счастье, когда увидел, как серый, похожий на жука поезд медленно выкатился из-за поворота.

Мы сели в вагон номер одиннадцать, купейный. Все устали от отпуска, и обратная дорога прошла в угрюмом молчании. Разве что Иуда, выпив со мной водки, вспомнил ту весёлую ночку у каменного трона.

– Топ-топ. Хотелось бы мне её повторить! – он счастливо улыбнулся. – Да-да. Непременно хотелось бы!