– А как и в обычном влагалище: мокро, склизко и тепло. Хотя нет, тепло резко убывает. Пацаны, а я ведь так и утону в этой пи… писке! Засосёт она меня и хрен обратно выплюнет! Тащите меня отсюда!

– Да, совсем мужик дошёл, – Женька неторопливо снял очки и принялся их тщательно протирать. – Только-только дорвался до склизкого и мокрого и нате – вынимайте! А ведь как ты мечтал об этом прекрасном месте!

– А я и сейчас мечтаю. И даже очень зверски.

– Так в чём же дело? Вот оно. Наслаждайся!

– Да нет, спасибо, размерчик не мой! Я лучше ещё немножко потерплю, а вдруг да обломится где-нибудь что-нибудь подходящее.

– Подходящее подо что? – не смог не встрять я.

– Под твой язык! – лихо отбрил меня Евген и громко заверещал: – Да тащите меня скорее, а то я так и утопну, не вкусив напоследок настоящего тепла и ласки!

Мы с Женькой поднатужились и легко выдернули Евгена из чрева болота. И вот он, любитель и ценитель прекрасных женских мест, стоит перед нами, дрожащий от холода и мокрый ниже подмышек. На Евгене всего один сапог. Другой остался там, во влагалище.

– И что мне теперь делать? – вопросил парень, пытаясь стоять на одной ноге, словно так ему могло стать теплее.

– Нырять, – предложил Женька.

– Или не нырять, – предложил я.

– Мне?! – изумился Евген. – Я же только что оттуда! Я мокрый и замёрз весь!

– Значит, ты предлагаешь всем нам промокнуть? – блеснул логикой ума Женька.

– И к тому же, сапог нужен только тебе, мы с Женькой не претендуем, – добавил я ложку логики своей.

– Да нет, я не хочу, чтобы вы промокли. И сапоги у вас есть. Но не могу я туда нырять! – И, подумав, Евген добавил: – А как вы вообще это представляете?

Я посмотрел на него, как на младенца:

– Ты что, не нырял никогда?

– В болото? Никогда!

– Тогда это тем более должно быть тебе интересно!

– Серж, ты что, псих?

Я пожал плечами:

– Вот уж чего не знаю, того не знаю.

– Да нет, Евген, Серёга не псих, – выпустил в гадкий воздух струю ароматного дыма Женька, – он тебе предлагает нормальный экстрим.

– Точно, – поддержал я, – это экстрим, чисто для конкретных пацанов!

Евген, услышав эти слова из так знакомого ему арго, даже перестал дрожать:

– А ведь точно. Это такой крутой экстрим, которым никто ещё не занимался! Вот потом своим корешам расскажу – они отпадут от зависти! Всё, я сейчас нырну, а вы меня держите за ноги.

– А стоит ли? – выдавил я из себя сомнения.

– Что стоит ли? – не понял «экстремал». – Нырять?

– Нет. Держать тебя стоит ли? Ведь если не держать, то это будет супер экстрим!

– Да, но тогда я вряд ли о нём кому-нибудь расскажу! – горько улыбнулся Евген, доказав, что и он умеет размышлять не только алогично!

9

Женька затосковал. Я это понял, едва проснулся.

Он лежал, скучно уставившись в потолок, и выпускал мощные клубы дыма, которые тяжёлыми волнами перекатывались в нашей небольшой комнатушке. Но не столько Женькина скучная физиономия стала признаком его тоски, сколько время пробуждения. А времени было всего семь, и то, что наш босс, как называл его Евген, продрал глазки в такую рань, красноречиво говорило о его ненормальности.

Вообще-то пробуждение нашей бригады происходило примерно так. Вначале просыпался я, поскольку и ложился раньше всех. Первое время я пытался поднять своих собригадников и поделиться с ними прекрасным летним утром и горячим северным солнышком, но, получив от них пару раз краткую характеристику своей незаурядной личности и несколько довольно точных адресов необходимого следования (правда, без указания того, что там предстояло сделать), мне пришлось прекратить эти поползновения. Но всё-таки я поднимал ребят. Я долго и нудно ходил из угла в угол, неназойливо брякал чайной ложечкой и негромко хрустел сухарями. А ещё мне очень нравился скрип моей кровати. Но он почему-то ужасно не нравился остальным! И вот, после пары часов моей маеты, наконец-то наступало пробуждение. Вначале из внутренностей спальника доносилось хриплое ворчание Женьки:

– Вот ведь, гад, самому не спится, так и другим покемарить не даст!

– Да спи, пожалуйста, кто тебе мешает! – изображал я полное радушие.

– Спи?! – выскакивала из спальника физиономия, со всех сторон густо облепленная рыжей спутавшейся растительностью. – Да если бы я был даже мёртвым, то и тогда хрена с два уснул бы! Это вон Евгену всё по фигу, он бы и в эпицентре ядерного взрыва заснул!

– Ну это и понятно.

– Что понятно?

– А то, что у Евгена совесть чиста. Только с чистой совестью можно спать так сладко.

– А у меня, значит, совесть подпачканная?

– Это уж тебе лучше знать. Я же могу сказать только о себе: моя совесть просто залеплена грязью – ни единого чистого пятнышка!

– И где ж это ты так вымазался?

– Да есть ещё прекрасные места на этом свете.

А Евген и в самом деле мирно почивает, абсолютно не слыша нашей довольно громкой пикировки и вызывая этим в нас, а, особенно, в Женьке зависть непонятного цвета. И Женька, оставив меня, принимается за Евгена:

– А ну, хватит дрыхнуть, раздолбай! Подъём! Ишь, разоспался, чистюля!

Евген открывает заспанные глазки и бормочет:

– Да, я люблю помыться и этим отличаюсь от тебя.

– Что-о?! – орёт Женька и выскакивает из спальника, как мурена из своей норки. – Ещё ты мне тут будешь фитюльки вкручивать!

Зря он это говорит. Откуда же Евгену знать такое заковыристое словечко. Он делает из своих глаз правильные шестигранники и спрашивает шёпотом:

– А что это такое?

Но Женька и сам точно не может объяснить смысл данного выражения и, чтобы не рухнуть фейсом в гумус, только отмахивается:

– Книжки читать нужно. И не только детективы!

– А я не только детективы читаю, я, между прочим, даже Толстого прочитал!

– Всего?! – не могу я сдержаться от удивлённого восклицания.

– Не всего, а так, кое-что.

– И что же именно?

– «Войну и мир». Первые три… как же они называются?

– Книги? – подсказал я, наполняясь уважением к человеку, совершившему такой подвиг.

– Нет, не книги.

– Главы? – уважение моё сменяется иронией.

– Да нет, не главы.

– Тогда что же? – Женька в удивлении, он даже забывает поджечь свою неизменную «соску».

– Да три страницы я прочитал, ёлки-палки! – выдыхает Евген, делая хитрую рожу, и непонятно, наивен ли он до беспредела или издевается над нами вполне осознанно.

Но сегодня Женька затосковал, и пробуждение получилось естественным и скучным.

Я молча вылез из спальника и, внимая зову организма, почопал на улицу. Очумевшие комары, всю ночь занятые тщетными поисками провизии, заметили меня не сразу, и целых десять секунд я стоял спокойно и неподвижно. Но когда несколько десятков полуметровых жал одновременно воткнулись в различные части моего тела, волей-неволей пришлось начинать танец, который со стороны наверняка был похож на самый скверный брейк-данс или на лихо исполненную пляску святого Витта.

Я влетел в комнату, во всё горло благословляя милую природу и расчёсывая всеми пальцами зудящие места укусов.

– Как там? – выпустил Женька облако табачного дыма, сопоставимое по размерам и едкости со всеми дымовыми выбросами Северной Магнитки.

– Здорово! – потянулся я. – Кажется, гроза будет.

– Гроза? – подскочил радостно Женька. – Так это то, что нам нужно!

– А как же мы будем в грозу работать? – изумился Евген. – Нас ведь может убить!

– Не бойся, Евген, убить тебя никто не сможет. Кроме меня. А сегодня у нас будет выходной. Серёга, заводи братишку, мы едем на Харьягу!

– На Харьягу?! Да ни за какие деньги!

– Ну что ж, как хочешь. Нет, так нет. Просто я подумал, а вдруг мы там найдём белую «девятку»? Ведь она, сдаётся мне, оттуда ехала.

10

Мы возвращались с Харьяги на предельной скорости, пытаясь вырваться из горячих объятий грозового фронта. Со всех сторон лохматые огненные плети стегали нагую тундру, а громовые раскаты заглушали не только рёв двигателя, но даже шелест мыслей в голове. Евген, находящийся в салоне братишки, просунул голову к нам в кабину и при каждом взрыве грома вскрикивал так тонко, будто его оскопила шаровая молния.

Я же не мог насмотреться на это великолепие. Вообще для меня гроза – это самое грандиозное зрелище! А ещё я ощущаю всем своим существом, как подпитываюсь энергией от каждой молнии, и, чем ярче и дольше плавит воздух огненный жгут, тем легче и бодрее становится у меня на душе и в теле. И я уже вовсе позабыл, что не нашёл на Харьяге ни белой «девятки», ни, тем более, её хозяйки, я был весь во власти стихии, я был в ней целиком!

Два часа ночи, а я ещё не сплю. Нет, жаркий факел любви не поджаривает моё сердце, и оно, дымясь и кровоточа, не пытается умчаться к той, чьё сердце, по-видимому, совсем-совсем холодно, по крайней мере, ко мне. Нет, во мне, кажется, уже всё перегорело, и упрямые стрелы логики безжалостно продырявили трепещущую душу, ловко и надёжно приколов её к стенке реальности. Я почти спокоен, но всё-таки в два часа ночи мне не спится. Да нет, всё вру, я бы с радостью заснул, но мне этого сделать НЕ ДАЮТ!

За тоненькой стеночкой, где находится вторая наша комнатка, в которой мы оборудовали кухню, сидят два алкаша и пытаются разговаривать шёпотом и слушать музыку на минимуме громкости. Но, вероятно, вы и сами понимаете из собственного опыта, что даже шёпот может быть громче рёва голодного верблюда, если шепчущий изрядно «примет на грудь», а два моих коллеги нынче, что называется, дорвались! Да, конечно, они пьют только пиво, но его так много, что в нём можно утопить небольшое оленье стадо вместе с пастухами, их семьями и собаками! Плюс ко всему, в этом пиве столько градусов, что правильнее было бы его назвать слегка разбавленной водкой. Что там говорить, алкоголь – это гадость, от него, в конечном итоге, всегда только проблемы и вред. Да что я буду вам тут парить мозжечки, вы прекрасно это знаете и сами. Потому и любите опрокинуть пару-тройку стопариков и запить их пивком. Правда?

Итак, я героически пытался заснуть. И мне это почти уже удалось, но внезапно в кухоньке наступила тишина, а потом с нежным скрипом начала открываться дверь. В светлом прямоугольнике дверного проёма показался Евген. Он осторожно двинулся вглубь комнаты, держа в вытянутой руке какой-то листочек. Посредине комнаты Евген зацепился за стул и грузно перевалился через него, издав при соприкосновении с полом звук, с которым бетонные плиты сваливаются с кузова неисправного самосвала. Громко сказав самыми простыми словами, что он думает об этом стуле, этой комнате и этой стране, Евген, кряхтя, поднялся и уставился в листок. Мне стало ужасно интересно, что же у него там такое, но я всё же остался лежать неподвижно, не показав, что не сплю. А в дверном проёме появилась волосатая всклокоченная голова и зашипела:

– Ты что, придурок, тише не можешь? Серёгу разбудишь!

– Да нет, он крепко спит, – оторвался Евген от своей бумаженции и, покачнувшись, завалился на стол. Стол радостно вздрогнул и весело сбросил с себя на пол всё, что на нём было. А было на нём немало, в том числе и посуда, которая жизнерадостно забрякала по половицам.

– Идиот! – снова раздалось шипенье, но теперь оно было громче и походило на вздох больного паровоза. – Идиот! Ты же разбудишь не только Серёгу, но и всю охрану буровой!

Если честно, я в это поверил, хотя от нас до буровой было метров триста-четыреста!

Евген снова поднялся и подошёл вплотную ко мне. Я закрыл глаза и старался дышать ровно. Мне удалось это с громадным трудом, потому что смех душил меня добросовестно и вдохновенно – так и Отелло не душил свою любимую Дездемону!

– Да нет, Жень, он спит.

– Точно?

– Конечно. Глаза же закрыты!

– Ну, тогда ладно, – прошипела голова и исчезла из светлого прямоугольника.

А Евген, сверясь со своим листочком, принялся шарить в Женькиных вещах. Очень долго он, сопя, как старая лошадь, и кряхтя, как Генеральный Секретарь ЦК КПСС, что-то искал. Слава Богу, это что-то наконец-то нашлось, и Евген пополз прочь, уронив по пути всё, что он не уронил при первой попытке.

Дверь закрылась, и тут я резко провалился в зыбучие пески сновидений. Мне снилось, что в нашу комнату вбегает Иваныч, весь исцарапанный, измазанный губной помадой и явно изрядно поддатый. Он хватает меня за грудки и начинает трясти, как жена мужа в день получки:

«Серёга, ты меня достал своими голубыми глазами!»

После этого Иваныч залезает под мою кровать, и оттуда слышится негромкое пение:

«Очи чёрные, как боюсь я вас,

Очи чёрные, как хочу я вас!»

Мне хочется ему сказать, что он неправильно поёт и я заглядываю под кровать, но вижу там Евгена, держащего в руке листок туалетной бумаги:

«Вот видишь, Серж, – жалуется он, – бумага-то бракованная. На ней нету лицевой стороны!»

По лицу Евгена катятся слёзы. Их так много, что скоро образуется речное русло. Оно меня подхватывает и выносит на улицу.

На улице я почти слепну от яркого голубого света. Это сияют глаза сотен девушек, выстроившихся стройными рядами, а за ними всё видимое пространство занимают белые «девятки». Заметив меня, девушки принимаются истошно кричать и рвать на себе одежду. Голубое сияние глаз сменяется на беловатое свечение разнообразных обнажённых грудей. Голова моя идёт кругом, я теряю вес и слегка приподнимаюсь над землёй. Я чувствую себя арабским шейхом, принимающим парад у своего гарема. А девушки, не останавливаясь на достигнутом, начинают срывать с себя остальную одежду, и меня пробивает дрожь от предстоящего зрелища. Но, увы, перед шеренгой появляется шустрая голубоглазая девица и орёт пискливым голоском:

«Что вы делаете, леди? Ему же нужны только наши глаза!»

Над толпой проносится вздох ужаса, и девицы поспешно одеваются. А шустрая поднимает руки вверх и кричит:

«Три-четыре!»

И вся девичья толпа принимается скандировать:

«Вы-бе-ри ме-ня! Вы-бе-ри ме-ня! Вы-бе-ри ме-ня!»

Голова моя пухнет от шума, вот-вот она лопнет!

И вдруг всё стихает. Толпа расступается, как волна от брошенного камня, и я вижу ЕЁ! Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, и видно, что ей очень неловко. Я раскидываю руки в стороны и бегу к ней. И я сжимаю её в своих объятиях, а сердце моё разрывается на тысячу маленьких сердечек! Но её руки вдруг отталкивают меня, и я вижу, что это вовсе не моя голубоглазая мечта, а… Евген! Он держит в руках кусок туалетной бумаги и нудит:

«Серж, что же делать? Как же подтираться без лицевой стороны?!»

Я хватаю этого придурка за ворот, отрываю от земли и легко закидываю на крышу дома. А небо резко темнеет, и вот оно уже совсем черно. И из этой черноты вырывается толстая лохматая молния и медленно-медленно летит прямо на меня. Перед самым моим лицом она со скрипом тормозит, и из её огненной пасти высовывается язык. Во мне всё меркнет, сознание угасает, и я отключаюсь, но успеваю всё ж гордо подумать, что я стал покруче любого экстрасенса, коль смог разглядеть полёт молнии на её бешеной скорости в сто тысяч километров в секунду!

11

Я проснулся около полудня, чего со мной не случалось уже очень давно. Мои други громко почивали, всхрапывая и постанывая, а иногда и вскрикивая. Как видно, сны им снились тяжёлые и порочные.

Воздух в комнате был настолько тухл и вонюч, что меня едва не вывернуло. Я схватил одежду и поспешил на кухоньку, надеясь, что там-то вздохну вольно. Хрена с два! Если уж топики что-то делают, то делают это на совесть! Кухня была в таком бардаке, что бедной сказочной Федоре и в диком кошмаре не приснилось бы! На полу, столе и стульях живописными кучками в стиле поп-арта находились грязная посуда, остатки еды, открытые консервные банки, сапоги и портянки, и всё это было щедро припудрено толстым слоем пепла и окурков. Не одеваясь, я распахнул окно во всю его ширь и спешно помчался на волю.

На улице не было ни одного комара, ни единой мушки, но совсем не потому, что они все благополучно передохли от какой-то благородной эпидемии. Нет, они попросту утонули в потоках ливня, который, вероятно, бушевал уже давненько, потому что сразу за порогом начиналась огромная лужа, а кончалась она так далеко, что края её терялись за горизонтом, который, кстати, тоже терялся. Вода сплошным потоком стекала с крыши, и я умылся, не сходя с порога.

Через пять минут уборочных работ на кухне из меня слиняло последнее желание этим заниматься. Коварно, как дефолт на Россию, навалилась хандра и принялась вязать из моей души морские узлы. И дело было совсем не в том, что меня угнетала и бесила эта разруха на кухне, этот спёртый воздух. Нет. Опять все мои мысли, весь я, были там, с нею, моей любимой. Я думал о ней всегда, везде, но сейчас вдруг чётко осознал, что никогда-никогда её не встречу, никогда не загляну в её волшебные глаза! И мне стало так тоскливо, что я застонал, опустился прямо на пол и, прислонясь к стенке, принялся стучать о неё головой.

Я ритмично долбил стену, приговаривая, как запиленная пластинка:

– Ну приди ко мне! Я умираю без тебя!..

Дверь осторожно приоткрылась, и в неё просочился… Евген. Он смотрел на меня глазами, в которых были ужас и удивление. Я тут же прекратил мучить ни в чём не повинную стенку и спросил его шёпотом:

– Что с тобой?

– Со мной?

– Ну да. Ты посмотри на себя в зеркало!

Евген мгновенно исчез, но через минуту вернулся, держа в подрагивающей руке небольшое зеркальце:

– Серж, ты меня больше так не пугай!

– Я тебя не пугаю, но твоё лицо было просто ужасно!

– Да ты на своё посмотри! – и Евген сунул мне в руки зеркальце.

Я его взял, взглянул, но увидел в отражении не себя, а опять голубые глаза любимой. Я отбросил зеркало и снова долбанулся головой в стену. В этот раз удар получился удачным – кастрюля, висевшая прямо надо мной и доселе выдерживающая сотрясения, наконец-то благополучно слетела с гвоздика и долбанула по моей глупой башке! И я мгновенно успокоился. А ещё я понял кое-что:

– Евген, как только ты увидишь, что со мной не всё в порядке, бери кастрюлю и бей мне по лбу!

– Что ж, мне её с собой всегда таскать?

– Зачем всегда?

– Так с тобой всегда чего-то не то!

– Ты поговори, поговори, счас сам получишь!

Евген пожал плечами и ушёл в комнату. А я поспешил за ним, потому что вспомнил кое-что интересное, очень мучавшее меня.

Женька отравлял и без того насмерть отравленный воздух в нашем жилом помещении, но было видно, что курение не доставляет ему абсолютно никакого удовольствия, и делает он это только по привычке.

Я вначале открыл окно пошире, а потом задал так мучивший меня вопрос:

– А скажите-ка мне, господа, что это за бумажка, с которой Евген тут полночи блуждал?

Женька ненадолго задумался, а потом улыбнулся:

– Это карта. Вернее, план.

– План чего? – не понял я ни шиша.

– План этой комнаты и находящихся в ней предметов.

– Но для чего?!

И Женька рассказал очень простую историю.

Среди ночи закончилось спиртное. Нужно было добавить. И пива-то было ещё много, но оно находилось в комнате, припрятанное в спальном месте у Женьки. Но в комнате спал я, а мои друзья – люди чуткие, они не решились зажечь свет и, тем самым, разбудить меня. Решено было идти в темноте, хотя в начале августа ночи в этих широтах коротки и прозрачны, это, скорее, сумерки. Так как зрением Женька похвастаться не может, решено было послать Евгена. Но он не знал, где босс спрятал бутылки. И тогда тот (даром, что ли, геодезист?) решает нарисовать подробную схему. На ней он обозначает всю обстановку комнаты, да не просто абы как, а в едином масштабе, да ещё ориентирует план по сторонам света!

– Да, ребята, – делаю я вывод, – всё логично и правильно. Напиваются кто как: портные – в лохмотья, мясники – в сосиску, гинекологи – в три… сами, в общем, знаете, ну а вы напились в поликоническую проекцию Гаусса-Крюгера!

12

– Ну так что, я сбегаю быстренько за пирожками? – бодрым голоском предложил Евген.

– Быстренько? – бросил на него взгляд поверх очков Женька и скептически хмыкнул.

И уж кому-кому, но мне его скепсис был понятен!

Выноска вторая,

оправдывающая наш скепсис и открывающая

некоторые тайны натуры Евгена.

Покупка пирожков и булочек – одно из любимейших занятий нашего самого полезного члена бригады. Он это дело освоил в совершенстве и исполнял его виртуозно!

Первая (а для многих основная или единственная) задача заключалась в том, чтобы пройти сквозь солидную охрану, а охрана сотой буровой – на уровне президентской! В первую ходку Евгена принялись основательно трясти трое очень нехилых секьюрити, но уже через десять минут горько жалели, что связались с этим симпатичным с виду пацаном. А через полчаса они не знали, как от него отвязаться. Евген своей непосредственностью и наивной логикой настолько их достал, что они дали добро ему для входа на территорию буровой в любое время суток и записали в своём журнале дежурств для последующих вахт, что если, не дай бог, на горизонте появится стройная фигура среднего роста, то лучше охране прятаться и не высовываться ради сохранения в норме психического состояния!

С того дня Евген проходил безо всяких документов сам да ещё проводил с собой всех желающих, которых, благодаря бурно разлетевшимся слухам, день ото дня прибывало. Только Евген часто удивлялся, почему это всякий раз, когда он идёт через проходную, никого из охраны нету, скорее всего, говорил он, дисциплинка у них не на уровне!

И вот наш мальчик приходил в маленькую столовую, и его физиономия кардинально изменялась. Теперь она была не наивно-серьёзной, а бесконечно несчастной. И начинались его нескончаемые рассказы о бедах и мытарствах, сыпавшихся на него, как проценты на акции Абрамовича, о непосильном труде в топях болот и в лесных чащобах. Но больше всего слёз проливалось из очей доверчивых поварих, когда Евген начинал жуткие повествования о нас с Женькой, то и дело его унижающих чёрной работой и травящих голодом! К «бедному» мальчику тянулись стаканы с компотом и сочные отбивные, и он уплетал всё, почти не жуя, сам поверив в свои фантазии. Потом он закупал пирожки и булочки и, тщательно их пересчитав (не приведи, Господи, не донести хоть одну – живьём съедят, как говорил он о нас!), отправлялся в обратный путь. Придя домой, он заявлял:

– Вот ваша доля. Свои я уже слопал, очень кушать хотелось.

Мы с Женькой не торопились поглощать выпечку, и для Евгена это было как ржавый нож в горячую селезёнку:

– Ну что же вы не едите?! Они же зачерствеют!

– Какое тебе дело до нас? – возмущался Женька. – Ты свои сожрал, вот и будь спокоен.

– Да как же ему быть спокойным! – встревал я. – Посмотри, его же прямо трясёт, так ему хочется всё это сметелить!

– Фигу с кетчупом ему, а не пирожки! – делал грозное выражение добродушного лица Женька и показывал симпатичный кукиш.

Но Евген это всерьёз не принимал, он чётко знал, что, помучив его недолго, мы всё же поделимся с ним вкуснотенью, а уж он её смолотит в сотые доли наносекунды!

Итак, Евген взял деньги и помчался в столовку, а мы приготовились ближайший час провести с пользой: Женька выписывал данные на очередной участок трассы, а я решил подточить топоры – наше основное орудие труда. Конечно, двадцать первый век уже бодро топтал старушку Землю, и где-то разрабатывались алгоритмы прорезки просек и визирок лазерными лучами и гравитационными ударами, но мы по-прежнему рубали ёлочки и берёзочки топориками, а кустики – саблями. Но ничего, мечталось нам, не пройдёт и века, как самые высочайшие технологии придут к нам на вооружение и помогут… Да ладно, никто не придёт и никто не поможет – щуку Емеля завялил и сожрал с пивком, жар-птица эмигрировала в Австралию, а конёк-горбунок сделал пластическую операцию и, лишившись горбика, потерял всю волшебную силу. Так что вся надежда на мозолистые руки да древние топоры! А касательно высочайших технологий, так на то они и высочайшие, что хрен до них дотянешься!

Женька только-только успел вытащить из планшета схемы, а я лишь пару раз провёл по лезвию топора бруском, как резко распахнулась дверь, и на пороге появился Евген, а, спустя несколько секунд, донёсся топот шагов – это звук догнал наконец-то прыткого бегуна. Евген бросил на меня взгляд, полный абсолютного превосходства, и небрежно произнёс:

– Вот ты тут ерундой всякой занимаешься, а там целыми стаями белые «девятки» тусуются!

– Где? – резво вскочил я и подлетел к Евгену.

– Там, – махнул он рукой в сторону, противоположную дороге, – у столовой.

– Нет, там столовой быть не может, она абсолютно в другом направлении, – попытался было Женька всё разложить на свои места. Но я, не стремясь даже вникнуть в смысл его слов, бросился на улицу, легко сметя Евгена, всё ещё стоявшего в дверях. Я услышал сзади оханье и глухой стук, но не оглянулся, а только ускорил бег. Да, я бежал, я летел, и грудь сжимало, в ней была пустота, потому что сердце оттуда давно выскочило и мчалось далеко впереди!

Вместо целой стаи тусующихся «девяток» я увидел лишь одну. Она стояла у проходной, а за рулём её сидел какой-то мужик, отражающий солнечные зайчики бритым черепом. Я не знаю точно, что он подумал, когда увидел бегущего к нему человека, который был явно не в себе да ещё сжимал в руках немаленький топорик, но он выскочил из машины так проворно, что, кажется, даже не открывал дверцу – по крайней мере, я этого не заметил!

Бритый мужик исчез в будке охраны, а я, осознав всю нелепость ситуации, только вздохнул и поплёлся восвояси.

– Ну, как? – вопросительно-робко глянул на меня Евген, когда я вернулся, уже совершенно успокоенный.

– Всё хорошо, все остались целы и невредимы!

– В каком смысле?

– В самом прямом.

– Значит, это была не она, – разочарованно протянул Евген.

Лицо его окатила тёмная волна печали, парень съёжился, поник, и мне его стало очень жалко:

– Не грусти, Евгенчик, все узлы когда-нибудь да развязываются, а если нет, то Гордий давно подсказал идеальный выход!

– Это ещё кто такой? – волну печали с лица Евгена смыла волна любопытства.

– Это мифологический персонаж, – пояснил Женька, попыхивая дымком, – он узлы не развязывал, а разрубал.

– Ну и правильно, – одобрил Евген, – чего с ними возиться!

– Правильно, конечно, только вот верёвочку потом как свяжешь?

– Да чего её связывать, мало этих верёвок, что ли?

– А если эта верёвочка – судьба?! – выдохнул с горечью я.

Евген непонимающе посмотрел на меня, после перевёл взор на Женьку:

– Чего это он?

Но я не дал Женьке ответить:

– Да ничего, всё хорошо! Ты мне, Евгенчик, скажи только одно: где ты углядел целую стаю белых «девяток»?

– Да не знаю я, Серж, но мне показалось, что там их так много!

– Ага, и во всех находятся голубоглазые девушки! – ухмыльнулся Женька.

– Я даже и не успел разглядеть, кто там в машине. Я, как только увидел эту «девятку», сразу же помчался, чтобы порадовать Сержа!

– И тебе это удалось бесподобно. Спасибо, Евген! – поклонился я и приложил ладонь к груди.

– Кстати, а где пирожки? – вдруг вспомнил Женька. – Только не говори, что ты их все сожрал от радости!

– Да я как-то и позабыл о них.

Женька снял очки и поднялся с кровати:

– Прошу всех встать по стойке «смирно»!

Мы с Евгеном, ничего не понимая, поднялись.

– Серёга, запомни этот день и запиши дату в свои анналы. Я думаю, что больше такого чуда не случится.

Я умею мыслить и логически, и абстрактно, и, если необходимо, абсолютно алогично, но проникнуть в логику Женькиных инсинуаций мне не удалось. А тот, видя наше полнейшее недоумение, и испытывая от этого радостное превосходство, торжественно объявляет:

– Сегодня, в первый и, наверняка, в последний раз в жизни Евген забыл про еду! А это значит, что не за горами апокалипсис или, на худой конец, – коммунизм!

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?