Черновик мира. Отставшие от времени

Тут поезд медленно начал набирать ход, и безымянный полустанок поплыл за окном назад. Вот так и в жизни – только стоит чему-то свершится, и этого уже нет. Уплыло в небытие. Или не в небытие, а сюда вот, на такие же полустанки, разъезды или полуразрушенные аулы где-нибудь в далёкой степи. Внезапно Борис увидел, как к составу неизвестно откуда подбежала женщина в пуховом платке. Это посреди лета-то! Глаза её были широко раскрыты. И. так же широко раскрывая рот, она беззвучно что-то кричала – за стеклом вагона и стыками колес на рельсах ничего не был слышно. А поезд уже набирал ход, и ещё несколько мгновений, и этот крик тоже пропадёт в неведомом витке времени, растает в нём, исчезнет для Бориса навеки. Но в последнее из этих мгновений Борис всё-таки разобрал смысл её крика. Разобрал по губам женщины, которая, казалось, уже отчаялась ему что-то передать.

Она кричала:

– УЕЗЖАЙТЕ!!! УЕЗЖАЙТЕ, РАДИ БОГА!!!

И они уехали.

Старикан, устроившись, долго у себя не просидел, вышел в коридор, оправляя рубашку. Борис как раз проходил в своё купе. Дед его попридержал слегка, сказал весело:

– А денёк-то хороший выдался нынче! Солнце прямо плескало с неба.

– Да отсюда не видать, крыша над головой.

– И хорошо, когда она над головой есть, человеку без крыши трудно.

Так. Ясно. Попался в соседи эдакий престарелый балагур, который обо всем готовь поболтать безо всякого для себя затруднения. Зато другим такие стариканы могут доставить массу беспокойства. Говорить может прямо-таки до опупения. Возможно, в юности он был алкоголиком, и дрался в сельском клубе, а теперь вот стал почти праведником, хотя Рыковку наверняка потребляет.

Опасения оказались не напрасными. Старикан, которого, как выяснилось, звали Клим Устинович ухитрился довольно быстро покорить Машу, а потом и Светлану. Такое повышенное внимание к дочери он объяснил, что у самого дома растут две внучки, гостят всё лето, и он по ним сильно скучает. Так что уже через некоторое время супруга Бориса отправилась с Машкой в купе к назойливому старикану в гости, где он принялся угощать всех травяным чаем из термоса. Присоединился к компании и Борис, делать всё равно нечего. Неожиданно выяснилось, что Константин Устинович – ещё и большой любитель карточных игр, у него даже колода оказалась. Уважая невысокую в этом деле квалификацию Светланы, решили сразиться в кинга – так называемый дамский преферанс. И – понеслось, к некоторому неудовольствию Машки, но, даже играя, неугомонный старикан продолжал рассказывать весёлые истории.

А потом все как-то разом захотели спать, даже дочь. Разве что Клим Устинович продолжил находиться в настроении приподнятом. Но Комаровы отправились-таки в своё купе, где Машка опять заснула сразу.

За окном темнело. Это ощущение темноты усугублял еще высокий и старый лес, в котором, казалось, не было ни ветерка. Свет с супругой они решили пока не включать, чтобы не будить Машку, так и сидели в опускающейся темноте и смотрели в окно, где уже почти ничего не было видно. Только проплывали огромные тени деревьев.

– Ты в детстве боялся темноты? – поинтересовалась Светлана.

– Не всегда, – улыбнулся Борис, – помнится, однажды я посмотрел с отцом кинофильм «Всадник без головы». До сих пор помню зловещую музыку оттуда и этого самого всадника. Мне всё чудилось, что он где-то рядом, чуть ли не в спальне.

– А я маленькая вообще со свечой ночами в туалет вставала. Всё мне казалось, что кто-то в квартире ещё есть.

– А сейчас так не кажется?

– Здесь, в купе? – Светлана задумалась, – только в этом поезде есть что-то… злое, что ли. И проводник этот…

– Да неплохой человек, мы с ним поговорили, посидели…

– Утром я по запаху чувствовала, как вы посидели. Все они тут какие-то странные. Цыгане, полковник этот…

– Какой полковник? А, вспомнил, я его в зале ожидания видел. Вот уж ему-то, как я понимаю, не до кого. Похоже, у него беда какая-то случилась…

– И вот, что ещё, – Светлана совсем посерьёзнела, – поезд у нас из Тотьмы, так?

– И что?

– А то, что была я в этой Тотьме в молодости. На соревнования по волейболу от института ездили. Так вот, нет там никакой железной дороги. И железнодорожного вокзала нет. Только автобусный…

– Может, построили?

– Может быть. Только ты же знаешь, что у нас в стране в последнее время со стройками – напряг…

Ну, напряг напрягом, а спать тянуло сильно. Оставив выяснение насчёт Тотьмы наутро, Комаров завалился на свою полку и тут же окунулся в сон.

И снилась ему всякая, как казалась тогда, ерунда. То догоняла его женщина в пуховом платке, догоняла уже в коридоре вагона, хватала за руку и всё так же беззвучно пыталась о чём-то предупредить. То проводник принимался угощать его своей Рыковкой и была она уже не прозрачного цвета, а красновато-бурого, словно свернувшаяся кровь. И на вкус отдавала мясом говядины, и пахла так же, но гостеприимный Андрей Афанасьевич, хитро прищурив глаз, только подливал ещё и упрямо твердил:

– Напиток-то отменный, нигде такого не отведаешь. А большевики его страсть, как любили, особенно Ленин.

Потом и этот самый Ильич появился и стал просить, чтобы его вынесли из мавзолея, потому что там холодно.

– А ещё, – добавил он, картавя, – всем я скажу, что Бога нету. Хотя, батенька, я его как тебя, видел. И он сказал. Чтобы я всем пег-г-гедал, что его нет…

Следом пошли картинки ещё хуже. Внезапно Комаров обнаруживал (и так несколько раз), что Маши в купе нет, а вместо неё на нижней полке храпит всё та же женщина в пуховом платке, и в руке у неё почему-то зажата вилка. И вроде бы Борис со Светланой бросаются искать дочь по вагону, заглядывая в каждое купе, но вагон оказывается длинным неимоверно, и до противоположного тамбура они никак не доберутся. Зато в следующем же купе, где играли они с Климом Устиновичем в дамский преферанс, лежат четыре покойника, причём, все они уже облачены в строгие костюмы и прочее для погребения, только у одного мертвяка, который на нижнее полке, нет ботинок, а на правом носке отчётливо видна дыра, из которой торчит грязный нестриженный ноготь.

И тут Борис проснулся. Проснулся оттого, что поезд остановился. Он зажёг ночной свет над головой, глянул с полки вниз, и сердце подпрыгнуло куда-то к горлу.

МАШИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ БЫЛО НА ЕЁ ПОЛКЕ!

Ладно, хотя бы одно со сном не совпадало – не храпела там, внизу, женщина в пуховом платке с зажатой в руке вилкой. Правда. от этого легче не было. Ещё не решаясь тревожить жену, которая мирно посапывала на свой полке напротив машиной, он осторожно спустился, тихо открыл дверь купе и направился к туалету. Всё в порядке, всё хорошо, должно быть, просто дочери понадобилось туда среди ночи, такое у детей бывает, и сейчас они сонно наткнутся друг на друга в коридоре этого проклятого вагона, и можно будет спокойно спать дальше, поскольку за окном – всё тот же лес, и никакого моря пока не предвидится.

Но дверь туалета оказалась незапертой. Там скверно пахло и было тревожно пусто. И за окном был вовсе не лес, а опять какой-то полустанок. Уже бегом возвращаясь назад и повинуясь какому-то смутному влечению, Комаров дернул ручку двери купе, где должен был почивать Клим Устинович, но старикана там тоже не оказалось. Более того, купе выглядело так, словно никто его и не занимал никогда, матрацы лежали свёрнутыми на верхней полке, а коричневые деревянные полки были голыми и нежилыми.

Потом была разбуженная Светлана, пьяный и не желающий просыпаться Андрей Афанасьевич, тщетные поиски по всему вагону, который оказался совсем не удлиненным, а обычным, напрасное желание найти начальника поезда или какого-нибудь транспортного полицейского («Откуда ж им всем тут быть-то?», – это проводник), и, наконец, обнаружение того, что вместе с Машей пропала и сумка с её вещами.

А поезд всё стоял. Словно ждал, когда поиски закончатся, и они сойдут на этом дурацком безлюдном полустанке.

И они сошли. Сошли, потому что на тревожный шум выглянул один из бородачей и спокойно сообщил, что видел, как Маша выходила из вагона вместе с Климом Устиновичем.

– Я как раз курить собирался, – рассказал очевидец, – смотрю, а они к выходу идут. Девчонка ваша ещё сонная была какая-то. Я подумал, что вы – с дедом этим вместе, в карты-то вон как резались…

Светлана после этих слов буквально завыла.

Едва они сошли, наскоро собрав вещи, как поезд тронулся.

Полустанок встретил их ночной тишиной, безлюдьем и облезлым плакатом неподалёку от железнодорожных путей. На нём красноречиво значилось:

ВАМ ЗДЕСЬ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ!

Да, – подумалось, – сюда бы ещё череп и кости…

Единственное, что обрадовало – в свете единственного здешнего фонаря они заметили фигуру человека с дорожной сумкой. И человек этот оказался полковником из их вагона. Правда, ничего насчёт пропавшей дочери он сообщить не смог, к обветшалому зданию, бывшему, вероятно, когда-то местным вокзальчиком, никто не подходил, вероятно этот самый сумасшедший (в этом Борис не сомневался) Клим Устинович повё л дочь сразу в сторону леса.

– Ну, надо же найти здесь телефон, рацию, полицию какую-нибудь, – всхлипнула Светлана, – кто-то же здесь есть!

– Здесь? – угрюмо сказал полковник и показал сигаретой на невзрачную, еле заметную табличку на здании бывшего вокзальчика. – Разве тут что-то может быть?

На табличке (вероятно, это было название полустанка) красноречиво значилось всего одно слово:

ОМУТЫ

– Хрень какая-то, – выругался Борис, – это что, предупреждение? Как там, на плакате?

– Насколько я знаю, – всё так же угрюмо произнёс полковник, – это – название данной станции. И, скорее всего, и местности этой. Позвольте отрекомендоваться. Зовут меня Валерий Николаевич. И, похоже, у нас теперь с вами – одинаковые проблемы…

Глава четвёртая

Ночь с бомжом

Внутри вокзальчика, как и ожидалось, почти никого не было. Почти – потому что на одном из редких местных полуразвалившихся стульях дремал неопределённого возраста бомж. Появление Комаровых с полковником его нисколько не удивило, он просто приоткрыл глаза, осмотрел всех мутным взглядом и снова впал в некое подобие нирваны.

– Хорошо тому живется, – вздохнул полковник, – у кого ничего нет… Надо бы утра дождаться, может, придёт кто.

– Да нам дочь искать надо, – почти крикнула Светлана, отчего бомж опять слегка пошевелился, – а вы ждать предлагаете. Чего? Кого? Надо старика этого искать… Вот мне бы его найти только. Я бы его скелет на составляющие разобрала. На очень мелкие. Очень-очень…

– Идите, разбирайте, – Валерий Николаевич не выразил никаких эмоций, – только куда? Как военный человек (уж позвольте мне этим немного погордиться) я уже успел провести некоторую визуальную оценку местности. И вполне обоснованно заявляю – жильём здесь и не пахнет. По крайней мере, в радиусе километра. Один лес кругом. И куда вы по этому лесу в темноте пойдёте?

– Так ведь дед этот Машу нашу куда-то повёл!

– Судя по всему, он человек местный. И пройдёт тут везде с закрытыми глазами. И спрячется тоже, уж вы поверьте, да так спрячется, что вы рядом в полуметре пройдёте, и ни его не заметите, ни дочери.

– Ну, она нас хотя бы увидит, закричит…

Борис вспомнил, что бородач рассказал о том, что Машка, когда её уводили, была почти в полусонном состоянии. Верно. Иначе бы она просто так от родителей не дала бы себя увести. Да и сами они хороши – не услышали. Как дочь будят, в дорогу собирают. Спали, как убитые. А, собственно, от чего их так сморило-то? Эх, не зря старикан этот их чайком из термоса поил… На травках… Видно теперь, на каких травках… И как-то ведь Светлану убедил испить напитка своего, а та чужих продуктов старалась не употреблять, и вообще к незнакомой пище относилась с подозрением. Это у неё с того пошло, как брат её Семён шашлыком отравился, две недели в больнице мучился, а потом умер. Борис эту историю хорошо помнил, хотя они со Светланой в ту пору ещё друг с другом только знакомились. Но так уж вышло, что пригласила его как-то будущая супруга на дачу, именно на этот самый злополучный шашлычок, и младший её брат Семён в компании тоже присутствовал. Хорошо, хоть Светкины родители там в тот момент не было, теща Анжела Сергеевна и сейчас-то в обморок падает, если страсть какую-нибудь по телевизору увидит, а уж если бы она присутствовала при начале мучений сына… В общем, съели они этот шашлычок, винцом сухеньким запили, компания была весёлая – друзья Светкины, соседи по даче. Гитара даже появилась. За общим дружным гамом не сразу и заметили, как несчастный Семён этот, худенький, отчего-то всегда бледный мальчишка, вдруг побледнел ещё больше, застонал и побежал в заросли малины, где его начало безудержно рвать.

Прибывшая на дачу бригада «Скорой помощи» была оптимистична по причине почему-то не совсем трезвого состояния доктора. Сходу определив, что другие участники застолья чувствуют себя нисколько не плохо, даже наоборот, он предположил, что, вероятно, «юноша перебрал спиртного, самогонки какой-нибудь, а шашлык тут не при чём». Семёну, между тем становилось всё хуже. Несмотря на то, что окружающие уверяли, что никакого самогона за столом не было, нетрезво самоуверенный доктор приказал срочно принести ведро воды, и эту самую воду с помощью воронки и специального шланга методично вливал больному в желудок, отчего пострадавшего рвало ещё больше.

– Промыли мы его, – удовлетворённо заключил врач после экзекуции и дежурно поинтересовался:

– Госпитализировать будем?

Светлана решила было на это согласиться, но несчастный Семён посмотрел на неё каким-то пронзительно кротким взглядом и попросил:

– Не надо. Мне уже лучше. А так, если что… уж лучше дома…

К утру ему стало намного хуже, и увезли его в больницу уже безо всяких советов с родственниками, а из больничной палаты он уже не вернулся домой никогда.

С тех пор, отчётливо запомнив это самое «уж лучше дома» Борис никогда не верил заверениям близких об улучшении их самочувствия во время болезни, и настаивал всегда на лечении полном и кардинальном. Слава Богу, домашние болели редко, даже мнительная Анжела Сергеевна, у которой любая болячка стремительно якобы развивалась с того момента, как её подхватывал кто-нибудь из соседей или знакомых.

Борис вышел на улицу покурить. Светлану сейчас лучше не успокаивать, будет только хуже.

Надо было бы местным жителям написать на том облезлом плакате:

УЖ ЛУЧШЕ ДОМА!

И никто бы на этом полустанке из поезда не выходил. А Машку нужно искать, в самом деле. Только где? У кого? Они ведь даже фамилию этого самого Клима Устиновича не знают. Ещё в поезде перед уходом, Комаров вспомнил, что старикан по-приятельски заглядывал к проводнику. Но тот, несмотря на угрозу физического избиения, божился, что Клима этого знает исключительно, как частого пассажира и собутыльника. Может, и лукавил Андрей Афанасьевич, но разбираться было некогда – поезд того, и гляди, тронется. А теперь расспросить было и вовсе некого.

Итак, если не шашлычок виноват, тогда что? То есть, если возможности искать сейчас Машу нет никакой, тогда – что делать? Сотовый телефон, как и ожидалось, не работал. Местных жителей окрест – никаких. Такое впечатление, что находятся они у входа во что-то тёмное и неизведанное, и ночь эта никогда не кончится, и вокзальчик этот – единственное строение на этой земле. Ничего уже больше не изменится. Может, они все умерли?

Однако, вернувшись в помещение, Комаров заметил некоторые перемены. Во-первых, ожил бомж, во-вторых, успокоилась, смирившись с неизбежным ожиданием, супруга. Или она просто находилась в каком-то душевном опустошении, но всё равно это было лучше бесполезных истерических вопросов.

– Его, – кивнул на бомжа полковник, – зовут Гриша. Фамилия ещё смешнее – Коркин. Он тут не живёт, просто ночует иногда.

Бомж радостно закивал, но не произнёс ни слова, словно полковник переводил на русский язык его речь с какого-то иностранного языка.

– И ещё он говорит, – продолжил Валерий Николаевич, – что утром сюда придет бабка Ульяна мыть полы.

– Зачем? Тут же, судя по всему, не работает никто. И давно.

– Но бабка Ульяна-то работает. И каждый день полы моет. Аккуратно так, тряпочкой на швабре.

– И ей за это зарплату платят?

– Гриша говорит, что ей за это на поезде привозят продукты. Натуроплата, одним словом. И сегодня ночью тоже привезли. Так что она придет обязательно.

Борис хмыкнул:

– А что же этот Коркин передачку-то эту себе не присвоил? Судя по образу его нелёгкой жизни, совесть его за такие поступки вряд ли мучить будет…

Бомж изобразил негодующий всплеск руками, но полковник быстро внёс ясность:

– А вон там в углу видишь, что такое? Поди и не знаешь, что это за штука. А штука эта, точнее, их тут целый ряд – автоматическая камера хранения. Их без шифра не откроешь. Как сейф. Раньше они на каждом вокзале стояли. И агрегат этот по надежности сейфу немногим уступал. Если пассажир, конечно, в качестве шифра день и дату своего рождения по глупости не набирал. Или того хуже – номер дома и квартиры. Оставалось только паспорт у него в зале ожидания свистнуть, хотя бы на время. Так, Коркин?

Бомж отчего-то радостно кивнул и, наконец, произнес фразу:

– Лопухов много. А шмотья всякого раньше везли пропасть.

Голос у него был неожиданно высоким, почти писклявым.

Решили дождаться бабку Ульяну, тем более, приходит она, как пояснил Гриша, практически засветло:

– Не спится старой тараканихе. Старые кости, видать, ноют. И меня выгоняет. Если, говорит, никуда не едешь, нечего здесь и ночевать. А кто тут ездит вообще?

– А на замок она вокзал не закрывает?

Бомж вздохнул и принялся терпеливо, с паузами объяснять, словно учитель первоклашкам:

– Начнём с того, где бы тогда ей продукты оставляли? Не на улице же. Тут зверьё шастает, люди всякие… И потом – замка в двери уж несколько лет, как нет. Спёр кто-то.

– Так прямо и кто-то, – скупо улыбнулся полковник, – иди уж, Григорий, досыпай своё, а мы пока поболтаем. Хочешь бутерброд? У меня есть.

– И у нас кое-что, – вставила Светлана, – только насчёт выпивки – извините… С ребёнком ехали. Зачем пример подавать? Насмотрится еще.

– Это верно, милостиво принял извинения бомж, – пока жизнь к тебе задом не повернулась, не хрен её тормошить…

– Да вы, батенька, философ, снова развеселился пол ковник, – небось, в прежней жизни художником были или журналистом. Или, чего хуже, стихи пописывали.

Гриша поднялся, взял стул и потащил его в дальний угол зала. По дороге скупо обронил, вроде как даже обиженно:

– Водителем я был. При колхозном председателе. Нивы сжаты, рощи голы, как говорится. Потом он проворовался, ну, и меня… до кучи.

– А колхоз-то далеко отсюда был?

– Да на псковщине. Далеко отсюда.

– А сюда-то как попал?

– Думаешь, я помню? – почти зло ответил Коркин и зашаркал в свой угол, попутно надкусывая полковничий бутерброд. Видно было, что воспоминания ему особой радости не доставляли. Впрочем, они и вполне интеллигентным людям по душе приходятся отнюдь не часто.

– Слушайте, Валерий Николаевич, – обратился я к полковнику, – a что это вы там такое говорили насчёт нашей общей проблемы? Вас-то что именно сюда занесло?

– То же, что и вас, – ответил он после некоторого молчания, – Дочь у меня здесь пропала. Правда, уже взрослая – двадцать лет недавно исполнилось…

Глава пятая.

Рассказ полковника

– Полковниками даже в нынешней армии сразу не становятся, всё ещё с военного училища начинается. Вы уж извините, что я так издалека, но без этого как-то неполно будет. Потом, после училища – гарнизоны, переезды, служить приходилось по всей России, и даже в Монголии. Женился я поздно, так уж вышло, когда из этой самой Монголии перевели меня на Алтай. Не буду говорить, в какой я тогда состоял службе, только была она у меня, скажем так, не совсем обычная. Вы, если не бывали в тех местах, то про них, конечно слышали. Там вроде и энергия в некоторых местах сумасшедшая, и явления атмосферные странные, и раскопки древние, и травы целебные растут такие, которых в других местах нету.

На этом месте Валерий Николаевич снова позволил себе подобие улыбки и неожиданно произнёс:

– Так я и стал травником. Да вы не удивляйтесь. Там вот эта алтайская экология, что ли, много чудес создаёт. А где чудеса, там у нас что? Правильно, умные люди, учёные, потом энтузиасты-самоучки в качестве туристов, придурки всякого рода, которые абсолютно уверены в существовании Шамбалы, ну, и корыстные люди, в том числе и из враждебных в политическом отношении к нам стран. Да вы, Светлана, не улыбайтесь, знаете – даже Гитлер в те места секретную экспедицию снаряжал эту самую Шамбалу искать. Ну, и за всем этим процессом как-то ведь наблюдать надо, так? С государственной, так сказать, точки зрения. Вот меня и внедрили на свою же российскую территорию в качестве разведчика. И стал я не майором (а потом и подполковником) войсковым, а обыкновенным, чуть тронутым, учёным гербологом. Кое-что, правда, подучить пришлось, даже Аюрведу штудировал, но, в конце концов, мои постоянные экспедиции на Алтай никого уже там не удивляли. И для всех: и для правда исследователей, и для придурков, и для агентов иностранных, я вроде как стал своим и без подозрений.

– А они были? – перебила рассказчика Светлана.

– Кто?

– Агенты иностранные.

– Разумеется. Только это к делу не относится. Так вот, ездил я туда часто, с людьми общался, узнавал-записывал, а семья-то на Урале осталась. Мы уже тогда туда переехали, в небольшой гарнизонный посёлок под Челябинском. Скучал я, и они скучали. Лето, например, пора отпусков, а у меня на Алтае – самый наплыв придурков да агентов. Вот я испросил разрешения дочь-старшеклассницу с собой на это время брать, каникулы же. Опять же – легенда подтверждается, семейный человек меньше вызывает. Жили мы в маленькой гостинице в горах, там этих гостиниц полно, и частных, и государственных, и просто подпольных. Есть спрос, как говорится, будет и предложение. А спрос был. И это при том, что сначала нужно было добираться до Барнаула, потом до посёлка одного часа три стареньким автобусом, а потом – сто восемьдесят км между горами, плато всякими, озёрами – это уже на попутке. И это хорошо, если легковушка попадётся, а то и на грузовиках трястись приходилось. Местные – они всё больше на лошадях. Так вот, дочь моя Таня, старшеклассница, приехала ко мне через всю эту антицивилизацию, ну, и поневоле за мною по горам травы рассматривать ходила, собирала кое-что, с местными старожилами на этот счёт общалась. А трав на Алтае, между прочим, больше двух тысяч названий, и семьсот из них считаются целебными. А облепиха тамошняя – вообще клад. Ну, я отвлёкся. Так вот, там Танюшка моя этими травами, что называется, и заболела. Да так, что после школы в Барнаул уехала учиться на фитотерапевта. Выучилась, значит, домой вернулась, а кому у нас, в гарнизонном захолустье, специалисты по травам нужны? На весь посёлок – одна аптека, и в той вакансии на десять лет вперёд расписаны. Вот она в Челябинск и устроилась просто фармацевтом, и то спасибо добрым людям, как говорится. Жила там на квартире у тётки одной, на выходные к нам приезжала. Всё, вроде, хорошо, но с личной жизнью у неё что-то не получалось, скромная больно, да и с работой не совсем хорошо выходило. А три месяца назад приезжает она домой весёлая такая. Окрылённая прямо. Говорит: работу нашла по специальности. Правда, в Волгоградской области, но зато старшим специалистом – гербологом в лаборатории. И зарплата большая. Контракт на год подписала. Квартиру сразу дают, служебную правда, зато благоустроенную. И не одна она туда завербовалась, а с подругой из аптеки, с Анюткой, я её видел пару раз. Ну, мать поплакала, я поворчал, потом решили – да пусть едет, вдруг жизнь наладится. И судьбу, может, свою найдет. Одно насторожило: не сказали им пока, где эта лаборатория. Мол, военная она, засекреченная. Ну, в конце концов, я сам – человек служивый, знаю, что это такое. Тем более, что пообещала она, что, как доберётся, сразу позвонит, а, может, прямо из поезда, когда узнает, куда их везут. Так и случилось – позвонила она через день, рассказала. Что автобусом их довезли до вашего как раз города, а оттуда поездом поедут они на станцию с названием «Омуты». Ну, вот., собственно, и всё. Остальное вы можете себе представить. Два месяца она не звонила и не писала. Я ещё жену успокаивал – дело, мол, секретное, военное, наверное. с почтой и связью туго, у меня же тоже иногда так было. Потом и я не выдержал. Пошёл к военкому. Тот слыхом не слыхивал про завод этот. Но запрос в Волгоград послал. Ответ оттуда пришёл быстро – ни про какие Омуты и ни про какой секретный проект они знать не знают. Я – в полицию, пропал, мол, человек. Те до сих пор ищут. Я – в Челябинск, в управление железной дороги. Там тоже отвечают: нет в России такой станции! Я чуть с ума не сошёл. Поехал в ваш город. Тут никто в отделении дороги про такую станцию тоже не слышал. И вдруг на вокзале я встретил…

– Дворника! – почти закричал Борис, – в оранжевом жилете! И он попросил у вас сигарету. А потом взял ещё одну

– Две, – поправил его полковник ошарашено, – он взял ещё две… И попросил зажигалку… прикурить…

Глава шестая.